Бахчисарайский фонтан»: сюжет и композиция. Топливно-энергетический комплекс (лекция 9) . 6

CОДЕРЖАНИЕ

Введение………………………………………………………………………3

Топливно-энергетический комплекс (лекция 9) …………………….……6

Металлурго-машиностроительный комплекс (лекция10)………………..20

Химический комплекс (лекция 11) ………………………….……………31

Лесопромышленный комплекс (лекция 12) ……………….…………….40

Строительно-промышленный комплекс (лекция 13)……………….…….50

Комплекс по производству товаров народного потребления (лекция 14) ………………………………………………………………………….….….59

Агропромышленный комплекс (лекция 15) ……………………….…..67

Инфраструктурный комплекс (лекция 16) ………………………………83

Внешнеэкономические связи (лекция 17)………………..…………….….90

(М.А.Новикова – режиссер спектакля Ахтем Сейт-Аблаев)

М.А.: У фольклора есть одна, но великая привилегия перед литературой. Фольклор мелочами не занимается. У него очень плотная предметная среда, очень много событий. Но впускает он в себя только то, что не просто фабульно, а сюжетно. В фольклоре нельзя разделить верхний и нижний уровни происходящего. Уровни бытовой – и бытийный. Встретил фольклорный герой, положим, собачку? Можете быть спокойны: зря он ее не встретит. (Иронически.) Никакие собачки просто так по фольклору не бегают.

Ахтем: Как у Чехова: если в первом акте на стене висит ружье?..

М.А.: (Еще более иронически.)…то в третьем акте оно выстрелит! Знаете, что на это сказал бы сказочник? Дедушка какой-нибудь деревенский?.. «– Эка, милай! Ты мне еще расскажи: я-де хожу на двух ногах, а не на четырех!..» В фольклоре об этом оповещать не надо. Там попросту нет ничего, что не стреляет. Ни встреч, ни поступков, ни персонажей, ни вещей. Это не только очень плотный – это очень значимый мир! По сравнению с ним расхожая литература выглядит необязательной, разжиженной трепатней.

Исходя из этих фольклорных оснований, давайте посмотрим на верхний уровень событий нашего «Бахчисарайского фонтана»»: на его сюжет. Я студентам как объясняю: что такое сюжет? Чем он отличается от фабулы? И как в нем разобраться? Я говорю: есть два способа. Один длинный. Разбираете все события текста подряд, одно за другим, - и при этом постоянно спрашиваете: не – почему произошло так, а не иначе? – а: зачем произошло так, а не иначе?.. Этот способ, как видите, не только длинный, но и трудный.

Есть второй способ: прямей и короче. Переведите любой литературный сюжет в сюжет фольклорный. Хотите – в сказку, хотите – в легенду… Вот тут-то всё у Вас поразительно прояснится! «Бахчисарайский фонтан», к тому же, - действительно легенда? Вот и прочитайте его сюжет как фольклорную легенду. Или как фольклорную сказку: жанр всем знакомый и очень четко выстроенный.

С чего бы началась сказка про хана Гирея, про красавицу Зарему и красавицу Марию? (Пауза.) Ну: «в некотором царстве (или ханстве), в некотором государстве жил-был хан Гирей»? Но это же еще только экспозиция? А завязка где? (Пауза.) Да, вопрос коварный. Сказка любит начинать с события. А где начало событий у Гирея? (Снова пауза.)

Хорошо. Завязку: типичную, сказочную, – В.Пропп до нас с Вами уже определил. Завязка – это недостача и уход за чем-то, что эту недостачу ликвидировало бы. Кульминация – это главная встреча, с главным противником (или с главным испытателем героя). И нахождение, или получение, или отбирание у него того, что ищется. А развязка – это возвращение домой, в свой мир. Как правило, с повышением статуса. Ушел слугой – вернулся царем; ушел уродом – вернулся красавцем; ушел холостым – вернулся с невестой или с женой… (Поддразнивает.) Это Вы теперь думаете, что счастье в обратном, а сказка дело понимала правильно. (Ахтем хмыкает.) Ушел сиротой – вернулся, найдя семью. И так далее.

Кстати: русский -то фольклор (как и русский народ) Пушкин открыл в Михайловском. Последним открыл! А не первым. Свое – всегда открываешь последним. (Ахтем посмеивается.) Конечно! Его же когда замечаешь? Когда цену ему узнаёшь? Попавши сначала в несвое … Там-то, в Михайловском: после черкесов, после грузин, после крымских татар, после молдаван, после украинцев – там-то он допонял, наконец: чего у него самого в детстве и юности не было? Хотя няня у него была замечательная: сказочница, рассказчица, певунья. Но и ее он оценил уже после крымско-кавказского Юго-Востока… Тогда он уже прямо признается: слушаю ее сказки – и вознаграждаю себя за недостатки проклятого французского воспитания. А дотоле он этих недостатков как-то не ощущал. В Лицее-то, доложу Вам, учили ого-го как! Лучшее учебное заведение империи. (Пауза.) Итак, недостача. И какая же недостача у Гирея? Чего ему не хватает?

Ахтем: (Озабоченно.) При всем при том. Казалось бы: хан? Властитель? Всё есть?

М.А.: А сказка без недостачи начаться не может. Чего-то должно не хватать и хану. (Лукаво.) Может, жены?

Ахтем: Жена есть – Зарема.

М.А.: Царства? Маленькое оно у него?

Ахтем: (Подумав.) Да нет: об этом ничего не говорится.

М.А.: (Коварно.) Может, драгоценность какая-нибудь потерялась?

Ахтем: (Очень вовлеченно.) Мы как раз с актерами это обсуждали. Отчего все вокруг Гирея беспокоятся?

М.А.: (Улыбается.) Понятно, кто обсуждал: Мустафа? Он, пока чего-то не уяснит, - дальше никуда не двинется.

Ахтем: Отчего встревожен «раболепный двор»?

М.А.: Двор – ладно. Чего Гирей встревожен?

Ахтем: (Конспиративно: тайна Бахчисарайского двора.) Заболел! Человек смертельно болен. «Что движет гордою душою?» – Болезнь. Грызет.

М.А.: (Взвешивает.) Заболел? Князь не ест, не пьет, – кручина?

Ахтем: (Усмехается.) Как у царевны Несмеяны.

М.А.: Действительно: не смеется. Не радуется. Как Зарема: «ничто, ничто не мило ей». Так и Гирею ничто не мило.

Пока принято. Перемещаемся дальше. Выход в дорогу. Герой пошел ликвидировать недостачу. Куда уходит Гирей?

Ахтем: А вот туда и уходит – в гарем.

М.А.: По фабуле. А по сюжету?

Ахтем: (Не попался.) Вы же сами говорили: в фольклоре они совпадают? Фабула и сюжет?

М.А.: (Смеется, довольная.) Ну, говорила. Ну, не подловила Вас, молодец… Но всё же – у Пушкина ведь не совсем сказка?

Ахтем: (Тоже смеется.) Так и Гирей ведь идет не совсем в гарем?

М.А.: (Крайне заинтересованная.) Так-так-так. А куда же он тогда идет?

Ахтем: Думает он, что идет в гарем.

М.А.: А на самом деле?

А хтем: На самом деле – он идет навстречу Татарской песне.

М.А.: Ай, молодец, молодец, молодец!… Тогда формулируем так: это у Гирея поход – и раздорожье?

Ахтем: (Быстро.) Да.

М.А.: Богатырь. Дорога. Перекресток.

Ахтем: (Так же быстро.) Да, да.

М.А.: Три дороги: аскета – воина – любящего. Иди, куда хочешь?

Ахтем: (Напрягается. Быстро, но уже сомнительно.) Да. Но…внизу, в фабуле, у нас – что?

М.А.: У Вас – что? Это Вам придется их связывать: верх и низ. Фабулу и сюжет. Теперь сами видите? В фольклоре-то они совпадают, а в «Бахчисарайском фонтане» отнюдь не всегда. (Пауза.) Опять идем дальше. Кульминация. Где она?

Ахтем: В сюжете?

М.А.: В сюжете. Где главный поединок? (Пауза.) Главное испытание? (Снова пауза. Подсказывет.) Где разгадывается главная загадка? Загадка ведь тоже поединок? Таких вариантов в сказках немало. Когда главное испытание для героя – не сразиться, а разгадать загадку. (Пауза.) В фольклоре загадка – дело нешуточное. Загадку в состоянии разгадать не просто самый хитрый, не просто самый умный, а тот, кто по своим душевным качествам таков, что бытие: Великий Космос, духи, боги, - дают ему эту возможность разгадки. Так же, как в бою далеко не всегда побеждает самый сильный, - побеждает тот, кто заслуживает победы.

Ахтем: (С горделивой нежностью.) Это как в книге «Утаенная любовь Пушкина»? Я сегодня смотрел Ваши закладки…Слова одной английской путешественницы?

М.А.: Миледи Крэвен.

Ахтем: Она услышала эту легенду - про Гирея…(Смеется смущенно-радостно.)…и сказала: он имел сердце, достойное любви. То есть, любовь не просто так – взяла да и пришла к нему? Она была дарована. «Дарует Небо человеку…» (Пауза.)

М.А.: (Возвращает Ахтема на грешную землю.) Поединок в кульминации может быть разный. Но главный противник обязателен. (Опять ловит.) Кто же главный противник у Гирея? (Пауза.)

Знаете, как раньше учили: что такое социалистический реализм? Это борьба хорошего с лучшим. (Ахтем фыркает.) А Вы не фыркайте. Это, между прочим, и про наш спектакль. У нас тоже все хорошие! И до такой степени борются за лучшее, что непонятно уже: кто против кого? (Пауза.)

(Снова наводя.) Не обязательно противник должен находиться снаружи. Но сражение должно быть решающим, а противник – главным. Отвлекающие ходы, перипетии – возможны. Но задачу или загадку они не разрешают. Фольклор, - повторяю, - не мелочится. Вы понимаете: почему? (Пауза.) Сказка родилась из мифа, миф – из ритуала. А ритуал не развлекал. Ритуал обучал людей, как им жить. Не лапшу на уши вешал, не в абсурд играл, а жизни обучал. В самых горьких – или в самых опасных – или в самых непредвиденных обстоятельствах. И так обучал, чтобы запомнили на всю жизнь. (Пауза.) «Сказочные» сюжеты рождались совсем не среди детей. Это уж потом они спускались к детям: когда «в жизни», увы, так уже не жили. И только старики – дедушки да бабушки – продолжали рассказывать детям, как надо жить. А дети эти сюжеты разыгрывали. Вот почему дети такие хорошие. Они в сказки играют! А когда перестают, - из них сволочь вылезает: наша, взрослая…(Долгая пауза.) И кто же он: главный враг Гирея?

Ахтем: Так ведь главный враг Гирея – он сам? (Пауза. Тихо.) Он себе и друг…он себе и враг? (Опять долгая пауза.)

М.А.: Тогда, по-сказочному, - мы играем сюжет двойника?

Ахтем: И завязка тогда?…

М.А.: Не болезнь. Или болезнь особая. (Пауза.) Фольклор ведь очень нагляден. Почему зритель Ваш любит сказки? А ему нужно, чтобы всё видно было. (Взвешивает.) Двойник. Такие сюжеты фольклор знает… Тогда и раздорожье читается иначе. По какой-то из трех дорог (или по любой, но только из этих трех) ты придешь туда, где ты сможешь собрать себя воедино.

Ахтем: (Очень серьезно.) Избавиться от двойника?

М.А.: Да. И тогда кульминация?

Ахтем: (Осторожно.) Схватка… с двойником?

М.А.: Верно. (Снова взвешивает.) Однако «Бахчисарайский фонтан» все-таки не чистый фольклор. В классическом фольклоре двойник появляется из иномирия – или по воле иномирия. Из своего мира он появиться не может. Свой мир – всегда настоящий и всегда положительный. А двойник – и ненастоящий, и недобрый. (Пауза.) Мировые религии этот мотив разовьют. В принципе-то, двойников ни в каноническом исламе, ни в каноническом христианстве не предполагается. Но сюжеты языческие остались. Их продолжают использовать – но как? (Пауза.) Урсулу Ле Гуин читали? (Пауза.) А фэнтези вообще? Толкина?

Ахтем: Это тот, в кого играют?

М.А.: Ну, да: фанаты – толкинисты всего мира… Мне лично больше по вкусу Ле Гуин. Особенно «Волшебники Земноморья». Земноморье – вымышленный такой мир. Квази фольклорный, конечно. И квази средневековой. Герой там молодой, одаренный, но пижонистый: вроде нашего режиссера, Ахтема. (Ахтем мелко фукает.) Старый наставник учит его волшебству, а тот думает: это всё так, на левой пятке можно проскочить. И, хвастаясь перед товарищами, читает вслух древнее заклятие. Появляется прекрасная женщина, из седой старины, - и тут же исчезает. Зато в черную щель за нею выпрыгивает нечто и вцепляется в героя. Наставник еле-еле его спасает, но предупреждает: теперь ты от «него» уже не отделаешься. Придется тебе «его» найти, да вдобавок угадать «его» имя: без этого ты «его» не одолеешь… Дальше у героя тьма всяких происшествий, - и только в самом конце он понимает: назвать он должен свое имя. Потому что это «нечто» – не вне его: это зло, которое сам он, по молодости-по глупости, впустил в свою душу… (Пауза.) Возвращаемся. Так где у нас кульминация? Встреча? Разгадка?

Ахтем: А это те… так хочется назвать те две материи. (Воодушевленно.) Которые Гирей берет на руки – идет с ними к надгробию-дюрбе…И вешает их на него…

М.А.: Две марамы? Заремы и Марии? (Ахтем кивает.) Сами Вы материя! Я все время ёжилась, пока актрисы наши эти марамы швыряли на пол, а то и ходили по ним ногами, - а Вы туда же (Передразнивает.) Две материи … (Всерьез.) И потом: где же тут опора в тексте? Я понимаю: Пушкин, конечно, умеет много меньше, чем Ахтем. (Ахтем хохочет.) Но все-таки? Из текста бы что-нибудь? Не то Вам скажут: Вы всё сочинили за Пушкина.

Ахтем: Из текста?.. (Проникновенно.) «Так плачет мать во дни печали над сыном, падшим на войне».

М.А.: Кульминация для Гирея?

Ахтем: Для Гирея.

М.А.: Почему?

Ахтем: Вот тут он – понял…

М.А.: Почему тут? А не раньше? А не – «Какая б ни была вина, ужасно было наказанье»? (Пауза.) Мы же отдали эту реплику Гирею?

Ахтем: Да, я помню… Особенно ту историю, которую Вы в связи с этой репликой рассказали. Про песню Исаковского «Враги сожгли родную хату» - и про «медаль за город Будапешт». Я думаю, она во мне останется навсегда… Война – да, победа – да. А, с другой стороны, вот – могила жены, а вот, на груди, - «медаль за город Будапешт». Хотя вроде бы – какая тут связь?

М.А.: В том-то и дело. Люди никак не успевают увидеть эту связь между этажами бытия. Пророки, мудрецы, святые – это не те, кого посещают видения… (Очень быстро.) Есть чудная история, я Вам сейчас ее перескажу – не утерплю. Студентов моих я этим и балую, а они, подлецы, в конспектах норовят первым делом записать не «науку», а именно это…(Вздыхает.) Ну, даст Бог, может, не зря… Так вот: послушник – молодой – ревностный – в монастыре – бежит к старцу – с восторгом в голосе: «- Отче, говорит, я, ангелов видел!..» - А старец ему: «- Ангелов видеть – не диво, ты бы лучше грехи собственные увидел…» (М.А. и Ахтем оба смеются.)

Связь между этажами! Мудрецы – не те, кто безгрешен: безгрешных на этом свете нет. Они - те, кто с первого этажа видит второй: что на нем делается… Мудрецы. Гении. Пророки. Наставники. Это не те, кто говорит умно и красиво. Это те, кто все время видит и слышит тот уровень… Ну, святые – все время, гении – часто… Вяземский сказал о Пушкине: ему было дано чуткое ухо. Чуткость особая, космическая! Но неосознанная. Осознанная – у святых. Вот почему наш Гирей – не святой. Но поэт. Всё чует, только не всегда поспевает осознать и верно отреагировать. (Пауза.) Вы говорите: кульминация – «плачет»? Или все же «ужасно»?

Ахтем: Меня что удерживает от «ужасно было наказанье»? Между ним и «так плачет мать во дни печали» – у Гирея поход.

М.А.: Ага… Хорошая мысль!

Ахтем: При всем при том, что понятно: отчего пошел?

М.А.: И все равно: не руби чужие головы, думай лучше про свою душу. Я же Вам рассказывала? Жена Валентина Семеновича Непомнящего глядит, как Евтушенко распинается в очередной раз по телевизору, на политические темы, - и говорит: «- Опять трещина мира прошла по его сердцу! О душе бы собственной подумал…» (Смеются.) И еще одно. «Ужасно было наказанье» – это все-таки счет. Да, это признание вины, но все же. Ну, зачем меня, бедного, так наказывать? Зачем ты, Аллах Всемогущий, повесил на меня эти две марамы?.. Да, я виноват – может быть – в чем-то – не знаю точно, в чем: «какая б ни была вина…»

Ахтем: Замечательная театральная подсказка!

М.А.: «Какая б ни…» – а какая? Он всё никак не может понять.

Ахтем.: То есть… мы перебросимся сейчас на сцену?..

М.А.: Да.

Ахтем: Я боюсь богохульствовать…

М.А.: (Вклинивается.) Уже хорошо.

Ахтем: …но ведь это же?.. посылается – туда? (Поднимает глаза кверху.) Чисто театрально? Для актера?

М.А.: Да, только Мустафа наш пока туда реплику не пошлет. Не умеет.

Ахтем: (Про свое.) Ведь это даже не просто вопрос?..

М.А.: …а вопрос- упрек. За что?

Ахтем: (Подхватывает мгновенно.) Да: за что?

М.А.: (В роли.) За что мне это? Ну, пусть бы наказали меня – мужчину, сильного! Но это?!

Ахтем: Медаль за город Будапешт.

М.А.: Я же любил?!

Ахтем: Любил.

М.А.: (Крик шепотом.) Тогда – за что? (Пауза. Выйдя из роли.) А вот ты и подумай. (Пауза.) «Ужасно»? (Пауза.) Ну, конечно. Две девочки на том свете, а тебе «ужасно». А ты не создавай того, что ужасно. (Пауза. Сердито.) «Что в гроб ее свело?». Опять никак не поймет. Ответ (у нас - устами Евнуха) помните?

Ахтем: «Кто знает».

М.А.: Это посыл сверху: думай! Думай… Гирей ведь меру наказания себе определяет. А ему бы о вине перед другими вспомнить. «Тоска неволи» – это я девочку не смог порадовать. «Болезнь» – это я её не уберег. (Зловеще-раздельно.) «Или другое зло?!» То есть, преступление… А Гирей, даже страдая, всё выясняет: сколько мне за это дадут – там, наверху? Пять лет? Десять? Или высшую меру? (Пауза.) Я-то Мустафе объясняла эту реплику проще: Гирей в шоке, он пытается выговорить хоть какие-то слова. Но это – внешнее. А то – внутреннее… Никак он не дойдет до главного вопроса и до главного ответа. Потому и отвечают ему: «Кто знает…». Там – кому надо, знают. Но здесь – ты думай. (Пауза.)

Значит, для Вас кульминация сюжета – «так плачет мать во дни печали»?.. И каким же образом у Гирея тут исчезло раздвоение?

Ахтем: (Про свое.) Я бы только… (Ищет.) Взял бы еще выше: «Я помню девы милый взгляд…». Там, где Гирей останавливается.

М.А.: В бою? «Я помню девы милый взгляд и красоту еще земную»?

Ахтем: «Все думы сердца к ней летят…»

М.А.: Отказ от себя – отчаянного, «мрачного, кровожадного»?

Ахтем: (Весь в эпизоде.) Да, он пошел в свой поход, пошел! И сам пошел, и нельзя было не пойти!.. Но тут он увидел свой второй этаж – и понял!

М.А.: Короче: это «недвижим остается вдруг»?

Ахтем: Да!

М.А.: (Мнимо-разгневанно.) Что же Вы мне полчаса голову морочили? (Ахтем смеется.) Именно от этой недвижимости побежит дорога ко встрече Гирея с самим собой? Настоящим?

Ахтем, М.А.: (Вместе и наперебой.) К Фонтану слез – и дальше.

М.А.: (Останавливается.) Подождите. Все-таки Вы тут Гирею передариваете. Начинается-то реплика с чего? С «я»! Это он всё от себя любимого оторваться не может. (Пауза.) Давайте вернемся к завязке, иначе мы нашу кульминацию никогда искать не перестанем. «Что движет гордою душою?..» Гордость у Пушкина - страшное слово. Гордый – это не тот, кто обладает чувством собственного достоинства...

Ахтем: (Очень заинтересованно.) Это то, что запрещает Библия? Гордыня?

М.А.: Отчего же только Библия? Про это и в пушкинских «Подражаниях Корану» говорится: как Аллах свивает в веревочку «безумной гордостью обильных». Гордость безумна – почему? Потому, что человек берет на себя полномочия Всевышнего. Наверху Хозяина нету, внизу хозяин я!.. Необязательно этот человек – хан; важно другое: всё решаю я сам. (Зачитывает из своей книги «Пушкинский космос».) «Безумная гордость – так, формульно, будет обозначен в «Подражаниях Корану» лейтмотив, скрыто звучащий едва ли не в каждом пушкинском безумии. Но и обратное: почти в каждой пушкинской гордости есть то, что приведет его персонажа к безумию».

По существу – что такое «девы милый взгляд»? Который Вы только что процитировали столь нежно? Если перевести его на бытовой, прозаический язык? Это ведь Гирей сходит с ума. (Ахтем смотрит на М.А. вопросительно.) А Вы как думали? Посреди сраженья – сабельного! – человек «недвижим остается вдруг». И что-то такое видит перед собой – мысленно?.. Медики мне так и сказали: это у нас квалифицируется как эпилептоидный припадок. На какую-то долю секунды человек теряет сознание. (Пауза.) А что такое безумие по-медицински? Распад сознания. Человек внутри себя перестает подчиняться своим же, но внешним нормам поведения. А почему? Да потому что он потерялся между двумя этажами. Внизу ему уже тесно, до верха он никак не доберется. Вот и завис в промежутке. Что нижний мир не совпадает с ним, - это он уже понял. Но все никак не может понять: чтобы придти в соответствие с верхниммиром, надо и тебе немножко над собой поработать. (Пауза.) Поэтому «девы взгляд» не так лестен для Гирея, как Вы полагаете. Это материализованный ответ свыше. «Какая б ни была вина»? Нá тебе! Посмотри: какая. Нá тебе - твою медаль за город Будапешт!

Ведь Мустафа эту «красоту, еще земную» произносит пока налегке: как нечто поэтическое. «Я помню девы милый взгляд» – красивая женщина. «И красоту еще земную» – он ею любуется… А красоты-то этой уже нет? И девы-то, и взгляда ее, когда-то «милого», когда-то «еще земного», - теперь -то на земле нет? Какова эта память Гирею?..

Ахтем: (Безнадежно.) Так где же у нас все-таки кульминация? «Недвижим вдруг»? Или нет?

М.А.: (Остановилась. Задумалась.) Я думаю, нет. Я думаю: «так плачет мать». И вот почему. Здесь Гирей впервые действительно оторвался от себя. (Насмешливо.) Забыл: до чего же ему ужасно, до чего же он страдает… Здесь он весь ушел в других! В этот момент – Гирея уже можно простить. Я ведь тоже прикидывала, когда сценарий писала: куда мне посмертные женские реплики ставить? Заремы и Марии? Где они могут дать Гирею прощение? (Пауза.) Здесь и отгадка: что двигало гордою душою? А двигали «гнев и печаль»: как же так? Жилось нормально – как всем ханам. А теперь почему-то во мне возникло что-то и меня куда-то изнутри толкает. Что-то такое – не как у всех? Это же стыдно?! Надо быть таким, как положено: сильным, грозным, без колебаний, без задумчивости! Надо, чтобы тебя обожали, тебя страшились, тебе повиновались… (Негодуя.) Устала, видите ли, грозная рука! Это куда же годится?! (Пауза.) А в реплике о матери ударение впервые падает на другого. Не на то, что мать плачет, а на то, что сын - павший на войне. Впервые – мысль и душа Гирея идут туда, куда следует. «Дни печали» – это ведь поминальные дни. В такие дни наконец-то до человека доходит: люди существуют не для себя, а для других. (Пауза.)

Поразительные слова. В «Бахчисарайском фонтане» есть два таких места, про смерть. Никак не могу понять: откуда Пушкин их взял? О матери над сыном – и о родной улыбке… Может, и впрямь в этот момент там (Поднимает глаза.) магнитозапись включили? (Ахтем улыбается.) Ахтем, ну, Вы вспомните: Пушкин же в Крыму мальчишка! Двадцать с небольшим! Ладно: смерть в литературе и до него изображали тысячу раз – в том числе, романтики. Что Марию ждут на небесах, - это еще можно взять из книг. Но улыбка!

Ахтем: «Родной улыбкою зовут»?

М.А.: Спросить себя: как зовут перед смертью – оттуда? И увидеть, что зовут – родной улыбкой?.. Почему я и говорила нашей Марии-Луизе: уходите на смерть, улыбаясь! С облегчением! Не изображайте похоронную процессию. Наконец-то Вы, в Вашей пустыне, услышали: Вас ждут, Вас зовут!

Ахтем: Можно, я сделаю одно отступление? Просто – оно во мне живет уже две недели, а я всё не решаюсь об этом сказать… Когда у нас в спектакле звучит этот голос свыше: «Тебе пора. Марию ждут. И в небеса, на лоно мира, родной улыбкою зовут», - так мне хочется, чтобы голос этот услышала – к концу – и Зарема… Я еще не знаю: как это сделать театрально? Но без этого – ее уход для меня не понятен.

М.А.: Уход Заремы?

Ахтем: Да. Она-то уходит уже после Марии? А с чем уходит? Как – уходит?

М.А.: (Задумчиво. Мягко.) Понимаю. Но будьте осторожны. Не уравнивайте их судеб. Пушкин ведь недаром их противопоставляет? Только не так, как писали вульгаризаторы Пушкина: вот-де безумная в своих страстях женщина ислама, а вот-де святая женщина-христианка… Он их противопоставляет иначе. Мария выстояла, а Зарема – нет. Мария свою крепость не сдала, а Зарема сдала. Как только ты свое главное достояние сдашь, - дальше всё пойдет под откос само собой.

Ахтем: (Уважительно-прикидочно.) Угу…

М.А.: Поэтому не лишайте Зарему ее доли вины.

Ахтем: Нет, ни в коей мере!

М.А.: Родной улыбкою – кто может Зарему позвать? Она же от родных отреклась – забыла? И от «веры прежних дней» тоже отреклась?.. Небеса, знаете ли, не всех с улыбкою зовут. Даже тех, кто умирает трагически. Там – большая разборчивость по кадровой части. (Пауза. Резко.) Кинжал!.. Нельзя.

Ахтем: А если через Марию?

М.А.: То есть?

Ахтем: Для меня лично – именно здесь – в эпизоде смерти – Зарема и Мария становятся… как бы сестрами?

М.А.: Сестрами – но контраст не исчезает. Я и на репетициях все время повторяла нашим актрисам: Зарема, не засопливливайтесь! Мария, не разводите страстей!.. Тут, повторяю, надо быть очень осторожным. И честным. (Пауза.) Пушкин и в этом плане работает честно. Гирею он дал «недвижим остается вдруг»? Дал «мраморный фонтан»? А Зареме «родную улыбку» не подарил. Если бы он ощущал, что это возможно, - он бы это сделал. «Сказав, исчезла вдруг». И всё. (Пауза.)

Да! – на Гирея вина ложиться, как две марамы, от них обеих. Да! – «свершилось и ее страданье» сказано про Зарему. Пушкин ей много подарил. Страдала-то она как бы не больше Марии. Война, «цветущий край осиротел», «отец в могиле, дочь в плену» – всё это трагедия, несомненная. Но трагедия, которая накатила на Марию снаружи. А на Зарему та же самая трагедия накатила изнутри.

Ахтем: Та же самая?

М. А.: Та же! Вроде бы и войны нет, и в плен никто не брал, – а мир ее: знакомый, привычный, – развалился точно так же. «Отец в могиле»? – так и Гирей (который Зареме, юной, отчасти и отец) для нее тоже стал, как мертвый. «Дочь в плену»? – так и для нее «тишь гарема» стала теперь пленом. «Пышный замок опустел»? – так и для нее Бахчисарайский дворец теперь опустел… Это всё и ее состояние, и ее слова. (Пауза.)

А «свершилось и ее страданье»?.. Пока что наш Евнух-Марлен произносит эту реплику «вообще»: как красивые романтические слова. А реплика сверхтяжелая. Мария умерла – «мгновенно сирота почила». Легко!.. У Заремы не так. (Грузным, мрачным голосом.) «Свершилось – и ее – страданье…» (Пауза.) Насчет того, что Зарему утопили, – история Бахчисарайского ханства таких примеров не знает. Это, вероятно, в Пушкина врезалось впечатление от Байрона: от его «восточных поэм». В Гурзуфе же Пушкин Байрона запоем читал? Оттуда и запомнил эту восточную казнь: долгую, «ужасную». Этот мешок, в котором ворочается живое тело; эту поездку к морю; это тяжкое, глухое паденье мешка в «пучину». Про такую смерть иначе и не скажешь, как «свершилась». (Пауза. Ахтем смотрит на М. А. укоризненно-печально.)

М. А.: (Возвращается к бренной жизни.) Вижу, вижу… Кульминацию на верхнем уровне мы определили: «Так плачет мать во дни печали…» Осталось определить развязку. Для Гирея.

Ахтем: (Долго молчит. Потом – легко, естественно.) «Волшебный край!»

М. А.: Для него лично?

Ахтем: (Споткнулся.) Лично?..

М. А.: Мы же выстраивали композицию спектакля в отсчете от Гирея?

Ахтем: Лично для него – это, конечно, «заплачена тобою дань». (Повторяет-проверяет. Тихо.) «Безумец! Полно, перестань… Не оживляй тоски напрасной!.. Мятежным снам любви несчастной заплачена тобою дань…»

М. А.: А какое эта дань имеет отношение к финалу? К эпилогу? (Пауза.)

Ахтем: Но мы же с Вами говорили?.. еще раньше? Эпилог – он же за пределами сценических событий?

М. А.: Верно: за пределами. Но событий нижних – фабульных. Это во-первых, а во-вторых: событий внешних, а не внутренних. Внутренне – как развязка соотносится с финалом – это у Пушкина самое главное. Тут разгадка: зачем все это произошло? Тут ответ на тот самый вопрос: «что ж осталось?..» Какая разгадка? Какой ответ? (Снова пауза – очень долгая.)

М. А.: Вот потому-то финал у нас и не играется в полную силу!.. Хорошо. Давайте снова работать по-фольклорному. С какой добычей возвращается Гирей? С каким повышением статуса? Духовного?

Ахтем: Окончательно превращается из хана в поэта?

М. А.: Да, по мизансцене. Снимает чалму…

Ахтем: Которую на него водружали в прологе…

М. А.: И вешает назад, на памятник, цепь… Оборачивается к залу… Но по внутренней линии? По актерскому самоощущению? (Пауза.) И потом: Вас же спросят: откуда Вы всё это взяли у Пушкина? Чему оно соответствует в тексте? (Пауза.) А что приносит Гирей-Поэт домой?

Ахтем: (Весь ушел в финал. Очень тихо.) «Поклонник муз, поклонник мира… Забыв и славу, и любовь…»

М. А.: (Торжественно.) Очистился, получил новое зрение.

Ахтем: (Так же тихо-тихо.) «О, скоро вас увижу вновь, брега веселые Салгира… Приду на склон приморских гор…»

М. А.: (Еще торжественней.) «Воспоминаний тайных полный…» Тайных, а не «нежных», – как наш Мустафа норовит произнести… (Тоже уходит в финал.) Только я знаю: чего оно стóит, такое возвращение. Прошлое не исчезнет, оно пойдет со мной. И ужасное прошлое, и прекрасное… Покаяние и прощение смывают вину – они не смывают памяти … (Выйдя из роли.) Это он приносит для своей души. А еще с чем он приходит? Что он приносит для всего своего мира?

Ахтем: (Еле слышно.) «Волшебный край…»

М. А.: (Ликует.) Вот теперь – да!.. Посмотрите: «раболепный двор», «младые пленницы», войны, заговоры?..

Ахтем: Всё ушло.

М. А.: Это же был Крым? Реальный, исторический Крым?

Ахтем: Крым.

М. А.: А другого Крыма в тогдашней истории не было. И для исторического Керим Герая другого Крыма не будет. (Пауза.) А поглядите на эпилог глазами фольклора? Помните – по фильмам-сказкам? Даже по мультикам? Всё заколдованно: черное, страшное, мрачное. Кругом ночь или зима. Все уроды. Или неподвижные истуканы… Но вот герой едет назад, одолев зло, – и всё вокруг расцветает! Всюду весна, сухие деревья покрываются листьями, мертвые поля зеленеют! Все уроды снова становятся красавцами, все, кто застыл, снова оживают. Всё расколдовывается!.. (Торжествующим шепотом.) Так и тут: весь Крым – расколдовывается! (Пауза.)

(Опять возвращается на землю.) Если эпилог не вырастает из развязки, – тогда он приделан к спектаклю, как собачий хвост. Красивый, но хвост. (Ахтем сопит.) Красиво, но неизвестно, зачем. (Пауза.) Мы с Вами на репетициях широко замахнулись: у нас тут все погибшие предки поднялись – якобы!.. На самом деле – исполнители наши хотя бы произносили этот «Волшебный край!..», как было задумано. Шепотом, но внятно и сильно!.. А они, вместо этого… (Имитирует обморочное шевеление губами.) «ВолшХеПный – кХрай…». Еще и Евнух отстает. Остальные уже сыгрались, а он стоит с краю, движения губ их не видит – и голос все время подает позже других… (Снова возвращается в эпилог.) Понимаете? – тут преображение. Финал – это всегда преображение. Фольклор Вы не обманете! Нет преображения – нет и финала.

Ахтем: (Очнулся.) Но монолог над фонтаном? Слезы матери? Разве там уже – Гирей душой не преобразился?

М. А.: (Тоже очнулась. Одобрительно.) Ишь! – умный какой!..(Ахтем улыбается. М. А. думает.) Нет: там преображение неполное.

Ахтем: Почему?

М. А.: Потому, что там еще нет прощения. Сначала должно отзвучать прощение, – только потом начнется дорога домой. (Пауза.) Кстати: слышите? В прологе: «Покинув север, наконец… я посетил Бахчисарая в забвеньи дремлющий дворец…» А теперь, эхом, - обратная раскрутка. Чувствуете: как выстраиваются эти композиционные дуги? Этот купол над спектаклем?.. Там Поэт входит в мир Бахчисарая, в мир прошлого, – здесь он из него выходит. (Пауза.) Если для преображения достаточно слез Гирея над фонтаном, – зачем тогда посмертные реплики женщин? Заремы и Марии?..

Ахтем: (Подхватывает.) …если Гирей и так уже преобразился?

М. А.: Только после прощения он увидит всё по-новому. (В роли.) «Поклонник муз…» – а не мусора политического… «Поклонник мира…» – а не войн, хотя да, я знаю: история – это войны, это набеги, – всё знаю. Но мой выбор теперь – «поклонник муз, поклонник мира…» (Пауза. С ударением.) «Забыв и славу, и любовь…» (Пауза.) Тут Ваш пародийный спектакль, на мой день рождения, был по интонации точнее.

Ахтем: (Смущенно-довольный.) Фонтан-2?

М. А.: Они там интонировали правильно, хоть и преувеличенно: «– Да забыв и эту славу, и эту любовь!..» То есть – забыв то, что он, Гирей, считал когда-то славой и любовью. «Мятежные сны…»

Ахтем: «…любви несчастной…»

М. А.: Страсть! Одеяло тянем на себя! Одно одеяло – Зарема. Другое одеяло – Мария. С Заремой было хорошо – одеяло было роскошное. С Марией было плохо – одеяло было неуютное… Но одеяло все равно должно лежать на мне! (Пауза.) А теперь он ничего на себя не тянет. Теперь он, как факир в Татарской песне: нищий, старый, но узревший Мекку. Как воин: после святой смерти. Как любящий: научившийся лелеять … И тогда является прозрение. (Пауза.) И тогда – как волшебной палочкой он касается своего Крыма! И всё становится настоящим: таким, каким оно должно быть. «Волшебный край!..» (Пауза.)

Ахтем: И то, что все ему откликаются – шепотом, хором?..

М. А.: …это все они тоже приходят в себя! Т оже становятся такими, какими должны быть люди. Тоже увидели – услышали – поняли.

Ахтем: И такими – им нечего между собой делить?

М. А.: А это и есть то, что «Бахчисарайский фонтан» оставил Крыму и миру.

Ахтем: (Снова спустившись на деловую землю.) Дальше у меня в режиссерской экспликации – атмосфера спектакля и темпоритм.

М. А.: (После паузы. Свирепо.) Что – атмосфера? Что – темпоритм?.. Верхний уровень спектакля у Вас, практически, обеспечивают мизансцены – свет – цвет – предметы. Цепи – у Евнуха и у Гирея, марамы-покрывала – у женщин, чалма – у Гирея. Конечно, когда они работают как самостоятельные действующие лица, а не просто как элементы костюма. (Пауза.) То есть верхний этаж Вы обеспечили не-актерскими средствами. В этом Ваша сила: сюжет стал нагляден…

Ахтем: (Не без горечи.) М-да… И слабость, конечно?

М.А.: И слабость. Потому что актеров Вы освободили от необходимости подниматься в гору самим. Подниматься душевно, а не только технически… Ну, скажем, почти освободили.

Ахтем: М. А., за два месяца репетиций?..

М. А.: Я не упрекаю. Я констатирую. (Пауза.) Поэтому у Вас разница между событиями на верхнем и на нижнем этажах выглядит как? Мир и герои не стыкуются. Свет, цвет, звук, музыка, вещь им говорят: протрите глаза! Прочистите уши! Не туда идете, не туда!.. А те и не видят, и не внемлют, по-тютчевски. Всё заворачивают на свой нижний этаж: в свою зону «безумства, лени и страстей». (Пауза.) Кроме тех редких случаев, когда глаза-уши, наконец, прочищают. Там два этажа как раз и сходятся. (Пауза.) Вот там – именно потому – ничего лишнего Вам и не потребовалось. В «Божественной ночи» – что есть? Какие спецэффекты?

Ахтем: Ну, контровой свет есть. Тени от оконных решеток… Музыку меняем. Марамы обыгрываем.

М. А.: Свет – цвет – музыка работают на переключение из предыдущего эпизода. Потом – они уже как бы растворяются. Зритель перестает их специально замечать. Чуть-чуть остается символика за марамами. Два больших крыла – Заремы и Марии – соединяются, поддерживают, поднимают. Отрывают от ползучего страха, от унижений.

Ахтем: Евнуха?..

М. А.: Прежде всего. (Пауза.) Но ведь это не «спецэффекты»? (Пауза.) И диалога тоже нет.

Ахтем: Бытового…

М. А.: А зачем он там? Все же там общаются душой, без слов? Полная гармония: медленная пластика, речитатив как мысли вслух… Момент истины. (Пауза.) В предисловии к моей книге можете потом прочитать: понизу у Пушкина – разные точки зрения. Как у всех у нас, многогрешных. Поддержанные разными чувствами, разными характерами. А наверху – истина. И она словно бы смотрит на наш мир. (Пауза.) И вот когда эти два уровня смыкаются, – тогда и самые, казалось бы, неподходящие люди – отнюдь не пророки! – начинают говорить правильные слова. Гирей Марии: «Как милы темные красы ночей роскошного Востока…» Мария Гирею: «Какая нега в их домах, в очаровательных садах…» И Евнух видит в гареме не тюрьму, где он главный надсмотрщик, – а: «В тиши гаремов – безопасных …»

Ахтем: Да, удивительно: вроде только ударение перенесли, – а весь смысл строки переменился.

М. А.: Потому, что всё встало на свои места. Люди стали истинными. Тогда и слова их, и мир вокруг них тоже стали истинными. (Пауза.) А стоит двум этажам разойтись, – и всё пошло не в лад! Свет говорит одно, вещи другое, музыка третье, люди четвертое… И люди-актеры тоже между собой живут невпопад. Откуда же взяться тогда единому темпоритму? Он – в «Божественной ночи».

Ахтем: (Мечтательно.) «Настала ночь, покрылись тенью Тавриды сладостной поля…»

М. А.: И в Татарской песне: «Дарует Небо человеку…» И в эпилоге: «Волшебный край…» Там все вместе. А когда нет истины, тогда у всех сразу разный ритм, разная пластика, разное отношение даже к той же самой вещи. (Смеется.) Я в детстве люто ненавидела оперу «Русалка»: трио и квартеты. Что за свинство такое? Князь поет про свое, Мельник – про свое, а Дочь Мельника – вообще исключительно про свою несчастную любовь… А ведь это композитор чисто музыкально показал: какой разлад в их душах. И как от этого распадается окружающий мир.

Ахтем: (Обреченно.) А что же с кульминацией? По фабуле? У нас там вопрос так и остался?

М. А.: (Мрачно.) А потому, что Вы так и не определили: как Гирей идет от танца к фонтану? Как его танец можно связать с «плачет мать…»? (Пауза.) А знаете, почему Вам так трудно? Тот танец, который поставили Вы, – он никакого покаяния – даже в перспективе – и не предполагает. Вины у Гирея там нет. Перед Аллахом он чист. Он Зареме открывает Зарему – и какую?! Любящую!.. Разве не так?

Ахтем: Так.

М. А.: Разве он там про себя родного хлопочет? (Ахтем фыркает.) Вину его Вы отрабатываете в другом месте: на «танце»-встрече с Марией. Вот там видно: начал Гирей, Марию спасая, Марию поддерживая, – а потом поползла рука по плечику. Вспомнил: что же добро-то пропадает? Ручки, ножки, плечики?!. Вот и потянул опять одеяло на себя. (Пауза.) Вы сказали: главный враг Гирея – сам Гирей? Гирей «нижний», Гирей страсти и мести – враг кого?

Ахтем: Гирея «верхнего».

М. А.: Где же они тогда схватываются? Гирей и его тень? В кульминации должны сойтись главные противники. Посторонним туда допуска нет. Где же они сходятся? Ахтем: (Богатырь на распутье.) Если в танце?.. Гирей его начинает, Зарема включается, но Евнух из танца выпадает совсем?.. (Пауза.) Он там участвует тем, что никакого участия не принимает? Спит, убаюканный этой ночью, этой красотой... Хотя всё же на сцене мы его оставили?..

М. А.: Давайте я Вам напомню линию нашего Евнуха. Может ли «Божественная ночь» опуститься на Крым, если где-то – хотя бы в душе у кого-то – осталось зло?

Ахтем: Нет. Не может.

М. А.: Значит, Евнуха надо было либо со сцены убирать…

Ахтем: …но тогда – за сценой – зло всё равно осталось бы?

М. А.: Да. А заодно мы бы отрезали Евнуха от финала – от его собственного преображения. Либо сон Евнуха тоже должен был стать грезой-пробуждением: в настоящем мире, в настоящем Крыму…

Ахтем: …как у Марии, у Заремы и у Гирея.

М. А.: С кем же столкнулся Гирей в свадебном танце по внутренней линии? С Евнухом – нет. С Марией?..

Ахтем: Нет.

М. А.: С Заремой?..

Ахтем: Нет.

М. А.: С собой? Нет. (Пауза – драматическая.) Ну, и как? Вам понятно: куда я клоню? (Пауза – уже трагическая.) Кульминация – это не свадебный танец, кульминация – это последний поход Гирея! А его – увы! – у нас на сегодня по-настоящему еще нет.

Ахтем: (Медленно видит.) Да. Такого похода пока нет…

М. А.: Вот Вы и поняли. (Ахтем импровизирует беззвучно, всем телом, бешеный бой.) Если бы этот этюд, этот пластический поход Мустафа играл, как битву с самим собой!.. Когда человек пошел зарезать, зарубить свою лучшую часть!.. Вот тогда бы и зритель всё понял. (Вздыхает.) Чего нет, того пока нет. Мустафа отыгрывает простое отчаяние.

Ахтем: М-да… Пока да.

М. А.: «Мрачный, кровожадный» – это же попытка себя затоптать? Как с Марией на первой встрече – пошел привычным путем. Только теперь ещё хуже: злом отвечает на зло. Это то, чего Пушкин не спускает своим героям ни при каких «ужасных» обстоятельствах! Ни Евгению в «Медном всаднике». Ни Вальсингаму в «Пире во время чумы»… (В роли.) Ага! На мне две смерти?!. На мне две гири-две марамы?!. Так я же двести две гири на себя повешу!.. (Выйдя из роли.) Это и есть логика отчаяния. Своего рода Гимн Чуме, как у Вальсингама. У того кругом эпидемия, люди умирают, а он с компанией молодых пирует прямо на улице. Приходит Священник, говорит: «– Безумцы!..» (Слышите? – те же слова, что и в «Бахчисарайском фонтане»: «безумная нега», «безумец,.. перестань…») «– Безумцы, говорит, что же вы делаете? Подумайте о близких. Они же плачут в небесах, на вас глядя!» (Слышите? – снова эхо, только обратное: у нас на небесах Марию ждут с родной улыбкою.) «– Вальсингам, вспомни мать! Ты же бился у ее могилы всего три недели назад? Вспомни жену! Она же тебя любила, каково ей сейчас тебя видеть?..» (Выйдя из роли.) Мать умерла? жена умерла? друзья один за другим умирают? – «Итак, хвала тебе, Чума!..» Чем хуже, тем лучше!

А что такое отчаяние? Детский срыв. Не хочу увидеть всю ситуацию по-взрослому, не хочу принимать решение по-взрослому, ответственно и мужественно, - наоборот: хочу сбросить с себя всякую ответственность. Погибаю, но ни за кого не отвечаю! Даже за себя. Пуще того: погибаю, чтобы не отвечать…

Ахтем: (Оживленно.) Это у Вас в книге написано? Про Гирея как двойника Вальсингама?

М. А.: Нет, это мне сейчас в голову пришло. Но и в книге я сказала главное, что хотела и что тогда сумела. Как нашему ТВ, крымскотатарской редакции – на премьере нашего спектакля.

Ахтем: Да, и меня тоже спрашивали: «– Скоро День памяти жертв депортации. Кака Ваш спектакль: с этой датой связан?»

М. А.: И меня спрашивали о том же. Да еще – про русскоязычное население Крыма. Согласна ли я, что демагоги-политики нарочно восстанавливают его против крымских татар? (Ахтем молча смотрит на М. А. – ждет ответа).

Я ответила: «- Чтобы эти люди правильно поняли, что означает для крымских татар День памяти, – надо сначала восстановить их собственную память. О ткрыть для них сам этот народ. Жить рядом еще не значит понимать? Пока ты не знаешь языка – в большом смысле языка – твоего соседа, ты не можешь понять: о чем он кричит? (Пауза.) Если бы все мы об этом думали, – люди бы лучше поняли: кто 18-го мая идет в колоннах? почему? и куда? И это была бы уже не чья-то политика, не чья-то демагогия. (Пауза.)

А еще – запишу на кассету, как мы с Вами говорим, навеки. Я мечтаю о том дне, когда 18-го мая по улицам пройдут не только крымские татары. И я имею в виду не одних армян, греков, немцев и других депортированных. Я имею в виду всех крымчан. (Пауза.) Вот это будет действительно великий день. Действительно День Победы – над злом. Вот за такие победы – народы получают волшебный край.

Ахтем: (После паузы.) Все – не пойдут.

М. А.: Конечно! Всегда найдутся те, кто или ничего не поймет, или не захочет понимать. (Мягко, но сильно.) Важно, чтобы остальные – память не делили. Вагоны не делили. (Пауза.) А люди пойдут! Если не будет ощущения: это нас не касается, это не наше. А такое ощущение воспитывали, – позвольте Вам прямо сказать, – с обеих сторон. С одной стороны: зачем нам ваш Пушкин, он оклеветал наш крымскотатарский народ. С другой стороны: а зачем нам знать что-то про ваш народ?.. На стыке и рождается вот эта реакция: «а это их сюжет» - «а это их проблема». (Пауза.) Может быть, самое страшное: 18-е мая пытаются запереть в своем национальном вагоне и те, и те. И «свои» политики, и «несвои». Потому что, если люди объединятся по-пушкински: вокруг «муз» и «мира», в «волшебном краю», – тут уж никакой политике никаких дивидендов для себя не извлечь. (Долгая пауза.)

Всё, Ахтем, дорогой, – Вам еще обоснование спектакля писать!

Ахтем: (Прочувствованно.) Спасибо.

Дата добавления: 2015-06-26