Эпилог. Прошло тринадцать лет. Я работал в одной из нью-йоркских газет

Прошло тринадцать лет. Я работал в одной из нью-йоркских газет. И предпринял поездку в Лондон, Париж и Израиль. В Тель-Авиве я остановился в отеле на Яркон-стрит. Однажды утром, когда я завтракал в ресторане отеля, возник худенький человечек, с белой, как снег, бородой.

"Вот он! Шо-лом, Цуцик!" Это был Геймл Ченчинер.

-- Простите, что называю вас Цуциком, --
сказал Геймл. -- Это потому, что я вас люблю.
-- Ничего. Только теперь я уже просто старый пес.
-- Для меня вы всегда будете Цуцик. Будь Селия жива, она сказала бы то же самое.

-- Где вы были, Геймл?
-- Где был? Спросите лучше, где я не был. Вильно, Ковно, Киев, Москва, Казахстан, калмыки, хунхузы, или как их там. Тысячу раз я стоял лицом к лицу с Ангелом Смерти, но если тебе суждено остаться в живых, происходят чудеса. Пока теплится хоть искорка жизни, ползаешь, как червяк, стараясь не попасть под ноги тем, кто давит червей. И вот я добрался до еврейской страны. Я слыхал, вы стали знаменитостью в Америке?
-- Вовсе нет.,
-- Да-да. Вас знают. Ваши книги ходили уже в немецком лагере. Об этом писали газеты. Как увижу вашу фамилию, так и кричу: "Цуцик!" Люди думали, я сумасшедший. Сегодня увидал в "Гайом"2 заметку, что вы здесь, аж подпрыгнул. Жена спрашивает:
"Что случилось? Ты спятил?" Я ведь снова женился.
-- Здесь?
-- Нет, в Ландсберге. Она потеряла мужа, а детей у нее забрали прямо в газовую камеру. А я скитался один. И не было никого, кто дал бы мне стакан чаю. Вспоминал ваши слова: "Мир -- это резницкая и публичный дом одновременно ". Это казалось мне прежде преувеличением. Вас считают мистиком, а на самом деле вы -- сверхреалист. Этот кофе как помои. Сколько я вас не видал? Тринадцать лет? Да, в сентябре будет ровно тринадцать. Шоши больше нет, верно?
-- Шоша умерла на следующий день, как мы с ней ушли из Варшавы.
-- Умерла? По дороге?
-- Да. Как праматерь Рахиль.
-- Ничего мы про вас не знали. В первый раз я услыхал, что вы живы, в 1946 году. Я приехал в Мюнхен с группой беженцев, и кто-то дал мне местную газету. Открыл -- и сразу увидел вашу фамилию. Там было написано, что вы в Нью-Йорке. Как вам удалось попасть в Нью-Йорк?
-- Через Шанхай.
-- И кто прислал аффидавит?
-- Помните Бетти?
-- Что за вопрос? Я помню всех.
-- Бетти вышла замуж за американца, военного, и он прислал мне аффидавит.
-- У вас был ее адрес?
-- Случайно узнал.
-- Вот я не религиозен. Не молюсь, не соблюдаю субботу, не верю в Бога, но должен признать, что чья-то рука ведет нас -- этого никто не сможет отрицать. Жестокая рука, кровавая, а подчас и милосердная. А где Бетти живет? В Нью-Йорке?
-- Бетти покончила с собой год назад.
-- Почему?
-- Неизвестно.
-- А что случилось с Шошей? Если вам тяжело говорить, не рассказывайте.
-- Да нет, я расскажу. Она умерла в точности как мне однажды приснилось. Мы шли по дороге на Белосток. Близился вечер. Люди торопились, и Шоша не поспевала за ними. Она начала останавливаться каждые несколько минут. Вдруг она села прямо на землю. А через минуту уже умерла. Я рассказывал этот сон Селии. А может, вам.
-- Только не мне. Я бы запомнил. Что за прелестная девочка была. В своем роде святая. Что это было? Сердечный приступ?
-- Не знаю. Думаю, она просто не захотела больше жить. И умерла.

-- А что с вашей подругой-коммунисткой? Как ее звали?
-- С Дорой? Не знаю. Где-нибудь за что-нибудь убили. Друзья ли. Враги ли.

--Если уж мы дожили до такого чуда, как еврейское государство, пожалуй, в конце концов увидим, как придет Мессия? Может быть, мертвые воскреснут? Цуцик, вы знаете, я вольнодумец. Но где-то внутри у меня такое чувство, что Селия здесь, и Морис здесь, и отец мой -- да почиет он в мире -- тоже здесь. И ваша Шоша здесь. Да и как это возможно -- просто исчезнуть? Как может тот, кто жил, любил, надеялся и спорил с Богом, -- вот так взять и просто-напросто стать ничем. Не знаю, как и в каком смысле, но они здесь. Я помню, как вы говорили -- возможно, цитировали кого-то, -- что время -- это книга, в которой страницы можно переворачивать только вперед, а назад нельзя. А если только мы не можем, а какие-то другие силы могут? Разве возможно, чтобы Селия перестала быть Селией? А Морис -- Морисом? Они живут со мной. Я говорю с ними. Иногда я слышу, как Селия разговаривает со мной. Вы не поверите, это Селия велела мне жениться на моей теперешней жене. Я валялся в лагере под Ландсбергом, больной, голодный, одинокий и несчастный. Вдруг -- голос Селии: "Геймл, женись на Жене!" Так зовут мою жену. Женя. Знаю, все можно объяснить с точки зрения психологии. Знаю, знаю. И однако я слышал ее голос. А вы что скажете?
-- Не знаю.
-- Хочу рассказать вам: после вашего ухода Морис стал поистине велик -- никогда не был он таким, как в эти месяцы. Он жил с нами на Злотой, пока в октябре 1940 года евреев не собрали в гетто -- только через год после начала немецкой оккупации. Помните, перед войной он мог уехать в Англию или в Америку. Американский консул умолял его уехать.

Вошла Женя.

Геймл закричал: "Женя! Догадайся, кто это? "
-- Цуцик.
Геймл сразу смутился.
-- У него есть имя.
-- Ничего, так даже лучше, -- запротестовал я.
-- Простите, что так называю вас, -- продолжала Женя, -- но четыре года день и ночь одно и то же: "Цуцик" да "Цуцик". Когда мой муж кого-нибудь любит, он говорит о нем не переставая. Наконец-то я вас вижу.

-- Видали ее щеку? -- показал Геймл. -- Это нацисты били ее куском трубы.

Я спросил:
-- Если вы не религиозны, почему тогда отрастили бороду?
Женя положила ложку на стол.
-- Вот это же самое и я хочу знать.
-- О, еврей должен быть с бородой, -- ответил Геймл. -- Надо же чем-то отличаться от гоев.
-- Как ты живешь, ты все равно что гой, -- сказала Женя.
-- Никогда в жизни я никого не убил и ни на кого не поднимал руки и потому могу называть себя евреем.
-- Где-то написано, что тот, кто нарушает одну из десяти заповедей, нарушает и остальные, -- возразила Женя.
-- Женя, десять заповедей были написаны человеком, а не Богом. Пока ты никому не причиняешь зла, можешь жить как тебе хочется. Я любил Файтельзона. Если бы мне сказали, что можно отдать жизнь за то, чтобы он мог жить снова, я бы не колебался. Если Бог есть, пусть Он будет свидетелем правдивости моих слов. И Цуцика я люблю. Время собственности скоро пройдет. Придет человек с новыми инстинктами -- он будет всем делиться с другими. Это слова Мориса.
-- Тогда почему же ты был таким ярым антикоммунистом в России? -- спросила Женя.
-- Они не хотят делиться. Они хотят только хапать.
Наступило молчание. Стало слышно, как поет сверчок. Те же звуки, что и у нас на кухне, когда я был маленьким. Сгустились сумерки. Геймл сказал:
-- Я религиозен. Только на свой собственный лад. Я верю в бессмертие души. Если скала может существовать биллионы лет, то почему же душа человеческая, или как там это назвать, должна исчезнуть? Я с теми, кто умер. Живу с ними. Когда я закрываю глаза, они здесь, со мной. Если солнечный луч может блуждать и светить миллионы лет, почему же это не может дух? Новая наука найдет этому объяснение, и оно будет неожиданным.

Геймл снова заговорил, обращаясь не то к себе, не то ко мне, и ни к кому в частности:
-- Куда ушли все эти годы? Кто будет помнить их после того, как уйдем и мы? Писатели будут писать, но они все перевернут вверх ногами. Должно же быть место, где все останется, до мельчайших подробностей. Пускай нам говорят, что мухи попадают в паутину и паук их высасывает досуха. Во Вселенной существует такое, что не может быть забыто. Если все можно забыть, Вселенную не стоило и создавать. Вы понимаете меня или нет?
-- Да, Геймл.
-- Цуцик, это ваши слова!
-- Не помню, чтобы я это говорил.
-- Вы не помните, а я помню. Я помню все, что сказал Морис, сказали вы, сказала Селия. Временами вы говорили забавные глупости, и их я помню тоже. Если Бог есть мудрость, то как может существовать глупость? А если Бог есть жизнь, то как может существовать смерть? Я лежу ночью, маленький человечек, полураздавленное насекомое, и говорю со смертью, с живыми, с Богом, если Он есть, и с Сатаной, который уж определенно существует. Я спрашиваю у них: "Зачем нужно, чтобы все это существовало?" -- и жду ответа. Как вы думаете, Цуцик, есть где-нибудь ответ или нет?
-- Нет. Нет ответа.
-- Почему же нет?
-- Не может быть оправданий для страданий -- и для страдальцев его тоже нет.
-- Тогда чего же я жду?
Женя отворила дверь:
-- Что вы сидите в темноте, хотела бы я знать?
Геймл улыбнулся:
-- Мы ждем ответа.

Дата добавления: 2015-06-25