Свадьба

Когда мы наконец прибыли к раввину, все уже были в сборе: Шоша, Бася, Зелиг, Тайбл, Файтельзон, Геймл, Селия. Меня встретили улыбочками и подмигиваниями. Взгляд Селии, казалось, спрашивал: "Или он в самом деле ослеп? Или видит то, чего не видят другие? " Наверно, подозревали, что в последнюю минуту я переменю решение. На Шоше было новое платье. С волосами, уложенными в прическу "помпадур ", на высоких каблуках, она казалась выше ростом. Только мы вошли, Шоша протянула вперед руки, будто собралась бежать к нам, но Бася удержала ее, и Шоша успокоилась. Бася принесла бутылку вина, бутылку водки и корзиночку с печеньем. Раввин, высокий, стройный, с остроконечной черной бородкой, не походил на благочестивого еврея, как отец или Мойше. Он выглядел как светский человек, даже делец. В квартире был телефон. Мать с братом изумленно переглянулись: отцу в голову бы не пришло держать такую штуку у себя в доме. Зелиг уже передал адвокату тысячу злотых, чтобы заплатить Басе за развод, и бывшие муж и жена сторонились друг друга. Зелиг, в черном костюме, крахмальном воротничке и галстуке с перламутровой булавкой, расхаживал взад-вперед по комнате. Ботинки его скрипели. Он курил сигару. Как и подобает служащему погребального братства, он был уже порядочно пьян. Мать он называл "мехутенесте", сватьюшка, и принялся вспоминать те времена, когда мы были соседями.
Файтельзон уже видел Шошу у Селии. Он похвалил мне ее детскую прелесть, сказав, что она напоминает ему одну английскую девочку -- подружку из его детства, даже настойчиво предлагал, чтобы мы вместе с Шошей приняли участие в его "странствованиях душ". Он добавил:
-- Цуцик, она в миллион раз милее, чем эта американская актриса, как там ее зовут? Если бы вы женились на той, я бы рассматривал это как падение.
Сев за стол, раввин стал заполнять брачный контракт. Вытер кончик пера о свою ермолку. Потом спросил, девственница ли невеста. Зелиг ответил:
-- Еще бы!

Я понимал, что все присутствующие -- пожалуй, даже Бася и сама Шоша -- в глубине души, где еще остались крупицы здравого смысла, чувствовали, что я совершаю чудовищную глупость, но общее настроение было радостным и торжественным. Файтельзон, который мог отпускать шуточки даже на похоронах, чтобы показать всем и каждому, насколько он циничен, здесь вел себя совершенно по-отечески. Он пожал мне руку и пожелал счастья. Потом, наклонившись к Шоше, галантно поцеловал ее маленькую ручку. Геймл и Селия плакали. Зелиг сказал:
-- Двух вещей нельзя избежать на этом свете -- свадьбы и похорон, -- и вручил мне пачку денег, завернутых в плотную бумагу.
Мать не плакала. Я крепко обнял ее и поцеловал. Но она не поцеловала меня в ответ. Только сказала:
-- Раз уж ты сделал это, видно, так суждено.

Шоша сказала:

-- Ой, Ареле, я боюсь.
-- Чего же?
Шоша не ответила, -- верно, уже забыла, о чем я спросил. Потом опять заговорила:

-- Ареле, я не смогу иметь детей. Один раз доктор сказал, что я слишком узкая. Ты сам знаешь где.
-- Не хочу я детей. Ты мое дитя.
-- Ареле, ты уже мой муж?
-- Да, Шошеле.
-- А я взаправду твоя жена?
-- Согласно закону.
-- Ареле, я боюсь.
-- А теперь чего?
-- Ой, я не знаю. Бога. Гитлера.
-- Пока еще Гитлер в Германии, а мы с тобой тут. Что же до Бога...
-- Ареале, мне больно.
-- Что там у тебя?
-- Ты меня коленками проткнул.
Я убрал колени.
-- У меня в животе урчит.
-- Это не у тебя, а у меня. Слышишь? Будто плачет ребенок.
Я дотронулся до ее живота. Она вздрогнула.
-- Какие холодные руки!
-- Я от тебя погреюсь.
-- Ой, Ареле, не дозволено делать такое с женщиной.
-- Теперь ты моя жена, Шошеле.
-- Ареле, я стесняюсь. Ой, мне щекотно! -- Шоша засмеялась, но смех неожиданно перешел в рыдание.
-- Отчего ты плачешь, Шошеле?
-- Все так чудно. Когда Лейзер-часовщик пришел и прочитал, что ты написал в газете, я подумала: как это может быть? Достала твои детские рисунки, которые ты рисовал красками, а потом они сохли. Мы пошли искать тебя, а там старик, который чай разносит, как закричит: "Вон отсюда!" Один раз вечером я играла с тенью на стене, а она как подпрыгнет и шлепнула меня. Ой, у тебя волосы на груди. Я лежала больная целый год, и доктор сказал, что я умру.
-- Когда это было?
Она не ответила. Она заснула прямо во время разговора.

Зазвонил телефон.

Звонили из Варшавы. Я был уверен, что это Селия. Но это был Файтельзон:
-- Цуцик, для вас хорошие новости.
-- Для меня? В первый раз такое слышу.
-- Правда, хорошие. Но сначала расскажите, как вы проводите медовый месяц.
-- Спасибо, прекрасно.
-- Без особых приключений?
-- Да, но...
-- Ваша Шоша не умерла со страху?
-- Почти. Но теперь она совершенно счастлива.
-- Мне она понравилась. С ней ваш талант окрепнет.
-- Из ваших бы уст да в господни уши.
-- Цуцик, я говорил с Шапиро, издателем вечерней газеты -- как, бишь, она называется? -- сказал, что вы пишете роман о Якобе Франке. Он хочет, чтобы вы написали для него биографию Якоба Франка. Он станет печатать ее в газете шесть раз в неделю и готов платить триста злотых в месяц. Я сказал, что этого слишком мало, и он обещал, пожалуй, накинуть еще.
-- Три сотни злотых слишком мало? Это же состояние!
-- Какое там состояние! Цуцик, вы ненормальный. Он сказал еще, что может печатать это целый год или так долго, насколько у вас хватит воображения.
-- Вот это действительно удача!
-- Вы по-прежнему собираетесь поселиться у Ченчинеров?
-- Нет, теперь я не хочу этого делать. Шоша зачахнет без матери.
-- Не делайте этого, Цуцик. Вы знаете, я не ревнив. Напротив. Но жить там -- не слишком хорошая мысль. Цуцик, я разорюсь после этого разговора. Отпразднуем, когда вы вернетесь. Привет Шоше. Пока.

Шоша спросила:
-- Ареле, ты уже не спишь?
-- Нет, Шошеле.
-- И я нет. Каждый раз, как просыпаюсь, думаю, что это все сказка -- ты, свадьба, в общем -- все. Но дотрагиваюсь до тебя и понимаю, что ты здесь.
-- Жил однажды философ. Он полагал, что все -- сон. Бог грезит, и весь мир -- его сон.
-- Это написано в книгах?
-- Да, в книгах.
-- Вчера, нет, позавчера, мне приснилось, что я дома и ты вошел. Потом дверь закрылась, и ты опять пришел. Там был не один Ареле, а два, три, четыре, десять, целая толпа таких Ареле. Что это значит?
-- Никто не знает.
-- А что говорят книги?
-- Книги тоже не знают.
-- Как это может быть? Ареле, Лейзер-часовщик сказал, что ты неверующий. Это
правда?
-- Нет, Шошеле. Я верю в Бога. Только я не верю, что он являл себя и приказал раввинам соблюдать все те мелкие законы, которые добавились на протяжении поколений.
-- Где Бог? На небе?
-- Он, должно быть, везде.
-- Почему он не покарает Гитлера?
-- О, он не карает никого. Он создал кошку и мышь. Кошка не может есть траву, она должна есть мясо. Это не ее вина, что она убивает мышей. И мышка не виновата. Он создал волков и овец, резников и цыплят, ноги и червяков, на которых они наступают.
-- Бог не добрый?
-- Не так, как мы это понимаем.
-- У него нет жалости?
-- Не так, как нам это представляется.
-- Ареле, я боюсь.
-- Я тоже боюсь. Но Гитлер еще не сегодня придет. Придвинься ко мне. Вот так.
-- Ареле, я хочу, чтобы у нас с тобой был ребенок. Малыш с голубыми глазками, с рыжими волосиками. Доктор сказал, что если разрезать мне живот, то ребенок останется жив.
-- И ты этого хочешь?
-- Да, Ареле. Твоего ребеночка. Если будет мальчик, он будет читать те же книги, что и ты.
-- Не стоит резать живот ради того, чтобы читать книги.
-- Стоит. Я буду кормить его, и мои груди станут больше.
-- Для меня они и так достаточно велики.

-- Ох, Ареле, как хорошо быть с тобою. А что
мы будем делать, когда придут нацисты?
-- Мы умрем.
-- Вместе?
-- Да, Шошеле.
-- А Мессия не придет?
-- Не так скоро.
-- Ареле, я вспомнила песню.
-- Какую песню?
И тоненьким голоском Шоша запела:
Его звали Горох, А ее Лапша.
Венчались они в пятницу, Никто к ним не пришел.
Она прижалась ко мне и сказала:
-- Ой, Ареле, как славно лежать с тобой, даже если мы умрем.

Дата добавления: 2015-06-25