Советская социальная поли­тика в отношении женщин

Социалистическая революция принесла жен­щинам и мужчинам широкие формальные права, включая право на труд, которое устанавливало равные права женщин и мужчин на страхование в случае болезни и признавало право женщин на отпуск по беременности и родам с финансовой поддержкой в полную зарплату на 8 недель до и после родов. При этом минимальная зарплата устанавливалась равной для жен­щин и мужчин, как и право на оплачиваемый отпуск раз в году.

В соответствии с законодательством 1918 г. о гражданской регистрации смертей, рождений и браков, брак рассматривался как

гражданский, а не религиозный союз, который не следовало заключать в отсутствие обоюдного согласия вступающих в него. Легитимная простота развода, очевидно, была реакцией на строгие правила дорево­люционного законодательства и атакой на православную церковь, которой надлежало противопоставить большевистскую идеоло­гию и культуру.

Политические права для женщин стали очевидны из первой конституции 1918 года, которая уравнивала мужчин и женщин в праве голосовать и быть избранными депутатами советов. Декларировались и рав­ные права на образование. Законодательство, легитимирующее тендерное равноправие, было несвободно от противоречий, и успешность советского социального проекта по раскрепощению женщины не может оцениваться однозначно. Например, в первые годы советской власти право на социальное обеспечение, как и равноправие мужчин и женщин, в целом носило классовый характер. Кроме того, с точки зрения принятия всего пакета революционных правовых реформ, отменяющих угнетение женщин, трудность состояла в том, что мужское доминирование по-прежнему поддерживалось женским страхом и неуверенностью в изменениях, привнесенных революцией. Недостаток образования, высокий уровень неграмот­ности среди женщин не позволяли им наниматься на высококвалифицированную работу, тогда как социальные ожидания, традиционные взгляды, страх, нестабиль­ность и безработица делали сложным для женщин получение всех преимуществ от нового законодательства. Понятие женской работы, подчинение женщин мужчинам и зависимость от них были глубоко укоренены в сознании и культурных практиках людей (Buckley). Общественный труд рассматри­вался как основа эмансипаиии женщины. хотя привлечение женщин в общественное производство диктовалось не столько идеа­лами освобождения, сколько потребностями индустриализации. Начиная с 1920-х гг., удельный вес женщин в составе наемной рабочей силы все время повышался, хотя

участие женщин в производстве зависело от приоритетов государственной экономики и политической линии руководства. При этом оплата труда женщин существенно отлича­лась в меньшую сторону от зарплаты мужчин; советская семья оставалась асимме­тричной, функция матери в ней постоянно усложнялась, включая ответственность за рождение и воспитание детей, за быт семьи, весь домашний труд и, помимо этого, материальную поддержку семьи своей зарплатой (Айвазова).

В 1936 г. пресловутая сталинская Конституция провозгласила: "В СССР решена задача огромной исторической важности - впервые в истории на деле обеспечено подлинное равноправие жен­щин". Между государством и женщиной укрепляется сформировавшийся с первых дней советской власти гендерный контракт "работающей матери" (см. Гендерная сис­тема) (Здравомыслова, Темкина), продолжа­ет развиваться система институциональной поддержки сочетания материнства с оплачи­ваемой занятостью женщин на рынке труда. Пропаганда новых бытовых технологий, облегчающих женщине домашний труд, мистифицирует реальное неравенство в распределении домашних обязанностей, а существующий в реальности гендерный дис­баланс (см. Гендерная асимметрия) ретуши­руется риторикой "решенного женского вопроса". С середины 1930-х гг. государство все более ограничивает свободу частной жизни, применяя жесткие методы контроля (законодательство о запрете абортов 1936 г., усложнение процедуры развода в 1944 г.). Идеология антиабортного законодательства подкрепляется пропагандой счастливого со­ветского материнства на фоне доказательств развивающейся системы здравоохранения, образования и социального обеспечения. Материнство понимается как высшая привилегия женщины при социализме и социальное обязательство женщин перед государством (Buckley). Необходимость дальнейшей институционализации советской семьи становится первоочередной в условиях военного времени. В 1944 г. Президиум

Верховного Совета СССР принимает указ, согласно которому лишь зарегистрированный брак теперь считается легитимным и порождает права и обязанности супругов. Фактически этот указ перекладывал всю ответственность за внебрачную близость, всю тяжесть ее последствий целиком и полностью на женщину и рикошетом - на рожденных ею детей. В дополнение к этой мере, государство усложнило процедуру развода, который теперь полагался признаком "моральной неустойчивости" гражданина и влек за собой серьезные административные и партийные взыскания (Айвазова).

С конца 1950-х гг. в риторику социальной политики входит моральное клише "прочной социалистической семьи". В обмен на свободу женщина должна была совмещать работу вне дома с рождением и воспитанием детей, отвечать за домашний очаг, крепкие семейные узы и стабильность бюджета домохозяйства. Задача социальной политики - совместить принцип свободы и равенства граждан того и другого пола с принципом защиты и укрепления социалистической семьи как базовой ячейки общества. В годы "оттепели" реформа образования (1954 г.) восстановила смешанное образование, в 1955 г. был вновь легализован аборт, в 1965 г. -значительно облегчена процедура развода, в 1967 г. - отрегулировано положение с али­ментными обязательствами. В законодатель­стве 1968 г. о браке и семье речь впервые шла не столько о долге и обязанностях женщин, сколько об их "правах", здесь делался акцент на понятиях "счастливое материнство и дет­ство", "поощрение материнства" (Айвазова). Спад рождаемости, уменьшение размеров семьи, постарение населения вследствие урбанизации, индустриализации и людских потерь в 1970-е гг. вызывают к жизни дискуссию о том, как поощрить многодетную семью. При этом роль мужчины как отца семейства, как воспитателя детей не проблематизируется. Именно к 1970-м гг. от­носится зарождение отрицательного отноше­ния к "буржуазному" феминизму (Buckley). Итог законодательных поисков в направ­лении равенства мужчин и женщин -

Конституция 1977 г., одна из тем которой -равномерное распределение семейных обя­занностей между супругами. Советская семья перестала быть чисто патриархатной, хотя еще не стала эгалитарной, партнерской. Официальная идеология по-прежнему не может признать в мужчине полноценного члена семьи, отца, имеющего те же, что и женщина, права, связанные с рождением и воспитанием детей. Она также базируется на классическом советском понятии "женщина-мать", а не на понятии полноценной гражданки, для общественного признания которой не нужны никакие дополнительно обозначенные функции (Айвазова).

Появление в конце 1980-х гг. новой идеологии в отношении женщин связано с политикой М. Горбачева, который внес в общественную дискуссию женского вопроса "идеологический диссонанс" (Buckley), предлагая наряду с продвижением женщин по службе и улучшением их условий труда "вернуть женщине ее истинное призвание" (Горбачев). Утверждение о необходимости реструктурирования рабочей силы за счет возврата женщин домой поддерживалось экономической логикой эффективности рын­ка труда, демографическими аргументами о депопуляции, но вступало в конфронтацию с эмансипирующей риторикой советского марксизма.

Soviet policy towards women, women's issues in soviet policy (англ.)

Литература:

Айвазова С. Г. Русские женщины в лабиринте равноправия. М: ЗАО "Редакционно-издательский комплекс Русанова", 1988. 408 с. Горбачев М. Перестройка и новое политическое мышление. М: Прогресс, 1988. Здравомыслова Е. А., Темкина А. А. Социальное конструирование тендера // Социологический жур­нал. N 3/4. 1998. С. 171-181. Buckley M. Women and Ideology in the Soviet Union. New York, London: Harvester Wheatsheaf, 1989.

О В. Н. Ярская, Е. Р. Ярская-Смирнова

СОВРЕМЕННОЕ ЖЕНСКОЕ ДВИЖЕ­НИЕ, см. Женское движение.

СОЖИТЕЛЬСТВО, см. Конкубинат.

СОЗДАНИЕ ТЕНДЕРНОЙ ИДЕНТИЧ­НОСТИ СРЕДСТВАМИ ЯЗЫКА, см.

Мужская и женская речь. Doing gender (англ.)

"СПУТНИКОВЫЕ" НАЦИОНАЛЬ­НЫЕ СЧЕТА, см. Неоплачиваемый труд женщин.

СТАТИСТИЧЕСКАЯ ДИСКРИМИ­НАЦИЯ, см. Женская занятость.

"СТЕКЛЯННЫЙ ПОТОЛОК" - неви­димые и формально не обозначенные барье­ры, которые препятствуют карьерному росту женщин. Обладая одинаковым либо пре­восходящим, по сравнению с коллегами-мужчинами, уровнем профессионализма, женщины, тем не менее, "останавливаются" в карьерном росте чаще всего на уровне исполнителей, или же, в лучшем случае, становятся заместителями руководителя. Эти барьеры обусловлены как глубокими гендерными стереотипами о второстепен-ности роли женщин вообще, об ограни­ченности их способностей, так и так называемым страхом успеха (см. Женское предпринимательство), которому подвер­жены многие работающие женщины.

Glass ceiling (англ.)

Литература:

Чаффинс С, Форбс М, Фукуа-младший Г. Е., Кенджеми Дж. П. Стеклянный потолок: занимают ли женщины в США должное положение в обществе? // Иностранная психология: Институт психологии РАН. М., 1998. N 10. Breaking through the glass ceiling. Women in man­agement. Report for discussion at the tripartite / Mee­ting on breaking through the Glass ceiling: women in management. Geneva: International Labour Office, 1997.97 р.

СТЕПЕНЬ АНДРОЦЕНТРИЗМА ЯЗЫ­КА, см. Гендерная асимметрия в языке.

СТЕРЕОТИП, см. Тендерные стере­отипы в языке.

СТИГМА "ИНВАЛИДНОЙ" СЕКСУ­АЛЬНОСТИ - это политика репрезентации инвалидов как сексуальных субъектов: политика восприятия инвалида как экзо­тически-природного, расово-биологического, бесполого и асексуального - или гендерного и гиперсексуального тела. Сексуальность инвалидов табуируется и замалчивается, а гендерная идентичность предстает как "инвалидная", т. е. проблематичная, недей­ствительная (см. Гендерная идентичность инвалидов). Проблема сексуального образо­вания характерна не только для России и не только для детей с инвалидностью. Однако в случае затрудненной визуальной, слуховой и языковой коммуникации у детей в интернатах, как и в семье, серьезным образом ограничивается доступ к сексуальной информации (Fitz-Gerald D., Fitz-Gerald M). О людях с тяжелой формой инвалидности вообще считается, что поскольку их продолжительность жизни невелика, они не имеют будущего, поэтому нет необходимости обсуждать с ними вопросы школы, карьеры или сексуальности (Blattner).

Антигуманные методы евгеники первой половины XX века включали массовую насильственную стерилизацию "психических и социальных девиантов", современная так называемая негативная евгеника выражается в генетическом консультировании и, в крайнем случае, ограничении брачных связей людей с тяжелыми психическими заболева­ниями наследственного характера. Код сексу­альности инвалидов на Западе появляется и в рамках концепции нормализации в 60-е годы, понимаемой как растущие возможности "обычной, нормальной" жизни, включающей не только дом и работу, но секс и брак. Контроль за сексуальной жизнью по-преж­нему в основном находится в руках профес­сионалов, тендерные различия отрицаются (либо им приписывается биологический характер), сексуальные возможности интер­претируются как ограниченные (Williams, Nind). В 70-е годы обсуждается "позитив­ность" евгеники. В текстах по сексуальному просвещению того времени людей с умственной отсталостью воспринимают как

лишенных тендерной идентичности и сексу­альности. А если тендерные различия появля­ются в дискурсе, то женщинам с умственной инвалидностью приписывается не только неразборчивость в сексе, аморальность и уяз­вимость, но и чрезвычайная плодовитость, приводящая к производству слабоумного потомства. В 1980-е гг. возникает новая идеология нормализации, однако аспекты старой евгеники продолжают существовать, проявляясь в страхе и враждебности. Людям с трудностями в обучении отказывают в способности исполнять "обычные" (в том числе сексуальные) половые роли. В текстах о сексуальном и тендерном поведении речь идет только об отношениях с противопо­ложным полом, т. е. дискурс нормирует инвалидов в рамках гетеросексуалъности.

В российской иконографии патерналис­тских отношений между государством и инвалидами код сексуальности возникает с 1990-х гг., пополняя дискурсивный арсенал идеологии независимой жизни. Параллельно продолжают распространяться такие врачебные практики, как настойчивые советы женщинам отказаться от ребенка, родивше­гося с тем или иным нарушением, а жен­щинам с инвалидностью - отказаться от идеи вынашивания плода. С позиций феми­нистской биоэтики, такие эмансипаторные ценности, как право на аборт, и такие достижения современной медицины, как контрацепция и пренатальные тесты создают возможности выбора для женщин (и мужчин) с инвалидностью, одновременно марги-нализуют их. По сути, практика генети­ческого консультирования входит в систему сексуальных запретов по отношению к инвалидам, помещая инвалидность в медико-биологический, даже расовый дискурс. В отечественном публичном дискурсе в конце XX в. появились и "разоблачения" социаль­ных мифов о тендере и сексуальности инвалидов (Прокопенко). Однако авторы, ста­вя задачу разоблачения мифов, пользуются традиционными медикалистскими термина­ми, не подвергая сомнению их дискримини­рующий эффект (во многих странах мира они давно вышли из употребления).

Гендерная идентичность инвалида созда­ет совершенно разные возможности мужчине и женщине. Сексуальная идентич­ность инвалидов выступает дополнительным способом конструирования идентичности тендерной и оказывается под еще более пристальным контролем общества. Это выражается в медикализации сексуального опыта инвалидов (большей частью речь идет о мужчинах), чья сексуальность рассма­тривается как проблематичная, а также в репрезентациях их сверхмаскулинной сек­суальности. При этом реальная жизненная гетеросексуальность инвалидов дается как опыт иной культуры, тем самым несколько экзотизируется, а гомосексуальная иден­тичность инвалидов практически не обсу­ждается. О женщинах-инвалидах мы можем судить преимущественно по западным источникам, поскольку в российском дискурсе их голоса и проблемы остаются неозвученными. Главное препятствие полно­ценной независимой жизни инвалидов, в том числе и сексуальной - это представления об инвалидах как больных, которые нуждаются в постоянной заботе и помощи, которых следует жалеть и которым нужно со­чувствовать, "которым чего-то не хватает", то есть отождествление их с неполноцен­ными людьми. В средствах массовой информации или кино чрезвычайно редки репрезентации инвалидов, которые просто рассказывают что-то интересное о своей профессии, обучении, политической ак­тивности или о себе в роли родителей (Йориссен). В результате родители, воспита­тели, медики, да и сами инвалиды полагают, что секс и инвалидность не могут сосуще­ствовать. На Западе инвалиды организуют самопомощь, понимая, что они имеют такие же права, как другие граждане, в том числе и на сексуальную жизнь. Так, группа инвали­дов в Нидерландах учредила бюро эротиче­ских услуг, в котором можно заказать эротический массаж или сексуальные услу­ги, причем в некоторых городах инвалидам частично или полностью возмещают сред­ства, которые они затрачивают на получение подобных сервисов (Там же).

Исторические стереотипы об инвалидах как вечных детях (незрелых и асексуальных), требующих постоянной протекции и лечения, сексуально проблематичных (опасных как потенциальные насильники и с точки зрения генетически передаваемой патологии) воспроизводятся в массовом сознании, политическом и академическом дискурсе. Сексуальность инвалидов попадает в фокус властных отношений и превращается в объект политического контроля. Этот контроль проявляется в разных формах: от радикально жестких и явных запретов нега­тивной евгеники и социальной враждебности до более изощренных и тонких подходах "нормализации", независимой жизни, сексу­ального просвещения, эксплуатации образов инвалидности в массовой культуре. Тем самым складываются структурные условия тендерной и сексуальной идентичности инвалидов. Вместе с тем, особенности индивидуальной биографии определяются уникальными возможностями выбора, которые имеются в судьбе каждого человека. Индивидуальный выбор, самоопределение звучат в личных историях инвалидов, расска­занных в интервью или автобиографических эссе (Mairs; Iarskaia-Smirnova). Истории "интимного гражданства", истории тела, тендера и сексуальности, будучи приватными, становятся политическими, т. к. позволяют добиваться признания тех, кто обычно молчит и замалчивается властным большинством.

Stigma of "disabled" sexuality (англ.) Литература:

Йориссен П. Выступление на семинаре "Инвалиды, выходите на улицу!". Киев, 13 сентября 1998 г. Опубликовано в Интернете в 2000 г.: <http://aris-kiev.newmail.ru/materials/niderland5rus. htm>

Прокопенко Ю. Секс и инвалидность. Предрассуд­ки в отношении сексуальной жизни инвалидов и неинвалидов:

<http://www.doktor.ru/sexolog/STA/st45.htm> Blattner В. Twenty-Eight Years Later // Spiegle Jan A., Richard A.van den Pol. Making Changes. Family Voices on Living with Disabilities. Cambridge, Massachusetts: Brooklin Books, 1993. P. 16-19. Fitz-Gerald D. and Fitz-Gerald M. "Deaf People Are Sexual, Too!" // Bloom M. (ed.). Life Span Development.

Bases for Preventive and Interventive Helping. London: Collier Macmillan Publishers, 1985. P. 480-485.

Iarskaia-Smirnova E. Social change and self-empow­erment: stories of disabled people in Russia // Priestley M. (ed.). Disability and the Life Course: global perspectives. Cambridge University Press: Cambridge, 2001. P. 101-112. Mairs N. Waist-High in the World. A Life Among the Nondisabled. Boston: Beacon Press, 1996. Williams L. and Nind M. Insiders and Outsiders: nor­malisation and women with learning difficulties // Disability and Society. Vol.14, N 5. 1999. P. 659-672.

© E. P. Ярская-Смирнова

СТРАХ ЛИДЕРСТВА, см. Женское пред­принимательство.

СТРАХ УСПЕХА, см. Женское предпри­нимательство.

СУФРАЖИЗМ, см. Либеральный феми­низм.

Дата добавления: 2015-06-26