Попытка икебаны

ВСЁ - В САДУ

ТОКИО - КОБО АБЭ, КИОТО - МИСИМА

В икебане - искусстве составления букета - три линии: Небо, Земля и

Человек. Все остальное - фантазия на эти темы. Впрочем, все остальное вообще

- тоже: Сан-Марко, уха, "Москва - Петушки", танго... А икебана - всемирный

букет с японским оттенком: штрихи, отголоски, мимолетности. Впечатления.

· Символ Японии - Фудзияму - я так и не видел, хоть забирался даже в

горы. Думаю, это правильно. Правда, меня не спросили, просто не показали:

Фудзияма вечно в облаках. Вот и Акутагава жалуется: "Даже в ясные дни, когда

солнце освещает море и побережье, Фудзи все равно скрыта облаками..." Образ

ускользает, что и задумано. Вообще идея недоговоренности - господствующая. В

классическом искусстве Запада художник знает примерно столько, сколько умеет

изобразить. В современном - часто знает меньше, чем умеет. У японского

художника в запасе так много, что возникает комплекс неполноценности:

сталкиваешься с чем-то превосходящим - интеллектуально, чувственно, духовно.

Для Запада было откровением, что японец оставляет нетронутыми три четверти

холста. Вот и Фудзияма не просматривается, а подразумевается. И не лучше же

она, чем Казбек или Монблан. О Фудзияме, как и обо всей Японии, можно - и

нужно - не знать, а догадываться.

· В самолете "Japan Air Lines" стюардесс больше, чем на других линиях.

Потом понимаешь, что это как в футболе: если команда лучше играет, кажется,

что игроков у нее больше. Японки лучше играют, беспрерывно появляясь с

подушками, журналами, чайниками. Но и с перебором: развалился на свободных

местах - разбудили, чтоб сказать: мол, все в порядке, можно спать, будить не

будут. Русскому, даже из Америки, ближе сервис ненавязчивый: не нравится -

пошел...

· Японский язык на слух - даже не шепелявый, а сюсюкающий. Нет чувства

отклонения от нормы, как в польском. Скорее иная норма, очень знакомая, но

посторонняя. Детская речь. При этом ясно, что это они - взрослые. И в чем

смысл жизни, лучше нас догадываются, и красоту жизни куда лучше понимают.

· Ощущение превосходства над желтой расой - которое все же из каких-то

глубин слабо сигналит - основано только на их малом росте. Больше крыть ну

совершенно нечем. И этот козырь исчезающий: в первый приезд я при своих

средних 176 см заметно возвышался над уличной толпой; через десять лет - не

так. Нация резко выросла, что подтверждает статистика. Открытость миру,

начавшаяся всего столетие назад, побуждает быть равным в компании - в том

числе и физически. Между прочим, что совсем уж приятно, женские ноги

наглядно выпрямляются.

· Мир потрясает быстрота и непринужденность, с которой японцы умеют

заимствовать чужое: архитектуру, одежду, технологию, этикет. В такой

легкости не усмотреть ли гордыню? Все равно "свое" неколебимо - так почему

не принять чужое, не попользоваться?

· Доставшийся им от Китая веер сделали складным. Сдвинули мировой круг

до очертаний Фудзиямы, а там и вовсе до линии горизонта. Сворачивание

пространства - эйнштейновская задача. Ему со своей хохмой нечего было ехать

в Японию. Миниатюризация - как потом с доставшимся им от Америки

транзистором. Покрутили в руках радиоприемник - и спрятали в кулак.

· Книжная подготовка дает себя знать: шовинизм усматриваешь сразу. В

самолете черный чай разносят в стальной лоханке, зеленый - в изящной

керамике. Дискриминация, однако из подобострастия пьешь чужой зеленый. Он,

правда, тут и вкуснее. Конечно, жалкий конформизм, но среди японцев так

легко стать конформистом. Они создают поле, в которое вовлекаешься охотно и

без принуждения. Я от беспардонности перехожу улицу по ситуации, а не по

светофору не только в распоясанной Америке, но и в Германии, например. А тут

послушно стоял на пустых перекрестках, дожидаясь зеленого света. Никто не

осудит - корректность безупречная, - но есть ощущение, что окружающие умрут,

если двинешься на красный свет. Даже не от стыда или страха за тебя, а

просто перед лицом не имеющего названия ужаса.

· Китайцы в здешнем аэропорту - как русская группа в нью-йоркском:

вроде бы такие же, но держатся вместе, одеты добротно и одинаково, говорят

вполголоса, паспорта вынимают разом, все вдруг.

· Странно в экзотической стране ощущать себя самого экзотикой.

Крупногабаритность и борода привлекают здесь не меньше внимания, чем черная

кожа на Тамбовщине. Школьники, которых по учебной программе толпами водят в

монастыри и храмы, хотят вместе сняться, просят автографы, тянут руки:

"Хансаку! Хансаку!" (handshake) - для них своя экзотика рукопожатий.

Издалека машут: "Сана Коса! Сана Коса!" (Санта Клаус). Все же приятнее, чем

Карл Маркс, с которым беспрерывно сравнивают на родине.

· За все время видел три-четыре бороды. Мелкие, редкие, вроде старого

бритвенного помазка: будто носитель бороды напоминает остальным о долге

гигиены. Характерный двойной слой - буквальный и символический:

парикмахерский буддизм.

· Искал маску по себе. В театре Но есть маска удовлетворенности и

жизнерадостности - отафуку, посмотрел: цвет бледный, выражение постное. В

основе такого дикого, на наш взгляд, парадокса - правило: эмоции твое личное

дело, не выноси на обозрение. Больше подошла маска кукольного театра Бунраку

- тярикуби: рожа круглая, нос картошкой, со всеми в ладах, рот полуоткрыт от

любопытства и готовности все попробовать.

· Отношение к еде как к красоте. Красоте рукотворной. Не только в

подаче, в подготовке тоже. Самая, наверное, дорогая говядина в мире -

"мраморное" мясо из Кобе. Корове подносят пиво, делают ей массаж. А ведь

методика когда-то и России была ведома. Как Петр Петрович Петух уговаривает

Чичикова отведать теленка: "Два года воспитывал... ухаживал, как за сыном!"

· Отрадный сердцу рыбный разгул. На каждом углу - суши: сырая рыба с

катышком вареного риса. Теплое русское название. Поговорки: "У стен есть

суши", "Не видать, как своих сушей", "Жопа с сушами", "Получишь ты от...

суши". Рождается интернациональная близость.

· Кажется, все-таки ситуация безнадежна. Есть суши, завернутые в листья

хурмы: листья не едят, но рыба и рис прихватывают тонкий особый аромат.

Бывают и листья бамбука, гингко, персика: аромат различается. Не дорасти!

· В забегаловках полно поварих, но в суши-барах - только мужчины. У

женщин температура тела чуть выше, что на суши сказывается. Как насчет

разогретых к концу недели котлет - очень ведь вкусно.

· Цивилизация - мужская, культура - мужская, но великие образцы прозы

создали тысячу лет назад женщины: романная проза Мурасаки Сикибу - "Сказание

о Гэндзи", эссеистическая проза Сэй Сенагон - "Записки у изголовья". В те

времена мужчины писали по-японски только стихи, а прозу - на китайском

языке, который был чем-то вроде латыни в Средневековье. Японки и

подсуетились.

· "Записки у изголовья", "Записки от скуки" - поразительные по

современности звучания. Как современны Монтень или Розанов. Жанр именуется

дзуйхицу - "вслед за кистью". Как пойдет рука, как поведет. "Вслед за пером"

- сказали бы мы. Прихотливо, свободно, легко. Господи, вот как надо. Мне

ведь еще проще, еще прихотливей, у меня "Макинтош" - вслед за мышью.

· Акутагава с восторгом пишет о том, как молодой Гюго случайно оказался

владельцем большого количества бумаги и чернил - и на следующий день взялся

за первый большой роман. Чисто японский побудительный мотив: от конкретного

- к абстрактному, от единичного - к множественному, от материального - к

трансцендентному. Так - получив в подарок стопу бумаги - начала свои записки

Сэй Сенагон. Но в случае Гюго импульс все-таки сомнительный.

· В английском отделе книжного магазина "Марудзен" - трехтомная

"История японской литературы". Том первый - "Первая тысяча лет".

· "Мы не способны написать ничего, что не было бы известно всем". В

словах Акутагавы нет привкуса горечи и отчаянной отваги, который ощущался

бы, произнеси это западный интеллектуал. Поиск формы - не усталость мысли, а

ее наилучшее употребление. Преклонение японцев перед формой поражает, но тут

нельзя давать себя в обиду. Тот же Акутагава вспоминает: "...Я как-то

полюбил женщину, но стоило мне увидеть, как некрасиво пишет она иероглифы, и

любовь моментально улетучилась". А я как-то шел с девушкой к ней домой, и

уже у самой двери она сказала: "Пинжак на тебе весь мокрый". Я попрощался и

ушел. Молодой был, еще моложе, чем Акутагава, когда он написал такое. Жалею

до сих пор.

· Торжество формы совсем уж эфемерной - упаковка. Заворачивание любой

покупки в магазине - священнодействие. Артистизм на уровне Дюшана или

Христо, которых они предвосхитили на века. Идея упаковки - ничто не может

быть вне контекста. Упаковка культуры.

· Маска, оболочка, поверхность, которую нам вольно считать

поверхностностью, - но из этого состоит жизнь. В конечном счете из

"здрасьте-извините", а в разведку, может, никогда пойти не придется. Да и

неохота.

· Человек должен ощущать себя в системе координат. Поговорка: "Торчащий

гвоздь следует забить". Народная идея конформизма. Исключение из группы -

как потерянность в мире. В упакованной культуре ориентироваться легко.

· Апрель - цветение вишни-сакуры. Сплошь бледно-розовые лепестки над

головой и под ногами - ощущение не то райское, не то зимнее. Каждый японец

знает, куда и когда надо пойти, чтобы в самое благоприятное время дня под

самым выгодным углом смотреть на сакуру и под ней фотографироваться. Вообще

все народы особенно любят цветение плодовых деревьев - должно быть,

подспудно нравится, что они растут не только для поглядения, но для варений

и компотов. Правда, сакура, хоть и вишня, ягод не дает - опять японцы

выходят красивее.

· Ноябрь - бешеное цветение хризантем: цветов избыточных,

компенсирующих пышностью осеннее увядание. Впрочем, до увядания еще далеко -

стоит "золотая осень", которая здесь скорее красная, и на эту роскошь

специально в известные места выезжают миллионы по всей стране. Идет

каннадзуки - десятая луна. Так уж повезло, что я был в Японии в самые

красивые месяцы - в апреле и ноябре.

· Упаковочная культура побуждает потреблять ее в концентрированном

виде. Это как с утренней зарядкой: день напролет стекаешь с кресла всеми

частями тела, а утром четверть часа дрыгаешь ногами. Так и красотой можно

любоваться в определенных для этого местах и в строго отведенное время. Так

жилое здание может быть уродливым, а крохотный садик за кухонным окном -

прекрасным. Гомеопатические дозы красоты.

· В целом наша презумпция: когда много - это хорошо, плохо - это когда

мало. В Японии понимаешь, насколько нелеп такой подход. "Вообще, все

маленькое трогает своей прелестью", - говорит Сэй Сенагон. "Никто не жалеет

мгновений", - сказано в "Записках от скуки". Вот они-то и жалеют. Умеют

жалеть.

· Японцы фотографируют(ся) не только за границей. Снимают друг друга на

фоне железобетонных конструкций, глухих заборов, пивных автоматов. В

самолете мужчина приник с аппаратом к иллюминатору. Сосед оторвался от

книги, встревоженный вспышками: что снимают - птицу, русский истребитель,

знакомого? Страсть к фотографированию была, разумеется, заложена в японце

задолго до изобретения Дагера - душевный импрессионизм, стремление к

фиксации мига. В основе их эстетики - красота быстротечности. Любовь к

самому мимолетному из цветений - сакуры. Доблесть умереть молодым. Краткость

трехстишия-хокку. Стремительный полет камикадзе. Беглый мазок кисти.

Внезапное застывание актера Кабуки. Фотография. Попытки остановить

мгновение.

Дата добавления: 2015-06-26