Имперский уют

Не доходя до Стикса, там, где вслед за похоронными дрогами повернул с

Северной окружной дороги к кладбищу Леопольд Блум, стоит большой паб с

необычно размашистой длинной вывеской: "Сэр Артур Конан Дойл".

Мало ли кто попадается на пути Блума и других героев. Одних писателей

длинный перечень, и автора Шерлока Холмса в нем нет. Но есть в рассказе

"После гонок" Дойл, учившийся "в Англии, в большом католическом колледже",

который джойсоведы давно определили как Стоунихерст в Ланкашире. Именно в

этом иезуитском заведении провел девять лет ирландец по происхождению Артур

Конан Дойл, собиравшийся даже сделать духовную карьеру, как собирались

Стивен Дедал и сам Джеймс Джойс. Совпадение случайно, хотя Джойс, конечно,

читал Дойла - да и не мог не читать.

С викторианскими писателями произошло то, что обычно случается с

классиками. Даже величайший из них, Диккенс, по словам Оруэлла - "один из

тех, кого люди всегда "собираются прочитать" и о ком, как о Библии, имеют

некоторое представление". Тем более к началу XX века отступили в хрестоматию

властители дум века девятнадцатого - Мередит, Джордж Элиот, Троллоп,

Гиссинг. Читались и читаются младшие, поздние викторианцы: сатира Уайльда и

Шоу, юмор Джерома, экзотика Киплинга, приключения Стивенсона и Хаггарда,

фантастика Уэллса. И более всех - Артур Конан Дойл, создавший героя,

"который прочно вошел в жизнь и язык народа, став кем-то вроде Джона Булля

или Санта Клауса" (Честертон).

Баснословная популярность Дойла и Холмса началась с первого появления

"Этюда в багровых тонах" в 1887 году и длится по сей день. В одной Америке -

пятьдесят холмсианских обществ (членами Нью-Йоркского были Рузвельт и

Трумэн), а как-то мне прислали бандероль из Екатеринбургского общества,

издающего отличный альманах.

Последнее мое место жительства в Лондоне размещалось на

Пикадилли-серкус, у Criterion Ваг'а: здесь Уотсон познакомился с тем, кто

познакомил его с Холмсом, - и это тоже святыня. По шерлок-холмсовскому

Лондону есть путеводители и экскурсии, как по Петербургу Достоевского, тоже

детективного мастера не из худших. Экскурсия движется от Скотленд-Ярда к

вокзалу Черинг-кросс, откуда герои так часто уезжали на дела; к театру

"Лицеум", возле третьей колонны которого назначена встреча в "Знаке

четырех"; к ресторану "Симпсон", где несколько раз пообедал Холмс и однажды

довольно невкусно я, и дальше, дальше.

Такой организованной любви еще не было в мой первый приезд в Лондон в

1981-м. Весь в цветах паб "Шерлок Холмс" у Трафальгарской площади, стоял,

конечно, но на Бейкер-стрит находился банк, где в ответ на расспросы

предложили купить сувенирный кирпич в обертке. Что-то они должны были

предлагать: ведь и тогда, как сейчас, по адресу Бейкер-стрит, 221b, на имя

Холмса, приходило по полсотни писем в неделю.

Банк стоит, но в здании рядом, нарушив законы нумерации улиц, благо они

в Англии произвольны - в 1990-м открыли квартиру Шерлока Холмса. А в

соседнем доме - ресторан миссис Хадсон, его домохозяйки, с недурным

викторианским меню: суп-пюре из кресс-салата и свинина с абрикосами в сидре

- не чета дорогому "Симпсону". Уже станция метро "Бейкер-стрит" выложена

плитками с профилем великого детектива, чтобы заранее забиться в

предвкушении. В квартире все "как было", а в книге посетителей полно записей

по-русски. Лондон, как и Европа в целом, постепенно становится ближе к

России. В Вестминстерском аббатстве лежат буклеты: "Теперь смотрите вверх и

к западу на великолепную сводчатую крышу... Каждый час проводится небольшое

моление за мир и его нужды". Наше творческое присутствие ширится. В

библиотеке Джойсовского центра в Дублине из "Иностранной литературы" выдрана

середина "Портрета художника в юности".

"Бейкер-стрит была раскалена, как печь, и ослепительный блеск солнца на

желтом кирпиче дома напротив резал глаза". Это из "Картонной коробки"; все

так, только в действительности дом напротив - красного кирпича, излюбленной

викторианской кладки.

Дойл - не Джойс. Для него топографическая точность - роскошь.

Наименования мелькают, но для сути не важно, где что. "Мы гуляли часа три по

Флит-стрит и Стрэнду, наблюдая за калейдоскопом уличных сценок". За три часа

- два названия: ничего общего с джойсовской топографией души.

При этом сам Шерлок Холмс - суперлондонец, и знает город, как Блум свой

Дублин. Когда его везут в темноте с бешеной скоростью в кебе, он безошибочно

называет все улицы, площади и мосты вслепую.

Потому-то и резонно выбрать Холмса гидом по Лондону. И потому так

поражает встреча с сэром Артуром Конан Дойлом на пути Леопольда Блума. Стоит

только начать, как вырисовывается параллель между парами Стивен-Блум и

Холмс-Уотсон: интеллект и эмоция, артистизм и здравый смысл, полет и

приземленность. Но еще важнее: с такого, across the water, угла видишь

сходство этого парного кружения по двум крупнейшим городам Британской

империи.

Увлекательность джойсовских блужданий по Дублину-детективная. Этот

перенасыщенный культурными аллюзиями, сверхинтеллектуальный текст

захватывает простым соучастием: где и как разойдутся и встретятся Стивен с

Блумом, застукает ли Леопольд жену, на чем проколется изменница Молли?

Ни эрудиция, ни тем более оригинальность, ни даже психологизм не

сделали бы Джойса культовым писателем, если б под ними не таилась конкретная

динамика сюжета.

И не стал бы всемирным кумиром Шерлок Холмс, будь он только

разгадывателем криминальных тайн. Из Конан Дойла мы изъяли самое лакомое -

сюжет - еще в детстве, но по детскому неразумению оставили самое

питательное: ради сюжета книги не перечитывают, особенно детективы. В

конан-дойловских историях - солидное обаяние эпохи, когда девушки были

невинны, бандиты небриты, шторы задернуты. Это уже в наши дни пошли книги,

разоблачающие лицемерие викторианства. Их интересно читать ради забавных

сведений и деталей, но не стоит слишком обращать внимание на сверхзадачу:

добродетель и порок распределяются по всем временам примерно поровну, это

этикет и свобода слова меняются.

Викторианский очаг существовал на самом деле - не метафорой, а жаркой

реальностью в сырой стране, где на обогрев большого дома уходило до тонны

угля в день.

Холмс и Уотсон утверждают и защищают главное в британской иерархии

ценностей - то, что так усердно разрушал Джойс. Дом.

Они последовательно и серьезно трудятся над этой задачей, и напрасно

Честертон упрекал Конан Дойла в отсутствии иронии: она нарушила бы внятность

образа.

"- Трудно вообразить себе ситуацию более странную и необъяснимую... -

Холмс потер руки, и глаза у него заблестели". Зачины всех историй одинаковы,

как в сказке. Так гуляешь по знакомому городу - знаешь, что тебя ждет, и с

нетерпением ждешь этого.

Будет преступление, его разгадка, а между - гон. У Конан Дойла, боксера

и крикетиста, постоянны отсылки к спортсменству, охоте (Холмс не раз

сравнивается с гончей), азарту - сути викторианского джентльмена. Сто лет

без войны ("Ни одна из великих стран никогда не была столь крайне штатской

по своим мыслям и практике, как викторианская Англия" - Дж.Тревельян)

побудили к сублимации, что принесло миру популярнейшие поныне виды мирного

противоборства: футбол, хоккей, теннис, бокс.

Страсть к охоте и спорту - занятиям загородным - во многом определила

любовь к природе: в живописи господствовал пейзаж, в поэзии - Теннисон. На

таком фоне выглядит еще большим эксцентриком, чем кажется нашей городской

цивилизации, Шерлок Холмс, убежденный урбанист: "Ни сельская местность, ни

море никак не привлекали его... Любви к природе не нашлось места среди

множества его достоинств".

Апология большого города - кредо самого Конан Дойла, написавшего тогда

же, когда и первую холмсовскую историю, статью "Географическое распределение

британского интеллекта", где он доказывал, что в Лондоне выдающиеся люди

рождаются в пропорции один на шестнадцать тысяч, а в провинции один на

тридцать четыре тысячи.

Город богаче и интереснее, а не страшнее - важнейший парадоксальный

пафос городских сочинений Конан Дойла о преступлениях.

Холмс городом пользуется, а не только работает в нем. Не зря после дела

он все хочет поспеть в оперу, раздражая нормального читателя пародийным

эстетством а 1а Оскар Уайльд, со своей монографией "Полифонические мотеты

Лассуса", что оттеняет простой малый, афганец (служил в Кандагаре, лежал в

Пешаварском госпитале) Уотсон. "Как мотив этой шопеновской вещицы?

Тра-ля-ля, лира-ля!.. - Откинувшись на спинку сиденья, этот сыщик-любитель

распевал как жаворонок, а я думал о том, как разносторонен человеческий ум".

Пассаж - характерный для Конан Дойла. В нем две основополагающие идеи:

неизбежность морализаторского комментария и утверждение принципа

любительства - Холмс не служит. Эпоха профессионализма еще не наступила, и

инспектор полиции - существо низшего сорта, даже вполне достойный, вроде

Грегсона или Лестрейда. Холмс - артист, искусство ради искусства. А еще

ближе - фрезеровщик из драмкружка, Юрий Власов, забывший у штанги томик

Вознесенского.

У этого физика и лирика в одном лице, мечущегося от скрипки к пробирке,

- гротескные отношения с наукой: Холмс печатается в химических журналах, но

не знает, что Земля вращается вокруг Солнца. Он верит не в науку как систему

знаний, а в конкретное практическое знание. В основе этого - веяния эпохи,

придававшей науке общественно-полезный уклон, так что открытия Пастера

порождали аналогию порочного человека с вредным микробом: паршивая овца

могла испортить стадо. Тут-то и нужен был вооруженный передовым мышлением

страж порядка.

Оттого и наукообразен Холмс, хотя к научно-техническим новинкам он

почти не прибегает - разве что все время шлет телеграммы. Телеграф и почта

работают великолепно: это для современного читателя едва ли не самое

поразительное в дойловских криминальных историях. И это тоже знак

британского имперского времени: можно управлять миром, не покидая дома.

Идея дома не исчезает и в передвижении. Английский поезд дублирует

английскую улицу, где у каждого свой подъезд. У всех купе отдельный вход -

не изнутри, а снаружи, так что по рельсам перемещается цепочка домиков.

Что до города, то по нему Холмс и Уотсон ездят в кебе - движущемся

монументе частной жизни, который Дизраэли назвал "гондолой Лондона".

К тому времени в английских городах было полно омнибусов. В галерее

Тейт можно рассмотреть картину Джорджа У. Джоя 1895 года: рядом сидят

джентльмен в цилиндре, элегантная дама с букетом, сестра милосердия и

нищенка с детьми - об уюте и уединении говорить нечего. Не то кеб.

Холмсовские истории - единый гимн этому дому на колесах.

Возница помещался сзади, на скамеечке, вознесенной на верхотуру, и

правил лошадьми через крышу. Прайвеси двух седоков оказывалось абсолютным:

ни подсмотреть, ни подслушать, не чета такси. Особенно если учесть безумный

шум в городах конца XIX века: прежде всего от пронзительного скрипа стальных

колесных ободов по булыжнику.

От такого города хотелось укрыться, и Конан Дойл проводит эту линию:

противопоставление улицы и дома. Внутри очаг, а снаружи: "Полосы слабого,

неверного сияния, в котором, как белые облака, клубился туман. В бесконечной

процессии лиц, проплывавших сквозь узкие коридоры света... мне почудилось

что-то жуткое, будто двигалась толпа привидений. Как весь род человеческий,

они возникали из мрака и снова погружались во мрак".

Почти библейский парафраз - Екклесиаст. Мифологема преступного

Лондона-ада: всегда тьма, туман, сырость - будто в Сицилии не убивают.

Хотя, похоже, и впрямь было неуютно. Холмсов цвет - серый, Холмсов свет

- газовый, и освещались только главные улицы. Газеты регулярно сообщали, как

в тумане прохожие падают в Темзу. С утра уже небо темнело от дыма. Дамы шли

в оперу в белых шалях, возвращались в грязных. Зонтики бывали только черные.

Ежедневно на улицах оставлялось сто тонн навоза.

Викторианство было - внутри. Туману противостоял камин - и в рассказах

Конан Дойла о преступлениях никогда нет погружения в ужас и тоску от

несовершенства мира и человека. В этом - основа его позитивистского

мышления, его позитивного стиля, суть его успеха. И еще: Холмс и Дойл далеки

от сухости правового сознания, они борются не за букву закона, а за дух

добра.

Холмсовский канон - это пятьдесят шесть рассказов и четыре повести. В

четырнадцати случаях из шестидесяти Холмс отпускает изоблеченного

Преступника. Берет правосудие в свои руки, по-русски ставя правду выше

права, стоя на страже нравственности общества и неприкосновенности очага.

"Как умиротворяюще подействовал на меня спокойный уют английского дома! Я

даже забыл на секунду это ужасное, загадочное дело".

"Человек без дома - потенциальный преступник", - сказал Кант. А

социология по образцу физиогномики ("лицо - зеркало души") видела в жилище

отражение сути человека. Дом восстанавливал достоинство у социально

ущемленных. Демократия давала право на прайвеси, рынок - материальные

возможности (отдельное жилье, досуг).

Естественным по человеческой слабости образом желание охранить свое

сочеталось со страстью проникновения в чужое. Видимо, тут и следует искать

причины того, что детектив стал популярнейшей фигурой массовой литературы,

которая возникла в последнюю четверть XIX века, когда появились книжные

народные серии и желтая журналистика.

Ограждение своего - способ выживания в меняющемся мире. "Англичане

живут в старой, густо населенной стране, - писал Пристли. - Человек, живущий

в такой стране, вынужден обособиться от других. Он молчит, потому что хочет

побыть наедине с собой". Такое желание обострилось с мировой экспансией: в

империи не заходило солнце, а в доме задергивали занавеси.

Во времена имперских триумфов, когда центробежный Киплинг звал

британцев в Мандалай, Конан Дойл работал - центростремительно.

Имперский уют - этим оксюмороном в целом можно описать Лондон. Такое

словосочетание не встретится, пожалуй, более нигде (сравним: Москва - уют,

Петербург - имперство, но не разом вместе).

Квартал за кварталом проходишь по викторианским оплотам в Южном

Кенсингтоне или Мейфэре, поражаясь парадоксальному союзу величия и

домовитости. Тут и была в конце века воздвигнута "стена частной жизни" -

фразу бросил кто-то из французов, но построили стену в Англии, укрыв за ней

все, что натащили в дом со всех концов империи.

За красным - от розового до багрового - кирпичом мощных зданий

торжествует стиль антикварной лавки. Викторианский интерьер - избыточность.

На рабочем столе Холмса я насчитал 43 предмета, от чернильницы и кисета до

подзорной трубы и слонов эбенового дерева. На каминной полке не

протолкнуться. Лишь одно помещение дает ощущение простора - сортир с

сервизным унитазом, но пуристы уже объявили его профанацией. Так же забиты

мебелью и безделушками подлинные сохранившиеся дома эпохи, из уюта которых

не хотелось выходить никуда и никогда, хотя обед стоил полкроны, а стаканчик

бренди восемь пенсов, но миссис Хадсон кормит вкуснее, чем в "Симпсоне".

Шторы оберегают ковры от выцветания, хозяев от морщин и дурного глаза.

Вполоборота к двери у камина сидит Шерлок Холмс.

Как интересно рассматривать городские фотографии столетней давности.

Толчея коробчатых экипажей на улице, занавешенные окна домов, и никого - без

головного убора.

- 59 -

Дата добавления: 2015-06-26