Испытание меча

Тиун Евдоким попал меж двух огней. Боярыня его посохом попотчевала, когда он на бесчинство Фомы пришел жаловаться. Не столько обидно было, что боярского посоха отведал – без этого под боярской рукой не проживешь, сколько солоно показалось, что боярыня дурнем обругала, а он–то думал, что нет его хитроумнее на всей усадьбе. Пришлось по приказу боярыни вести к Фоме подлинных москвичей. Но тут Фома отрезал:

– Никого мне не надо, один с Никишкой управлюсь!

Евдоким принялся уговаривать. Куда там! Фома и его обещал… башкой в сугроб воткнуть.

Теперь боярыня с мечом торопит, а Фома тянет. Никишка ему помощник слабый: только и знает, что кашляет, рыжеватыми патлами трясет, да руками пот отирает.

Сейчас Евдоким опять шел к Фоме. Не идти нельзя, боярыня послала, но почему–то все на сугробы глядится, и мысли в голову лезут нелепые: «На снегу наст. Если мордой да об такую корку, так и в кровь можно ободрать…»

Но постепенно страх сменялся злостью: «Что за оторопь на меня тогда нашла? Перед холопом попятился. Нет, так нельзя!» – Около кузни тиун отдышался, чтоб можно было войти приосанясь. Так и вошел, по–хозяйски. Остановился на пороге, спесиво выпятив вперед жирное чрево, перетянутое нарядным кушаком.

Фома на пару с Никишкой качал меха и навстречу тиуну не спешил. Евдоким забыл наставления боярыни говорить с Фомой человечно, заложил руки за кушак, надулся, заорал:

– Эй ты, сатана, подь сюды!

Фома подошел.

– Боярыня Василиса велела тебе сказать – завтра срок, – продолжал кричать тиун. – А меча, гляжу, ты не сработал. Ой, чую, потружусь я завтра над твоей спиной! Прогнал помощников, а сам–друг с Никишкой много ли ты сделаешь?

Фома чуть усмехнулся. Где бы, казалось, увидеть усмешку, но тиун увидел, взбесился:

– Ты скалиться? Я тебя, бахвала, сразу раскусил. Погоди вот ужо… Ой! – Евдоким отшатнулся. Да и как не отшатнуться, если перед глазами клинок сверкнул и за бороду рвануло. Когда меч в руках у Фомы очутился, Евдоким не заметил. Опомнясь, тиун завопил дурным голосом:

– Ты что, мечом махаться!? – Но тут же смолк: Фома нежданно склонился перед ним в низком поклоне. Чего–чего, а этого тиун не ждал. Понравилось. Но оказалось, что Фома и не думал кланяться, он шарил рукой по полу. Нашел, выпрямился, фыркнул, не прячась.

– Нешто мечом махаются? Мечом рубят. Возьми, снеси боярыне. – И сунул в руки тиуна клок волос.

– Что это?

– Никишка, видел дурней? Я ему полбороды отрубил, а он и не почуял.

Евдоким схватился за бороду: «Обкромсан наискосок!» – Невольно попятился из кузни. Фомка свистнул разбойным посвистом.

– Ты, тиун, бороды не жалей: жидкая у тя бороденка. К такому брюху и такая бороденка – срам! – И залился веселым хохотом.

Потом посмотрел на Никишку, опросил сурово:

– Неужто ты оробел?

– Оробеешь. Что–то теперь с нами будет?

– Теперь гостей жди. Непременно боярыня к нам в гости пожалует.

– О, господи! – закрестился Никишка…

Боярыню долго ждать не пришлось. Вылезая из возка, старуха покосилась на народ, вошла в кузню. У дверей встал тиун Евдоким, прикрывая рукой бороду: «Надо бы прикрикнуть на холопов. Сбежались, работу побросали, однако разумнее помолчать. Не ровен час, осмеют».

Боярыня тем временем, войдя в кузню, говорила Фоме:

– Ну, мастер Фома, исполать тебе! Покажи меч.

Фома положил ей на протянутые руки клинок. Старуха так и впилась глазами в булатный узор на полированной поверхности меча. Не выпуская клинка из рук, крикнула:

– Евдоким!

Тиун опасливо просунул голову в дверь. Фома подмигнул Никишке. Подмастерье и сам видел: «Струсил, струсил Евдоким! Вон как трясутся заплывшие жиром щеки…»

– Позови Горазда, – приказала боярыня, – он у кузни с мастерами стоит, я видела.

– Это истинно, матушка боярыня, стоят бездельники, стоят, а горны стынут. Может, пугнуть их?

Но боярыне было сейчас не до этого.

– Позови Горазда, – повторила она.

Златокузнец явился немедля. Едва он вошел, боярыня протянула ему клинок.

– Рукоять велю выточить из рыбьего зуба, а ты ее жемчугом и самоцветами укрась, да и накладки на ножны приготовь, какие побогаче. Понял?

– Как не понять, – ответил Горазд, рассматривая клинок, а старуха опять повернулась к Фоме:

– Ну, мастер, чем наградить тебя?

Фома поклонился, сказал смиренно:

– Не вели, боярыня Василиса, тиуну своему ко мне в кузню ходить. Он, вишь, не может человека не облаять, а я к тому не привык, я ему, псу, в другой раз не бороду, а башку отсеку.

– Будь по–твоему, мастер, – сказала боярыня, выходя из кузни.

Едва за ней закрылась дверь, как к Фоме кинулся Горазд.

– Фомушка, Фомушка! Как же так? Аль в самом деле продался ты?

– Ты што околесицу плетешь! – нахмурился Фома.

Горазд ответил запальчиво:

– Доспех топил, а ныне мечи булатные для литовских князей куешь. Эх, ты! А мы с Машенькой души в тебе не чаяли. Она как услышала про твои дела, аж заплакала.

– Эх, Горазд! – покачал головой Фома. Затаенная обида прозвучала в этих словах и заставила Горазда насторожиться, но Фома замолк, понурился, отвернулся. Горазд опять узнал в нем того Фому, которого они с Машенькой дедом звали. Следя за ним глазами, Горазд стоял не шелохнувшись, ждал, не скажет ли еще чего Фома. Нет! Молчит. И лишь когда Горазд повернулся к двери, Фома промолвил негромко:

– Ты Машеньке скажи: пусть не кручинится.

Дата добавления: 2015-06-26