Лингвосемиотические основы переводоведения

Набор №2.

Набор № 1.

В набор входят разные многолетние растения разных видов в количестве 6 шт. стоимость набора 120 тыс.

Тоже самое, только растений в наборе 10шт. Цена набора № 2 – 150 тыс.

Как мы уже отмечали, переводоведы используют понятия, методы и данные многих лингвистических дисциплин. Большое значение для разработки теоретических основ переводоведения имеют положения общего языкознания, особенно его семиоти­ческие концепции. Раскрывая важнейшие стороны строения и функционирования языка, лингвистика опирается на некоторые положения семиотики — науки, занимающейся изучением раз­личных знаковых систем. Знаком называется материальный объект, связанный в нашем сознании с определенным мыслитель­ным содержанием, понятием или представлением о каком-то классе других объектов или отдельном объекте. Знаки могут по-разному быть связаны с репрезентируемыми ими объектами. Раз­личаются иконические знаки, знаки-символы, знаки-сигналы и конвенциональные знаки. Человек живет в окружении многочис­ленных знаков, и они играют очень важную роль в его жизни. Иконические знаки репрезентируют другие объекты благодаря сходству с ними, изображая их определенным образом. Такую функцию выполняют картины, фотографии и другие способы воспроизведения облика объектов. Знаки-символы символичес­ки представляют обозначаемые объекты, как, например, флаги, гербы, значки и пр. Знаки-сигналы указывают на присутствие оп­ределенных объектов: дым — о наличии огня, лай — о собаке, гром — о молнии и т.д. В то же время многие знаки не имеют не­посредственной связи с обозначаемым. Их знаковая функция носит условный, конвенциональный характер, закреплена за ними общественной практикой. В качестве примеров таких зна­ков можно упомянуть огни светофора, точки и тире азбуки Морзе, комбинации сигнальных флажков. Конвенциональный знак может существовать только в системе, в связи с другими знака­ми. Так, сам по себе зеленый свет не является знаком, но в систе­ме трех цветов — зеленый, желтый, красный — он приобретает знаковую функцию: «разрешение продолжать движение». В даль­нейшем мы будем говорить о таких знаках.

Каждый знак обладает тремя видами связи, без которых он не может выполнять свою функцию. Во-первых, знак связан с тем, что он обозначает, что в семиотике называется семантикой зна­ка. Во-вторых, существуя в системе, знак связан с другими зна­ками этой системы. Эта связь составляет синтактику знака. И, наконец, знак связан с людьми, пользующимися им как знаком, поскольку он может быть знаком только для кого-то. Если нет людей, воспринимающих данный предмет как знак, то нет и са­мого знака. Этот третий вид связи называется прагматикой зна­ка. Три вида связи составляют значение знака, представляемую им информацию, благодаря чему знаки могут использоваться для формирования и передачи содержательных сообщений.

Язык представляет собой важнейшую и наиболее сложную знаковую систему, с помощью которой осознаются и интерпре­тируются другие виды знаков. Языковые знаки обладают рядом особенностей, определяющих как существование и использова­ние самого языка, так и возможность и специфику перевода. Сре­ди основных семиотических свойств языка нужно прежде всего отметить двусторонность, произвольность и значимость.

У языкового знака две стороны: материальная (звуковая или ее графическое изображение) и идеальная — мыслительное со­держание, репрезентируемое звучанием языковой единицы. Эти две стороны называются также соответственно планом выраже­ния и планом содержания (формой и значением). Они имеют со­циальную природу, хотя хранятся в памяти индивидов. Для всех членов языкового коллектива знак обладает, в основном, единым устойчивым значением, но каждый из них в разной степени владеет своим языком и может связывать со значением отдельных знаков какие-то собственные представления и ассоциации. Сте­пень и особенности знания и владения языком отдельного чело­века характеризуют его идиолект. Социальный характер языко­вых знаков обеспечивает возможность использования языка как средства коммуникации.

Значение языкового знака представляет собой обобщенное отражение внеязыковой реальности и соотносится с другой обоб­щенной формой мысли — понятием. Напомним, что сознание человека способно отражать окружающий мир в формах двух сиг­нальных систем. Первая сигнальная система воспринимает ок­ружающее через органы чувств человека. В результате воздействия на один из органов чувств (зрение, слух, осязание, обоняние, вкус) возникает ощущение. На основе совокупности ощущений, свя­занных с определенным объектом, у человека возникает целост­ное восприятие этого объекта. Воспринятый объект может сохра­ниться в памяти в виде соответствующего представления о нем уже без непосредственного чувственного контакта.

Вторая сигнальная система позволяет человеку, абстраги­руясь от конкретных объектов, формировать обобщенные поня­тия об окружающем мире. В понятии различаются его объем, то есть класс объектов, обобщенных в понятии, и содержание по­нятия — признаки объектов, через которые осуществлено обоб­щение. Чем больше признаков включено в понятие, тем меньше его объем и наоборот. Например, включение в содержание поня­тия «деньги» дополнительного признака «металлические» дает новое понятие более узкого объема — «монета».

Значения языковых единиц складываются стихийно и час­то лишены такого строгого соотношения между объемом и со­держанием, которым обладают понятия (за исключением терми­нов, называющих научные понятия). Поскольку языковые зна­чения также относятся ко второй сигнальной системе и все по­нятия формируются исключительно с помощью словесных наи­менований, то значения языковых знаков иногда именуют «язы­ковыми»», «бытовыми» или «общенародными» понятиями, в от­личие от строго определенных научных понятий. Если содержа­ние и объем понятия можно четко задать определением, то, рас­крывая значение слова часто приходится дополнять определение соотносимого с ним понятия добавочной информацией, указы­вая синонимы, особенности употребления, приводя цитаты, да­вая различные пометы. Если понятие «остров» легко определяет­ся как «часть суши, со всех сторон окруженная водой», то для пол­ной характеристики значения русского слова «остров» это ока­жется недостаточно. Подобное определение не объяснит возмож­ность таких, например, сочетаний, как «зеленые острова (остро­вки) в пустыне», «остров тишины в городе», «острова (островки) сопротивления» и т.п. Если можно говорить о большой общнос­ти основных понятий у всех людей, то различия в значениях слов разных языков, соотнесенных с аналогичными понятиями, со­вершенно очевидны. Как уже отмечалось, эти различия вызыва­ют немалые переводческие трудности.

Значения языковых знаков могут по-разному соотносить­ся с обозначаемой реальностью. Они могут называть классы дей­ствительно существующих объектов (дом, дерево, собака) или плодов человеческой фантазии (русалка, леший, жар-птица), еди­ничные объекты (Москва, Наполеон, Африка), отвлеченные при­знаки (белизна, громкость, твердость) и абстрактные понятия (вечность, обобщенность, неопределенность).

Значение языкового знака может иметь сложную органи­зацию (семантическую структуру). В значении основной едини­цы языка — слова можно различать смысловое содержание, при­сущее только его форме (лексическое значение), и элементы смысла, общие для целого ряда слов (грамматическое значение). В структуре лексического значения можно выделить несколько макрокомпонентов (которые часто называют также «значения­ми»). Это прежде всего предметно-логическое значение лекси­ческой единицы, ее способность обозначать определенный класс объектов. Как и в понятии, которое оно выражает, в предметно-логическом значении можно различать класс обозначаемых объектов (денотат) и признаки этого класса, составляющие обоб­щенное наименование (сигнификат). Поэтому предметно-логи­ческое значение именуется также «денотативно-сигнификатив­ным» или просто «денотативным».

Помимо денотативного значения, в семантику языковой единицы могут входить и дополнительные (коннотативные) зна­чения: эмоциональные, стилистические, образные и некоторые другие. Многие слова, наряду с обозначением какого-то денота­та, передают определенные эмоции, связанные с этим денотатом. В целом, эмоциональная характеристика может быть разделена на два вида: положительная и отрицательная. Стилистический микрокомпонент коннотации указывает на преимущественное употребление слова в определенных условиях общения. Такая эк­спрессивно-стилистическая характеристика относит слова к разговорным, книжным, официально-деловым или поэтическим. Образная характеристика выделяет в обозначаемом какой-то при­знак, который регулярно используется говорящими в качестве основы образа — метафоры или сравнения. Так, «снег» — это не только вид атмосферных осадков, но и эталон белизны. Русская «щепка» применяется для образного описания худобы человека, а более тонкая «иголка» лишена подобной образной коннотации.

Как денотативные, так и коннотативные аспекты значения создают многочисленные переводческие трудности, которые бу­дут предметом специального рассмотрения в курсе «Основы об­щей теории перевода».

Особую важность для понимания сущности перевода име­ет вторая особенность языкового знака — его произвольность. Между звучанием и значением языковой единицы нет в большин­стве случаев какой-либо естественной или логической связи. В природе, внешнем облике или поведении «друга человека» нет никаких оснований, чтобы обязательно именовать его «собака». а не «кошка» или «верблюд» или, например, «а dog,, 1е chien или der Hund». Произвольность языкового знака делает связь между его звучанием и значением особо прочной, так как ни одна из сто­рон знака не существует без наличия другой: звук без значения не является знаком, а значение обязательно репрезентируется какой-то материальной формой. В то же время произвольность знака означает, что данное значение не обязательно должно быть связано только с данной формой и, напротив, определенная фор­ма может выражать и другое значение. Отсюда следует возмож­ность передавать одно и то же (или почти одно и то же) содержа­ние с помощью разных форм (средств выражения), в том числе и средств другого языка, что и происходит при переводе. Произ­вольность знака предопределяет и его асимметрию: одна форма может иметь несколько связанных между собой значений (полисемия) или выражать совершенно разные значения (омонимия). Понятно, что полная произвольность свойственна лишь первич­ным знакам: у производных слов полностью или частично моти­вированы и форма, и значение («белый — белизна», «писать — писатель», «камень — каменоломня»и пр.).

Третьим фундаментальным свойством языкового знака яв­ляется «значимость», под которой понимается зависимость зна­чения знака от значений других знаков, как бы отбирающих у него часть обозначаемого. Так, значение слова «собака» определяется не только тем, что оно называет определенный класс домашних животных, но и значением слова «пес». Аналогичным образом, значение слова «лошадь» ограничивает значение слова «конь» и наоборот. Поэтому другом человека оказывается не пес, а соба­ка, а победитель гордо въезжает в покоренный город на белом коне, а не на лошади. Именно различная значимость приводит к несовпадению близких по значению слов (как и синтаксических структур) в разных языках. Она в значительной степени создает своеобразные «языковые картины мира» и тем самым серьезные проблемы для переводчика.

Как и всякая знаковая система, язык представляет собой не простой набор изолированных единиц. Это — целостное образо­вание, все элементы которого взаимосвязаны. Единицы языка связаны между собой либо благодаря одинаковому положению в системе (парадигматические связи), либо благодаря совместно­му употреблению в речи (синтагматические связи). Совокупность связей между единицами языка составляет его структуру.

Единицы языка, входящие в его структуру, образуют не­сколько подсистем, связанных друг с другом межуровневыми отношениями. Основными уровнями языка считаются фонем­ный, морфемный, лексический (словесный) и синтаксический (уровень предложения). Единицы одного уровня могут сочетать­ся друг с другом и образовывать единицы более высокого уровня. Так, сочетания фонем образуют морфемы, морфемы — слова, слова — предложения. В процессе перевода между единицами Двух языков могут устанавливаться как одноуровневые, так и раз­ноуровневые отношения.

Не все возможности построения и употребления языковых знаков, заложенные в структуре языка, действительно в нем реализуются. Так, в русском языке от глаголов «читать, греть, жить» можно образовать деепричастия настоящего времени («читая, грея, живя»), а от глаголов «писать, петь, пить» аналогичные фор­мы образовать нельзя, не нарушая нормы языка. «Рок» — это судь­ба, но есть и «судьбы», а у «рока» множественного числа нет. Не допускает норма потенциально возможных в структуре русского языка таких форм, как «человеки», «победю», «кочергов» и мно­гих других. Норма языка определяет допустимую реализацию его структуры.

Кроме нормы языка реальное употребление языковых зна­ков определяется и нормой речи или «узусом». В каждом языке имеются общеупотребительные формы и структуры и малоупот­ребительные, хотя и соответствующие норме языка. Если нару­шение нормы языка делает речь неправильной, неграмматичной, то нарушение узуса делает ее неестественной, неидеоматичной. По-русски можно сказать «Ответь на телефонный звонок» (ср. англ. «Answer the telephone»), но обычно говорят «Возьми труб­ку». Запретить мять траву можно надписью «Держись подальше от травы» («Keep off the grass»), но пишут совсем другое: «По газо­нам не ходить». Одно из важных требований к переводчику зак­лючается в соблюдении правильности языка, на который делает­ся перевод. Если нарушение нормы языка в переводе — явление сравнительно редкое, то соблюдение узуса требует от переводчи­ка особой бдительности.

Семиотический подход к языку, предложенный Соссюром, позволил раскрыть важнейшие аспекты языка как средства ком­муникации. Хотя Соссюр полагал, что для самостоятельного ста­туса науки о языке его надо рассматривать «в себе и для себя», ограничиваясь рамками внутренней лингвистики, включение языка в число знаковых (или кодовых) систем, необходимо ста­вило вопрос о том, как с помощью языкового кода создаются со­общения. Соссюр указал путь к решению этого вопроса, разгра­ничив в речевой деятельности (langage) язык (langue) и речь (parole), то есть код и создание сообщения. По определению Соссюра, язык — это система знаков, выражающих понятия, сово­купность необходимых условностей, принятых коллективом, что­бы обеспечить функционирование способности к речевой дея­тельности. Под речью понималась индивидуальная сторона речевой деятельности, включающая комбинации, в которых гово­рящий использует код языка с целью выражения своей мысли, и психофизический механизм, позволяющий ему объективировать эти комбинации.

Соссюр особо настаивал на сугубо индивидуальном и слу­чайном характере речи и на этом основании выводил речь за рам­ки языкознания, предметом которого должен быть, по его мне­нию, только язык. Он, конечно, понимал, что оба эти явления тесно связаны между собой, предполагают друг друга, но ему было важно утвердить главенство и самостоятельность языка как сис­темы, и он всячески подчеркивал его особый статус. Правда, Сос­сюр говорил о возможности создания лингвистики речи, но он не раскрывал этого понятия, и оставалось неясным, каким обра­зом такая лингвистика должна была изучать случайные и инди­видуальные факты речи.

Принципиальное различение языка и речи имело большое значение для дальнейшего развития языкознания. Однако харак­теристику речи как принадлежащей целиком к психической дея­тельности индивида и полностью противостоящей языку вряд ли можно признать правильной.

Как отмечал Соссюр, акт речи представляет собой индиви­дуальный акт общения по меньшей мере двух лиц, единство го­ворения и слушания или, точнее, говорения и понимания. Ко­нечно, в каждом акте и в части «говорение», и в части «понима­ние» можно обнаружить ряд особенностей, свойственных лишь данным конкретным индивидам или проявляющихся только в данном конкретном акте и не встречающихся в таком же виде в Других актах коммуникации или у других коммуникантов. Сюда прежде всего можно отнести особенности психофизического ме­ханизма участников коммуникации, из-за которых появляется своего рода индивидуальный «речевой фон» (шепелявость, заи­кание, скандирование, излишние паузы, хрипота, особый тембр, искажение звучания слов, неполное или неправильное восприя­тие или интерпретация услышанного и т.п.). Эти индивидуаль­ные особенности должны рассматриваться как нечто побочное, не имеющее прямого отношения к речевому общению, как ком­муникативный шум, который может лишь мешать взаимопони­манию.

Разумеется речь не сводится к коммуникативному шуму, не имеющему социальной значимости. Для того чтобы коммуника­ция состоялась, отрезки речи, с помощью которых она осуществ­ляется, должны создаваться из языковых единиц, звучание и зна­чение которых неоднократно воспроизводятся в других речевых актах и, в основном, одинаково воспринимаются и понимаются всеми членами данного языкового коллектива. В этом смысле речь индивидуальна лишь потому, что акты речи создаются отдельны­ми людьми, но для того, чтобы общаться, эти индивиды вынуж­дены использовать языковые знаки, звучание и значение кото­рых закреплены общественной практикой и едины для всех. От­сюда следует, что речь имеет социальную основу и обладает об­щими закономерностями, что весьма важно для переводоведения, поскольку переводчик имеет дело не с системой языка, а с рече­выми произведениями.

Мы уже говорили, что у языкового знака наличествует план содержания, благодаря чему он способен передавать некоторую информацию, которая используется в речи для построения более сложных информативных комплексов (сообщений), передавае­мых в процессе коммуникации. Поскольку содержание языково­го знака всегда социально значимо, всегда передает более или менее одинаковую информацию для всех членов языкового кол­лектива, любой акт речи всегда непосредственно или потенци­ально коммуникативен. Даже если человек произносит что-либо в порядке самовыражения, не предназначая сказанное ни для чьих ушей, он фактически участвует в акте коммуникации, который может быть завершен, если его речь будет кем-либо воспринята.

Составленные из единиц языкового кода сообщения выс­тупают в речи в виде коммуникативных единиц — высказываний. По форме высказывание может состоять из одного слова, слово­сочетания или предложения. Ряд высказываний, связанных по смыслу, или отдельное высказывание, употребленное самостоя­тельно, составляют текст. Текст может создаваться как в устной, так и в письменной форме. Высказывание имеет определенное (конкретное) содержание и форму, Поэтому его иногда называ­ют конкретным предложением, чтобы показать, что речь идет о единице речи, а не о грамматической единице языка — типе пред­ложения, обобщенном представлении структуры многих высказываний. Именно тексты и высказывания выступают в качестве непосредственных объектов перевода.

В процессе коммуникации происходит обмен высказыва­ниями, содержание которых определяется набором составляю­щих их языковых единиц. Однако такое языковое содержание высказывания составляет лишь часть его общего смысла, хотя и оно не сводится к простой сумме значений, входящих в него язы­ковых единиц. Формирование и понимание смысла высказыва­ния осуществляется достаточно сложным путем. Поясним это на примере типичной коммуникативной ситуации.

Предположим, что вы идете утром по улице, и навстречу вам спешит женщина, которая на ходу спрашивает: «Сколько?» Вы отвечаете: «Без десяти», и она спешит дальше. Вечером, воз­вращаясь домой, вы видите стоящую у тротуара машину, в кото­рой работает радиоприемник. Вы подходите и спрашиваете у во­дителя: «Сколько?», и он отвечает: «Три-два, Спартак». Очевид­но, что в обоих случаях коммуникация успешно состоялась и со­беседники правильно поняли друг друга. Но как это произошло? Почему услышав обращенный к вам вопрос: «Сколько?», вы ре­шили, что женщина спрашивает у вас «Который час?». И как во­дитель машины догадался, что вы хотите узнать, какой счет в фут­больном матче, а не сколько он возьмет, чтобы подвезти вас в Чертаново? Оказывается, для успеха вербальной коммуникации необходимо, чтобы ее участники проделали серьезную мысли­тельную работу, сопоставляя языковое содержание высказыва­ния с двумя важными факторами, которые и позволяют опреде­лить его смысл: обстановкой общения и своим предыдущим опы­том и знаниями языка и действительности. Так, чтобы правиль­но интерпретировать вопрос той женщины, вы должны были Учесть, что он был задан в спешке посреди улицы. Если бы вы стояли в очереди за бананами и подошедшая женщина спросила бы у вас: «Сколько?», вы никак не подумали, что вас спрашивают о времени, а скорее всего решили бы, что женщина интересуется Ценой на бананы. Кроме того, для правильного вывода о содержании сказанного вам необходимо много знать. Вы должны знать, что люди ходят по утрам на работу, что им надо приходить к оп­ределенному часу, что если они опаздывают, то у них могут быть неприятности и т.п. Необходимо также учесть, что по-русски можно сказать не только «Который час?», но и «Сколько време­ни?». Понятно, что английский вопрос: «How much?» никак не был бы связан в сознании коммуникантов с желанием узнать о времени. Иными словами, вы должны были обладать значитель­ным жизненным и лингвистическим опытом («фоновыми знани­ями»), сопоставить этот опыт и обстановку общения с языковым содержанием высказывания и прийти к заключению, о чем вас спрашивают. Аналогичным образом, для правильной интерпре­тации вашего разговора с водителем машины нужно было учесть обстановку общения (работающий приемник, транслирующий ход футбольного матча) и знать, что представляет собой игра в футбол, что результат игры определяется соотношением забитых голов, что в данный момент играют известные и вам, и водителю команды и т.д.

Как видите, понимание простого высказывания требует значительной работы мысли. При этом надо учитывать еще два обстоятельства. Во-первых, говорящий всегда рассчитывает, что слушающий проделает эту работу и извлечет из высказывания передаваемое ему сообщение. Именно с этим расчетом создается высказывание. Во-вторых, сложный характер вербальной комму­никации предполагает возможность сбоя — неполного понима­ния или непонимания. Слушающий может не обладать необхо­димыми знаниями или не проделать работу по извлечению смыс­ла. Возможны также случаи, когда говорящий неправильно оце­нивает познания слушающего и создает недоступное для того со­общение. На вопрос «Сколько?» мог последовать встречный воп­рос: «Что сколько?».

Из особенностей вербальной коммуникации вытекает еще одно следствие, крайне важное для понимания сущности пере­водческой деятельности. Каждый из коммуникантов обладает собственными знаниями языка (идиолектом) и собственными фоновыми знаниями, вследствие чего их восприятие и понима­ние высказывания, как правило, нетождественны. Фактически поэтому каждый текст существует как бы в двух ипостасях: текст для говорящего и текст для слушающего. То, что говорит один, — это не совсем то, что воспринимает и понимает другой. Но при этом следует учитывать еще две особенности «одноязычной» ком­муникации. Во-первых, сами коммуниканты обычно не осознают существования этих двух ипостасей текста. Они считают, что текст есть текст: что сказал один, то и услышал другой. Обе ипос­таси текста воспринимаются ими как коммуникативно равноцен­ные. Происходит как бы объединение двух разных форм суще­ствования текста в единое целое в процессе коммуникации. По­добное коммуникативное приравнивание нетождественных со­общений как характерная особенность вербальной коммуника­ции оказывается весьма важным фактором при объяснении фе­номена перевода. Во-вторых, объединение двух ипостасей тек­ста при одноязычной коммуникации обусловлено значительной близостью этих форм существования текста. Как мы уже отмеча­ли, говорящие на одном языке используют для общения знаки с более или менее общим для всех них значением и обладают об­щими фоновыми знаниями. Они принадлежат к одной и той же культуре, у них общая история, литература, общественное уст­ройство, повседневная жизнь. Такая общность и обеспечивает в большинстве случаев успешную коммуникацию. Отсутствие этой общности при общении людей, говорящих на разных языках, во многом определяет специфику перевода.

Важная особенность вербальной коммуникации заключа­ется и в том, что в построении высказывания сочетаются произ­вольность и вынужденность. С одной стороны, говорящий сво­боден в выборе языковых средств в соответствии со своими ком­муникативными намерениями. С другой стороны, язык навязы­вает ему определенные формы и значения, без которых нельзя обойтись. Так, независимо от желания говорящего в русском су­ществительном воспроизводится значение рода, глаголы имеют значение совершенного или несовершенного вида, а прилагатель­ные согласуются с существительным в роде, числе и падеже. Мож­но сказать, что языки отличаются друг от друга не столько тем, что в них можно выразить, сколько тем, что в них нельзя не выра­зить.

Как мы видим, языковое содержание высказывания составляет лишь часть сообщения, на основе которой выводится его глобальный смысл. При этом для успешной коммуникации обычно нет необходимости использовать всю информацию, которую потенциально можно вывести из содержания высказывания. Нередко коммуниканты довольствуются лишь частью глобального смысла, которая необходима и достаточна для данного акта об­щения. Предположим, что в тексте, описывающим тропический лес, говорится, что в этом лесу среди деревьев порхали колибри. Специалист- орнитолог может иметь исчерпывающую информа­цию о внешнем облике и образе жизни колибри. Но для среднего читателя такая информация недоступна, да и не нужна для пони­мания данного сообщения. Ему достаточно понять, что это ка­кие-то экзотические птицы, видимо, небольшие (орлы, напри­мер, «порхать» не будут), Он может не узнать колибри, если уви­дит его (или ее), но для данного акта коммуникации это не суще­ственно. Подобная потеря нерелевантной информации еще одна характерная черта вербальной коммуникации.

Принципиальная возможность общения, несмотря на час­тичную утрату передаваемой информации, указывает на некор­ректность «теории непереводимости», которую мы упоминали в предыдущей лекции. Утверждение, что «перевод невозможен», основывалось на ложной предпосылке, что переводом можно счи­тать лишь текст на другом языке, который полностью тождествен оригиналу, а если что-то утрачено, то это уже не перевод. Одна­ко, ведь, перевод — это средство сделать возможной межъязыко­вую коммуникацию, то есть общение между людьми, говорящи­ми на разных языках. Нет никаких оснований требовать от межъя­зыковой коммуникации, чтобы она осуществлялась без каких-либо потерь информации, столь характерных для коммуникации «одноязычной». В современном переводоведении признается принципиальная переводимость релевантной части содержания оригинала при возможных опущениях, добавлениях и изменени­ях отдельных элементов передаваемой информации.

Схема межъязыковой коммуникации выглядит следующим образом. Человек (источник информации), желающий что-то со­общить другим людям и владеющий каким-то языком (исходный язык -ИЯ), создает из единиц этого языка соответствующее выс­казывание, из которого другой человек, владеющий тем же язы­ком, может извлечь передаваемое сообщение с учетом обстанов­ки общения и своих фоновых знаний. Разумеется, это сообще­ние недоступно людям, не владеющим ИЯ, и для общения с эти­ми людьми необходимо участие в процессе коммуникации како­го-нибудь посредника (переводчика), который владеет как ИЯ, так и другим языком (переводящий язык — ПЯ), понятным пред­полагаемым иноязычным рецепторам. Переводчик извлекает со­общение из высказывания на ИЯ (оригинала) и создает на ПЯ новое высказывание, предназначенное для рецептора перевода (ПР), который способен извлечь из него передаваемую инфор­мацию. То же самое происходит и с рядом высказываний, орга­низованных в единый текст: на основе текста на ИЯ (исходный текст — ИТ) создается текст на ПЯ (переводной текст — ПТ).

Рассмотрение перевода в рамках межъязыковой коммуни­кации позволило решить вопрос о том, что составляет предмет теории перевода. Понятно, что теория перевода (теоретическая часть науки о переводе — переводоведения) должна заниматься изучением перевода, но что такое перевод? В обиходном упот­реблении слово «перевод» может иметь в интересующем нас пла­не два значения. Можно сказать: «Я сейчас занимаюсь перево­дом романа Ч.Диккенса 'Давид Копперфильд' на русский язык», то есть обозначить словом «перевод» определенный вид деятель­ности — сам процесс перевода. Но можно сказать: «Я сейчас чи­таю перевод романа Ч.Диккенса 'Давид Копперфильд' на русский язык», то есть иметь в виду текст перевода — результат осуществ­ленного переводческого процесса. При возникновении лингвис­тической теории перевода разгорелась дискуссия о том, следует ли считать предметом этой теории процесс перевода или его ре­зультат. Сторонники одной концепции утверждали, что именно процесс перевода составляет суть переводческой деятельности, что его изучением не занимается никакая другая наука и его вы­бор в качестве предмета исследования оправдывает существова­ние переводоведения как самостоятельной научной дисциплины. Их оппоненты указывали, что процесс перевода осуществляется в голове переводчика, он недоступен для непосредственного на­блюдения и все сведения о нем можно получить, лишь изучая его результат. Такое противопоставление явно теряет смысл при ком­муникативном подходе к переводу. Очевидно, что в рамках межъязыковой коммуникации должны изучаться и процесс, и результат перевода, и вся совокупность лингвистических и экст­ралингвистических факторов, определяющих возможность и ха­рактер общения между людьми, говорящими на разных языках.

Дальнейшее уточнение предмета переводоведения требует различения отдельных способов межъязыковой коммуникации. Передать содержание оригинала на другом языке можно с помо­щью различных процедур. Можно перевести текст оригинала, пересказать его на другом языке, составить на его основе рефе­рат, аннотацию, резюме. В любом случае переводчик может выс­тупать в качестве языкового посредника, обеспечивающего межъязыковую коммуникацию, и современное переводоведение изучает все виды языкового посредничества. Для всех этих видов, кроме перевода, характерна переработка содержания оригинала, его структурирование, компрессирование или обобщение по оп­ределенным правилам. Поэтому их обычно именуют «адаптив­ным переносом» или «адаптивным транскодированием» и про­тивопоставляют «собственно переводу». Правда, при определе­нии этого последнего вида языкового посредничества возникали некоторые трудности.

На первый взгляд представляется, что перевод отличается от адаптивного транскодирования тем, что при переводе содер­жание оригинала не перерабатывается, а воспроизводится «пол­ностью», «точно» или «эквивалентно». Исходя из этого, многие исследователи включают в определение понятия «перевод» соот­ветствующий качественный признак. Так, английский переводовед Дж.Кэтфорд определяет перевод как замену текстового мате­риала на одном языке эквивалентным текстовым материалом на другом языке. Американский лингвист Ю.Найда говорит о заме­не оригинала ближайшим естественным эквивалентом на языке перевода. Неудовлетворительность подобных определений зак­лючается не столько в неопределенности понятия «эквивалент­ный», сколько в подмене объекта описания. Ведь как бы мы ни определяли эквивалентность, всегда найдутся переводы, которые придется признать «неэквивалентными», а, следовательно, по определению не переводами. Реальные же переводы бывают хо­рошими и плохими, более или менее точно воспроизводящими оригинал или весьма далекие от него. Любые определения, вклю­чающие качественный признак, фактически относятся не к пе­реводу вообще, а лишь к переводу «правильному» («хорошему», «эквивалентному», «точному» и пр.), то есть такому, который от­вечает определенным требованиям. А переводы, не отвечающие этим требованиям, как бы и не переводы. При этом не учитыва­ется, что для того, чтобы решить, является ли данный текст хоро­шим или плохим (эквивалентным или неэквивалентным) пере­водом, необходимо прежде отнести этот текст на каких-то осно­ваниях к переводным. Кроме того, качественный признак не по­зволяет и провести границу между переводом и адаптивным транскодированием: хотя перевод во многих случаях, действи­тельно, ближе к оригиналу, вполне возможно, например, что под­робный пересказ будет полнее воспроизводить оригинал, чем плохой перевод. Для того чтобы найти более адекватное опреде­ление понятия «перевод», следует посмотреть, как тексты пере­вода функционируют в принимающей их культуре. Предположим, что вы прочитали сегодня в русской газете такое сообщение: «Вче­ра премьер-министр Японии заявил...», затем следует двоеточие, кавычки и заявление японского премьера. Вы прочитали это со­общение в своей газете и считаете, что вы читали то, что сказал премьер-министр Японии. Вы можете цитировать его слова, да­вать им оценку, одобрять их или осуждать. Вы можете даже выс­казывать суждение о форме и языке его заявления, говорить, что он очень сложно и непонятно выражается, употребляет витиеватые обороты или, напротив, разговорную лексику, любит слож­ные синтаксические структуры и т.д. Иными словами, вы дей­ствуете так, как будто вы, в самом деле, читали заявление японс­кого премьера, хотя то, что написано в вашей газете, никак не могло быть сказано им, поскольку он, естественно, говорил на японском языке. Несмотря на это, вы обращаетесь с русским пе­реводом так, как будто он и есть японский оригинал. Иначе гово­ря, перевод полностью заменяет вам оригинал, вы функциональ­но отождествляете эти два текста, объединяете их в единое це­лое.

Рецепторы перевода отождествляют его с оригиналом не только функционально, но и содержательно, и структурно. Они исходят из предположения, что содержание перевода и оригина­ла идентично, хотя, как мы знаем, в действительности это не так. Они также полагают, что перевод соответствует оригиналу не только в целом, но и в деталях, что оба текста имеют одинаковую структуру. Если в переводе десять разделов или глав, то предпо­лагается, что столько же их в оригинале. Если какая-то мысль в переводе высказана в начале второго раздела, то, следовательно, и в оригинале она находится там же. Презумпция идентичности подкрепляется еще и тем, что перевод часто печатается под фа­милией автора оригинала. На книге написано: Ч.Диккенс. «Тя­желые времена» или Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре», и мы не сомневаемся, что держим в руках роман английского пи­сателя или поэму грузинского классика.

Итак, для читателя перевода текст перевода служит полноп­равным представителем оригинала, он как бы и есть оригинал. Иными словами, в процессе межъязыковой коммуникации тек­сты оригинала и перевода выступают в качестве коммуникатив­но равноценных ипостасей одного и того же текста. Вспомним, что подобное коммуникативное объединение двух ипостасей тек­ста в единое целое происходит и при «одноязычной» коммуника­ции. Однако если там мы отмечаем большую общность объеди­няемых ипостасей, основанную на единстве языка и фоновых знаний коммуникантов, то в межъязыковой коммуникации эта общность отсутствует и объединяются тексты на разных языках, предназначенные для представителей разных культур. Здесь ос­нования для такого объединения должны быть совсем иными, и их выявление и осмысление составляет одну из центральных за­дач теории перевода.

Таким образом, отличительным признаком перевода явля­ется его предназначение, его особая цель служить полноправной коммуникативной заменой оригинала. Отсюда вытекает возмож­ность дать телеологическое определение перевода (телеология — наука о целях): «Перевод — это вид языкового посредничества, при котором на другом языке создается текст, предназначенный для полноправной замены оригинала в качестве коммуникатив­но равноценного последнему». Такое определение охватывает все переводы, хорошие и плохие, и позволяет отграничить перевод от других видов языкового посредничества, не предназначенных для этой цели.

Следует обратить внимание на понятие «предназначение». Особая предназначенность перевода осознается переводчиком и принимается рецепторами перевода как данность, независимо от того, в какой степени перевод отвечает провозглашенной цели, насколько он реально близок к оригиналу. Как правило, рецепторы перевода не могут судить о степени этой близости, не имея доступа к оригиналу. Презумпция коммуникативной равноцен­ности возникает каждый раз, когда текст создается как перевод и используется в качестве такового.

Подводя итог всему сказанному, отметим, что положения современного языкознания о семиотической природе языка и использовании языковых знаков и структур в процессе вербаль­ной коммуникации создают концептуальную основу для изуче­ния важнейших сторон переводческой деятельности, лингвисти­ческого механизма и коммуникативной роли перевода.

Дата добавления: 2015-06-25