Тюрьма Нибиру. Двадцать лет спустя 3 страница

Потом был заключительный обед повышенной жирности, волнительные тирады, недолгие сборы и наконец команда «По машинам!».

— Ну так когда теперь ждать прикажете? — спросил уже на крыльце повеселевший Звонков, который совершенно справедливо полагал, что начальство с возу — завхозу легче.

— Недели через три у нас очередной заезд, дней через десять плановые сборы, а на эту пятницу напросились федералы, у них сломался пульт во «дворце забав»[33]. Да ты, Павел Юрьевич, не беспокойся, Семен позвонит тебе загодя, введет в курс дела. — Бродов усмехнулся, посмотрел на Небабу, мусолящего с важным видом потухшую беломорину. — Ну как, Семен Ильич, введешь?

— А як же. Что имеем, то и введем, — бородато пошутил тот, попрощался со Звонковым и полез в кабину «Урала», за рулем которого сидел Кныш. Несмотря на габариты и вес, он двигался легко, шустро, с проворством обезьяны. Да и вообще в нем было что-то от Кинг-Конга.

— Ну, счастливо оставаться, — поручкался Бродов с Павлом Юрьевичем и, взглядом командира оценив колонну, забрался в головной автомобиль, свой «хаммер-концепт». Конечно, это был не угловатый монстр-однофамилец, способный силой своих колес забраться на метровый поребрик. Но тоже ничего, очень даже. Веселого красного цвета, с надписью по левому борту: «Не зная броду, не суйся в воду», с целым табуном под капотом.

— Поехали, — скомандовал Бродов в рацию, включил пониженную передачу и плавно надавил на газ.

Следом за ним двинулся «Урал» с двадцатью семью живыми душами на борту, а замыкала колонну «Нива» Наговицына — неказистая, поносно-желтая, зато идущая по бездорожью ничуть не хуже франта «хаммера». К слову сказать, стоящего раз в двадцать поболее. Однако слов нет, рулить на нем было приятно, даже по зимнему проселку. Мягко урчал кондиционер, звучали несчитанные динамики, автоматика контролировала клиренс, режимы двигателя, состояние подвески и еще добрую тысячу всяческих параметров. Правда, не дай бог, если что-нибудь сломается. С «Нивой»-то оно попроще, весьма, хотя и громыхает в ней, как в гвардейском танке.

Между тем музыка по радио выдохлась, гнусно пробубнила реклама, и пошел выпуск последних новостей. В Иркутске, оказывается, стали меньше болеть гепатитом и больше вензаболеваниями. Депутатский корпус уточнял бюджет, а заодно планировал организовать рабочую группу по решению проблемы чистоты города. Библиотеки области стали в два раза лучше удовлетворять запросы своих читателей, а из города-побратима Иркутска Юджина, что в американском штате Орегон, пришла…

— Ну уж на фиг. — Бродов, не выдержав, взялся за пульт, выбрал наобум станцию и снова напоролся на новости, правда, зарубежные. Хотел было опять переключить, но передумал, внимательно стал слушать дальше. Сколько же, блин, дивного творилось на этом свете, Горацио шекспировскому и не снилось, — кто-то с боем взял в Египте пирамиду Хеопса. Успокоил охрану, забаррикадировался изнутри и собирался, если кто-то сунется, седьмое чудо света взорвать. То ли сионисты, то ли экстремисты, то ли террористы. Какая-либо достоверная информация отсутствует. Известно только, что стреляли из автоматов Калашникова.

«Господи, пирамида-то им зачем?» — удивился Бродов, покачал головой и вспомнил кое-какие подробности, касающиеся египетской диковины. Ну да, занимает площадь около пяти гектаров, весит больше шести миллионов тонн и являет собой математическую загадку. В соотношении ее размеров зашифрованы и число Пи, и золотое сечение, и расстояние до Солнца, и радиус Земли. И кому же только понадобилась она, эта махина с интеллектуальным уклоном. Да, странно, очень странно. Проселок между тем описал дугу, вытянулся из-за деревьев, повернул налево и закончился знаком: «Уступите дорогу». Слава труду — выбрались на трассу. Прибавили газу и покатили в колонне, однако не так быстро, как хотелось бы, поскольку стихия разыгралась не на шутку. Снег вдруг повалил стеной, ветер развел спирали вьюги, видимость сделалась скверной, все стало белым-бело. А белый — это цвет похоронных тапок, савана и медицинских халатов, так что лучше судьбу не искушать… В общем, когда добрались до Иркутска, был уже вечер, зимний, ненастный и угрюмый. Мутно светили фонари, улицы превратились в пустыни, машины оставляли извилистые, мгновенно заметаемые следы. Бр-р-р.

— Все, братцы, разбегаемся, — весело сказал Бродов в рацию. — Физкульт-привет, до завтра.

Вечер, холодный и хмурый, обещал ему массу приятного.

— Счастливо всем, — отозвался Кныш, впрочем, без особой экспрессии — ему нужно было ехать на вокзал, по пути завезти Небабу, а потом еще припарковать «Урал». Хорошо еще, база недалеко от дома.

— Удачи всем, — рявкнул Наговицын, сделал погромче музыку и не поехал — полетел по белому ковру. К молодой, надо полагать, ждущей его жене. Какая там стихия, какая там метель…

«Да, какой русский не любит быстрой езды, — глянул ему вслед Бродов и порулил вдумчиво, степенно, безо всякой суеты. — Однако тише едешь — дальше будешь. Особенно на зимней дороге».

За окнами джипа плыли городские, не радующие взор ландшафты, узенькие улицы, ископаемые дома, ветхие, покосившиеся заборы. Новостроек, впрочем, тоже хватало, как и протяженных, одетых в белое зеленых зон. Иркутск как бы состоял из лоскутков, новое в нем безуспешно пока еще боролось со старым.

«А еще говорят, что Париж — город контрастов, — с долей патриотизма подумал Бродов, глянул на часы и взялся за мобильник. — Как пить дать, еще горит на работе».

— Вы позвонили в агентство недвижимости «Консультант», — скучно отозвался женский дежурный голос. — Слушаю вас.

— Зою Викторовну пожалуйста, — попросил Данила. — Скажите, что Бродов беспокоит.

Сразу он почему-то вспомнил запах ее духов, резкий, будоражащий, нескрываемо сексуальный. Бьющий наповал. Запах опытной, искушенной женщины, знающей, что путь к сердцу мужчины лежит не через желудок — через обоняние.

— Алло, — послышался другой женский голос, только не скучный и усталый — звенящий от оптимизма. — Ты? Уже? Хорошо. Жду. Давай часов в десять. Ну, все.

В голосе звучали радость, нетерпение, ожидание и предвкушение. Своего, кровного, женского, заслуженного по праву.

«Ну, в десять так в десять. — Бродов отключился, вписался в поворот и осторожно объехал „жигуленка“, плотно присоседившегося к „Москвичу“. — Эко как вы, ребята». Путь его лежал на запад, через мост, на левый ангарский берег — в бывшее предместье Глазково. Когда-то это была глухомань, окраина, конкретная периферия — поди-ка ты форсируй могучую реку. Паромная переправа и понтонный мост резко изменили ход вещей, и уже к двадцатому столетию Глазково было популярным дачным местом. Разбивались парки, закладывались сады, открывались ресторации и увеселительные заведения. Сам его превосходительство градоначальник построил здесь дворец и страсть как обожал кататься по зимнему Иркуту. На саночках, шестиконно, при пылающих вдоль высокого берега бочках со смолой. В общем, бесилась с жиру местная буржуазия, давилась рябчиками и жевала ананасы, чем вызывала зависть и крайнее неудовольствие у, к слову сказать, не бедствовавшего местного пролетариата. Со всеми вытекающими революционными последствиями. И вот гром грянул, свершилось — экспроприаторов экспроприировали, добро их поделили, настало равенство и братство. Однако буржуазных палат на всех желающих не хватало, и в Глазково стали, как из-под земли, вырастать хибары пролетариев. Вместительные, барачного типа, где на тридцать восемь комнаток всего одна уборная. Во дворе. Так и простояли они и Гражданскую, и Отечественную, и простой социализм, и развитой — аж до самой перестройки. Ну а когда победила демократия и все вернулось на круги своя, новые русские буржуа опять положили глаз на Глазково. Скупали участки, сносили хибары, возводили — куда его превосходительству градоначальнику! — дворцы. И вот в эту-то обитель контрастов, богатства и нищеты и направлялся Бродов — выехал на набережную, зарулил на мост и неспешно покатился по огромному железобетонному монолиту[34]. Красавица Ангара внизу выглядела безобразно — льдины, промоины, пар над водой. Где уж дедушке Морозу тягаться с Иркутской ГЭС[35].

«Вот она, цивилизация, блин. — Бродов посмотрел на черные проталины, выругался про себя, горестно вздохнул. — Калечим природу, такую мать. Все вокруг себя калечим». Выключил неизвестно почему радио, пересек железнодорожные пути и, съехав в молчании с моста, принялся забирать вправо, на улицу акына Джамбула. Снег валил по-прежнему стеной, проезжая часть не радовала, спешить, делать резкие движения совершенно не хотелось.

«Это называется у них незначительные осадки», — вспомнил Бродов с едкостью прогноз метеорологов, непроизвольно фыркнул и вдруг заметил в снежной каше «Волгу», черную, «двадцать четвертую», скорбно завалившуюся набок. Рядом лежало колесо и стояла женщина в куртке-«аляске», вся ее фигура выражала безотрадность, траур и непротивление судьбе. Понятное дело — проколоться в такую-то погоду. Да еще на «Волге». Колеса у этой дурынды большие, тяжелые и крепятся не болтами, а гайками, что крайне неудобно. Менять их, тем более в непогоду, удовольствие еще то, никаких дамских сил не хватит. Грустное зрелище, навевающее тоску, ни один хоть мало-мальски уважающий себя мужик мимо бы точно не проехал.

«Снегопад, снегопад… если женщина просит…» — пропел, как это ему самому показалось, Бродов, мигнул поворотником, прижался вправо и вылез из машины.

— Вечер добрый. Помочь?

Несмотря на кажущуюся банальность ситуации, он не расслаблялся и ухо держал востро: а ну как явится сейчас пятерка крепких мужичков, дабы дать ему, Бродову, по голове, сесть в его, Бродова, кровный «хаммер» и с песнями отчалить. А может, и сама красотуля в «аляске» вытащит парализатор и жахнет стабилизированной стрелой, несущей пятьдесят тысяч вольт. Случаев таких масса. В России живем. Эх, снегопад, снегопад, если женщина просит…

— Здравствуйте, — встрепенулась женщина, поправила капюшон и браться за парализатор не стала, очень по-мужски протянула руку. — Спасибо, что остановились.

Рука ее, невзирая на мороз, была теплой и неожиданно сильной, голос — низкий, бархатистый, похоже, с прибалтийским акцентом. И на удивление знакомый. Интересно, интересно, где ж это они встречались раньше? Вот чертов снег, не видно ни зги, и лица-то не разглядишь. Да и капюшон этот с опушкой…

— Да ну, пустяки, — усмехнулся Бродов, бережно отнял руку и вытащил из «хаммера» «башмаки»[36], домкрат и специальную, чтоб домкрат не проваливался в снег, доску. — Балонник-то у вас найдется?

Дело мастера боится — скоро колесо было заменено, гайки затянуты, запаска упрятана в недра багажника.

— Ну вот, пожалуй, и все, — сообщил Бродов, — можете ехать.

И понял вдруг со всей отчетливостью, что не хочет этого. Страшно, непереносимо, до зубовного скрежета, до сердечной муки.

— Не знаю, как вас и благодарить, — сказала незнакомка, подошла поближе, и на мгновение стало видно, что глаза у нее голубые, бездонные, похожие на омуты. — Хотя… — Она стремительно шагнула к «Волге», открыла водительскую дверь и возвратилась к Бродову с книгой. — Скажите, вы любите сказки?

Она была чересчур высокой для женщины, стройной, длинноногой и двигалась с изяществом голодной куницы. Стоять у нее на пути как-то не хотелось.

— Гм… Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, — несколько не в тему ответил Бродов, взял неказистый, потертый томик, прочел: «Сказы и предания древнего Шумера».

— Любите книгу, источник знаний. А знание это сила. — Незнакомка кивнула, забралась в свою «Волгу» и исчезла в метели. Впрочем, не настолько быстро, чтобы Бродов не успел заметить номер.

«Да, странная фемина, — покачал он головой, взвесил подарок на руке и тоже подался в машину. — Не телефончик дала, а источник знаний. М-да…»

Скоро он уже был дома — у кирпичного двухэтажного особняка за высокой оградой. Дистанционно открыл ворота, заехал на широкий двор и плавно зарулил в подземный, устроенный в фундаменте гараж. Отсюда узкая винтовая лестница вела наверх, в холл, к свету, комфорту и теплу.

— Дан, ты? — обрадовалась Марьяна. — Уже? Жрать будешь? Или Альберта подождешь? Он будет где-то через полчаса.

Вот ведь, всем хорош был Рыжий, а имя собственное подкачало — какое-то хлипкое, помпезное, до жути интеллигентное. Альбертом хорошо быть создателю теории относительности, но никак не специалисту по борьбе с ПДСС[37]. Отсюда и кликухи за глаза: Лобачевский, Склифосовский или Светильник Разума. Ну а для друзей, из-за броской пигментации, — Рыжий. Просто Рыжий, Конопатый, тот самый, кто убил дедушку лопатой. А вот это уже преувеличение, вовсе и не дедушку, и не лопатой…

— Привет, Маря, — улыбнулся Бродов. — Жрать хочу, как зверь, но мужа твоего дождусь. Пойду сполоснусь пока.

— Дядя Дан, а ты медведя видел? — вывернулся откуда-то Альбертов наследник, рыжий, лопоухий, один в один папа. — Он что, правда с лисичкой-сестричкой живет? В тереме-теремке?

— Нет, Эдик, не видел, — честно, как на духу, признался Бродов. — Спит он в берлоге, лапу сосет.

— С лисичкой-сестричкой? — обрадовался Эдик, Марьяна прыснула, Бродов подмигнул и тему развивать не стал, отправился к себе на второй этаж.

Дом был огромный, места хватало. Строил его Бродов в свое время с размахом, денег не жалел — это была своего рода ответная реакция на кочевую жизнь в бараках и казармах. А когда все было готово, пришел в недоумение — а на хрена ему четыре сортира, две дюжины комнат, все эти необъятные квадратные метры под металлочерепичной кровлей, покрытой минеральным гранулятом. Слава тебе господи, что вскоре приехал Рыжий и с удовольствием устроился на первом этаже. До сих пор живет, не съезжает, хотя давно бы мог свое жилье купить. Чуть ли не силком всучил Бродову деньги за полдома, а тот и не возражал. Не в плане денег — в плане компании. Коллектива, который, как известно, сила.

Бродов между тем поднялся наверх, догола разделся и подался в санузел — огромную, сверкающую кафелем и изысками сантехники ванную комнату. Всякие там джакузи, гидромассажеры и прочее баловство он не уважал — струю бы посильнее, мыла побольше да мочалку пожестче, — а потому залез под душ. Вымылся до покраснения, выбрился до синевы и этакой ожившей античной статуей пошлепал в комнату. Достал парадные, с эмблемой, трусы, костюм, рубашечку, штиблеты в тон. А чтобы совместить приятное с полезным, взялся за пульт — по яркоцветной плазменной панели пошла чернуха новостей. Показывали Египет с горизонтом Хуфу[38], захваченным негодяями. Над верхом пирамиды кружились голуби, вдали, словно воплощение жизни, сверкал великий Нил, мерцали, напоминая о неизбежной смерти, несущие угрозу пески пустыни. Самих террористов видно не было, они все еще сидели в недрах горизонта.

«Да, такую взорвать — много пластида надо», — Бродов оценивающе прищурился, глянул профессионально на экран и вдруг поймал себя на мысли, что хочет немедленно в Египет. К сверкающему, словно воплощение жизни, великому Нилу, к несущим неотвратимую угрозу смерти пескам пустыни. Как будто в самой сути его, в глубинах подсознания звучал певучий женский голос, тот самый, из сновидений: «В Египет, в Египет, в Египет…» Или это говорила нараспев загадочная незнакомка из «Волги»?..

«А может, и впрямь поехать? — спросил сам у себя Бродов, задумался, потер висок. — Поваляться на солнышке, пополоскаться в море, поправить, блин, нервишки. А то мало что ночью, так уже и днем голоса в башке. Что же делать-то, а? — и тут же пошел на хитрость, дабы отбросить все сомнения: — А поехать через Питер. Женьку Малышева повидать».

Ну как же можно не повидать старинного боевого друга, однажды вытащившего его, Бродова, из цепких объятий смерти. Не будь его тогда, касатки бы повеселились всласть. Ох и попировали бы.

«Ну вот и ладно, — обрадовался Бродов, стоя залез в штаны и вжикнул застежкой-молнией. — Египет так Египет». Он с ловкостью повязал «селедку», не спеша обулся, одел широкий, скрывающий подмышечную кобуру пиджак. Из огромного, от пола до потолка, зеркала на него взглянул на редкость серьезный мэн — впечатляющий, взрывоопасный, с лицом и статью римского центуриона. Вызывающий конкретные ассоциации с работающим бульдозером, от которого лучше держаться подальше.

«Да, наел я ряху. — Бродов отвернулся, подошел к окну и, не сдержавшись, радостно оскалился. — А кто к нам едет-то!»

Во двор медленно и печально заруливал «лендкрузер» Рыжего, черная рычащая махина чем-то напоминала носорога. Миг — и она нырнула в логово, устроенное под землей, чтобы по-братски присоседиться к красной громаде «хаммера».

«Так», — Бродов позабыл про Египет, в темпе вальса сошел по лестнице и довольно хмыкнул — в холле он очутился одновременно с Рыжим.

— Э, привет!

— Ну, здорово!

— Только что вспоминал тебя, долго жить будешь!

Рыжий был и вправду рыжим — огненно, непередаваемо, убийственно, неправдоподобно, в Средние века его бы не пустили и на порог суда[39]. На его скуластом, по его же словам, лице бушевало иго, да и фамилия была соответствующая, не допускающая сомнений в происхождении хозяина — Нигматуллин. Альберт Шарипович Нигматуллин, из поволжских татар. Из тех воинов-татар, которые или враги, или друзья. Третьего им не дано.

— Эй, друзья-однополчане, давайте-ка за стол, — скомандовала Марьяна и принялась наливать густейший, кирпичного цвета борщ. — Чеснок будет кто? От гриппера?

— Я пас. — Бродов ухмыльнулся, посмотрел на Альберта: — Ну что, как дела? Как там кривая преступности?

— Загибается. — Тот взял на зуб зубчик чеснока, смачно разжевал, принялся за борщ. — А что семинар? Как все прошло?

В голосе его слышались извинительные нотки — сам-то он в лесные дебри ни ногой. Ну да, прекрасно понимал, что семинары необходимы, что это имидж, реклама, вывеска, какие-никакие деньги, а главное — собственная боеготовность. Но чтобы на неделю куда-то там в тайгу, от сына, от жены… Нет уж, лучше здесь пахать, как папа Карло, с энтузиазмом персонажа советского сказочника Николая Островского Павки Корчагина, до десятого пота.

— Прошло как всегда. — Бродов с удовольствием отхлебнул борща, крякнул от избытка чувств, вздохнул и потянулся вилкой за селедочкой. — Как по маслу. Скажи-ка, брат, а что это за суета в Египте? Кому там пирамида помешала? Не слышал ничего?

Селедку Марьяна готовила по своему рецепту — вымачивала в чае, после в молоке, ну а уж затем томила в соевом соусе. С луком, горчицей, корицей и гвоздичкой. Эх…

— Да уж, земля слухами полнится. — Рыжий усмехнулся, мощно проглотил и положил на хлеб кусище буженины. — Сегодня Зуев заезжал, ну этот, из управы. Выжрал, как всегда, полфлакона коньяку, клялся в любви и дружбе, а заодно намел с три короба языком. Террористы эти наши, чечены, из какого-то там ваххабитского тейпа. Недели две назад они похитили торсионный излучатель, из тех, что наши ставят на спутники, и теперь, используя пирамиду как антенну, хотят поджарить мозги всем врагам ислама. Вот такие нынче, брат, пирожки с котятами. Смотри, никому не говори, ужасающий секрет, государственная тайна.

Несмотря на корни, бушующее иго и красноречивую татарскую фамилию, Альберт свининку уважал, причем очень даже. Потому как не верил ни в бога, ни в черта, ни в аллаха, ни в Магомета. Только в себя и в друзей.

— Полная тайна вкладов, говоришь? — не поверил Бродов и положил себе крабового, правда из палочек, салата. — Почему же тогда какой-то старший опер в курсе? Нет, похоже скорее на дезу. На хорошо задуманную, спущенную сверху.

— Да и фиг с ней. Нам, татарам, все равно. — Рыжий засмеялся, подмигнул наследнику, а тут еще Марьяна принесла объемистый казан с пловом, так что разговор конкретно перешел от тем террористических к куда более приятным, способствующим пищеварению. Затем в программе значились жареные цыплята, творожная запеканка и яблочный пирог, однако Бродов, не дождавшись чая, встал, с улыбкой добродетели воззрился на хозяйку: — Спасибо, Маря, все было очень вкусно. Однако пойду, труба зовет.

— Знаем мы твою трубу, — усмехнулась та. — У тебя их целый оркестр. Давай-давай, композитор, двигай.

В душе она ужасно переживала, что Бродов не женат, и всеми силами старалась устроить его жизнь — знакомила с подружками, приятельницами, какой-то там родней. Без толку — с женщинами в плане брачных уз Бродов был разборчив. Выбор хранительницы очага — вопрос серьезный, обстоятельный, требующий вдумчивого подхода. Другое дело легкий флирт, общение на гормональном уровне. Здесь нужно действовать с напором, без промедления, по-суворовски. Ура, рубай, коли. Пиф-паф и в дамки…

— А что, композитор — это звучит. Здорово, — восхитился Рыжий, перестал жевать и ухмыльнулся Бродову: — Давай, командир, удачи. Завтра увидимся.

Настоящее прозвище у Бродова было Фарштевень. Не через «о» — через «а», от слова «фарш». Почему — догадаться не сложно.

— Ладно, всем привет, — улыбнулся он, заглянул к себе за «пропиткой» и шапкой и опять подался под землю, в гараж, в не остывшее еще чрево «хаммера».

— Ну что, машинка, поехали?

Поехали. Наискось через Глазково, по мосту, на правый берег взопревшей Ангары — в центр. По пути Бродов остановился, купил шампанского, букет и пачку презервативов — Зоя, она, конечно, умница и красавица, но бременем моральных принципов не отягощена. Идет по жизни легко, широко расставляя ноги. Это, кстати, к вопросу о брачных узах, ячейке общества, семейном очаге, его хранении и разжигании. Информация к размышлению.

Снегопад между тем все не унимался, рыхлое белое покрывало пухло на глазах. А тут еще на улицы выползла спецтехника, узурпировала мостовую и принялась метать куда ни попадя брызги соленого отсева[40]. И так-то было трудно ехать, а теперь вообще… Словом, было уже начало одиннадцатого, когда Данила припарковался у девятиэтажного дома, построенного с претензией на оригинальность. Вошел в подъезд, кивнул консьержке, поднялся в лифте на четвертый этаж. Снял, как оно и положено по правилам хорошего тона, целлофан с букета, понюхал розы и почему-то вспомнил, что Зоя непременно расплющивает им стебли сапожным молотком. Чтобы стояли дольше. Интересно, а какие цветы любит женщина из черной «Волги»? Та, с длинными ногами, что читает сказки древнего Шумера. «Да, настроеньице», — одернул себя Бродов, тяжело вздохнул и, шагнув к стальной двери, закамуфлированной под обычную, твердо надавил на кнопку.

«Не слышны в саду даже шорохи», — отозвался электронный звонок, повисла ненадолго пауза, затем послышалось клацанье затворов. Прошелся утеплитель по полу, повеяло запахом духов, и на пороге возникла Зоя.

— Здравствуй, дорогой, опаздываешь. Я тебя все жду и жду. О, какие розы. Ну иди же поцелуй свою бедную девочку.

Она была довольно стройной, следящей за собой, тщательно ухоженной блондинкой. С короткой, дабы обмануть время, стрижкой, уверенной походкой и оценивающим взглядом ироничных серых глаз. Само собой, маникюр, педикюр, эпиляж, татуаж, тримминг, семафоры в ушах. А главное — доля, и не малая, в солидной, на подъеме, фирме. Не угол в восьмиместной комнатухе, в общаге суконно-камвольной фабрики.

— Привет, привет, — улыбнулся Бродов, чмокнул Зою Викторовну в наштукатуренную щечку, и та с видом римского триумфатора поманила его в просторную прихожую:

— Ну, заходи, заходи.

А что, имела право — красива, обаятельна, умна, вон какую квартиру задвинула себе, из двух трехкомнатных, путем снесения общей стены. Муж давно уже объелся груш, дочь в элитной школе в далекой Англии. Не женщина — мечта. Вот только жалко, что Бродов был, увы, не поэт. Молча он снял штиблеты, «пропитку», шапку, одел пуховые, купленные лично для него тапки и следом за хозяйкой дома прошествовал на кухню.

— Вечер добрый.

— Знакомься, это моя подруга Вика, — певучим голосом сказала Зоя. — А это Дан, мой друг. Очень большой друг…

В голосе ее звучала гордость — за себя любимую. Это надо же такого мужичка урвать, ничем не хуже квартиры. А если учесть еще нулевую «мазду», купленную по блату из конфиската…

— Да уж, — изумилась Вика, лихо изогнула бровь и восхищенно выкатила глаза. — Больше некуда. Да еще с шампанским. Очень приятно.

Говорила она слишком громко, с некоторой заминкой. Не удивительно — на столе стояла бутылка, уже изрядно початая. Пьяница «Джонни Уокер» шел в компании с пиццей, равиоли и томатным соком. По всему чувствовалось — птицей летел.

— Мне тоже, — ловко соврал Бродов, сел, открыл шампанское, покачал головой: — Нет, Зоя, не хочу. И сока не надо, лучше чаю. Кушайте, барышни, кушайте. Как сказал Грин, правильная девушка должна много есть и спать.

Настроение у него начало портиться — вот ведь Зойка дура, неймется ей, опять притащила на ночь глядя какую-то подругу. Не с «Джонни Уокером» пообщаться — на него, на Бродова, поглазеть. С тем чтобы потом распустить язык метлой. Пусть узнают все, и ваши, и наши, кто захаживает в гости к Зое-красавице. А потом коллективно загнутся от зависти. М-да. Нет, все же странные создания женщины, умом их даже и не пьющим не понять. Как и мать Россию. Ихний алкоголь под пиццу с лжепельменями на сон грядущий. Да еще с томатным соком. Бр-р-р.

Томатный сок Бродов не любил, более того, не выносил — ни на вид, ни на вкус, ни на запах. Потому как начальный капитал для своей фирмы он добыл в гладиаторских игрищах, называвшихся «Вдарить по соку». Действо было немудреным, бесхитростным, зато запоминающимся надолго. Участникам вешали на грудь грелки с томатным соком, давали по ножу-стропорезу и громко кричали: «Фас!» Да, громко кричали, в мегафон, под бархатный шелест купюр. Требовалось выжать все соки из противников и полностью сохранить свои собственные. Что Бродов на пару со Свалидором и делал. Вот уж намахался ножичком-то, накромсал резины, навыпускал на землю красной, напоминающей кровь жидкости. И как только можно эту гадость пить, да еще с лепешкой римского легионера[41]?!

Барышни тем временем хватанули «Джонни», дружно приложились к закуси, и Вику вдруг кинуло в тоску.

— Охо-хо-хо-хо…

— Что такое, — сухо, только чтобы о чем-нибудь спросить, поинтересовался Бродов. — Не пошло?

— Ну вот еще, уже упало, — оскорбилась Вика, почесала щиколотку и горестно вздохнула. — Душа горит, бизнес ни к черту.

У нее было, оказывается, туристическое бюро, которое специализировалось на вояжах в Египет. Так вот в связи с последними событиями в Каире ехать на древнюю родину фараонов не хочет никто. Там теперь стреляют. Цены падают, долги растут, клиент скользит. В общем, облом. И как, спрашивается, жить дальше?

«Да, крокодил не ловится, не растет кокос», — вспомнил Бродов в который уже раз киноизыски земляка[42], с тонким пониманием кивнул и снова ощутил горячее желание отправиться к фараонам. А потому он поставил чашку с чаем и по-доброму улыбнулся Зое Викторовне:

— Давай поедем, а? Я угощаю. На пирамиды поглядим, в Красном море пополощемся, в Ниле конечности помочим. Давай… Вдобавок Вике сделаем приятное.

— Это, Дан, навряд ли, — усмехнулась Зоя Викторовна, покусала губу и сурово посмотрела на улыбающегося Бродова. — Или ты забыл, что у меня работы невпроворот? Волчицу ноги кормят.

Меньше всего на свете ей хотелось делать Вике приятное. А потом, действительно, пахоты непочатый край, только крутись. У нас ведь как поработаешь, так и поужинаешь. И вообще, пора бы этой Вике и честь знать. А то присохла тут, все сидит и сидит, может, думает, что ее третьей положат? Как же, черта с два. С три. С четыре…

— Ну нет так нет, было бы предложено, — согласился Бродов, погасил улыбку и с виноватым видом посмотрел на Вику: — Увы, барышня, увы. Вояж отменяется.

А сам подумал, что на ее агентстве свет клином не сошелся, отнюдь. Уж он найдет способ выбраться в Египет и, хрен с ним, поедет один. Не хочет Зойка составить компанию, и ладно, как говорится, баба с возу… И вообще, похоже, наступает время оргвыводов. Да, прав был классик — чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.

«Уокер» между тем иссяк, пицца канула в лету, от равиолей остались лишь воспоминания, и Вика, мигом собравшись, отчалила.

— Счастливо оставаться.

— Чао, всего, — пожелала ей Зоя, возвратилась кухню и принялась с грохотом грузить посуду в раковину. — Уси, муси, пуси, ла-ла-ла, — замурлыкала она шедевр из репертуара Кати Лель. Потом повернулась к Бродову, взялась за полотенце и многообещающе хихикнула: — Ты скучал по своей маленькой девочке? Я сейчас.

Тщательно вытерла руки, игриво подмигнула и направилась в ванную — оттуда понеслось журчание струй, плеск воды и все то же пение: «Уси-муси-пуси, ла-ла-ла». Минут через десять песня смолкла, водяной напор ослаб, и из ванной вышла Зоя, улыбающаяся, в халатике, во всем многообразии блистательного обаяния. Благоухающая «Уокером», мылом и ментоловым «колгейтом».

— Пойдем, дорогой, — шепнула она, вздохнула от прилива чувств и потянула Бродова в спальню, на необъятный водяной матрас. — Твоя маленькая девочка соскучилась по тебе. Ты готов взять ее нежно?

Похоже, близилась кульминация — ночь страсти, неги, романтики и любви, блаженства плоти и наслаждения. То самое чудесное мгновение, счастливый миг, волшебный час. Впрочем, какой там час.

— Хватит, дорогой, хватит. Мне завтра рано вставать, — всего-то два раза финишировав, закруглилась Зоя, деловито чмокнула, перевернулась на бок и сладко засопела. Ее ягодицы были округлы, холодны и формой напоминали арбузы.

«Да, видимо, надо делать оргвыводы. — Бродов поднялся, натянул трусы, прошелся в ванную, потом на кухню. — Чаю попить, что ли?»

Несмотря на трудный день, спать ему совершенно не хотелось, точнее, он не хотел видеть свои сны, лежа рядом со сладко посапывающей Зоей. У которой ягодицы словно арбузы. Интересно, что снится ей?

Дата добавления: 2015-06-25