Миланский черт 8 страница

В термальном бассейне гудела одна из подводных гидромассажных форсунок. Перед ней стоял мужчина. Соня узнала коротко стриженный затылок Боба и поймала себя на том, что ее сердце тихонько встрепенулось. Она подошла к нему и присела на стоявшую рядом кушетку.

Боб, закинув голову назад, посмотрел на нее.

— Сегодня в пять утра пробило двенадцать, — сообщил он.

— Я тоже слышала.

— Но в четыре не било одиннадцать, а в три не било десять. И в два не било девять.

— Это ты так плохо спишь?

— Во всяком случае, в эту ночь. А ты?

Соня улыбнулась.

— Для меня это тоже была не самая лучшая ночь в жизни.

— Придешь сегодня вечером в бар?

— Если удастся найти свободное местечко.

Боб ухмыльнулся и, соскользнув в воду, поплыл.

— Ну, значит, до вечера!

Соня проводила его взглядом. Телосложение не назовешь типичным для пианиста, подумала она. Хотя это был бы первый пианист в ее жизни.

Мануэль читал своего «Мегрэ». Книга легенд лежала закрытой на столе.

— Ну как, прочел? Что скажешь?

— Что не хватает двух страниц.

— А еще?

— Легенда как легенда.

Соня раскрыла книгу, сунула ему под нос и прочла вслух семь знамений.

— И тебе ничего не бросилось в глаза?..

Мануэль изучал свои ногти.

— А что мне должно было броситься в глаза?

— Фикус опадает летом, ночной портье превращается в дневного, светящиеся палочки горят в воде, а колокол на рассвете бьет двенадцать. Кто-то воспроизводит эту легенду наяву.

Мануэль взял у нее из рук книгу и еще раз прочел условия.

— Ну, эта версия притянута за уши, — сказал он, возвращая ей книгу.

— Ты считаешь? — спросила Соня с живым интересом. Она не прочь была бы разделить эту точку зрения.

— Облитый кислотой фикус — это осень, которая наступает летом? Старик-портье, ни с того ни с сего притащившийся днем на службу, — это день, который стал ночью? Пара игрушечных фонариков — это огонь, который горит в воде? Переставленные кем-то ради смеха стрелки курантов — это день, который начинается в двенадцать? — Он отодвинул книгу в сторону. — Детка, не сходи с ума!

В этот вечер Соня впервые увидела в Валь-Грише солнечный закат. Стеклянные двери бара были открыты, и за столиками на террасе сидели гости, потягивая свои аперитивы. Соня стояла с Мануэлем у балюстрады и смотрела, как солнце превращает обрывки облаков в розовую сахарную вату. Из бара доносились невесомые, изящные пассажи Боба.

Соня была в черном декольтированном платье для коктейля от Донны Каран, совсем не по карману простому гостиничному физиотерапевту, и с бокалом Блю Кюрасо. Не самый любимый ее вечерний напиток, но самый красивый в плане сочетания с черным цветом.

До сегодняшнего дня ей никак не удавалось подружиться с этим пейзажем: цепь диких, суровых гор, отороченных зеленым мехом сосен, на противоположной стороне долины, хищно нависшие над деревней отвесные склоны с серым кремнистым подбоем, пошловатые, псевдоколоритные энгадинские дома в своем вызывающем самодовольстве.

Но сегодня, в красноватом закатном свете, скалы утратили свою обычную суровость, гребни — свою остроту, а отвесные склоны — зловещую грозность. Даже деревня, казалось, излучала тепло.

Странные события последних дней тоже представлялись Соне в этот вечер почти безобидными. Мануэль, пожалуй, был прав: ее фантазия сорвалась с цепи вместе с ее разбалансированными чувствами, сделавшими ее сверхчувствительной во всех видах восприятия. Возможно, и в самом деле существует множество действительностей. Но, может быть, следует держаться той, в которой живут остальные?

На террасе появилась Барбара Петерс. В вечернем платье с серебристым отливом, спереди глухом, сзади с вырезом до самой талии. Чересчур нарядное, но шикарное, подумала Соня. Барбара Петерс обошла и поприветствовала гостей. На лицах ее собеседников читалась робость, которую многие испытывают, общаясь с особенно красивыми людьми. У столика фрау Куммер и фройляйн Зайферт она задержалась чуть дольше. Старуха что-то говорила ей, поглядывая на Соню.

После этого Барбара Петерс направилась прямо к Соне и Мануэлю и сказала:

— Сделайте мне одолжение, поужинайте сегодня в ресторане. Она лопнет от злости.

Мягкий финал теплого дня. Окна весь вечер были открыты, двустворчатая дверь бара тоже. Оттуда доносились звуки ноктюрнов, которые Боб по просьбе Барбары Петерс исполнял по субботам и воскресеньям в качестве застольной музыки. Накануне прибыли новые гости: две относительно молодые пары, которые решили провести в отеле удлиненный уикенд. Судя по всему, знакомые Барбары Петерс. По мнению Мануэля, та предоставила им солидную скидку. В качестве рекламной акции.

Один из трех вариантов ужина, ежедневно предлагаемых гостям, выглядел довольно экзотично: пикантный, кисло-сладкий ячменный суп с тайским базиликом, карри из кролика с клейким рисом и абрикосовый пирог с кокосовым кремом.

— Рето-азиатская кухня, — заметил Мануэль. — То-то повар из «Горного козла» будет рад! Не очень красиво со стороны нашей начальницы.

Соня вспомнила слова Казутта: «Людям, которые так же красивы, как наша начальница, не нужно быть приятными, чтобы окружающие тоже были по отношению к ним приятными. Поэтому они в принципе не могут этому научиться».

Мануэль ушел, двусмысленно подмигнув Соне на прощанье. Официант вылил в ее бокал остатки бароло, которое они взяли с собой с террасы. Барбара Петерс сидела за одним столиком с четырьмя новыми гостями. Они вели тихую неспешную беседу, над которой изредка взвивался звонкий смех Барбары.

Супруги Ланвэн тоже еще бодрствовали. Они молча сидели перед своим виски «на посошок» и внимали музыкальным грезам Боба. Лютгерсы только что ушли, издалека жестами, как мимы, попрощавшись с гостями.

Доктор Штаэль сидел один у стойки и изредка обменивался несколькими словами с Ванни.

Взяв бокал, Соня вышла на террасу. Воздух был все еще теплым. На светлом небе чернели силуэты гор. Деревня, словно приклеенная к горному склону, казалась картинкой на почтовой открытке. Над ней, точно горстка рассыпанных бус, мерцали, сливаясь со звездами ночного неба, огоньки дальних хуторов.

Она дождется, когда музыка смолкнет и Боб, встав рядом с ней у балюстрады, скажет что-нибудь про чудесный вечер.

Голоса Барбары Петерс и ее знакомых в последний раз усилились и стихли где-то в отдалении. На одну из сосен перед отелем упало прямоугольное пятно света. Соня посмотрела наверх. В «башне Рапунцель» зажегся свет.

Из бара послышалось двухкратное «Bonne nuit»[22] Ланвэнов. Потом заключительный аккорд рояля. И сразу же после этого:

— Да, до сегодняшнего дня лето не баловало нас такими вечерами…

Это был доктор Штаэль. В руке он держал свежеприкуренную сигариллу и стакан, в котором позвякивали еще не успевшие растаять кусочки льда.

В Сонины планы не входил ночной разговор с пожилым нейропсихологом, каким бы симпатичным он ни был. Поэтому она ответила неопределенным «МММ».

Мимо бесшумно пролетела по своей непредсказуемой траектории летучая мышь.

— Она, между прочим, тоже видит звуки, — заметил доктор Штаэль.

— Мне казалось, она их слышит.

— Во всяком случае, ее мозг преобразует их в образы. Как и ваш.

— Откуда вы так точно знаете, что происходит в голове у летучей мыши?

— Звуки, как и цвета, — это тоже волны. Какой именно орган их регистрирует, в принципе, не имеет значения. Важно лишь — во что он их преобразует. — Он сделал глоток из стакана и неожиданно спросил: — Вы когда-нибудь видели чью-нибудь ауру?

Соня мельком взглянула на него сбоку. Может, он пьян? Но вопрос прозвучал вполне серьезно.

— Есть синестетики, которые это могут. Чушь!

Да, похоже, он действительно был изрядно навеселе.

— Чушь! Просто люди, которые обладают такой способностью, позиционируют себя как синестетики. Они связывают в своем сознании определенного человека с определенным цветом.

— И как же она, интересно, выглядит, эта аура?

— Как цветное покрывало или что-то в этом роде. Посмотрите на меня.

Она повернулась к нему.

— Ну и что вы скажете?

— Ничего.

— Где границы моего тела?

— Там же, где ваши контуры.

— Вы уверены? — Он описал вокруг себя дугу. — Неужели больше ничего нет? Совершенно ничего?

Соня принюхалась.

— Ну, разве что ореол испарений.

Доктор Штаэль изумленно посмотрел на нее.

— Как? Вы что, его чувствуете? Вот видите — что я вам говорил? Орган, который это регистрирует, не имеет значения. И чем это ореол пахнет?

Соня закрыла глаза и сосредоточилась.

— «Сингл Мальт»? «Гленнфиддик»?[23]

До него не сразу дошел смысл сказанного. Наконец он громко расхохотался. Воспользовавшись своим приступом смеха, он обнял Соню за плечи и все никак не мог насмеяться, пока на втором этаже кто-то демонстративно не закрыл окно.

Соня приложила палец к губам. После этого ей не составило особого труда отправить доктора Штаэля спать.

В баре еще возился Ванни, наводя порядок. Крышка рояля была закрыта, Боб бесследно исчез.

Ванни показал пальцем наверх. Соня подошла к стойке и, сев на высокий табурет, попросила «чего-нибудь, чтобы лучше спать».

Ванни поставил перед ней чашку вербенового чая.

— Он уже пошел на террасу, но потом увидел, как ты там веселишься со Штаэлем, — сказал он.

— А у тебя есть что-нибудь покрепче вербенового чая?

В комнате было тепло и душно. Солнце весь день палило крышу. Соня открыла окно настежь и прошла в ванную. Там тоже было душно и пахло попугаем. Она накрыла клетку и полностью открыла притворенную створку окна.

Сняв платье и повесив его на вешалку, она встала перед зеркалом в ванной, брызнула на ватный диск жидкости для снятия макияжа и принялась смывать краску с глаз.

«Вы увидите маленькие дряблинки на подбородке, на руках и спросите себя, когда же это началось…» — сказала фрау профессор Куммер. Соня не спрашивала себя. Она знала точно, когда это началось. Около трех лет назад. Она сидела перед своим туалетным столиком и красилась для очередной балетной премьеры, которую спонсировал банк Фредерика. Она еще подростком возненавидела балет. Этих тощих жеманных девиц, которые считают себя пупом земли и рядом с которыми чувствуешь себя лошадью. А теперь она вынуждена была каждый год присутствовать на нескольких премьерах. Единственное, что ее утешало, это то, что она сидела в первом ряду и хорошо слышала их топот. Это ее развлекало. Невесомые существа, парящие над сценой, в сочетании с несинхронным топотом стада буйволов! Это тайное удовольствие помогало ей переносить ненавистную повинность.

И вот в тот вечер она увидела, как это появляется — то, что фрау профессор Куммер называла «маленькими дряблинками». Крася губы, она в правом уголке рта нечаянно «заехала» за край губы. Она вытянула бумажную салфетку из коробки и исправила промах. При этом она немного оттянула кожу в уголке рта вниз. Когда она ее отпустила, кожа в прежнее положение не вернулась.

На премьере она, подперев подбородок рукой, все время незаметно держала указательным пальцем уголок рта. Но во время антракта, подойдя к зеркалу в дамской комнате, она увидела, что он так и остался опущенным. Факт, заметный лишь для того, кто досконально знал каждую деталь ее лица, то есть для нее самой, но неоспоримый.

Малу, единственный человек, которому Соня об этом рассказала, не поверила ей. Но Соня была уверена, что в тот вечер своими глазами, наяву увидела крохотную часть процесса старения. Тогда же она поняла, что перспектива состариться рядом с Фредериком ей не грозит. Не потому, что она боялась старости. Она боялась жизни, в которой остается столько времени на то, чтобы смотреться в зеркало, что она неизбежно будет видеть ее приближение.

Она разделась, погасила свет и легла в постель. При открытых окнах и шторах в комнате было достаточно светло от наружного освещения, и ей не понадобилось оставлять свет в ванной.

Крона березы легла на наклонный потолок темным узором. Время от времени, когда ветер шевелил листья, в нем вспыхивал огонь. Причудливые, то зубчатые, то округлые контуры этого огня дрожали на обшивке, образуя мимолетные, переменчивые образы. Соня, выбрав какой-нибудь вырез, решала, что это будет нос, и следила за тем, как остальная часть радужного кружева складывается в лицо. Красивое, или просто милое, или веселое.

Комната вдруг погрузилась во мрак: погасло наружное освещение. Соня дождалась, когда глаза привыкли к темноте. Предметы постепенно возвращались на свои места, медленно выплывая из мрака, словно темные тайны.

Внизу завелся мотор. Через секунду вспыхнули фары, и луч света скользнул по стене, на мгновение высветив и вновь погасив крону березы. Соня встала и подошла к окну.

На стоянке отеля разворачивалась какая-то машина. Соня увидела белые огни заднего хода. Потом они погасли, и остались красные габаритные огни. Машина выехала со стоянки на дорогу. Когда она проезжала под уличным фонарем, Соня узнала джип с молочной цистерной.

Задернув шторы, она включила свет в ванной, оставила дверь приоткрытой и легла в постель.

Почему она все еще видит на стене тень березы, хотя из окна в комнату больше не проникает свет? Причем эта тень стала еще отчетливее. А контуры еще резче. Они изменялись, сливались, расплывались, вновь прояснялись, становились цветными, потом опять черными, постепенно складывались в некий образ, который тут же искажался, превращаясь в гримасу.

Соня включила свет и взяла с тумбочки мобильный телефон.

Церковный колокол отбивал четверти. Бим-бам… Бим-бам… Четыре раза. Потом вступил часовой колокол. Тяжело и вдумчиво. Его удары имели вкус ежевики. Соня насчитала двенадцать.

Ей приснилось, что она стоит под холодным душем. Потом ее разбудил будильник мобильного телефона. Холодный душ ей приснился потому, что она во сне ногами сбросила с себя одеяло и лежала голая под холодными струями ночного воздуха, а за окном шумел дождь, безжалостно смывавший остатки воспоминаний о вчерашней летней ночи.

Соня спала лишь урывками и теперь была как в тумане. Приняв горячий душ, она надела тренировочный костюм и дождевик и открыла Паваротти дверцу клетки.

— Летная погода!

Дождь тем временем немного стих. По улице бежал узкий мутный ручей. Тучи, принесшие дождь, неподвижно, словно приклеенные, висели на скалах.

Соня трусцой побежала по дороге. Она сразу же почувствовала, что очень скоро выдохнется, поэтому решила добежать до почты — и обратно.

Еще издалека она увидела дьякона, стоявшего перед церковью. Тот бросил взгляд в ее сторону, потом, закинув голову назад и внимательно воззрившись на башню, сделал вид, что не замечает Соню.

Поравнявшись с ним, она остановилась и сказала:

— Сегодня же они били правильно?

Тому не оставалось ничего другого, как ответить. Но головы он так и не повернул, упорно продолжая смотреть на башню.

— Сегодня-то правильно…

— А часто с ними такое бывает?

Бургер повернулся к ней.

— Нет. Никогда.

— Как же это могло случиться?

— Кто-то их явно переставил.

— Как же этот кто-то вошел в церковь?

— Через дверь.

— А разве церковь не запирается в это время?

— Запирается. Но замки уже старые.

— Можно же, наверное, было влезть и в окно?

— Можно было. Но только для этого надо было разбить стекло.

Дьякон сделал шаг в сторону двери, давая понять, что у него есть занятия поважнее.

— Кто же это мог сделать? Вы кого-нибудь подозреваете?

— Мальчишки, кто же еще?

— Мальчишки, которые взламывают замок?..

— Мальчишки взламывают сегодня даже компьютерные пароли.

— У вас есть кто-то определенный на примете?

— Те же мерзавцы, что и подпиливают скамьи для коленопреклонения во время мессы. Чтобы кто-нибудь из стариков сломал себе шею. Но ничего, я до них доберусь! Голову наотрез даю! Всего доброго.

Дьякон пошел к двери.

— Вы знаете легенду о Миланском черте?

Он остановился и обернулся.

— «Когда с рассветом пробьет двенадцать», — напомнила Соня.

Он скептически ухмыльнулся и вошел в церковь. Соня трусцой двинулась дальше. Ноги уже не казались ей такими тяжелыми, и дышать тоже было легче. Разговор с дьяконом вернул ее на почву банальной деревенской действительности Валь-Гриша. Конечно, проделки мальчишек, что же еще?

У лавки «колониальных товаров» она увидела Ладину, которая шла ей навстречу. Соня хотела пробежать мимо, приветливо помахав ей рукой, но та остановилась и ждала, когда Соня поравняется с ней.

— Я хотела вас поблагодарить, — сказала она.

— За что?

— За то, что вы поговорили с вашим коллегой. Он дал мне один адрес в Шторте. И вот сегодня вечером у нас первый сеанс.

— Вы уже сказали об этом фрау Феликс?

Ладина смутилась.

— Еще нет. Я решила не торопиться. Может, нам еще не понравится у нового врача…

Соня с облегчением вздохнула.

— Это правильно.

Из-за поворота выехал джип с молочной цистерной. Водитель сбросил газ и медленно, почти со скоростью пешехода проехал мимо. Соня сделала вид, что не замечает его.

— Вы его знаете? — спросила она, когда он проехал.

— Это Рето Баццель. Он собирает по усадьбам молоко и отвозит его на молочную фабрику. — Сделав паузу, она тихо прибавила: — Держитесь от него подальше.

— Это не так-то просто.

— Знаю. Если он от вас не отстанет, дайте мне знать.

— И что вы сделаете?

— Скажу его отцу.

Магазин «Колониальные товары Бруин» открывался в четверть седьмого. Жители деревни, уезжавшие на работу или по делам с первым автобусом, иногда что-нибудь покупали у фрау Бруин. Сейчас было половина седьмого, и лавка была пуста. Соня вошла и попросила пачку сигарет.

— Не имеет значения какие, верно? — сказала хозяйка и протянула ей пачку сигарет с ментолом. — Вы ведь их все равно не курите.

Соня на секунду задумалась.

— Да. Но если все же закурю, то хотелось бы не с ментолом.

— А какие?

— Все равно. Нет, дайте, пожалуй, «Мальборо». Лайт.

Фрау Бруин повернулась к ней спиной и принялась искать на полке «Мальборо».

— Да, прямо скажем, немного у вас народу в «Гамандере», — заметила она.

На шее у нее было родимое пятно. Такого интенсивного красного цвета, что казалось кровоточащей раной. Если бы она немного отпустила волосы сзади, они бы скрыли пятно. Но ее затылок был выбрит, как у мужчины. Как будто она сознательно решила не лишать людей этого кровавого зрелища.

Она повернулась и положила сигареты на прилавок.

— Хотя, конечно, и погода не подарок.

Опершись обеими руками на прилавок, она всем своим видом намекала, что не прочь поболтать.

В облике этой женщины Соня заметила еще одну странность: верхние ресницы левого глаза у нее были белыми и более густыми, в отличие от нижних черных. Это придавало ее взгляду некоторую асимметричность, как будто она немного косила.

— Для первого сезона это не страшно, — ответила Соня с вежливостью вышколенной служащей. — Я уверена, что в следующем году все наладится.

Фрау Бруин молча кивнула с видом человека, принимающего к сведению слова собеседника, но не разделяющего его мнение.

— А колокол вчера утром вы слышали?

— Да. Двенадцать ударов в пять утра. Проказы мальчишек, говорит дьякон.

— Ммм… Ну-ну.

Фрау Бруин скептически посмотрела на Соню.

— А вы сомневаетесь в этом?

— Нет. Просто мальчишки бывают разные… Маленькие и взрослые, добрые и злые. — Она сделала многозначительную паузу. — В отеле ведь тоже происходят странные вещи, не правда ли?

— Вы думаете, что все эти происшествия связаны друг с другом?

— Кто его знает? К «Гамандеру» здесь не все относятся с симпатией…

— Судя по всему, здесь вообще таких нет.

Фрау Бруин опять промолчала.

Соня положила на прилавок деньги и сунула сигареты в карман.

— Деревня, в которой один-единственный отель, в какой-то мере зависит от этого отеля, как и он зависит от нее. Так что вроде бы им сам Бог велел жить в мире и согласии.

— Да, да, конечно… — согласилась фрау Бруин и, подойдя к двери, вежливо открыла ее перед Соней. — Надо же, а вчера казалось, что лето наконец наступило.

Было уже без двадцати семь, и Соне пришлось поторопиться, чтобы не опоздать на утреннее дежурство.

Бурый ручей на главной улице иссяк, но небо выглядело так, словно оно еще не довершило свою расправу над Валь-Гришем.

Прошло несколько минут, прежде чем за стойкой портье появился Игорь. Свежепричесанный и непомятый. Увидев Соню, он сбросил маску образцового сотрудника, потянулся, беззастенчиво зевнул и нажал на кнопку электромагнитного устройства для открывания входной двери.

Соня бегом поднялась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки — в качестве компенсации за сокращенный утренний моцион, — тихо отперла дверь и осторожно вошла, чтобы не испугать Паваротти, который, возможно, воспользовался своим правом ежедневного свободного полета.

Но он, похоже, в очередной раз им пренебрег. Его не было ни на одном из его излюбленных мест: ни на карнизе для штор, ни на шкафу, ни на абажуре ночника на прикроватной тумбочке.

— Лентяй несчастный! — сказала Соня и прошла в ванную.

Но в клетке его тоже не оказалось. Как и ни на одном из его привычных мест обитания в ванной.

— Паваротти!

Неужели это все-таки произошло? Неужели он провалился в щель между шкафом и стеной и сломал себе крылья, потому что она так и не удосужилась заткнуть ее газетами? Она достала фонарик и посветила за тумбой-умывальником, за шкафом, за прикроватной тумбочкой, за и под кроватью.

— Паваротти! Паваротти! — позвала она еще раз.

И вдруг ее осенило. Она поняла, что произошло. Бросив фонарик, она выскочила из комнаты.

— Что случилось? — крикнул ей вслед Игорь, когда она, сбежав с лестницы, бросилась через холл к двери в велнес-центр.

Соня не ответила. Она вошла в помещение бассейна, где царила тишина, и поспешила к лестнице, ведущей вниз. Лампы дежурного освещения бросали голубоватые блики на полированные гранитные стены. Резиновые подошвы ее кроссовок при каждом шаге издавали отвратительный скрип. Подойдя к двери зала отдыха, она немного помедлила, затем тихо, осторожно открыла ее.

В зале было темно. Только аквариум призрачным зеленоватым светом озарял стоящие поблизости кушетки. Пузырьки воздуха жемчужными нитями протянулись к поверхности воды, на сером песке неподвижно застыли водоросли. Но рыбы были охвачены какой-то странной суетой. Они нервно сновали взад-вперед, резко меняя направление, внезапно застывая на месте и вновь стремительно бросаясь прочь.

Соня подошла к аквариуму. Паваротти плавал почти на самой поверхности воды, рядом с воронкой, образуемой струей кислорода. Вдоль крыльев серебрились крохотные пузырьки воздуха, а голубые перья на груди тихо шевелились, словно редкие тропические водоросли.

В зале вспыхнул свет, и Соня увидела свое отражение на стекле аквариума. Кто-то обнял ее за плечи. Это был Игорь. Она уронила ему голову на грудь и разрыдалась.

— Ну как, лучше? — спросил Мануэль.

Соня лежала на массажном столе в одном из процедурных кабинетов и действительно чувствовала себя гораздо лучше. Шок миновал, и страх улетучился. Но она знала, что он вернется. Просто Мануэль дал ей таблетку теместы.

В тот день полицейские, арестовавшие Фредерика, вызвали «Скорую помощь». Врач еще в машине дал ей таблетку теместы, и, когда они прибыли в больницу, она была уже спокойна и безучастна ко всему происходящему. Ей зашили губы, сфотографировали, запротоколировали и обработали остальные повреждения — ссадины, кровоподтеки и ушибы.

Ее оставили на ночь в больнице с подозрением на легкое сотрясение мозга. Когда она рано утром проснулась, страх опять сдавил ей горло. Она в панике вызвала дежурную сестру, и когда та долго не являлась на звонок, встала и вышла в полутемный коридор. Где-то далеко, в самом конце коридора, горел свет. Соня поспешила туда и увидела за стеклянной стеной санитарку, которая ела ореховый рожок, листая журнал. Та, не скрывая своего раздражения, проводила ее в палату, дала ей таблетку теместы и вернулась к своему рожку.

Соня потом долго не могла отвыкнуть от теместы. Но сейчас она была довольна тем, что хотя бы может спокойно говорить о произошедшем.

— Что вы с ним сделали?

— Игорь выудил его из аквариума.

— И куда дел?

— В мусорный контейнер.

— Бедный Паваротти! Утонул, как Каролина…

— Какая Каролина?

— Его прежняя хозяйка, моя подруга. Утонула где-то у греческих островов.

Мануэль задумчиво покачал головой.

— Ну что, теперь ты поверил? — спросила Соня.

— Во что?

— «Когда птица станет рыбой»… Кто-то решил инсценировать здесь эту легенду — «Миланский черт».

— Да, похоже на то. Но кому это могло понадобиться?

— Кому-то из деревни.

— И зачем?

— Это как-то связано с Барбарой Петерс.

— А при чем здесь тогда твой попугай?

— При том, что у Барбары нет попугая.

Соня выпрямилась и соскользнула со стола.

— Ты куда?

— К ней.

Барбара Петерс была еще у себя. Соня позвонила ей от стойки портье и сказала, что ей нужно срочно с ней поговорить.

— По поводу попугая?

— Нет, по поводу вас.

Она поднялась на лифте на четвертый этаж и позвонила в дверь квартиры в «башне Рапунцель».

— Поднимайтесь на самый верх, — услышала она голос Барбары Петерс в маленьком динамике под кнопкой звонка. Вслед за этим зажужжало устройство дистанционного открывания двери.

Соня вошла и оказалась на маленькой лестничной площадке. Винтовая лестница вела наверх. На втором этаже пахло ванной — шампунями, мылом, лосьонами, спреями, дезодорантами, духами. Через одну из трех открытых дверей Соня увидела неубранную постель и пол-окна. Через другую — еще одну винтовую лестницу.

— Сюда, наверх! — крикнула сверху Барбара Петерс.

Поднявшись по лестнице, Соня через люк в потолке вошла в большое круглое помещение с девятью окнами-бойницами, расположенными на равном расстоянии друг от друга. Дверь в южной стене выходила на узкий балкон, опоясывавший башню. Потолка не было; вверху, до самого щипца, мерцали окрашенные в золотой цвет хитросплетения балок.

Соня ожидала, что квартира Барбары Петерс являет собой некое подобие ее кабинета — холодная функциональность и мебель двадцатых годов. Но то, что она увидела, оказалось его полной противоположностью: стены были окрашены в теплый, глубокий красный цвет, как и обшивка крыши, где он постепенно темнел кверху, плавно переходя почти в черный.

Паркет из темных тропических пород дерева был устлан восточными коврами. Египетские оттоманки соседствовали здесь с французской мебелью разных стилей, от Людовика XIV до Луи-Филиппа. Повсюду пестрели светильники из муранского стекла, марокканские латунные фонари с расписными стеклами, позолоченные подсвечники, переделанные в настольные лампы с шелковыми абажурами. Стены украшали зеркала и дагерротипные английские и французские пейзажи в золоченых рамках, написанные маслом или акварелью детские портреты. Все полки и карнизы были уставлены безделушками: фарфоровыми фигурками, раковинами, коробочками, шкатулками, флаконами, резными изделиями, куклами, игрушками. И без того скудный свет, проникавший сквозь узкие оконца, приглушали ширмы, гардины и занавеси из роскошного шелка.

Банго, кокер-спаниель фрау Петерс, возбужденно приветствовал Соню на лестничной площадке. Его купированный хвост был слишком короток для выражения эмоций, и он вилял всем задом, как гавайская девушка, исполняющая танец «хула».

Его хозяйка встретила гостью стоя. Она была в купальном халате, в котором каждое утро приходила в бассейн.

— Игорь мне все рассказал. Мне очень жаль… Разумеется, вы получите соответствующую компенсацию.

Возможно, ее слова прозвучали бы не так грубо, если бы не были сказаны в этой причудливой атмосфере бьющей через край сентиментальности. Соня на несколько секунд лишилась дара речи.

Барбара Петерс, заметив, что неверно выбрала тон, подошла к Соне и молча прижала ее к себе. Потом усадила ее в кресло и села напротив нее.

— Речь идет о вас, — произнесла Соня.

— Не понимаю. Объясните, пожалуйста.

И Соня объяснила. Она рассказала ей часть легенды, процитировала фрагмент с семью знамениями. Барбара Петерс слушала молча, скорее из вежливости, чем из любопытства. Закинув ногу за ногу, она сидела выпрямившись в маленьком кресле эпохи Людовика XV, не касаясь спинки.

— Я бы не удивилась, если бы вы оказались правы, — сказала она, когда Соня умолкла.

Та втайне надеялась, что Барбара Петерс отнесется к ее версии как к продукту воспаленной фантазии.

— Если бы вы знали, каких только каверз мне не устраивали, с тех пор как я купила отель! Сначала они восемь раз опротестовывали разрешение на перестройку. Потом мы чуть ли не месяц сидели на генераторе, потому что они подстроили аварию на электросети. Цементовозы то и дело не могли проехать на строительную площадку из-за каких-то поваленных деревьев, какой-то брошенной сельхозтехники или еще каких-нибудь странных помех. И я вполне допускаю, что все эти детские фокусы, о которых вы рассказали, — тоже их рук дело.

Дата добавления: 2015-06-25