На пути к Твери

– Горазд! Златокузнец!

Этот крик заставил Горазда поднять голову. На обочине дороги возок, из него высунулась Паучиха, перстом указывает на него. В первый момент Горазд даже назад подался, рванул путы, которыми был связан с соседями, опомнился: «Не уйти от боярского перста. Связан!»

А боярыня вцепилась в край возка, вопит:

– Мой холоп! Беглый!

К боярскому возку подошел десятник стражников.

– Боярыня Василиса, не гневись. Не властен я отдать тебе княжую добычу, я тож человек подневольный, мне велено гнать полоняников в Тверь, я и гоню.

– Мой! Мой! – исступленно вопила боярыня.

Десятник только головой покачал: «Старуха в холопа впилась. Вестимо, дело боярское. Вишь, напасть какая! Из Торжка гоню людишек, от побега остерегся и померло в пути всего лишь три аль четыре десятка, а тут, под самой Тверью, накося…»

– Ты, боярыня, поезжай во град, – кивнул на белевшие вдалеке стены Твери, – там люди поболе меня, там и разберут, твой это холоп али нет.

– Как это так: твой али нет? Ты это што же, на слово мне не веришь?

– Сказать всякое можно, – уклончиво отвечал десятник.

– Вестимо, наш холоп! – выдвинулся из–за возка тиун Евдоким. – Ты бы, человече, не спорил, как бы тебе за сей спор плетей не отведать.

Десятник рассердился:

– Плетей мне, княжому слуге? Коли так, самого холопа спросим. Признается он, что от тебя сбежал, быть по–твоему, боярыня, а нет, не прогневайся.

– Сдурел? Очумел? Да какой же беглый в том признается?

Спор их кончил Горазд.

– Беглый не сознается, а я хоть и беглый, да не от тебя, боярыня, убег. Свели меня от тебя москвичи, от них я и сбежал и к тебе вернуться всегда рад.

Не ждала таких слов Паучиха, оторопело глядела на Горазда, он стоял перед ней полуживой, черный от пыли, задубевшая повязка, бурая от крови, съехала ему на самые брови. Разглядев эту повязку, боярыня по–своему объяснила его слова: «Ранен! Помутилось, видно, в голове у мастера». – Все же недоверчиво взглянула в глаза Горазду, но разглядеть в них ничего не поспела, Горазд низко опустил голову и не сказал, а простонал:

– Назвала ты меня, боярыня, златокузнецом, буду ли им впредь, как знать? Рученьки мои от пут онемели, не володую я ими…

Паучиха сразу закричала:

– Евдоким, режь у него путы!

Тиун слегка оттолкнул тверского десятника и несколькими взмахами ножа освободил Горазда, слегка подтолкнув его в спину, шепнул:

– Кланяйся боярыне.

Тяжко достался Горазду путь от Торжка до Твери, от легкого толчка повалился он на колени, а, повалясь, протянул к Паучихе свои запухшие, посиневшие руки.

– Боярыня, век тебе здравствовать за твою милость! Пошли меня домой на речку Ламу, пошли скорей, пешой уйду.

Хотел подняться с колен, упал, сказал уже без лукавства, без задней мысли:

– Нет, пешим мне не дойти…

– Коня дам! Ваську–десятника с тобой пошлю!

– Я и без Васьки доберусь.

– Как можно болящего одного отпустить.

– Дозволь, боярыня, поперечить тебе. Пошто Гораздку сейчас на Ламу посылать да и Ваську с ним гонять? Пусть покамест в Твери у тебя на подворье поживет, поправится: и коня под ним морить не придется – вместе с другими холопами и его погоним.

– Нет, Евдоким, нет! Сей же час отправь Горазда. – Покосившись на тверского десятника, Паучиха докончила шепотом: – От греха подале, а то вернется князь Михайло, узнает про златокузнеца да и отберет. Мое дело вдовье – всяк норовит обидеть.

Дата добавления: 2015-06-26