КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
По закону лихих времен
Звякнув цепью, Иван Вельяминов шевельнулся в телеге, взглянул вокруг и еще ниже опустил голову. Горько и тошно видеть на Красном крыльце кремлевских палат врага и супостата – князя Дмитрия да дядюшку Тимофея, который, не глядя на обиду рода Вельяминовых, Москве верен остался. Окольничий! Чин свой он заслужил! Вон и здесь, на крыльце, около князя стоит. Но тошнее всего смотреть на дородного, с такой же черной, как у князя, бородой, боярина Михайлу Бренка. Мишка еще щенком был, когда князь его впервые боярином назвал, чтоб Вельяминовых обидеть. Обиды той Иван не забыл до сих пор. – Слезай, што ли, приехали… на свою погибель, – сказал Некомат, с кряхтеньем вылезая из телеги. Сверху донесся голос Дмитрия: – В подклеть их! Владимир Андреевич повторил воинам стражи: – В подклеть, в подклеть душегубов. Не мешкайте, ведите их. Едва за узниками захлопнулась дверь, как Иван, ощупью найдя Некомата, толкнул его и зашептал: – Молчи! Пытать будут, молчи! – А про корешки скажем: «Мамай принудил», – прошелестел чуть слышный ответ. – Само собой принудил! Некомат почему–то догадался, что Ванька торопливо кивает головой. Так оно и было. Когда распахнулась дверь и в темноту упал свет факелов, Некомат разглядел последний кивок Ивана, но тут же забыл о нем, уставившись на княжьих слуг, угрюмые лица которых не сулили доброго. Иван через голову Некомата, через головы слуг смотрел на князя и бояр, но ничего, кроме трех ненавистных ему лиц, не видел. «Вон они: князь Дмитрий, Тимофей, Бренко…» – Остальные лица сливались. Даже князь Владимир, тоже враг лютый, захвативший их в Серпухове, привезший в Москву, даже он, исчез куда–то в темноте подклети. Забыл о нем Иван. А надо было помнить. Из темноты послышался голос Владимира:
– Тащите сани, ребята, сюда тащите. В свете факелов показался Владимир, следом за ним из какого–то дальнего закоулка подклети слуги волокли розвальни. Иван до хруста стиснул зубы, а они все равно стучат. Застучат! Балагуря о том, что вот, дескать, и летом саночки пригодились, слуги сорвали с Некомата рубаху, бросили старика в сани. Ременные петли перехватили ему кисти рук, ноги у щиколоток. Сразу вздулись жилы. Некомат дергался, пытался встать. Куда там! Его быстро привязали к саням, повис он распластанный, как лягушка, с растянутыми руками и ногами. Увидев подходившего с кнутом палача, завопил: – Ой! Не надо! Не надо! Винюсь! Принудил меня поганый Мамай! Принудил! Свистнул кнут. Некомат завыл без слов. Все смотрели, как дергается под ударами кнута его спина, и только Иван Вельяминов, забыв о Некомате, видел, холодея от страха, как с каждым свистом кнута все больше звереет лицо палача. «Что ж будет, когда до меня очередь дойдет?» После удара палач приговаривал: – Кайся! Рассказывай, собака! Некомат голосил одно и то же: – Мамай, Мамай принудил! Палач ударил без пощады. Брызнула кровь. Некомат взвизгнул, закричал: – Ванька Вельяминов в Серпухове душегубство затеял! Не я! Не я! В Москве я князю повиниться хотел. Иван отпрянул прочь, ударился затылком в осклизлую стену и, словно толкнула его стена, бросился к саням. – Врешь, змий ползучий! Врешь! Не ты ли мне присоветовал в Тверь бежать? – Я… – Некомат оглянулся через плечо, всхлипнул, забормотал трясущимися губами: – Княже, Митрий Иванович, ты сам посуди: Ванькин батька боярин Василий взял у меня большие деньги под кабальную запись. Будь Ванька тысяцким, он бы казны сыскал и долг с лихвой заплатил, но ты, княже, решил, что Ваньке тысяцким не бывать, а мне каково? Плакали мои денежки! Князь Михайло Тверской обещал дать Ваньке чин тысяцкого, как же Ваньку было в Тверь не спровадить? Не пропадать же деньгам! – Некомат и всхлипывать забыл, речь шла о корысти.
Иван опустился на край саней, молчал, закрыв лицо руками, а старик сыпал и сыпал скороговоркой, в который раз повторяя: – Виноват перед тобой, княже, но, сам посуди, не пропадать же казне, а наше дело купецкое… – Конечно, купец, конечно, казне пропадать нельзя! Иван не понял зловещего смысла в словах Дмитрия Ивановича, сорвался с места, загремев цепями, упал перед князем на колени: – Дмитрий Иванович, волен ты надо мной, но выслушай, выслушай! Не всю правду сказал тебе Некомат. Врет он, сучий сын, в главном. Не с меня он на воровство пошел. Не ты ли, купец, князя Михайлу предупредил, что Дмитрий Иванович его изловить задумал, когда он с царским ярлыком на великое княжение шел? Не ты? И кольца с перстов князя Михайлы не ты за это выманил? Иль тож я повинен, что ты к Ольгерду ездил, Мамаево слово ему сказать, в поход на Москву его звал, да чтоб Ольгерду способнее было на Русь идти, чтоб рыцари на него с тыла не наседали, ты в Каффу ушел и оттуда Мамаево слово папе Римскому послал. Али я виновен, что в той же Каффе ты, Некомат, художника Феофана Грека ограбил, он тебе все достояние свое отдал, лишь бы ты о кознях Мамаевых Дмитрия Ивановича предупредил. Не с меня ты на воровство пошел! Не с меня! – Иван полз на коленях за отступавшим от него князем, молил: – Верь мне, княже! – Веры ты не заслужил, Иван, – сурово откликнулся Дмитрий Иванович, – но слова твои можно проверить: Феофан в Москве. Брат, – обратился Дмитрий к Владимиру Андреевичу, – Феофан сейчас твой терем расписывает, так тебе за ним и идти. Владимир в ответ негромко: – Ой, Митя, лучше бы Феофана сюда не звать. Человеколюбец он, а здесь допрос, пытка. Дмитрий не задумался, не колебнулся, ответил с ясной твердостью: – Потому и зову Феофана, что человеколюбец он и понять должен, что кровь погибших в Ольгердово нашествие, что муки плененных Ольгердом на совести у Некомата. Иди, Володя, не сомневайся, а мы тут пока обрядим Некомата, негоже ему перед Феофаном без рубахи стоять… Феофан сразу узнал Некомата, а услыхав о предательстве, тяжело задышал.
– Купец, купец, ведь ты в Каффе своими глазами видел долю русских людей! Или сердце у тебя лохматое? Или вовсе нет его? Как же ты, москвич, братьев своих не пожалел? Разве мог понять Некомат слова Феофана? Выплюнув матерное ругательство, ответил бесстыже: – С чего ты, Феофан, взял, что я москвич? И родился я в Каффе, и отец у меня византиец, только мать русская. Что мне до Москвы! – Складно получается у тебя, купец. Русь предать тебе легко: отец у тебя грек. А, подвернись случай, ты и Византию так же предашь, ибо мать у тебя не гречанка. Выходит, мошна с казной – тебе и мать и отец, и Русь и Византия! Как камни из пращи, летели слова Феофана. Вдруг он схватился рукой за горло, сказал побелевшими губами: – Отпусти меня, княже, тяжко мне… – Иди, мастер, спасибо. Едва за Феофаном закрылась дверь, как Вельяминов вцепился в полу кафтана Дмитрия, начал умолять: – Дмитрий Иванович, не вели меня кнутом бить, я все сказал и Некомата выдал. Из–за князя выдвинулся побледневший, осунувшийся Тимофей Вельяминов, пнул сапогом Ивана, крикнул: – Ты, племянничек, купец почище Некомата. И за его, и за свой грех Некоматовой спиной расплатиться норовишь. Иван, шатаясь, поднялся с колен, загремев железом, поднял над головой кулаки: – Бейте! Но ты, дядюшка Тимофей, попомни: не век мне сидеть в заточении! Еще придет Мамай на Русь! Тогда, гляди, о своих словах не пожалей! Тимофей хотел ответить, но Дмитрий сказал первым: – Ты, Иван, не жди нашествия Мамая. Кнутом бить тебя не буду, но завтра на Кучковом поле и тебе и Некомату головы отрубят. В подклети все замерли. Князь повернулся, пошел из подклети мимо Тимофея Вельяминова, стоявшего с низко опущенной головой, мимо беззвучно расступившихся бояр. Он еще не успел открыть дверь, как тишину разорвал двухголосый вопль: – Княже, пощади, помилуй! Некомат и Иван Вельяминов, путаясь в цепях, ползли на коленях следом. Князь не оглянулся, распахнул дверь. – Помилуй, кня… Дверь захлопнулась. Сразу же навстречу Дмитрию шагнул Софоний. – Осудил лиходеев, Дмитрий Иванович?
– Осудил! Видел Софоний, как тяжело дышит князь, понимал, что трудно ему, однако спросил: – На что осудил, Дмитрий Иванович? – На смерть! – Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович, опомнись! Нет такого обычая на Руси! По Ярославовой Правде Русь живет, и смертью на Руси не казнят! Я летописец, знаю! – Загляни в летописи, Софоний, так–таки и не проливали у нас кровь? Я первый? – Как не проливать! Бывало! Только это разбой, душегубство. Что в народе скажут: «Изменники на князя покусились, он с ними и расправился». Князь пристально поглядел на Софония, и тот невольно попятился. Но ошибся Софоний, ошибся! Не гнев, а горечь была в глазах Дмитрия. – О том и я думаю, – сказал он скорбно, – но нельзя ныне жить по законам Ярослава Мудрого! Иные, страшные, лихие времена навалились на Русь, и щадить изменников я не могу. Поверь, не потому, что меня они отравить хотели, решил я их казнить. Русь они предали! В смертной борьбе предали родину. Ты понять должен! Не ты ли, головы своей не жалея, деда Микулу из лап Сарыхожи вырвал? Я москвич, ты рязанец, но те двое враги обоим. Враги! Софоний стоял потупясь. – Враги! Понял я, княже. Прости.
На следующий день упали головы предателей. Софоний шел с Кучкова поля в гуще народа, жадно вслушивался. Повсюду говорили одно: – И тот и другой – Иуды. Жалеть их нечего. – Лиходеям и смерть лихая. – А жутко было, как Ивану голову срубили, а Некомат вопить и пятиться начал. – А нам каково? У меня Ольгерд жену увел. – У меня сына убил. – А я так думаю, что сие не казнь была, а Русь битву с Ордой начала. Правильно говорю? Софоний откликнулся: – Правильно! А сам думал: «Вот я, грамотей, летописец, князя укорял, а простые люди, кто, от себя отрывая последнее, Орде дани платят, кому в битве стоять, проще меня все поняли. Народ, народ, в простоте своей ты и мудрых мудрее».
Дата добавления: 2015-06-26; Просмотров: 289; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |