Век криминалистики 7 страница

Воскресные газеты писали о Мьюире: "Его слова звучали, как звон колокола, оповещающего о смертной казни в Нью-Гейтской тюрьме".

Мьюир сразу же пошел в атаку. Он начал с вызова таких свидетелей, как Кэт Уэйд или Этель Стэнтон, чьи показания уличали Стрэттонов. Показания этих свидетелей дали ему возможность нарисовать полную картину этого двойного убийства, показать и подготовку к нему, и его совершение. И только после этого он перешел к вопросу об отпечатках пальцев.

Мьюир, указывая на шкатулку, произнес: "Нет ни тени

[87]

сомнения в том, что отпечаток большого пальца, найденный на шкатулке, принадлежащей мистеру Фарроу, оставлен большим пальцем обвиняемого Альфреда Стрэттона".

Затем он вызвал для дачи свидетельских показаний Коллинза. За спиной Коллинза находилась большая доска, установленная так, чтобы каждый из присяжных легко мог следить за объяснением принципа сравнения отпечатков пальцев. Коллинз выступал еще более убедительно, чем три года назад на процессе взломщика Джексона. Он продемонстрировал сильно увеличенную фотографию отпечатка пальца на шкатулке и оригинал отпечатка большого пальца Альфреда Стрэттона, указав на одиннадцать совпадений узора на обоих отпечатках. "В судебном зале, - писал позже суперинтендант Черилл, наиболее известный из всех последователей Коллинза в Скотланд-Ярде, - воцарилась напряженная тишина, когда Коллинз давал разъяснения, а затем подвергался перекрестному допросу защиты"

Перекрестный допрос, предпринятый Бутом и Беннетом, с первых же фраз показал шаткость их позиций. Не будучи компетентными в области дактилоскопии, они не придавали значения ни ненависти Фолдса, ни ложной значительности Гарсона. Ничего не подозревая, они из самых лучших побуждений подчеркивали то, что им подсказал Фолдс. А именно снимки, представленные Коллинзом, содержат такие различия которые внимательному наблюдателю должны были сразу броситься в глаза и наглядно продемонстрировать безответственное легкомыслие Скотланд-Ярда.

Различия, которыми оперировала защита, представляли собой обычные мелкие отклонения, всегда возникающие из-за неодинаковости силы, с которой пальцы прижимаются к фиксирующей поверхности. Мьюир и Коллинз отреагировали на это молниеносно. Коллинз несколько раз подряд отобрал отпечатки большого пальца у присяжных, а затем наглядно продемонстрировал всему составу суда такие же "различия" в отпечатках пальцев, как те, на которые обращала внимание защита. Каждый из присяжных мог воочию убедиться, что эти различия не имеют ничего общего с основными узорами отпечатков пальцев, а именно только они и должны приниматься во внимание. Бессмысленный аргумент защиты был опровергнут. Из-за этот произошло ожесточенное столкновение между Бутом и Фолдсом.

Потеряв уверенность в компетентности своих экспертов, Бут и Беннет засомневались в целесообразности вызова в качестве свидетеля д-ра Гарсона. А возможно, они по искоркам в глазах Мьюира угадали, что он готовит им сюрприз, способный уничтожить Гарсона, если тот подвергнется перекрестному допросу. Тем не менее, когда в распоряжении защиты не оказалось других средств, она все же решилась пригласить Гарсона. Ее опасения были не напрасны - поражение было еще значительнее, чем тогда, когда защита следовала советам Фолдса

[88]

Мьюир предъявил суду письмо. Не писал ли д-р Гарсон ему, обвинителю? Не предлагал ли в нем д-р Гарсон свои услуги эксперта обвинению, прежде чем выступить экспертом защиты? Как д-р Гарсон сможет объяснить это двурушничество? Осталось не высказанным вслух, но всем понятным, что Гарсон обвиняется в своей готовности выступить с заявлением, совершенно противоположным тому, что он говорит теперь, если бы обвинение только согласилось воспользоваться его услугами, удовлетворив тем самым его жажду публичного признания. Гарсон побледнел, посмотрел вокруг и упрямо произнес: "Я - независимый свидетель". Больше он не успел ничего добавить, его перебил судья Чзннел. "Я хочу сказать, - заявил он сердито, - что этот свидетель совершенно не заслуживает доверия..." И предложил Гарсону покинуть свидетельское место.

"Это была победа Мьюира", - сообщал один обозреватель тех лет. Защита потерпела поражение в борьбе с отпечатками пальцев. Судья Чэннел, напутствуя присяжных, при всей своей сдержанности счел нужным отметить, что, без сомнения, отпечатки пальцев в определенной степени имеют силу доказательства. Поздно вечером, около 22 часов, после двухчасового совещания присяжные вернулись в зал заседаний. Воцарилась напряженная тишина. Затем присутствующие заслушали вердикт присяжных. Он гласил: "Альфред и Альберт Стрэттоны виновны". Затем судья Чэннел произнес приговор: "Смертная казнь через повешение". Поток взаимных обвинений, который стал вырываться из уст обоих осужденных, только подтверждал справедливость приговора. Стрэттоны заплатили за свое преступление жизнью.

Процесс над Стрэттонами знаменовал собой первый важный этап на пути к полному признанию дактилоскопии в судопроизводстве.

Система Генри распространилась в Великобритании, Шотландии, Ирландии, в британских доминионах и колониях. Одновременно она прокладывала себе путь в Европе и по всему миру.

13. Париж. Слава Бертильона угасла. Бельгия, Голландия, Германия, Венгрия, Испания, Италия отказываются от бертильонажа. Дело Шеффера. Бертильон злится на судьбу. 1911 г. - похищение "Моны Лизы". Вор оставляет отпечатки своих пальцев, но Бертильон их не находит. 1914 г. - смерть Бертильона и конец бертильонажа во Франции. Отпечатки пальцев на пути в Новый Свет.

Несомненно, для изобретателя подлинная трагедия обнаружить, что его открытие, которое только что завоевало весь

[89]

мир, вытесняется другим, новым открытием, которое сводит на нет все его усилия. Именно такая судьба ожидала Альфонса Бертильона в те дни, когда дактилоскопия пустила глубокие корни в Англии. Другой человек, возможно, не проявил бы раздражения, а постарался бы понять и принять неизбежное, тем более если его имя уже вошло в историю. Бертильон был и останется человеком, проложившим научным идеям путь в криминалистику. Он был и останется пионером использования фотографии в криминалистике. Он был и останется основателем первой в мире криминалистической лаборатории. Но его упрямому характеру не хватало благоразумия и великодушия. На его глазах утрачивались те позиции, которые только что завоевала его система измерений, и с этим он не мог примириться.

Как и в 1896 г., когда решительный начальник уголовной полиции Дрездена Кёттиг (ставший впоследствии полицай-президентом) своим примером способствовал введению антропометрии в Германии, так и теперь город Дрезден возглавил переход немецкой полиции к дактилоскопии.

Важную роль в этих преобразованиях сыграл тогда еще двадцатилетний молодой человек, которому впоследствии было суждено войти в историю немецкой криминалистики, - Роберт Хайндль.

Хайндлю - студенту, изучавшему право в Мюнхене, - случайно попал в руки один английский журнал со статьей о работе Генри в Индии. Он написал в Калькутту, попросил прислать ему для ознакомления материалы по основам дактилоскопии и, получив их, разослал меморандумы полицай-президентам всех крупных городов Германии. В них он призывал обратиться к дактилоскопии.

Полицай-президент Кёттиг воспользовался большой дрезденской выставкой, чтобы начать широко пропагандировать дактилоскопию. В одном из павильонов он выставил группу скульптурных фигур в человеческий рост, демонстрировавшую процесс снятия отпечатков пальцев. Хайндль позже назвал эту группу "надгробным памятником антропометрии". Когда во время работы выставки удалось в кратчайшее время обнаружить похитителя сладостей, оставившего отпечатки своих измазанных сахаром пальцев, это усилило интерес общественности к дактилоскопии.

Уже 24 октября 1903 г. во всей Саксонии ввели дактилоскопию. В том же году Гамбург и Берлин начали сбор дактилоскопических карточек. В Баварии первым в этом деле стал Нюрнберг. В Мюнхене ввели дактилоскопию только после того. как несколько дел об убийствах доказали несовершенство существующей системы идентификации, для чего потребовался не один год. Хайндль получил задание организовать первый в баварской столице дактилоскопический кабинет.

Разумеется, то тут то там все еще раздавались возражения.

[90]

Порой слышались голоса сомнения в надежности отпечатков пальцев на том основании, что уголовники, несомненно, найдут пути и средства изменить свои папиллярные линии. Этот аргумент потерпел провал лишь после того, как практическими опытами было доказано, что даже после тяжелых ожогов огнем, кислотой и кипятком на вновь восстановившейся коже кончиков пальцев образуются прежние папиллярные линии. Хайндль любил показывать бородавку, выросшую на кончике одного из его пальцев. Даже на этой бородавке были отчетливо различимы папиллярные линии. Тем временем от антропометрии отказались все европейские страны.

Система Бертильона сохранилась лишь во Франции - стране, где она зародилась и принесла славу основоположнику науки криминалистики. Тот факт, что в Европе отказались от системы измерений преступников, воспринимался во многих политических и научных кругах Парижа не только как низвержение Бертильона. В эти годы, когда французский национализм (впрочем, как немецкий и русский) достиг своего наивысшего расцвета, отказ от бертильонажа рассматривался как оскорбление нации. В этих условиях Бертильон продолжал укреплять позиции французской антропометрии, делая это озлобленно, безрассудно и явно не замечая очевидного. Навсегда останется тайной вопрос, серьезно ли Бертильон верил в то, что "крохотное пятнышко" (как он называл отпечаток) на человеческом пальце никогда не сможет стать основой для идентификации, или вопреки здравому смыслу просто-напросто закрывал глаза на очевидную истину.

17 октября 1902 г. Бертильон довольно неохотно пошел навстречу просьбе следственного судьи Жолио отправиться с ним на улицу Фобур Сент-Оноре в дом No 157 и сфотографировать место происшедшего там убийства. Ни Жолио, ни принимавшие участие в расследовании криминалисты и не помышляли об отпечатках пальцев. Им важна была лишь фотография места происшествия.

В кабинете зубного врача по фамилии Ало находился труп его слуги Жозефа Рейбеля. Письменный стол и стеклянный шкаф были взломаны. Но унесено из кабинета было так немного, что сразу же напрашивался вывод об инсценировании ограбления для сокрытия истинных мотивов убийства. Как бы там ни было. но во время съемки Бертильон наткнулся на кусочек стекла с жирными отпечатками нескольких пальцев (большого, указательного, среднего и безымянного). Взять это стекло с собой в лабораторию побудила Бертильона отнюдь не мысль идентификации, а лишь любопытство фотографа: как лучше можно сфотографировать такие отпечатки? В конце концов он снял их на темном фоне при свете дуговой лампы.

Когда перед ним легли снимки, на которых отчетливо виделись папиллярные линии, ему захотелось порыться в карто

[91]

теке. Возможно, это была своего рода игра с дактилоскопией. к тому же абсолютно ничто не говорило о том, что среди тех немногих антропологических карточек, на которые уже были нанесены отпечатки пальцев, найдутся и отпечатки пальцев убийцы. К тому же карточки были систематизированы не на основании папиллярных узоров, а по величинам измерений, так что Бертильону и его сотрудникам пришлось потратить несколько дней, чтобы разыскать (среди нескольких тысяч) карточку с отпечатками, идентичными найденным на месте преступления. И тут произошло неожиданное: они нашли такую карточку. Отпечатки на ней полностью совпадали с отпечатками на стекле. Похоже, что сама судьба пожелала вразумить Бертильона. На карточке имелись отпечатки только большого указательного, среднего и безымянного пальцев правой руки. И убийца оставил на стекле отпечатки именно этих пальцев Они принадлежали ранее судимому Анри Леону Шефферу родившемуся 4 апреля 1876 г. Через некоторое время, Шеффер пришел в марсельскую полицию с повинной и во всем сознался

В докладной Бертильона, относящейся к этой находке, не было даже намека на то, что он осознал значение отпечатков пальцев. Он говорил в ней об "убедительном сходстве и совпадении отдельных пунктов...". Но, как явствовало из докладной, такие поразительные совпадения он находил не однажды. И только счастливая (а здесь и вероломная) случайность привела, мол, его к положительному результату.

Дело Шеффера породило во Франции легенду, словно судьба решила еще более усилить позор Бертильона, будто именно он, Бертильон, был первооткрывателем отпечатков пальцев, о которых столько говорят в мире. Бертильон страшно обиделся. когда один парижский карикатурист изобразил его ищущим повсюду отпечатки пальцев, и вовсе пришел в ярость, обнаружив в какой-то газетенке рисунок, изображающий его в уборной, где он с лупой изучает отпечатки, оставленные измазанной нечистотами рукой. Для Бертильона дело Шеффера было нежелательным эпизодом, которому он не позволил хоть как-то повлиять на его взгляды. До 1911 г. отпечатки пальцев оставались, в понятии Бертильона, лишь терпимым приложением к метрической системе. В том же году он потерпел поражение, сразившее бы наповал всякого другого на его месте. Он же остался невозмутимым.

22 августа 1911 г. парижские газеты взбудоражили своих читателей сообщением, которое в глазах многих французов означало национальную катастрофу. Накануне, в понедельник, 21 августа из салона Карре в Лувре исчезла всемирно известная картина Леонардо да Винчи "Мона Лиза". (Эту картину принято считать портретом супруги флорентийского дворянина дель Джокондо, отсюда и другое ее название - "Джоконда".)

Сначала в музее пытались найти вразумительное объяснен!'

[92]

отсутствию картины (будто бы картину отнесли к фотографу), но вскоре дирекция музея вынуждена была заявить, что этот шедевр, гордость Лувра, похищен неизвестными.

Когда хотели подчеркнуть полную невероятность какого-либо события, в Париже обычно говорили: "Это все равно, что захотеть украсть "Мону Лизу". А тут ее действительно украли, и нервозность нации, порожденная предчувствием грядущей войны, нашла себе выход в политическом скандале. Дело доходило до абсурднейших обвинений, жалоб, предположений. Так, подозревали германского кайзера Вильгельма II, якобы организовавшего эту кражу, чтобы задеть французскую гордость. Немецкие газеты платили той же монетой. "Кража "Джоконды", - писала одна из них, - не что иное, как уловка французского правительства, намеренного ввести в заблуждение свой народ, вызвав германо-французский конфликт".

Вся французская полиция была поставлена на ноги, на всех границах и в портах был установлен строжайший контроль. Министр внутренних дел, генеральный прокурор Лекуве, начальник полиции Лепэн, шеф Сюртэ Амар и Бертильон прибыли на место происшествия. Картина, написанная на деревянной доске, была снята со стены вместе с рамой. Сама рама лежала на боковой лестнице, которой пользовались только служители Лувра. Значит, картину вынули из рамы. Казалось неправдоподобным, что вору удалось, пройдя мимо музейных сторожей, незаметно вынести тяжелую картину.

Сотни подозреваемых подвергались проверке. Проверяли даже психиатрические клиники; так как было известно, что некоторые из душевнобольных выдавали себя за любовников Моны Лизы. Под подозрением оказались художники: кстати, молодого Пикассо тоже считали причастным к этой краже. Но вдруг пришло известие: Альфонс Бертильон напал на след - он обнаружил отпечаток человеческого пальца, оставленного на стекле музейной витрины.

Известие подтвердилось. Бертильон действительно нашел отпечаток пальца. Было такое впечатление, что повторяется история с Шеффером, происшедшая в 1902 г. Но ничего не повторилось. Первые оптимистические надежды, возлагавшиеся на Бертильона и отпечатки пальцев, оказались иллюзией. Ожидалось, что нужные результаты даст дактилоскопическая проверка многочисленных подозреваемых, все напрасно. В итоге об отпечатках пальцев перестали говорить, а Сюртэ бросалась то по одному, то по другому следу, все больше подгоняемая возмущением общественности, но ничего, кроме издевок и насмешек, не добилась.

2 декабря 1913 г., то есть почти через двадцать восемь месяцев после кражи, неизвестный, назвавшийся Леонардом, предложил флорентийскому антиквару Альфредо Гери купить у него "Мону Лизу". Незнакомец объяснил, что у него только

[93]

одна цель - вернуть Италии шедевр, украденный Наполеоном (что вовсе не соответствует истине). Через некоторое время он лично привез картину во Флоренцию. После ареста он сам раскрыл секрет кражи, чем вызвал новый скандал, и если бы это тогда же стало известно французской общественности, то, несомненно, подорвало бы у нее все еще чрезвычайно большую веру в Бертильона.

"Леонард" сам похитил картину. Его настоящие имя и фамилия - Винченцо Перруджа. Он итальянец, а в 1911 г. работал в Париже маляром, причем какое-то время именно в Лувре.

В этот роковой понедельник 1911 г., когда исчезла "Мона Лиза", он навещал своих коллег маляров, работающих в Лувре. Музей в этот день был закрыт для посетителей, но сторож, знавший Перруджу, впустил его. Внутри никто не обращал на него внимания. Некоторое время он спокойно ждал, оказавшись совсем один в салоне Карре, затем снял со стены картину с рамой, нашел боковую лестницу, вынул картину из рамы и спрятал ее под свой рабочий халат. Так он и прошел мимо сторожей, а затем дома, в своей убогой комнатке на улице Госпиталя Сен-Луи, запрятал ее под кровать.

Сама легкость совершения такой кражи была позором для охраны Лувра, а то, что вора так долго не могли разыскать, было позором еще большим. А все дело в том, что, как теперь выяснилось, Перруджа - бездельник и психопат по отзывам знавших его - не однажды арестовывался французской полицией в годы, предшествовавшие краже, причем последний раз в 1909 г. за попытку ограбить проститутку. Тогда у него сняли отпечатки некоторых пальцев согласно схеме, предложенной Бертильоном в 1894 г. Они оказались в рубрике "особых примет" в метрической карточке Перруджи. Но так как в 1911 г. количество антропометрических карточек с отпечатками пальцев было уже слишком велико, чтобы их можно было просмотреть одну за другой, как это было сделано в случае с Шеффером, то Бертильон оказался не в состоянии сравнить отпечатки, найденные в Лувре, с имевшимися у него в картотеке. Кража, которую можно было бы раскрыть за несколько часов, более двух лет оставалась неразгаданной.

Лепэн, опасаясь повторения упреков, сыпавшихся в адрес полиции после кражи "Моны Лизы", задумал провести реорганизацию всей службы идентификации. Он, заявивший некогда, что приложит все усилия к тому, чтобы население полюбило парижскую полицию, ничего так не боялся, как упреков. Их он боялся даже больше, чем мысли о том, что может пошатнуться национальная слава Бертильона. Но пока он взвешивал свое решение о реорганизации, до него дошла весть, что Бертильон смертельно болен и жить ему осталось немного. И Лепэн решил дождаться кончины Бертильона.

[94]

Но и в последние недели жизни Бертильона, почти ослепшего и прикованного к постели, не покидало его знаменитое упрямство. Он так и не смог признать свою ошибку. Двадцать лет тому назад французское правительство обещало ему красную ленту Почетного легиона, но желанную розетку он все еще не получил. Узнав о его грядущей кончине, французское министерство внутренних дел решило наградить Бертильона столь желанным для него орденом, но при одном условии: он должен наконец признать одну допущенную им крайне тяжкую по своим последствиям ошибку, отнюдь не связанную с его системой измерений. В октябре 1894 г., слишком доверившись действовавшим в пользу Германии предателям, которые занимались во французской армии пагубными интригами, и ослепленный собственной славой, Бертильон выразил согласие выступить экспертом по делу Дрейфуса, долгие годы потрясавшему всю Францию. Из-за фальсифицированных результатов почерковедческой экспертизы, а также из-за того, что экспертиза касалась мало знакомой ему сферы, Бертильон оказался причастным к тому, что французский капитан Дрейфус был объявлен немецким шпионом и сослан на Чертов остров. В 1906 г. он был полностью реабилитирован. Это и была та роковая ошибка, которую Бертильон не хотел признать. И когда посланец министерства внутренних дел предстал у смертного одра Бертильона и изложил свое требование в достаточно дипломатических выражениях, лицо умирающего злобно перекосилось и он закричал: "Нет! И еще раз нет!" Несколько дней спустя он полностью ослеп, а 13 февраля 1914 г. испустил последний вздох.

Через несколько недель в Монако состоялась Международная конференция полиции, которая лишь в незначительной степени оправдывала свое название. Ее участниками были в основном французские криминалисты, адвокаты и судьи. В напряженные дни, незадолго до начала первой мировой войны, в атмосфере разгула национализма никто не желал слушать выступающих, не говоривших на французском языке. В центре дискуссии на этой конференции был вопрос о том, как ускорить и упростить розыск международных преступников-гастролеров.

Естественно, что в связи с этим возник разговор об идентификации, а следовательно, о дактилоскопии и антропометрии. Тогда слово взял временно заменивший Бертильона его сотрудник Давид. В качестве международного способа идентификации он предложил не антропометрию, а дактилоскопию.

Со смертью Бертильона ушла в небытие и его система. Место бертильонажа во всей Европе, включая Францию, заняла система отпечатков пальцев как основное средство полицейской идентификации. В дни, когда Давид объявил об окончательном закате антропометрии, Европа уже не была единственным лидером мира и центром мировых событий. По ту сторону

[95]

Атлантики, в Новом Свете, набирала силу махина Соединенных Штатов. К тому моменту, когда раздался погребальный звон по антропометрии, дактилоскопия и научная идентификации приступили к покорению Нью-Йорка.

14. Джордж Уоллинг и хаос в полиции Нью-Йорка. Нью-йоркская уголовная полиция как образчик положения в полиции на всей территории Соединенных Штатов. Распространенность коррупции. Местнические тенденции отдельных штатах. Беспомощность Вашингтона. Аллан Пинкертон. История и методы борьбы с преступностью на Диком Западе. Грабители поездов. Фототека Пинкертона. Отпечатки пальцев в Сент-Луисе. Первые американские пионеры дактилоскопии. "Жизнь на Миссисипи" Марка Твена. Синг-Синг. Ливенуорт. Приключения бертильонажа в Новом Свете. Случай с двумя заключенными по имени Уилл Уэст. Вера в Бертильона пошатнулась. Легенды об инспекторе Бирнсе. Ма-Мандельбаум. Старший констебль Хейс - герой детективов. Альбом преступников и методы идентификации, предложенные Бирнсом. Поездка сержанта-детектива Джозефа Форо из Нью-Йорка в Скотланд-Ярд. 1906 г. - Форо ведет первое дело. Идентификация гостиничного вора Джонсона. 1908 г. - раскрытие убийства Нэлли Куинн. Ретроспективный взгляд на дело об убийстве Натена. 1911 г. - дело Сесара Челлы. Дактилоскопия в Синг-Синге. Упорная борьба с некомпетентностью и коррупцией. Путь к созданию ФБР. Уильям Бернс и Гастон Минс. Эдгар Гувер. Концентрация всех картотек с отпечатками пальцев в Вашингтоне.

В 1887 г. Джордж Уоллинг, суперинтендант нью-йоркской полиции, опубликовал свои мемуары. В них можно было прочитать следующее: "Я слишком хорошо знаю силу столь распространенного у нас союза политиков и полицейских. Я пробовал выступать против этого, но результаты были, как правило. катастрофическими для меня. Местное управление в США осуществляется не так, как в остальном цивилизованном мире. Оно базируется на всеобщих выборах. Избирательные кампании ведутся не ради нужд городов, а лишь во имя целей, преследуемых двумя политическими партиями... Я не верю в то, что хотя бы один человек из пятисот способен объяснить истинные цели каждой из двух партий. Называть их "политическими" будет ошибкой. Их единственным основополагающим принципом, по крайней мере в Нью-Йорке, является сила и эксплуатация. До тех пор пока такие политики будут влиять на полицию, они будут парализовывать коррупцией полицейский аппарат,

[96]

которому надлежит охранять имущество и честь граждан... Город Нью-Йорк практически находится во власти двадцати тысяч "держателей должностей", большинство которых получено благодаря самым злонамеренным элементам и контролируется ими же. Настоящие джентльмены практически отстранены от всякого участия в политике. Здесь не найти честных коммерсантов, известных журналистов, ученых или просто мирно работающих граждан. Зато здесь можно увидеть жестокие лица тех, кто с помощью насилия, без зазрения совести стремится к достижению своих личных целей... Реально правящий класс в Нью-Йорке почти подобен правителям страны Хинду, где туги правят большей частью страны путем насилия и шантажа, хотя мы и верим, что имеем правительство, избранное народом и для народа... Наши прокуроры, юристы, полицейские в основной своей массе выдвигаются и назначаются теми элементами, обезвреживать и наказывать которые им положено по долгу службы. Чиновники в Нью-Йорке, естественно, не решаются трогать тех, от кого зависит их существование. Нередко наши полицейские судьи... не имеют юридического образования и неграмотны настолько, что порой не могут правильно написать несколько слов... Политики приказывают освобождать преступников, признанных виновными... и зачастую арестованные покидают зал суда свободными людьми, хотя их приговорили к длительному тюремному заключению... У нас все возможно, но я никогда не поверю в возможность того, что может быть повешен один из наших миллионеров, какое бы убийство он ни совершил. Все те, кто был казнен, не имели ни денег, ни друзей среди политиков... Как нация мы имеем лучшую в мире форму управления, но наша система управления в Нью-Йорке меньше гарантирует безопасность гражданам, чем в большинстве европейских, в том числе и русских, городов. Общественность в своей массе так запугана, что... в полицейском не видит больше защитника порядка, а... с полным основанием видит в нем врага общества... Единственная надежда на спасение в будущем заключается в том, что приличные слои общества, которым принадлежит духовное руководство им, проснутся, поймут всю опасность и положат конец злоупотреблениям и использованию гражданских прав в своих интересах всеми этими политиканами, мошенниками, ворами и негодяями, засевшими в каждом отделе городского управления. Хватит нам этого господства хищников. Хотелось бы побыть под властью джентльменов..."

Слова Уоллинга были справедливы не только применительно к Нью-Йорку и его полиции того времени. Они были справедливы, в большей или меньшей степени, в отношении многих штатов, городов и учреждений этой бурлящей, несозревшей, огромной страны. Ее мыслящие, полные ответственности слои общества начали сознавать, что американский экстремистский

[97]

идеал свободы для всех обернется опасностью для всех, потому что она станет свободой также и для политического, экономического и уголовного гангстеризма, в невиданном доселе объеме. Картина, какую являла нью-йоркская полиция, была лишь особенно ярким и наглядным примером того, что представляла собой вообще полиция в Новом Свете.

Над отношениями внутри полицейского аппарата тяготел пиратский дух, царивший в политике и экономике страны. А там пользовались старыми приемами от мошенничества на выборах до шантажа - не только при распределении средств, полученных от налогоплательщиков, но и в борьбе за право контроля над полицией, чтобы беспрепятственно вести свои беззастенчивые спекуляции. Открыто или слегка завуалированно давали взятку полицейским чиновникам или подкупали их участием в доходах от азартных игр и проституции. Границы между правом и бесправием стирались арестами невиновных, устранением нежелательных свидетелей и жестокой расправой с не подкупными полицейскими. По-настоящему эффективная работа полиции была невозможна из-за своекорыстных интересов отдельных городов, графств и штатов. Избранные там шефы полиции были почти во всех случаях надежными представителями интересов своих партий, но значительно реже добросовестными полицейскими. Сотрудничество между полицейскими службами отсутствовало настолько, что преступнику для того, чтобы оказаться в безопасности, достаточно было переехать из одного штата в другой. И ко всему этому добавлялась полная беспомощность федеральных органов, включая и министерство юстиции в Вашингтоне, и отсутствие какого-либо серьезного центрального полицейского органа.

Только этим можно объяснить, что неподкупное частное детективное агентство Аллана Пинкертона в середине XIX в. прославилось не только на территории между Атлантическим и Тихим океанами, но достигло мировой славы, а в глазах европейцев стало синонимом американской уголовной полиции.

Никто не предсказывал родившемуся в 1819 г. в Глазго сыну бедного ирландского полицейского Пинкертона такое необыкновенное будущее. Прибыв в Новый Свет, он работал бондарем. Бондарем работал он и в Данди (штат Висконсин) до тех пор, пока случай в 1850 г. не вывел его на стезю криминалиста. Дотлевающие угли костра на соседнем острове навели его на след шайки мошенников. Он моментально приобрел репутацию великого детектива в государстве, где самое сильное управление полиции (в Чикаго) насчитывало одиннадцать весьма сомнительного вида полицейских. Аллан Пинкертон использовал свой шанс и тут же основал Национальное детективное агентство Пинкертона. Эмблемой агентство избрало открытый глаз, а девизом слова: "Мы никогда не спим..."

Дата добавления: 2015-06-04