По движущимся мишеням

От легких дневных успокоителей, которые наспех глотают перед ответственными выступлениями или после скандалов, до мощных тяжелых снарядов, неожиданно просветляющих психику самых, казалось, безнадежных больных...

Нет, не зря говорят о психофармакологической рево­люции. Химией атаковали мозг испокон веков, но тако­го изобилия, такого могущества, такого увлечения еще никогда не было.

Облик психиатрических больниц изменился. По-на­стоящему невменяемо буйных теперь немного. Эпизоды возбуждения кратки, ибо химическая картечь способна в считанные минуты обуздать расходившийся Ад. Конеч­но, это еще не победа над болезнью, а только нокаут симптома. Еще бывают случаи опасного возбуждения вопреки всем препаратам, профессия психиатра пока со­пряжена с риском, но эта опасность уже не тех мас­штабов, что раньше.

Но не это главное, разумеется.

Те, кого в прежние времена приходилось держать под замком в больницах, могут жить дома. Кто прежде был обречен на психическую инвалидность, ныне рабо­тают и не только не отстают социально, но и продвига­ются.

Сколько таких?

Сказать «много» — значит сказать неправду.

Сказать «мало — значит тоже сказать неправду,

Конечно, еще остается темное поле практической безнадежности, от неостановимых катастроф психическо­го распада до мелких, злостно упорных психических бо­лячек, однако сейчас можно уже энергично возразить тем, кто по традиции считает, что психиатрия «много объясняет, но мало помогает». Так говорят люди, не­знакомые с современным положением дела. По числу неизлечимых хроников психиатрия сейчас вовсе не пре­восходит терапию или дерматологию, да и хирурги мо­гут похвастаться немногим больше. Особенность пси­хиатрии, создающая иллюзию плохой помощи, в том, что объект-то ее лечения — психика (или, по-старому, душа) — очень тонок, требования к ней несравнен­ные. Поломки микроскопические, неуловимые, а по­следствия...

Как это ни парадоксально, психиатрия сейчас неред­ко удивительным образом помогает, не умея еще объяснить почему. Не знаю, что за болезнь, но лечить умею...

Но что значит — умею лечить?

Никакой реально мыслящий врач не питает иллюзий, будто он способен дать пациенту пилюли счастья. Хоро­шо уже, если между реальностью мира и химической реальностью мозга отыскивается приемлемый компро­мисс. Хорошо, если успокоители принимаются не после скандалов, а перед. Компромисс — всегда временный, всегда относительный.

Артист Н. лечился от бессонницы. Нашли после не­скольких проб помогающий препарат и дозу. Все нала­дилось, выписали. Через некоторое время вернулся силь­но расстроенный.

— Не могу играть. Не работают чувства.

— Вы чувствуете изменение настроения?

— Нет, все как и раньше. Но когда дело доходит до перевоплощения, не могу. Не включается что-то...

В США недавно был выпущен очередной психохими­ческий препарат. Он многим помогал, но потом появи­лись сообщения об опасных, не предусмотренных в ин­струкции осложнениях. Выяснилось, что осложнения на­ступали только у тех, кто включал в свой рацион сыр. Оказалось, что одна из аминокислот сыра, взаимодей­ствуя с препаратом, образует в организме ядовитый продукт. Кто мог это предвидеть?

Приходилось наблюдать, как отмена помогавшего средства неожиданно резко улучшала психическое со­стояние.

Проходит какое-то время, и помогавшее лекарство оказывается недейственным, помогает же то, от чего раньше пришлось отказаться. Новая химическая ситуа­ция в мозгу... Если бы молено было предугадать ее с той же точностью, с какой автоматическая следящая уста­новка предсказывает ближайшие точки траектории са­молета. Пока же мы, устраивая сражения молекул в мозгу, еще редко знаем, стреляем ли из пушек по воро­бьям или пытаемся убить дробинкой слона.

Почти несомненным становится: каждая нейронная система, имеющая свое «лицо» в организме, имеет и свою химическую индивидуальность, свое особое топливо, в основе родственное другим, но чем-то тонко отличаю­щееся. Если адреналин — несомненный агент тревоги, страха и тоски («адреналиновая тоска»), то норадрена-лин, отличающийся расположением лишь одного атома, оказывается уже агентом гнева и ярости, а оба они вме­сте очень нужны для глобального действия систем бодр­ствования: не случайно многие стимуляторы химически похожи на адреналин.

Чуть ли не каждый месяц — новые препараты, пло­ды усилий химиков и фармацевтов, физиологов и клини­цистов, а за ними стоят мучения и гибель сотен безы­мянных четвероногих испытателей.

Олдзовская модель, обнажившая Рай и Ад, вошла в обиход нейрофармакологов. Через микроскопические пи­петки, вставленные в мозг, крысы охотно производят химическое самораздражение Рая веществами, которы­ми лечат депрессивных больных, и... как ни странно, опять же адреналином. Да, еще разбираться и разби­раться. Трудность в том, что между животными и людь­ми нет полного психохимического соответствия, лишь весьма приблизительное. С алкоголем как будто вес ясно: пьяные крысы становятся малочувствительными к адской стимуляции, зато, едва держась на четырех лапах, вовсю самораздражаются. Но вот морфин, весьма серьезный наркотик. В опытах на крысах, которые про­водил Макаренко, морфин устранял и самораздражение, и адскую реакцию. Где аналогия человеческой эйфории этого явного преобладания Рая? Правда, и у некоторых людей морфин вызывает только апатию и сонливость. Аминазин, родоначальник «больших» успокоителей, действует на крыс так же, как и морфин: уменьшает и охоту к самораздраже­нию. Тоже как будто пол­ная аналогия тому без­различию, которое вызы­вает аминазин в клинике. Но ведь субъективное са­мочувствие человека под действием морфина и аминазина различно...

Пестрота пока и в са­мой клинике. Тот же аминазин на многих больных дей­ствует так, как и требуется: уничтожает страх, тревогу и напряженность, эти злостные производители бреда и галлюцинаций, дает приличное самочувствие, превос­ходный сон. Но у некоторых больных уже в первые дни, а у других через месяц-другой появляется «нейролепти­ческая депрессия» — то с тревожным возбуждением, то с тягостной вялостью. Эффекты могут комбинироваться и сменять друг друга. Уже в типичном действии одно­кратной дозы алкоголя отчетливо видна фазность: пер­воначальное легкое оглушение, потом возбуждение, дальше «развозит», сон. Протрезвление, похмелье, от­машка маятника с раздражительностью и беспокой­ством. Может быть и иная последовательность, многое зависит и от того, в какую ситуацию попадешь в этом виде.

Препаратов, дающих «чистый» предсказуемый эф­фект, практически нет; каждый из них имеет некий ве­роятностный спектр действия, и можно говорить лишь о статистическом преобладании каких-то его частей. Очевидно, у разных людей один и тот же препарат хи­мически «притягивается» разными нейронными систе­мами. Значит, существует и какой-то спектр психохими­ческих индивидуальностей. Это очень вероятно, если вспомнить, что такие наследственно-популяционные спектры имеются почти по всем системам организма, например по биохимическим группам крови. Быть мо­жет, здесь вскоре найдут какие-то реальные аналогии. И тогда, прежде чем назначать лекарства, будут про­изводить тесты на индивидуальную совместимость пре­парата с той нейронной системой, на которую нацелено действие.

Дата добавления: 2015-06-26