Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Изрядно лет спустя 3 страница




— Кто оторвет-то? — спросил Данила, но Дорна промолчала, прижалась вправо и, плавно сбросив ход, дала по тормозам. — Все, приехали. Дальше ножками. А то в машине нас засекут.

Они шустро выкатились из «тойоты», в темпе вальса вышли на бульвар, и Бродову вдруг сделалось смешно — ну, блин, почему же так? Там, где он, обязательно драка, мордобой, какие-то тетки с бюстом и опасными бритвами, а дальше ведь, говорят, еще хуже будет. Ох…

— А, тебе весело? Радостно? Жутко оптимистично? — кинула на него быстрый взгляд Дорна. — Тогда послушай меня, может, бросишь скалиться. Тебе ведь всю жизнь твердили про четвертое измерение, да? Про стрелу времени? Про бредовую теорию относительности этого вашего скрипача Эйнштейна[209]? Наплюй, разотри и забудь. Нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — есть все. Есть мир, состоящий из бесконечного множества равноправных событий, мир, в котором уже все произошло, мир, где отсутствует вектор времени и опережающие решения основного волнового уравнения квантовой механики равноправны, временные потоки одинаково идут как из прошлого в будущее, так и из будущего в прошлое, а причинно-следственные временные связи носят курковый характер. То есть для получения какого-нибудь глобального результата достаточно «нажать на курок», привнести самое незначительное, на первый взгляд, изменение в систему. Гм, ты хоть понял, о чем я говорю?

— Понял. Плюнуть, растереть и забыть, — вяло отозвался Бродов. — Ну и что же, мисс академик, дальше? Вот уж и не подозревал, что вы так красноречивы.

— А дальше вот что, — усмехнулась Дорна. — Вселенная — это бесконечное множество миров, в которые мы попадаем согласно нашей свободе выбора. Каждый миг мы делаем то или это, идем налево или направо, принимаем то или иное решение. И в соответствии с этим попадаем в свой мир, колеблющийся с определенной частотой. В котором все может быть хорошо, средне, скверно, отлично, здорово и так до бесконечности. Так вот, Дан, мы залезли в дерьмо, и теперь жди беды. Недаром же говорят у вас, русских, — пошла черная полоса.

— У нас еще говорят и так: не ссы, лягуха, прорвемся, — ухмыльнулся Бродов, посмотрел на Дорну и виновато кашлянул. — Да брось ты, ничего личного, я никого здесь не имел в виду. Это просто такое выражение, трудно объяснимое, игра слов. Гм… Ну и куда же мы теперь?

— На кладбище, — сообщила Дорна, весело мигнула и в сотый, наверное, уже раз посмотрела на часы. — Ты со мной?

— Хоть на край света, — честно признался Бродов, тяжело вздохнул и почему-то вспомнил детство — душный кинозал, простыню экрана и зловещий до жути голос: «А вдоль дороги мертвые с косами стоят… И — тишина…»

Да, странная все-таки штука память.

Ладно, взяли такси, сели, поехали по уже вечернему, полному огней, но все такому же шумному Каиру. Небо над ним было необыкновенно ясным, призрачно таинственным, в россыпи крупных звезд. Его подсвечивала полная луна, дырявили свечи минаретов, надежно подпирала Цитадель, построенная еще самим Салах ад-Дином на вершине горы Мукаттам. К ее подножию вела дорога, которую указала Дорна, — мимо известного своим базаром квартала Хан-аль-Халили, минуя знаменитую средневековую мечеть Аль-Азхар, оставляя позади кузницу исламских кадров, авторитетный богословский университет, называемый тоже Аль-Азхаром. Путь сладкой парочки лежал в «Город мертвых» — бесчисленное скопище надгробий, склепов и могил времен фатимидов и мамлюков, занимающий территорию целого квартала и пользующийся, естественно, как и всякое кладбище, репутацией дурной и откровенно зловещей. Однако же на первый взгляд все здесь обстояло благополучно — в дремучих зарослях акаций и пальм угадывались остовы мечетей, перекликались звонко ночные птицы, горели кое-где веселые костры, отбрасывая отсветы на человеческие лица — угрюмые, осунувшиеся, не располагающие к знакомству. Все верно, мертвые, они без претензий, могут и потесниться. В воздухе, теплом и тугом, висели запахи земли, лиственной прели и готовящейся на костре кошары — жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один аллах ведает чего еще. Эстакузы, гебны и кебабы из мяса молодого козленка здесь не ели. Место было жутким, слабо освещенным и дремучим, однако, видимо, хорошо знакомым Дорне, которая ориентировалась в этих реалиях без особого труда.

— Уже близко совсем, — подала она шепотом голос, непроизвольно замедлила шаг и указала на ясно видимый на фоне неба исламский полумесяц со звездой. — Нам туда.

Заросшая, прямая, как стрела, дорожка скоро вывела их к заброшенной мечети, взятой в плен кустарником, у подножия ее стоял массивный мавзолей, построенный из белого, но уже потемневшего от времени камня. Это было настоящее произведение искусства — прекрасные пропорции, филигранная резьба, тончайшие, похожие на пену, кружева из мрамора. Усыпальница казалась призрачной, нереальной, порожденной красноречием Шахерезады, однако все очарование сказки разрушала вонь из заболоченного водоема, сплошь поросшего лотосами.

— Ну все, Дан, уходи, здесь тебе оставаться опасно, — тихо сказала Дорна. — Может, еще увидимся. А может, и нет. Чао. — Она тронула Данилу за плечо, коротко вздохнула и направилась ко входу в мавзолей. Постучала дробно, особым образом, лязгнул глухо несмазанный засов, древняя дверь с остатками чеканки открылась — изнутри полился скудный мерцающий свет. На мгновение в ночи возник женский силуэт, затем застонали петли, и все, наступила тишина. Кладбищенская, гробовая, выматывающая, ударяющая по ушам сильнее грома.

— Черт. — Бродов сплюнул, глянул на луну, на белеющее в полумраке здание и вдруг почувствовал к себе глубокое отвращение. Кретином себя почувствовал, дегенератом, убогим малахольным недоумком. Вот так, взял да и отпустил женщину своей мечты. Запросто, походя, легко, с какой-то гадливой повседневностью, с тупой, убийственной обыденностью. Если тебе надо, милая, то иди. Может быть, еще увидимся… Тьфу. И где теперь искать ее, куда звонить, куда писать? В какие двери, блин, ломиться?

Собственно, как это в какие? Бродов был человеком действия, а потому особо долго думать он не стал — жутким пинком, выводящим в одну линию бедро, голень и плечо[210], приложился к двери в мавзолей. Хорошо приложился, с душой, вернее, с полной концентрацией на выдохе — подождал, пока осядет пыль, достал свой телефон, он же по совместительству фонарь, мгновение послушал, потом с оглядочкой вошел. Внутри мавзолей был величественен и великолепен — гранитное надгробие в центре, бронзовое, дивной работы ограждение вокруг, синие, желтые, ярко-красные цветы, вырезанные из камня и распустившиеся на стенах. Впечатление торжественности и призрачности бытия не нарушала даже деревянная лежанка, убого скособочившаяся в углу и напоминающая пляжный топчан. В целом усыпальница сильно смахивала на прихожую, за которой открывается дорога, если не в лучший, то уж явно в мир иной. Причем дверь в тот мир иной была распахнута настежь — махина надгробия стояла вертикально, обнажая вход в чернеющую неизвестность: туда вела узкая каменная лестница. Из бездонного прямоугольного провала веяло затхлостью и тленом тысячелетий.

— Дорна, Дорна, — окликнул Бродов, ответа не услышал и решительно, особо не раздумывая, принялся спускаться в преисподнюю. Узкая, круто опускающаяся лестница скоро закончилась, воздух сделался парным, как в бане, а дорога пошла просторной галереей, проложенной, судя по рисункам на стенах, еще во времена достославных фараонов.

Это была, несомненно, часть какого-то древнего захоронения наподобие Серапеума[211]. Восковые краски, не выцветающие тысячелетиями, поражали воображение. Вот фараон, грозный, исполинского роста — не зря же он является воплощением Озириса, — в двойной короне повелителя Обеих Земель[212], окруженный дрессированными львами и прирученными грифами, выступает на врага во главе своего победоносного войска. Вот он, сопровождаемый ручными бабуинами, успешно ищет корень мандрагоры — символ счастья, жизни и врачебной магии. А вот он же при прямом содействии дрессированных котов мастерски охотится в дельте Нила на гусей, воплощающих собой поверженных врагов, быстротечно улетающее время и злокозненные принципы материи. А вот…

Дальше смотреть было не на что — галерея закончилась внушительной, от пола до потолка, базальтовой плитой, тщательно отполированной до зеркального блеска. Рядом стояла керосиновая лампа, которая скудно бросала чадный, неверно скудный свет. Дорны и того, кто отворил ей дверь, в усыпальнице не было. Зато стремительно, в мгновение ока, явился Свалидор.

— Уходим, живо, — рявкнул он, уподобил время тягучей патоке и заставил Бродова взять ноги в руки — через галерею, вверх по лестнице, мимо каменного цветника и вон из мавзолея. Чертом из табакерки, пробкой из бутылки, пулей из ружья. Хоть и говорят, что поспешишь — людей насмешишь, но все же хорошо смеется тот, кто смеется последний.

Только Бродов выскочил на воздух, как земля глухо охнула, птицы разом закрыли клювы, и очертания мавзолея стали таять на глазах. Миг — и, сделавшись парафиново-аморфным, он расплылся по земле, превратился в груду щебня, крошки праха, колотого камня. Какое там надгробие, какой подземный ход, какой Владыка Мира, охотящийся на гусей. Какая там Дорна…

«Видимо, и впрямь пошла черная полоса». Бродов подождал, пока осядет белая пыль, горестно вздохнул, сплюнул и подался с погоста. Как бы не так — мирно убраться с кладбища ему не дали. Нет, не мертвые, которые с косами стоят, а вполне живенькие личности. Где-то с дюжину, наверное, крепких негодяев, вооруженных кто чем. То ли это было местное отребье, то ли мурзики, то ли еще кто — в темноте не разберешь. А Бродов и не стал, откровенно обрадовался, кликнул Свалидора и воплотил свое плохое настроение в конкретные дела. Мокрые. Таких дел наворотил, с таким энтузиазмом поработал, мрак, — вырывал трахеи, крушил позвонки, дробил кости носа, ломал руки и ноги, колол черепа. Кому-то из негодяев повезло больше, кому-то чуть меньше, но тихими и спокойными сделались все. «Нет, такую мать, не черная полоса — красная», — глянул на свои руки Бродов, хмыкнул, попросил Свалидора убраться восвояси и подался-таки с кладбища. Из всей сложной гаммы чувств у него осталось лишь одно — беспокойство. За девушку-красавицу Дорну и за свой телефон, ну не дай бог разбился он в драке. Ан нет, мобильник функционировал исправно: когда Бродов уже ехал на такси, он призывно так завибрировал, задрожал, затрясся, напоминая женскую отраду. И слышимость была отличная, радующая ухо, даром что звонил Рыжий аж из Иркутска. Только вот голос его был тих, мрачен и полон беды, не голос — какое-то звериное рычанье.

— Плохие новости, командир, — с ходу сказал он. — Женьку в Питере убили. Сегодня, в середине дня. Взорвали вместе с невестой.

Что там говорила Дорна-то про черную полосу? Про ту, черней которой не бывает?

 

Глава 10

 

Теперь объявим мы войну,

Враждой и горем нашим мы ударим,

Поставим нашу силу против силы их,

Пусть главный офицер освободит нас от тяжелого труда.

Царь всех богов, герой Энлиль, —

Пусть донесутся наши стоны до его жилища.

Настала ночь, уж за полночь перевалило,

Энлиля дом уж окружен,

Но сам Энлиль о тем не ведал.

Калкал, слуга его, насторожившись,

Дверь дома затворил и ждал в ночи…

Калкал поднял Нуску;

Заслышав шум в ночи,

Нуску уж будит господина —

Подняв его с постели, говорит:

Мой господин, твой дом уж окружен,

Война уже стучится у ворот.

Наследие Шумера

 

 

Появились люди с двумя крыльями, некоторые с четырьмя лицами. У них было одно тело, но две головы: одна голова мужчины, а другая — женщины. Также и некоторые другие органы были мужскими и женскими. Видели также и других людей, у которых были козлиные копыта и рога. У иных — копыта лошадиные. Были же и такие, задние ноги которых были как у лошади, передние же как у человека, видом они походили на гиппокентавров. Были среди них и быки с человеческими головами, и собаки с одной головой и четырьмя телами, с хвостами рыб. Лошади же имели голову собаки, и другие встречались люди и звери с головою и телом лошади и рыбьими хвостами и плавниками. В общем, были разные твари с телом и конечностями всякого известного животного. Изображения их сохранились на стенах храма Бела, что в Вавилоне.

Берос, вавилонский историк и жрец, III век до н. э.

 

 

— Ну как вы тут, ребята? — Ан, улыбаясь, вошел в просторную клетку, имитирующую грот в Альдебаранских Альпах, с чувством, очень трепетно похлопал по загривку муркота. — Ах ты, баловник, ах ты, тварь хвостатая. — Он с нежностью погладил самочку по розовой спине, что-то ласково шепнул ей в теплое подрагивающее ухо и наконец бережно, с оглядкой на родителей взял на руки сонного, сопящего котенка. — Ну-ка, ну-ка, иди-ка ты к папочке.

Действительно, к папочке — у самки неожиданно пропало молоко, и Ан выкармливал котенка сам особыми питательными смесями, вводимыми посредством клизмы. Очень, очень старался, жутко переживал, отдавал процессу все душевные силы. Да и вообще выяснилось, что разводить муркотов дело не простое, хлопотливое, требующее особого терпения. В неволе они, оказывается, размножаются плохо, без всякого энтузиазма, с огромным трудом, к тому же самец задрал уже с полдюжины самок, пока ему не привезли вот эту, розовую, полосатую, с пушистым хвостом аж до скакательного сустава. И вот наконец-то снизошел, расстарался, отковал. И вот он, плод муркотовой любви, зубастый, теплый, весом уже в полпуда. Усатый и, как полагается, полосатый, с мохнатыми висячими ушами. Уж такой красавец, уж такой симпатяга. Весь в папу…

— Ну-с, и как у нас дела? — Ан тем временем осмотрел питомца, взвесил на руках, потискал, покрутил, проверил, как блестит его шерсть, соплив ли нос, режутся ли зубы, сухо ли под хвостом, с одобрением кивнул и опустил на подстилку. — Молодец, все у нас как надо. Сейчас будем кормиться.

В это время проснулся гиперфон, звонил Тот с третьей планеты.

— Учитель, добрый вечер. Я, наверное, не вовремя, но промедление, на мой скромный взгляд, смерти подобно. В общем, шахта встала. Восстание, бунт, массовые беспорядки. То же самое в Бад-Тибире. Никак не могу связаться с канцлером, Энлиль трубку не берет, а в Ниппуре его нет. Какие будут указания?

— Будь на линии, я перезвоню. — Ан мигом забыл о некормленном воспитаннике, витиевато выругался и набрал номер Мочегона, однако ответили ему длинные гудки — ку-ку, ку-ку, ку-ку. — Такую вашу мать! — рассвирепел он, выскочил из клетки и, сделавшись вдруг, на удивление, убийственно спокойным, связался с Энки, хоть тот, не в пример другим, от общения не отказывался. — Привет, это я. Что там за бардак вселенский у тебя?

— Это, отец, не у меня, это у его степенства канцлера. На шахте бунт. В промзоне тоже, — с готовностью ответил ему Энки. — Работу остановили, стражу перебили, меня с Гибилом взяли в заложники. Грозятся, если что, убить. Мучительно…

Странно, но голос Энки, томящегося в неволе, сочился бодростью, экспрессией и оптимизмом. Если не сказать большего.

— А Мочегон где? — сразу все понял Ан. — Он почему рогом-то не шевелит, генерал хренов?

Ох, дети-дети, дьявольское отродье, наследники и преемники, такую мать. А ведь говорят, что сыновья — это отцу опора и отрада. Может, прибить их, говнюков, обоих разом? А? Сразу всем легче станет. Ну да, кроме их сестренки блядоватой. Гм… А может, прибить и ее за компанию?

— Как это, о отец мой, не шевелит? — изумился Энки. — Вы, видимо, отец, просто не в курсе. Мочегон еще сегодня утром, когда бунт еще только зрел, обо всем доложил канцлеру Энлилю. Но тот сказал, что разберется сам, запретил строго-настрого информировать вас, а генерала, когда он, естественно, начал возражать, взял под арест. Сейчас он хочет усмирять восставших при помощи лазерного бура. У него ведь теперь такие мудрые советники, любимчики-педерасты Калкал и Нуску…

— Что? При помощи лазерного бура? — Ан сделался страшен. — А кто потом, спрашивается, на шахте работать будет? Вот кретин. Ну ладно, придется мне как следует вправить ему мозги. А ты там тоже дебилом не будь, сиди себе не рыпайся, в героев не играй. Скоро буду, тогда и поговорим.

Он резко дал отбой, пообщался с Шамашем, связался с Нинуртой и собрал своих — Таммуза с Гиззидой да Красноглаза с бандитами.

— Братва, — сказал он уркам на нижней палубе, там, где готовился к полету дежурный планетоид. — Кто-то там, на периферии, оборзел в корягу, потерял нюх и начал подымать хвост. Разве это хорошо?

— Это плохо, утес, — выразил всеобщее мнение Таммуз, — надо восстанавливать статус-кво. Дать в нюх, чтоб согнуло в корягу, и оторвать хвост. Под корень. Вместе с яйцами. Вот тогда будет порядок.

Так они выработали четкий план действий, дружно уселись на челнок и полетели себе в Ларак, где на посадочной площадке их уже ждал Нинурта, да не один, а в компании с Шамашем, прибывшим по-быстрому из своего Сиппара. Разговоры разговаривать и обмениваться впечатлениями не стали, летом погрузились в гравикары и шмелями рванули в Ниппур. Там они подобрали прибывшего из Шуруппака Тота и в темпе вальса двинули в СИЗО при Главном Местном Управлении Правопорядка.

— А? Кто? Чего? — сразу не узнал Ана Основной Блюститель и, мигом получив в нюх, в жабры и под дых, слег. Помощничек его словил каблук чуть пониже живота, истошно застонал, пустил мочу и, всхлипывая, пополз за Мочегоном, как ему и было приказано.

Вернулся тот один, с ободранными кулаками, выразил респект своим освободителям и, приложив о сейф бесчувственного Блюстителя, принялся живописать реалии. Они не радовали. Бунт был хорошо организован, грамотно продуман и направлен в самый корень, а во главе его стояли трое. Это экскаваторщик со сдвигом, он же половой маньяк Зу, вожделенный предмет его страсти уборщица Эрешкигаль и, что удивительно, — известный всем акробат Парсукал, пидор лагерный. Нити заговора крепки, многочисленны и простираются аж до Бад-Тибира, — как все это удалось организовать вольтанутому, ложкомойнице и педерасту, толком никто не знает. Хотя, собственно, если глянуть в корень, ничего особо удивительного здесь нет — к заговору как следует приложил свою руку…

— Ладно, ладно, все и все поняли, — сразу же прервал рассказчика Ан, кашлянул, выругался, глянул виновато. — С этим все ясно. Дальше давай.

И Мочегон дал дальше — восставшие жаловались на условия труда, на зверскую эксплуатацию, на ненормированный рабочий день и требовали создания профсоюза, отмены телесных наказаний и гарантированных отпусков. Еще они требовали хлеба, зрелищ, женщин и сорокачасовой рабочей недели. В противном случае грозились взорвать рудный газ, обрушить шахтные крепи, с концами заморозить доменные печи и пустить в прокатный стан холодный рельс. Ситуация усугублялась еще и тем, что у бунтующих в изобилии имелся ханумак, в чем крепко постаралась уборщица Эрешкигаль, на деле являющаяся бандершей, возмутительницей спокойствия и распространительницей наркотиков. И здесь тоже, если глянуть в корень, сразу чувствуется рука, вернее, стройная нога…

— Ладно. — Ан встал, негромко выругался и повернулся к Шамашу: — Давай, брат, звони своим. — А сам тоже позвонил, своему наследничку Энки. — Ну что, как там дела?

— Да пока никак, — отозвался тот. — Вялотекуще. Все такое медленное и печальное… Скажи, сынок.

— И скажу, — захохотал Гибил. — Тянут, тянут кота за яйца. Дед, мяу! Как там твои муркоты? Не издохли?

Похоже, что отец и сын были на наркоте. Заложнички, такую мать…

Между тем Шамаш позвонил к себе и велел немедленно прислать «Мугир», прогулочное экскурсионное судно на антигравитационном поле и реактивной тяге. Приказано — сделано. Через полчаса огромное блюдце с множеством иллюминаторов беззвучно опустилось на площади Ниппура. Плавно отворился командорский люк, рослый ануннак с нашивками Орлана с почтением приложил руку к сердцу — мол, далан на тайман, старшие товарищи. Куда изволите? Старшие товарищи изволили черт знает куда, в южное полушарие, в страну сияющих жил Арали. Да побыстрей… И поплыла на север под днищем блюдца огромная, отмеченная квартетом рек земля[213]— величественные горы, зеленые плато, бескрайние просторы саванны и джунглей. Пилот был ас, курс проложен, маршевая скорость быстрее звука, так что перелет не затянулся — посоветовались с ГЭВН, сориентировались в пространстве, замедлили ход и мягко приземлились. В широкую скалистую долину, исчерченную лентами дорог. Это и была Габкурра, место, где добывали металлы. Невеселое место, мрачное, хоть и залитое лучами солнца. Низкие бараки, построенные из гематида, ржавые громады бункеров, гигантский терриконник[214], напоминающий пирамиду, — дымное оранжевое пламя адскими огнями то вспыхивало, то гасло на его боках. Камень, песок, пылища, жара. А еще высокая непролазная силовая стена, огораживающая долину по периметру.

И впрямь Курнугия — место, откуда не возвращаются. Мрачное, зловещее, похожее на ад.

Однако нынче здесь было людно и оживленно — народ жег костры, кучковался по интересам и время от времени швырял камни, как бы проверяя на прочность просвечивающую силовую ограду. За оградой этой, замкнутой в кольцо, располагался планетоид, чернел походный командирский модуль и стояли ануннаки. Да не просто так, а при деле. Они активно общались с ГУ[215], которое голосом Энлиля ревело и громыхало на всю округу:

— Законопослушнейшие ануннаки и добродетельнейшие анунначки! Труженики и труженицы! Братья и сестры! Приказываю вам больше не бунтовать, выдать главарей и возвращаться в забой! В противном случае, предупреждаю, будет плохо. Очень плохо. Законопослушнейшие ануннаки и добродетельнейшие анунначки! Труженики и труженицы! Братья и сестры! Приказываю вам…

— Ага, щас тебе, — хором отвечали ему братья и сестры, которые дружно швыряли камни и делали непристойные движения. — Пошел на хрен, пидор. Мы холодный рельс вначале в прокатный стан, а потом в жопу тебе засунем. Вот погоди, солнце сядет…

В общем, психологического контакта не было. И сдвигов в лучшую сторону явно не ожидалось — Энлиль громоподобно вещал, камни барабанили об ограду, народ общался с ханумаком и так, между собой, по интересам. Революционная ситуация усугублялась, антагонизмы крепчали. Однако же весь кайф классовой борьбы обломало прибытие блюдца — Энлиль моментом убавил громкость, дождь булыганов поутих, народ возрадовался, нажал на штоки, добавил дыма тринопли:

— Во, бля, дождались. Это же дирижопель с блядями. Программа-минимум выполнена.

Однако из летающего блюдца вышел Ан с суровыми вооруженными ануннаками.

— Скажи, да погромче, что прибыл я. Поговорить желаю с главарями, — вызвал он по гиперфону Энлиля, снял кобуру с мегаизлучателем-раскладкой, бетарезонирующий субмолекулярный тесак, не спеша разделся по пояс и со вздохом взглянул за горизонт — скалы, камни, марево, голубое небо. Все какое-то чужое, далекое, не внушающее оптимизма. И доверия. Суровый край, неласковая сторона. Эх, давно мы дома не были…

Энлиль тем временем переварил услышанное, врубил предельную громкость и от души сымпровизировал, мастерски, с большим талантом:

— Добродетельнейшие работники и достопочтеннейшие работницы, у меня для вас радостная весть. Сюрприз. К нам приехал мой отец и заодно отец всех ануннаков Его Непревзойденство Ан. Он хочет поговорить с главарями. По душам. Хурра!

Получилось как у горе-конферансье в каком-нибудь провинциальном цирке. Знаменитый укротитель! Проездом! Последняя гастроль! Смертельный номер! Пантеры и львы! А также тигры и медведи! Алле ап!

Да, собственно, Ан и был словно укротитель — один, без оружия, обнаженный по пояс, он шел утихомиривать возбужденную толпу. Мышцы его торса напоминали броню, от вязи татуировок рябило в глазах, он был как бы воплощением карающей силы, ужасной, наказующей, разящей, но справедливой. Дистанция сокращалась, народ попритих, всем вдруг стало резко не до тринопли и ханумака. Ишь ты, как идет-то, загребает этот чертов генерал, ни хрена не боится, даже ухом не ведет. Что у него в башке? Что на уме? А что за пазухой? Хотя какая пазуха-то у голого по пояс?!

Вскоре в стане заговорщиков обнаружилось движение, грянули визгливые громкие голоса, и откуда-то из-за костров Ану наперерез вынырнула делегация — двое мужиков с бабой. Они шли колонной, не спеша, с грозным видом избранников народа, но даже на первый взгляд, не вдаваясь в корень, являли зрелище трагикомическое. Впереди вразвалочку вышагивала баба, за ней на строгом поводке плелся орел Зу, правда, почему-то в собачьем ошейнике, а замыкал процессию Парсукал, намазанный, накрашенный, в кудлатом парике. В общем, если все же глянуть в корень, троица-то была еще та — один мужик и две бабы.

«Да, значит, вот она какая, краса Эрешкигаль. — Ан воззрился на головную бабу, угрюмо засопел и замедлил шаг. — Хороший железный авангард. Потаскуха, секс-маньяк и педераст. Впрочем, какой авангард, такая и революция». Почему-то сразу, даже не вступая в контакт, ему захотелось это трио придушить. Медленно, печально, с толком, с чувством, с расстановкой, всех разом, при посредстве вот того крепкого собачьего поводка. Однако сейчас это было бы крайне неразумно, так что все же пришлось ему работать не руками, а языком.

— Ну, здорово, генерал, — первой нарушила паузу красотка Эрешкигаль. — Тебе передали наши требования?

Она была коротконогой широкозадой блондинкой с отвислым бюстом. Ноздри ее массивного, бесшабашно вздернутого носа были накрашены, зрачки — во весь глаз, левая грудь по последней моде декольтирована и краснела от похабели татуировок. Она совсем не походила на уборщицу, скорее на процветающую лакшовку[216]. Чувствовалось, что там, в глубинах шахты, блядские ее дела шли неплохо.

— Передали, — с улыбочкой сказал Ан, — только можешь засунуть их себе сама знаешь куда. Без шахты и промзоны вы мне все здесь не нужны. Известно ли тебе, женщина, что делает с ануннаком поляризованный луч? Обрушите крепеж — пойдете на протоплазму. Я сказал.

— Утес, зачем тебе эта планета без шахты и промзоны? — попробовал внести свою лепту Парсукал. — Выходит, старался зря?

Жизненные реалии здорово переменили его, он сделался улыбчивым, кокетливым, жеманным и манерным. Вот уж воистину, бытие определяет сознание.

— Я-то себе новую планету найду, — сплюнул сквозь зубы Ан. — А ты, может, птица феникс? Собираешься заново родиться? Да после плазменного луча от тебя не только мокрого места — и памяти не останется. Вернее, вспоминать будет некому.

Вот так с этим серым быдлом — давить, давить и давить. Понимают только силу.

— Генерал, вы же разумный ануннак, — вклинился в переговоры Зу, очень миролюбиво кашлянул и робко поправил ошейник. — Мы все годами тут, на рудниках, чалимся, и труд наш непосильный вконец нас изнуряет. Работа тяжела, страданья велики. И каждый день наш скорбный плач, стенания слышны. Генерал, право же, давайте искать выход. Ведь должен быть какой-то компромисс. — Он скорбно улыбнулся, тяжело вздохнул и взглядом, полным обожания, уставился на бабу: — Я все правильно сказал, госпожа? О моя несравненная, лучезарная Эрешкигаль!

— Да, говнюк, иногда даже ты хоть что-то соображаешь. — Красавица отпустила поводок, благожелательно кивнула и, потрепав Зу по ягодице, повернулась к Ану: — Ну как там насчет компромисса, генерал? Мы будем искать с тобой выход или вход?

Во всех ее повадках было что-то донельзя грязное, отталкивающее, вызывающее омерзение. Общаться с ней совершенно не хотелось. Хотелось или сразу прибить ее, или убежать. А потом все же вернуться и прибить.

— Ладно, будет вам компромисс. Вернее, вахтовый метод. Но предупреждаю, не сразу, а в течение года, — быстро показал зубы Ан, и было не понять, то ли это он улыбнулся, то ли оскалился. — Сейчас же — повышение жирности, корректировка норм, малая механизация и открытие ларька. Плюс моя тотальная амнезия на весь этот голимый бардак. — И он с брезгливостью махнул в сторону костров. — Вы же немедленно снимаете напряженность и возвращаетесь в шахту. А также командуете отбой всем вашим в Бад-Тибире. Ну?

— А какие гарантии? — Баба поскребла под мышкой, хмыкнула, с важностью понюхала руку. — Почему я должна тебе верить, генерал? Вы, мужики, все такие непостоянные.

И дабы наглядно показать все мужское непостоянство, она игриво повела бедром, отчего аморфное ее тело пришло в движение, словно холодец.

— Гарантия, милочка, одна — мое честное благородное слово. — Ан веселья не поддержал, хрустнул кулаками. — Оно, как всем известно, крепче чугуния. Ну что, мы договорились? Достигли консенсуса? Пришли к общему знаменателю? Ладно, заметано. Тогда у меня последний вопрос. Откуда ширево у народа?

— У дочки своей спроси, — едко оскалилась баба, дернула что есть силы за поводок и зверем взглянула на Парсукала. — Ну все, хорош бельмами хлопать. Давай по-быстрому к массам и выводи их на путь компромисса. Эй, генерал, тебе еще жена не нужна? Ласковая жена, умелая? С хорошим приданым? Нет? Ну и дурак.

Да уж, сама она дурой явно не была.

И подались высокие договаривающиеся стороны в темпе вальса кто куда — Ан к своим, кучкующимся у тарелки, вожаки восстания к трудовому народу, ну а сам народ — к выходу из кризиса, то есть к знакомому входу в шахту.

— Отец! Отец! Они отпустили нас, отец! — Откуда-то из-за костров появился Энки, вмазавшийся, веселый, в обнимочку с Гибилом. — Спасибо, отец, ох спасибо, если бы не вы…

Похоже, он радовался не счастливому избавлению, а тому, что все закончилось малой кровью.

— Хорошо выглядишь, сынок, молодец. Никуда не уходи, надо поговорить. — Ан не спеша оделся, выждал, пока стихнут страсти, и отошел в сторонку вместе с Мочегоном. — Видел эту троицу? Актив с пассивом? Что, не слепой? И не дурной? Ну так замокри их всех, но не спеша, поодиночке, без всякой суеты и вони. Так, чтобы комар носа не подточил. Ну, организуй самоубийство от несчастной любви, вагинальное отравление, клизму ведерную с ядом — не мне тебя учить. Главное — чтобы тихо, мирно, ненавязчиво и печально. Не надо делать из этой мрази мучеников революции. Усек?

Выдав Мочегону цэу, он по-дружески пообщался с Тотом, качественно начистил рожу Энки и вызвал по гиперсвязи Энлиля, который все еще так и сидел за забором:

— Давай, сынок, выходи, теперь твоя очередь.

Начистил рожу и ему, да что там начистил — расквасил вдрызг, крепко поручкался с корешами и резво отчалил к себе. Он торопился, он спешил, он летел стрелой — маленькому усатому розовому коту давно было пора делать клизму.

 

 




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-25; Просмотров: 308; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.01 сек.