Часть 4. Столкновения цивилизаций 5 страница

Оставляя в стороне ту степень, в какой гегемония Китая время от времени утверждала некий порядок в регионе, международного сообщества (в британском смысле этого термина) в Восточной Азии не существовало, в отличие от Западной Европы ¹⁷. К концу двадцатого века Европа была связана воедино комплексом международных институтов: Европейский Союз, НАТО, Западноевропейский Союз, Совет Европы, Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе и пр. За исключением АСЕАН, в Восточной Азии не существовало ничего похожего, а в состав АСЕАН не входила ни одна ведущая держава, и Восточная [c.346] Азия, которая, в общем-то, уклонялась от вопросов безопасности, только-только начала движение к самым примитивным формам экономической интеграции. В 1990 годах возникла более широкая организация АПЕК (Организация по экономическому сотрудничеству стран Азиатско-Тихоокеанского региона), объединившая большинство стран Тихоокеанского бассейна, но она оказалась “говорильней”, еще более слабой, чем АСЕАН. За исключением этих институтов, ведущие азиатские державы вместе не сводит ни одна многосторонняя организация, имеющая какое бы то ни было влияние.

И что вновь разительно отличается от ситуации в Западной Европе, семян конфликтов между государствами в Восточной Азии множество. Два самых известных очага напряженности – это две Кореи и два Китая. Однако они являются пережитками “холодной войны”. Идеологические различия утрачивают свою значимость, и к 1995 году отношения между двумя Китаями значительно расширились, а между двумя Кореями начали развиваться. Хотя перспектива войны между корейцами существует, возможность такого исхода невелика; вероятность войны китайцев против китайцев более высока, но тем не менее ограничена, если только тайваньцы не отрекутся от своей китайской идентичности и не провозгласят официально независимость Республики Тайвань. По словам одного генерала, приведенным в китайском военном документе, “война между членами одной семьи всегда имеет свои границы” ¹⁸. Хотя насильственные действия между двумя Кореями или между двумя Китаями не исключены, культурная общность стран, по-видимому, со временем сведет эту вероятность к минимуму.

В Восточной Азии конфликты, доставшиеся в наследство от времен “холодной войны”, дополнены и вытеснены другими возможными конфликтами, отражающими прежнее соперничество и новые экономические взаимоотношения. В исследованиях, посвященных проблемам безопасности Восточной Азии, в начале 1990-х годов постоянно [c.347] отмечается, что она представляет “опасное соседство” как регион, “созревший для конкуренции”, как зона “нескольких холодных войн”, “движущаяся назад в будущее”, в которой будут преобладать войны и нестабильность ¹⁹. В отличие от Западной Европы в Восточной Азии в 1990-х годах имеются неразрешенные территориальные споры, наиболее значимые из которых – неурегулированный вопрос между Россией и Японией о Курильских островах, разногласия между Китаем, Вьетнамом, Филиппинами, а также, возможно, и другими государствами Юго-Восточной Азии, по поводу Южно-Китайского моря. Споры относительно границы между Китаем, с одной стороны, и Россией и Индией, с другой, в середине 1990-х годов несколько утратили свою остроту, но они могут обостриться вновь, как и китайские притязания на Монголию. Волнения и сепаратистские движения, в большинстве случаев поддеживаемые из-за рубежа, имеют место на Минданао, в Восточном Тиморе, в Тибете, в южном Таиланде и в восточной Мьянме. Кроме того, хотя в середине 1990-х годов в Восточной Азии между государствами существует мир, в течение предшествовавших пятидесяти лет в Корее и во Вьетнаме велись крупные войны, а главная страна Азии, Китай, воевала с американцами плюс почти со всеми соседями, включая корейцев, вьетнамцев, индийцев, тибетцев и русских; к списку следует добавить также китайских националистов. В 1993 году в аналитическом исследовании китайских военных были определены восемь региональных горячих точек, которые угрожают военной безопасности Китая, и китайская Центральная военная комиссия сделала вывод, что перспективы безопасности в Восточной Азии “весьма мрачны”. В Западной Европе, после многовекового соперничества, царит мир, и война совершенно немыслима. В Восточной Азии ситуация иная, и, как предполагал Аарон Фридберг, прошлое Европы может стать будущим Азии ²⁰. [c.348]

Экономический динамизм, территориальные споры, воскресшее соперничество и политическая неопределенность послужили причинами существенного роста в 1980-х и 1990-х годах военных бюджетов стран Восточной Азии и наращивания военного потенциала. Используя свое новообретенное богатство и – что характерно для целого ряда случаев – хорошо образованное население, правительства Восточной Азии взяли курс на замену больших, плохо оснащенных “крестьянских” армий меньшими по численности и более профессионально подготовленными, оснащенными современной техникой вооруженными силами. Испытывая растущие сомнения в отношении политики США в Восточной Азии, страны региона все большие надежды возлагают на свою военную мощь. Хотя государства Восточной Азии продолжали импортировать значительные объемы вооружений из Европы, Соединенных Штатов и бывшего Советского Союза, предпочтение они отдавали импорту технологий, которые позволяли им производить у себя такие сложные системы вооружений, как самолеты и ракеты, а также электронное оборудование. Япония, синские страны – Китай, Тайвань, Сингапур – и Южная Корея обладают современной военной промышленностью, которая продолжает развиваться. Упор они сделали на военное планирование и на воздушную и морскую военную мощь, что обусловлено приморским географическим положением Восточной Азии. В результате государства, которые в прошлом не имели военного потенциала для борьбы друг с другом, обретают для оного все большие возможности. Эти военные приготовления отличались малой прозрачностью и, следовательно, способствовали росту подозрительности и неуверенности ²¹. В ситуации, когда отношения между странами то и дело меняются, каждое Правительство задается неизбежным и закономерным вопросом: “Кто через десять лет будет моим врагом и кто, если таковой найдется, будет моим другом?”. [c.349]

Азиатско-американские холодные войны

Во второй половине 1980-х годов и в начале 1990-х годов в отношениях между Соединенными Штатами Америки и азиатскими странами, если не говорить о Вьетнаме, все в большей степени нарастал антагонизм, и США все реже удавалось брать верх в этих конфликтах. Особенно эти тенденции были заметны в отношениях с ведущими государствами Восточной Азии, и американские взаимоотношения с Китаем и Японией развивались аналогичным образом. Американцы, одной стороны, и китайцы и японцы, с другой, говорили о том, что между их странами развертываются холодные войны ²². Эти совпавшие по времени тенденции возникли при администрации Буша и ускорились при Клинтоне. К середине 1990-х годов отношения США с двумя основными азиатскими странами в лучшем случае можно было описать как “натянутые”, а перспективы с точки зрения ослабления напряженности казались весьма слабыми ^*. [c.350]

В начале 1990-х годов японо-американские отношения начали все больше и больше накаляться, разногласия касались широкого круга вопросов, в том числе и роли Японии в войне в Персидском заливе, американского военного присутствия в Японии, японской позиции относительно проводимой американцами политики по вопросу о правах человека в Китае и других странах, участию Японии в деятельности по поддержанию мира; что самое важное, споры затрагивали экономические отношения, особенно в области торговли. Банальностью стали ссылки на торговые войны ²³. Американские официальные лица, особенно в администрации Клинтона, настойчиво требовали все больших и больших уступок от Японии; японские чиновники все более и более упорно сопротивлялись выдвигаемым требованиям. Каждый японо-американский торговый спор сопровождался все большим числом взаимных обвинений и оказывался еще труднее для разрешения, чем предыдущий. В марте 1994 года, например, президент Клинтон подписал распоряжение, дающее ему право применять более строгие торговые санкции к Японии, что вызвало возражения не только у японцев, но и у главы ГАТТ (Генерального соглашения по тарифам и торговле), ведущей мировой торговой организации. Несколько позже японцы ответили “яростной атакой” на политику США, и вскоре после этого США “официально обвинили Японию” в дискриминации американских компаний, которым были предоставлены правительственные контракты. Весной 1995 года администрация [c.351] Клинтона пригрозила обложить 100-процентными пошлинами японские автомобили класса “люкс”, при этом согласие воздержаться от применения указанных мер было достигнуто перед самым введением санкций в действие. Происходящее очень напоминало торговую войну. К середине 1990-х годов взаимные нападки достигли такой степени ожесточения, что ведущие японские политические фигуры начали ставить под вопрос военное присутствие США в Японии.

На протяжении этих лет в обеих странах неуклонно увеличивалась доля тех, кто не был расположен благожелательно к другой стране. В 1985 году 87 процентов американской общественности утверждало, что они испытывают дружеские чувства к Японии. К 1990 году количество таких людей снизилось до 67 процентов; к 1993 году лишь 50 процентов американцев чувствовали дружеское расположен к Японии, а почти две трети заявляли, что они стараются не приобретать товары японского производства. В 1985 году 73 процента японцев характеризовали отношения США – Япония как дружеские; в 1993 году 64 процента заявляли, что они были недружественными. 1991 год стал важнейшей вехой, ознаменовавшей поворот в общественном мнении, которое отбросило прежние шаблоны “холодной войны”. В этот год в картине мира обеих стран место Советского Союза занял новый противник. Впервые в списке стран, представляющих угрозу американской безопасности, американцы поставили Японию перед Советским Союзом, и впервые японцы расценили, что США представляют большую угрозу безопасности Японии, чем Советский Союз ²⁴.

Перемены в общественном восприятии соответствовали изменениям в видении мира элитой. В США появилась значительная группа профессоров, интеллектуалов и политических ревизионистов, которые особое внимание придавали культурным и структурным различиям между двумя странами и настаивали на необходимости для США придерживаться более жесткой линии в ведении переговоров с [c.352] Японией по экономическим вопросам. Представление Японии в средствах массовой информации, в научных публикациях и в популярных романах становилось уничижительным. Аналогичным образом в Японии заявило о себе новое поколение политических лидеров, которое не испытало на себе мощи Америки во время Второй Мировой войны и американской доброжелательности и щедрости после нее, которое обрело гордость в экономических успехах Японии и которое оказывало реальное сопротивление американским требованиям, причем способами, к каким прежние поколения не прибегали. Эти японские “сопротивленцы” были копией американских “ревизионистов”, и в обеих странах кандидаты на выборные должности обнаруживали, что успехом у избирателей пользуется отстаивание жесткой линии по вопросам, связанным с японо-американскими отношениями.

Американские отношения с Китаем на протяжении конца 1980-х и начала 1990-х годов также становились все более враждебными. Конфликты между двумя странами, как отметил в сентябре 1991 года Дэн Сяопин, являются “новой "холодной войной", и это выражение постоянно повторяли в китайской прессе. В августе 1995 года правительственное информационное агентство заявило, что “китайско-американские отношения совершенно испортились с тех пор, как две страны установили дипломатические контакты” в 1979 году. Китайские официальные лица постоянно осуждали якобы имеющее место вмешательство в дела Китая. “Нам следовало бы указать, – утверждалось во внутреннем документе китайского правительства в 1992 году, – что с тех пор, как США утвердились в качестве единственной сверхдержавы, они обуреваемы желанием проводить политику гегемонии и действовать с позиции силы; между тем, очевидно, что их могущество находится в относительном упадке и что существуют пределы их возможностей”. “Враждебные силы Запада, – говорил в августе 1995 года президент Цзян Цземинь, – не оставили ни на мгновение [c.353] свои попытки вестернизировать и "разделить" нашу страну”. Как сообщалось, к 1995 году среди китайских государственных деятелей и ученых существовало единодушное мнение, что США стремятся “разделить Китай территориально, разрушить его политически, сдерживать стратегически и победить экономически” ²⁵.

Основания для подобных обвинений имелись. Соединенные Штаты разрешили президенту Тайваня Ли посетить США, продали Тайваню 150 самолетов F-16, назвали Тибет “оккупированной суверенной территорией”, обвиняли тай в нарушениях прав человека, помешали Пекину ста столицей Олимпийских игр 2000 года, нормализовали отношения с Вьетнамом, осудили Китай за экспорт в Иран компонентов химического оружия, ввели торговые санкции отношении Китая за продажу ракетной техники Пакистану и угрожали Китаю дополнительными экономическими санкциями, одновременно препятствуя вступлению Китая во Всемирную торговую организацию. Каждая сторона обвиняла другую в вероломстве: Китай, если верить американцам, не придерживался договоренностей об экспорте ракетной техники, нарушал права на интеллектуальную собственность и использовал труд заключенных; США, по мнению китайцев, нарушили имевшиеся договоренности, разрешив посетить США президенту Ли и поставив Тайваню современные истребители.

В Китае наиболее влиятельной группой, занимавшей враждебную по отношению к США позицию, были военные, которые, по всей видимости, постоянно оказывали давление на правительство, чтобы оно проводило более жесткий курс. Говорят, в июне 1993 года 100 китайских генералов направили Дэн Сяопину письмо, в котором выражали недовольство “пассивной” политикой правительства по отношению к США и неспособностью сопротивляться стремлениям США “шантажировать” Китай. Осенью того же года в конфиденциальном документе китайского правительства были в общих чертах изложены доводы военных для конфликта [c.354] с США: “Поскольку Китай и Соединенные Штаты Америки продолжительное время занимают конфликтные позиции относительно идеологии, социальных систем и внешней политики, то представляется невозможным коренным образом улучшить китайско-американские отношения”. Так как американцы полагают, что Восточная Азия станет “ядром мировой экономики… США не могут допустить существование в Восточной Азии могущественного соперника” ²⁶. К середине 1990-х годов китайские чиновники и учреждения, как правило, относились к США как к враждебному государству.

В нагнетании враждебности между Китаем и США отчасти сыграла свою роль проводимая обеими странами внутренняя политика. Как и в случае с Японией, информированная американская общественность разделилась в своих мнениях. Многие видные фигуры истеблишмента доказывали необходимость конструктивного соглашения с Китаем, расширения экономических связей, вовлечения Китая в так называемое международное сообщество. Другие подчеркивали потенциальную китайскую угрозу американским интересам, убеждали, что шаги в сторону примирения с Китаем принесут отрицательные результаты, и настаивали на проведении политики решительного сдерживания. В 1993 году американская общественность среди стран, представляющих наибольшую опасность для США, ставила Китай на второе место после Ирана. Зачастую американские политики поступали так, будто провоцировали Китай: чего стоят хотя бы посещение президентом Ли Корнелльского университета или встреча Клинтона с далай-ламой, вызывавшая у китайцев негодование; в то же время администрация вынуждена была поступаться требованиями о соблюдении прав человека в пользу экономических интересов, как то было в случае пролонгации соглашения о статусе наибольшего благоприятствования. Что касается китайцев, то правительству необходим новый враг – чтобы было чем обосновывать обращение к китайскому национализму [c.355] и чтобы узаконить свою власть. Поскольку продолжалась “борьба за наследство”, то росло и политическое влияние военных, и потому президент Цзянь и другие участники борьбы за власть в эпоху после Дэн Сяопина не могли позволить себе слабости в отстаивании китайских интересов.

Итак, американские отношения как с Японией, так и с Китаем последовательно ухудшались на протяжении десятилетия. Это изменение в азиатско-американских отношениях затронуло столь обширную область, что казалось невероятным, чтобы причины происшедшего сдвига можно было отыскать в частных конфликтах интересов относительно автомобильных запчастей, продаж камер или сохранения военных баз, с одной стороны, или заключения в тюрьмы диссидентов, передаче вооружений или интеллектуальном пиратстве – с другой. Кроме того, нельзя было допускать, чтобы отношения с обеими ведущими азиатскими державами становились в то же время и более конфликтными – это очевидно противоречило национальным американским интересам. Элементарные правила дипломатии и политики с позиции силы диктуют, что США следовало бы попытаться заставить одну из сторон сыграть против другой или, по меньшей мере, хотя бы постараться улучшить свои отношения с одной из стран. Однако ничего подобного не произошло. На углубление конфликта в азиатско-американских отношениях оказывали свое воздействие более общие факторы, и они усложнили разрешение отдельных спорных вопросов. Это общее явление имело общие причины.

Во-первых, возросшее взаимодействие азиатских стран и США, развитие средств коммуникации, торговли, совместное размещение капиталов и пр. преумножало число спорных вопросов и тех областей, где интересы сторон могли столкнуться и сталкивались. Из-за этого стала реальностью угроза местных обычаев и убеждений, то есть то, что издалека кажется невинной экзотикой. Во-вторых, к заключению американо-японского договора о взаимной безопасности [c.356] в 1950-х годах привела советская угроза. Рост советской мощи в 1970-х годах привел к установлению в 1979 году дипломатических отношений между США и Китаем и к совместным действиям двух стран по нейтрализации этой угрозы. С окончанием “холодной войны” этот важнейший вопрос, затрагивающий общие интересы Соединенных Штатов и азиатских стран, был снят с повестки дня, а взамен него не осталось ничего. Следовательно, на передний план выдвинулись другие вопросы, по которым имелись существенные конфликты интересов. В-третьих, экономическое развитие стран Восточной Азии сместило общий баланс сил. Азиаты, как мы видели, все в большей степени вставали на защиту значимости своих ценностей и институтов и утверждали превосходство своей культуры над западной. Для американцев же свойственно считать, тем более после победы в “холодной войне”, что их ценности и институты имеют всеобщий, универсалистский характер и приемлемы везде и что они по-прежнему обладают силой, чтобы формировать внешнюю и внутреннюю политику азиатских государств.

Изменяющаяся международная обстановка выдвинула на авансцену фундаментальные культурные различия между азиатской и американской цивилизациями. На самом общем уровне конфуцианский этос, пропитывающий большинство азиатских обществ, особый акцент делает на ценностях власти, иерархии, подчиненности личных прав и интересов, на важности консенсуса, нежелательности конфронтации, на “сохранении лица” и на верховенстве государства над обществом и общества над личностью. Кроме того, для азиатских народов свойственно рассматривать эволюцию своих стран в сроках веков и тысячелетий и отдавать приоритет долгосрочным целям. Подобное отношение резко контрастировало с доминирующими в американском общественном сознании приматом свободы, идеалами равенства, демократии и индивидуализма, тенденции американцев не доверять правительству и противостоять власти, [c.357] принципу взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной властей, поощрению конкуренции, возвеличиванию прав человека, а также привычке забывать прошлое, пренебрегать будущим, сосредоточивать внимание на сиюминутных целях. Источники конфликта кроются в фундаментальных различиях в обществе и культуре.

Для отношений США с ведущими азиатскими странами эти различия имели особые последствия. Дипломаты прилагали огромные усилия, стремясь разрешить американские противоречия с Японией по экономическим вопросам, особенно – активное торговое сальдо Японии и противодействие Японии американским товарам и капиталовложениям. Японо-американские торговые переговоры во многом приобрели характерные черты советско-американских переговоров по контролю над вооружениями времен “холодной войны”. И торговые переговоры с Японией в 1995 году дали еще меньшие результаты, чем переговоры с Советским Союзом о вооружениях, – потому что противоречия коренятся в фундаментальных отличиях двух экономик, а в особенности в уникальном характере японской экономики среди экономик ведущих индустриально развитых стран. Японский импорт промышленных товаров составляет около 3,1 процента ВВП, по сравнению со средним значением в 7,1 процента ВВП для других ведущих промышленно развитых стран. Прямые иностранные инвестиции в Японию в 0,7 процента ВВП выглядят микроскопическими, по сравнению с 28,6 процента для США и с 38,5 процента для Европы. Япония, единственная среди ведущих экономически стран, в начале 1990-х годов имела положительное бюджетное сальдо ²⁷.

От начала и до конца японская экономика действует не так, как диктуют универсальные законы западной экономической науки. В 1980-х годах лежащее на поверхности предположение западных экономистов, что девальвация доллара должна уменьшить японское торговое сальдо, оказалось [c.358] неверным. Соглашение Plaza в 1985 году выправило американский дефицит в торговле с Европой, но оказало слабое влияние на торговый дефицит с Японией. Так как йена котировалась меньше, чем сто за доллар, японское торговое сальдо даже выросло. Таким образом, японцы оказались способны выдержать как сильную валюту, так и активное сальдо в торговле. Для западного экономического мышления характерно устанавливать отрицательную корреляцию между безработицей и инфляцией, причем уровень безработицы существенно ниже 5 процентов, как считается, инициирует инфляционное давление. Однако в Японии многие годы средний уровень безработицы составляет менее 3 процентов, а уровень инфляции – 1,5 процента. К 1990-м годам как американские, так и японские экономисты определили основные различия двух экономических укладов. Единственный в своем роде низкий уровень импорта промышленных товаров в Японии, как было отмечено в заключении одного тщательного исследования, “нельзя объяснить на основе общепринятых экономических факторов”. “Японская экономика не следует западной логике, – утверждал другой аналитик, – и что бы ни говорили западные прогнозисты, самая простая причина кроется в том, что это не западная свободнорыночная экономика. Японцы… создали такой тип экономики, которая ведет себя так, что ставит в тупик западных наблюдателей и не позволяет им применять свои способности к предвидению” ²⁸.

Чем же объясняются характерные особенности японской экономики? Среди ведущих промышленно развитых стран японская экономика является уникальной в своем Роде потому, что японское общество уникально не-западное. Японское общество и японская культура отличаются от западных, в особенности от американских. При всяком серьезном сравнительном анализе Японии и Америки эти отличия выходили на первый план ²⁹. Разрешение экономических проблем между Японией и США зависит от коренных изменений в характере одного или обоих экономических [c.359] укладов, которые, в свою очередь, зависят от важнейших перемен в обществе и культуре одной или обеих стран. Подобные изменения не являются невозможными. Общества и культуры меняются. Это может быть результатом значительного и весьма болезненного события: безоговорочное поражение во Второй Мировой войне превратило две самые милитаристские страны в мире в две наиболее пацифистские. Однако представляется маловероятным, чтобы либо США, либо Япония навязали другой стороне экономическую Хиросиму. Экономическое развитие также может глубоко изменить социальную структуру и культуру, как случилось в Испании в период между началом 1950-х и концом 1970-х годов, и, вероятно, экономическое благосостояние превратит Японию в общество, более напоминающее американское, общество, ориентированное на потребление. В конце 1980-х годов люди и в Японии, и в США утверждали, что их страна все больше становится похожей на другую. В ограниченном виде японо-американское соглашение по структурным инициативам было направлено на содействие этой конвергенции. Неудача данного замысла и аналогичных ему усилий свидетельствует о степени укорененности экономических различий в обоих обществах.

Поскольку источник противоречий между США и Азией кроется в культурных различиях, то последствия этих конфликтов отражаются на изменяющемся соотношении сил между США и Азией. Соединенные Штаты одержали ряд побед в спорных вопросах, но общая тенденция складывалась в пользу Азии, и в дальнейшем сдвиг в расстановке сил обострил существующие конфликты. США ожидали, что азиатские правительства примут их как лидера “мирового сообщества”, и пусть без особого желания, но согласятся с применением к их обществам западных принципов и моральных ценностей. Азиаты же, с другой стороны, как заметил помощник государственного секретаря Уинстон Лорд, были “в большей степени уверены в себе и испытывали гордость от собственных достижений” и полагали, что с [c.360] ними станут обращаться как с равными, поскольку рассматривали США в качестве “если и не международного вышибалы, то международной няньки”. Тем не менее глубинные императивы американской культуры побуждали США в наименьшей степени выступать в международных отношениях нянькой; в результате американские надежды все в большей степени расходились с азиатскими чаяниями. По широкому кругу вопросов японские и другие азиатские лидеры научились говорить “нет” своим американским коллегам, иногда по-азиатски вежливо высказывая то, что можно интерпретировать как “вали отсюда!”. Символической поворотной точкой в азиатско-американских отношениях стало, наверное, событие, которое один высокопоставленный японский чиновник охарактеризовал как “большое крушение поезда”: в феврале 1994 года, когда премьер-министр Морихиро Хосокава ответил решительным отказом на требования президента Клинтона относительно стратегического увеличения японского импорта американских промышленных товаров. “Даже год назад подобного мы себе и представить не могли” – так прокомментировало это событие еще одно японское официальное лицо. Годом позже японский министр иностранных дел подчеркнул произошедшую перемену, заявив, что в эпоху экономической конкуренции между государствами и регионами японские национальные интересы куда более важны, чем идентификация себя с Западом ³⁰.

Постепенное приспособление Америки к изменившемуся балансу сил нашло отражение в политике, которую США проводили в Азии в 1990-х годах. Во-первых, фактически признавая, что им недостает воли и/или способности оказывать давление на азиатские государства, США отделили те вопросы, где они обладали средствами для достижения своих целей, от проблем, которые вызывали конфликты. Хотя Клинтон и провозгласил соблюдение прав Человека первоочередной задачей американской внешней политики в отношении Китая, в 1994 году он под влиянием [c.361] американских бизнесменов, Тайваня и других стран отделил проблему прав человека от экономических вопросов и отказался от попыток воспользоваться решением о продлении статуса наибольшего благоприятствования как средством для воздействия на поведение китайцев в отношении политических диссидентов. Аналогичным шагом администрация недвусмысленно отделила вопросы политики безопасности в отношении Японии, где, как предполагалось, имелись возможности оказать давление на партнера, торговых и прочих вопросов, где отношения с Японии были наиболее конфликтны. Таким образом, США сложили оружие, которым могли бы воспользоваться, пожелай они выдвинуть на первый план вопросы прав человека в Китае и торговые уступки от Японии.

Во-вторых, в отношениях с азиатскими странами США постоянно придерживались курса на опережающую взаимность, идя на уступки азиатам и предполагая, что и те предпримут аналогичные шаги. Зачастую оправданием подобному курсу служили ссылки на необходимость поддерживать с азиатской стороной “конструктивный диалог”. В большинстве случаев, однако, азиатская сторона истолковывала уступку как признак слабости американцев и, следовательно, продолжала и дальше отвергать американские требования. Подобное было особенно заметно в отношениях с Китаем, который на “делинкидж” статуса наибольшего благоприятствования ответил новым раундом нарушений прав человека. Из-за тенденции американцев определять “хорошие” отношения как “дружественные”, США оказываются в невыгодном положении в конкурентной борьбе с азиатскими странами, для которых “хорошие” отношения – те, которые приносят им победы. С точки зрения азиатских политиков, на американские уступки надо не взаимностью отвечать, а использовать их в своих интересах.

Дата добавления: 2015-06-26