Слово к читателю 10 страница

Он сидел дома неделю, вторую, искал и причины, и тех, кто мог бы внести ясность. К кому же обратиться? К кому?.. Он попытался созвониться с сослуживцами,— но — странное дело,— смелые люди, не раз отправлявшиеся на опаснейшие задания, они, едва услышав его голос, торопливо клали трубку. Значит, разговор с Хаджумаром небезопасен и может навлечь неприятности. Что же произошло? Нашелся подонок, который очернил его?.. И Хаджумар решил, что его единственный шанс заключается в том, чтобы обратиться к Ворошилову. Климент Ефремович знал его еще с 1922 года, когда сопровождал Калинина в его поездке по Северному Кавказу, он видел его в деле. И в последующие годы они не раз виделись: в Ростове-на-Дону и в Москве... Неужто и нарком не поверит ему?..

—...Вы мне скажите, что вас беспокоит, и я дам номер телефона работника, к которому следует обратиться,— вежливо произнесла секретарша.

— Но мне нужно переговорить именно с наркомом,— настаивал Хаджумар.

— Он занят,— голос секретарши звучал доброжелательно, но тем не менее в нем слышались отшлифованные долгой службой нотки непреклонности; самим тембром голоса она как бы терпеливо внушала звонящему, что ему не следует настаивать, потому что это невозможно — в перегруженный делами день беспокоить наркома обороны.— Так, введите меня в курс дела, сообщите, что за вопрос у вас...

Вопрос? Неужели все то, что неожиданно обрушилось на него, что происходит с ним, можно втиснуть в это отдающее холодом казенщины слово?! Досада, глухая волна гнева медленно, неудержимо захлестывала его. Спокойнее, спокойнее,— успокаивал себя Хаджумар. — Стыдись, ведь ты научился усмирять чувства, скрывать их... «Но ведь я среди своих,— возразил он сам себе: — Я оскорблен, унижен. И неясно, за что? Речь идет, по меньшей мере, о смысле жизни, если не самой жизни, а для секретарши это всего лишь очередной вопрос... Хаджумар слышал, как это начиналось у других, еще более безобидно, чем у него, обволакивающе безобидно, а потом уже ничего нельзя было воротить...

Как же поведать, что происходит с ним? Он ведь сам не может разобраться, что случилось и по какой причине. Ясно, что беда. Может быть чей-то злой навет. Но как все это рассказать секретарше? Вряд ли поймет... Исповедь его наверняка ее насторожит, и тогда не дождаться ему разговора с Ворошиловым. Но надо убедить ее доложить Клименту Ефремовичу о нем, всего лишь доложить, что звонит Хаджумар Мамсуров и просит выслушать его. Хаджумар был убежден, что важно доложить, а уж нарком обязательно поднимет трубку. На него вся надежда, только он мог вмешаться, разобраться и восстановить справедливость. Хаджумар последние дни только и делал, что висел на телефоне, он и не подозревал, как трудно застать в кабинете наркома, который постоянно инспектирует части, посещает объекты, проводит в зале совещания...

— Чего ж вы молчите? — спросила секретарша: — Я хочу вам помочь, но для этого мне нужно знать, в чем ваши затруднения...

Теперь другое слово, безобидное — затруднения. Если бы у Хаджумара были лишь затруднения, то он в наркомат страны не обращался бы. Он продумал, что и как скажет Клименту Ефремовичу... Он понимал, как важно попасть к нему на прием.

И вот теперь и эта надежда рушится из-за упрямства секретарши... Кто бы помог ему организовать встречу с наркомом?

И тут он вспомнил Жору Попова, который двумя годами раньше окончил их училище, и которого отозвали в распоряжение наркома, помощником которого он и стал. Несмотря на разницу в возрасте, Хаджумар и Жора сдружились за год совместной учебы. Оба они увлекались джигитовкой, оба были быстры на подъем, любили щегольнуть своим военным одеянием и сверкающим оружием, у обоих была масса поклонниц, тащивших их на танцы в клубы красноармейцев, и оба были молоды, коща парни легко сходятся... Хаджумар попросил секретаршу:

— Пригласите Попова — он должен меня помнить...

И чудо свершилось. Через минуту в трубке зазвучал низкий голос Попова:

— Попов слушает.

— Ты, Жора? — невольно вырвалось у Хаджумара.

— Я,— начал спокойным голосом Попов и вдруг взревел: — Наконец-то, джигит, догадался позвонить! Или девушки по-прежнему отнимают все твое время?..

От его шутливого голоса полегчало на душе, но, слушая друга, Хаджумар гадал, знает или не знает Жора о беде, случившейся с ним...

— Я хочу тебя видеть,— заявил Попов: — Когда встретимся?

Хаджумар задумался. Не знает Жора о его беде... И Хаджумару хочется встретиться с другом, но в этой ситуации лучше не подводить отличного парня. И Хаджумар суховато сказал:

— Я позвонил, потому что мне нужно переговорить с Ворошиловым. Нужно. Необходимо. Понимаешь?

На том конце провода умолкли. Хаджумар с трепетом вслушивался, боясь, что в ушах сейчас задребезжат частые гудки. Наконец, помощник заговорил, и теперь голос его звучал деловито:

— Случилось что?

— Случилось,— невольно вздрогнул Хаджумар.

— Очень плохо? — тихо раздалось по ту сторону провода.

— Боюсь, что да...— признался Хаджумар и пояснил: — Если меня не допускают до моего кабинета...

Теперь пауза длилась с минуту. Хаджумар поежился. Да, конечно, своим звонком он поставил Попова перед сложной дилеммой: с одной стороны, ему хочется помочь, но с другой стороны,— какие у него гарантии, что давний знакомый не подведет. Молчит Жора. Колеблется? И Хаджумар резко спросил:

— Мне положить трубку, товарищ помощник наркома?

— Погоди, дай прикинуть, когда у него найдется десять минут,— раздался спокойный голос Жоры, и послышался шорох бумаги: помощник листал блокнот.

У Хаджумара в горле перехватило дыхание,— не все еще потеряно. Есть шанс встретиться с наркомом.

— Ты знаешь, все расписано,— вздохнул Жора, и Хаджумару вновь показалось, что Попов искал отговорку, но тут помощник снова заговорил: — Я сейчас зайду к нему. Ты не клади трубку...

Дядя Саханджери постоянно твердил Хаджумару, что вся жизнь состоит из препятствий, которые необходимо преодолевать, впереди у него будут разочарования в людях, потому что, к сожалению, при опасности не все сохраняют верность дружбе. Знал Хаджумар и другое: не всегда правда торжествует, потому что подлость живуча и ее черная краска порой перечеркивает все светлое, что есть в человеке. Хаджумар не считал себя слабым и трусливым, был готов к тому, что судьба устроит ему сердитую проверку на силу и волю. Но разве сравнишь ситуацию, когда ясно видишь врага, с тем положением, в котором оказался? Никто тебя не клеймит, не бросает тебе обвинения, вроде и обижаться не на кого. И ты часами сидишь за разбором шахматной партии Ласкер — Капабланка, почитываешь книжку на английском языке, слушаешь музыку, несущуюся из патефона... Но мысли твои далеки, душа неспокойна, взгляд твой прикован к телефону... Ты понимаешь, что кто-то играет твоей судьбой, где-то притаился враг. Но он безлик. Его трудно угадать, потому что он рядится в твой же мундир, мыслит твоими же категориями, обозначающими такие ясные понятия, как социализм, правда, принципиальность, гуманность, бдительность... Он сидит с тобой в одном здании, в перерыв спускается, подобно тебе, в полуподвальное помещение, чтобы поиграть в бильярд, он вместе с тобой аплодирует известной певице, обсуждает на собрании текущий момент, разгадывает происки фашистов... И все-таки он враг, ибо мыслит иначе, чем ты, Трактует термины на свой лад... Он не бдителен — полон подозрений... И если даже он искренен в своей мнительности,— он враг, потому что несет вред. Но как разоблачить его, ведь он твердит не о подозрительности, а о бдительности?.. И как найти ту грань, что отделяет второе от первого?

Ожидая, что Попов вновь возьмет трубку, Хаджумар не сразу понял, что голос, раздавшийся в трубке, принадлежит самому наркому. От неожиданности он едва не забыл поздороваться...

— Как же я не помню тебя, кавказского красавца? — гудело в трубке.— Только весомая причина заставила такого скромника, как ты, позвонить мне. Выкладывай свое дело,— нарочито грубовато, чтоб вселить в Хаджумара уверенность, сказал нарком, и, почувствовав, как замялся Мамсуров, спросил: — По телефону неудобно?

— Как прикажете, товарищ нарком,— неуверенно отозвался Хаджумар.

— Ясно,— уловил в его голосе нерешительность Ворошилов, и Хаджумар услышал невнятный голос Попова, что-то сообщавшего наркому: — Значит надо встретиться, и не откладывая. Сделаем так. Знаешь, какое событие состоится завтра в Доме союзов?

— Знаю...

— Там мы и встретимся, в первом перерыве, который начнется через два часа после начала. Значит, без пяти двенадцать будь в комнате, что за кулисами.

— Там наверняка строго будет на проходе...— засомневался Хаджумар.

— Конечно, строго,— подтвердил нарком,— но Попов все уладит, будет у тебя пропуск. Ну, крепись, джигит.

— Отчество у тебя мудреное,— услышал Хаджумар голос Попова.— Ты уж напомни...

...На подступах к площади Свердлова толпился народ, и милиционеры пропускали только тех, кто имел на руках пропуск. Хаджумар попросил к себе старшего и объяснил ситуацию:

— Пропуск на проходе в подъезде...

Посланный милиционер возвратился и подтвердил, что пропуск имеется.

В фойе Дома союзов стояли дежурные с красными повязками на левом рукаве да выглядывали из-за стоек гардеробщики. «Одни мужчины»,— подивился Хаджумар, привычка все необычное подмечать и здесь сработала.

В комнате, куда проводил дежурный Мамсурова, стоял широкий и длинный стол с аккуратно разложенными стопками бумаги на случай, если кому-то из членов президиума нужно будет готовиться к речи. Круглый столик в углу заставлен бутылками с лимонадом и минеральной водой. Хаджумар позже не одну сотню раз бывал здесь, на разного рода совещаниях и заседаниях, съездах и конференциях,— и всегда, даже спустя четыре десятка лет, эта комната с дубовыми столами и стульями с высокими спинками выглядела все так же.

— Вы желаете подождать здесь или пройдете вовнутрь? — показал на дверь в глубине помещения дежурный.

— А как предписано? — спросил Хаджумар.

— Вам следует быть там,— сказал дежурный и пояснил: — В перерыве все члены президиума выйдут со сцены сюда...— он зыркнул глазами на Хаджумара, в его взгляде было любопытство — кто этот офицер с насупленными черными бровями и почему ему оказана такая честь — быть здесь, в святая святых? — И вы понимаете...— Он замялся.

— Я понимаю,— спокойно, без тени обиды вымолвил Хаджумар.

Внутренняя комнатка была маленькой,— здесь помещались лишь четыре кресла да круглый стол. Небольшое окошко выходило во двор, тихий и пустынный...

— Я вас оставляю,— сказал дежурный...

Хаджумар, стоя у окна, медленно повторял фразы, которые хотел произнести. Сперва он выскажет благодарность за то, что нарком нашел время его выслушать, потом коротко пояснит, что с ним происходит, и попросит поверить ему, что... Да что? Поверить во что? В его верность народу, в его надежность? Но разве это и так неясно? А произнося эти слова, чувствуешь себя так, точно свалился с другой планеты... Но что тогда он, Хаджумар, просит? Чтоб его допустили до служебного кабинета?..

...Вначале послышался шум отодвигаемых стульев: это поднялись с места члены президиума. Хаджумар уловил глухо доносившийся сюда гром аплодисментов. Потом вдруг совсем близко он услышал голос с характерным грузинским акцентом:

— Как будто все идет хорошо.— Слова растягивались, отчего они получали особую весомость и значимость.

И сразу в ответ раздались одобрительные возгласы:

— Отлично идет!

— И доклад слушался с интересом!

— Сколько раз прерывался аплодисментами!

— Все настроены торжественно.

Гул мгновенно умолк, ибо заговорил опять Он:

— Не будем спешить с выводами. Подождем, послушаем, посмотрим...

Дверь шумно распахнулась, и в комнату порывисто вошел Ворошилов. От неожиданности Хаджумар вздрогнул. Он давно не видел наркома вблизи и удивился, что Ворошилов все так же быстр и легок, точно годы не оставили на нем своих отметин. Из-за спины наркома выглядывал Жора; желая подбодрить Хаджумара, он озорно подмигнул ему. Мамсуров вытянулся, щелкнул каблуками, собираясь отрапортовать. Но нарком улыбнулся и дружески положил ему на плечо руку:

— Так это и есть полковник Ксанти?

— Он самый,— подтвердил Попов.

— Я ведь помню тебя, когда ты был совсем мальчонкой. А теперь... Такими и должны быть красные командиры: крепкими и... неотразимыми! Нарком опустился в кресло, еще раз окинул взглядом сверху вниз фигуру Мамсурова и одобрительно хмыкнул: — Джигит!..— Вспомнив, какое дело привело сюда Хаджумара, насупился, забарабанил пальцами по подлокотнику кресла, жестко бросил Попову: — Давай сюда... этого...— губы его презрительно сжались: — Ежова!

Помощник вышел. Ворошилов, точно забыв о стоящем перед ним Хаджумаре, тяжко размышлял о чем-то неприятном. Пальцы его нервно отбивали ритм. Наконец, он вздохнул, отгоняя от себя вызывавшие досаду мысли, поднял глаза на Мамсурова.

— Чего стоишь? — Он кивнул на кресло: — Садись.— Видя, что Хаджумар лишь шелохнулся, но не осмелился опуститься в кресло, приказал: — Садитесь же.— Когда кресло утопило Мамсурова в мягких складках, нарком, испытующе поглядывая на Хаджумара, произнес: — Как-то в один из приездов твоего дяди в Ростов я затащил его на рыбалку. Так он мне все уши прожужжал, твердя, что Дону, Днепру, Днестру, Дунаю наименование дали аланы — предки осетин. Убеждал, что Дунай по-осетински означает: всемирная вода. Так ли это?

— Так,— подтвердил Хаджумар.

— Вспоминая Саханджери, присматриваюсь к тебе — есть в вас нечто такое, что заставляет быть скромными и одновременно уверенными в себе, точно всем хотите внушить: мы знаем себе цену... Твои земляки специально развивают это чувство собственного достоинства или оно в крови у вас?

Хаджумар неопределенно пожал плечами, не зная, что ответить, и поспешно встал, ибо на пороге показался невысокий мужчина. Он быстрым настороженным взглядом окинул наркома и Мамсурова, как бы прикидывая, что его здесь ожидает, и, успокоенный, шагнул в комнату. Подчеркнуто плотно, нажав на дверь обеими руками, прикрыл ее, вытянув шею, прислушался, не различимы ли здесь голоса, раздающиеся в соседней комнате. Убедившись, что в общем гуле ничего не разобрать, Ежов довольно улыбнулся и посмотрел на наркома, точно ожидая похвалы за такую предусмотрительность, ибо в помещении находился посторонний человек, которому не следует слышать то, о чем говорят члены правительства. Он явно страдал из-за малого роста и, чтобы как-то скрасить его, носил туфли на широкой подошве.

— Садись,— коротко бросил нарком.

Ежов аккуратно опустился в кресло, выпрямил стан.

— Ты... сел? — в гневе всем телом обернулся к нему нарком.

Ежов недоуменно посмотрел на него и торопливо встал.

— Вы предложили сами,— напомнил он.

— Не ТЕБЕ! — оборвал его нарком.— Не тебе! — и кивнул оторопевшему от такого поворота разговора Хаджумару: — Я предложил сесть тебе. Занимай свое место, Хаджи.

Мамсуров не верил своим ушам. Неужели это и есть тот самый Ежов, чье имя произносится шепотом, с оглядкой? Чья зловещая тень маячит повсюду, вызывая у людей реакцию, близкую к страху? Казалось, власть его беспредельна, поступки бесконтрольны. И вдруг с ним говорят таким тоном! При нем! Если у Ежова до сих пор не было серьезной причины преследовать Хаджумара, то теперь есть: ведь это он, Хаджумар, стал и поводом резкого нагоняя и очевидцем его. «Может, мне уйти»,— подумал Хаджумар и обратился по-военному:

— Товарищ маршал, разрешите выйти?

Нарком сердито повел бровью, жестко скомандовал:

— Садитесь!

Хаджумару было неловко, он не смел взглянуть на Ежова, мгновенно выпрямившегося, прижавшего 7— по уставу! — руки к бедрам, евшего глазами лицо маршала.

— Вот так,— удовлетворенно сказал нарком и, кивнув на Хаджумара, спросил Ежова: — Знаешь его?

— Я обязан знать всех, кого направляют за кордон,— охотно ответил Ежов, не скрывая гордости за четко поставленную информацию в его ведомстве.— Это племянник врага народа Мамсурова.

«Врага народа» — слова больно ударили по Хаджумару.

— Кого-кого? — не дал договорить Ежову нарком.

— Врага народа,— упрямо опустил голову Ежов.

Нарком опять резко прервал его:

— Человек, которого ты назвал врагом народа, принимал активное участие в революции и гражданской войне. Я с ним не раз. встречался. Не один раз! Тебе это известно?

— Я досконально изучаю биографии людей, с которыми имею дело,— холодно блеснул глазом Ежов.— Саханджери Мамсуров осмелился бросить тень на самого товарища Сталина.

— Это как же?

— Выступая перед активом, он посмел заявить, что товарищ Сталин приглашал его посоветоваться по национальному вопросу,— у Ежова задрожали губы от негодования.— Представляете?! Товарищ Сталин нуждался в том, чтобы пригласить дядю этого офицера посоветоваться! Самобахвальства-то сколько! В президиуме нашелся человек, который ужаснулся сказанному и подсказал Мамсурову, что это не товарищ Сталин приглашал его советоваться, а он, Саханджери, просил товарища Сталина принять его и помочь разобраться в возникших проблемах. И знаете как повел себя этот упрямец? Ему бы внять рассудку и воспользоваться появившимся шансом отвести от себя обвинение. А зазнавшийся Мамсуров побагровел, с размаху ударил кулаком по трибуне и громогласно заявил: «Нет! Не я просился к товарищу Сталину, а он вызвал нас, нескольких нацменов, чтобы услышать наш совет!»

Хаджумар вздрогнул. Да, этот поступок его дядя мог совершить. Он в духе его порывистого, нетерпеливого характера. Так, наверняка, и было... Дядя, дядя, что же ты натворил?..

— Разве этот факт не говорит сам за себя? — повысил голос Ежов.— Разве налицо не типичный пример перерождения личности? И разве я имел право бездействовать?

— Ну, а как все-таки было на самом деле: встречались друг с другом товарищ Сталин и Саханджери Мамсуров? — уточнил Ворошилов.

— Да, встречались,— нехотя признался Ежов.

— И кто был инициатором встречи?

— Вождь,— сорвалось с уст Ежова, но он тут же спохватился: — Но это ничего не значит. Есть факты, которые не подлежат огласке, тем более в такой форме, какую избрал Мамсуров. По его словам выходит, что товарищ Сталин не всегда сам принимает решения. Что он нуждается в советах! Но мы знаем, что это не так! Товарищ Сталин, все видит и все знает! А Мамсуров бросил на него тень...

Нарком, не сводя взгляда с Ежова, медленно произнес:

— Не пойму, чего в тебе больше: глупости или ненависти к людям? Откуда это у тебя, Ежов?

— А разве я не прав? Разве товарищ Сталин?..

— Прекрати своим паршивым языком трепать это имя! — прервал его нарком.— Что-то фальшиво звучит твой голос... Невольно приходит мысль: мусоля этот случай, не пытаешься ли ты сам бросить тень на товарища Сталина?..— Зловещие нотки прозвучали в голосе Ворошилова.

Ежов оторопел:

— Как это?

— Мне кажется, ты с радостью смакуешь мысль, что товарищу Сталину тоже потребовался совет другого человека...

Хаджумар поежился — ему не нравилось, что поклеп с его дяди нарком пытается снять не доказательством его правоты, а таким примитивным приемом, обвиняя в злом умысле Ежова,— обвиняя без приведения фактов, только такими домыслами. Он удивленно глянул на Ворошилова. Но на лице того не было и тени сомнения в своем праве на подобный ход.

Ежов вдруг мгновенно побледнел.

—...И ты нарочно распространяешь нелепые слухи, Ежов!,— гремел голос наркома.— Зачем тебе это надо?

— Это неправда,— пролепетал Ежов.

— Я — и неправду?! — гневно воскликнул Ворошилов.— Ты это хочешь сказать?

— Простите, я неточно выразился.

— Почему я должен прощать тебя? Ты даже не представляешь, что Саханджери мог элементарно выйти из себя. Ведь он из тех, кто смотрел смерти в глаза, кто ходил в штыковую атаку. Они бесхитростны, говорят что думают. Он просто сказал, как было. Понижать таких людей надо. Но ты видишь врагов там, где их нет... Печально...

Не сводя глаз с наркома, вытянувшись как струна во весь свой жалкий рост, Ежов теперь не выглядел зловещей и всесильной фигурой.

Из-за двери послышался глухой голос, с характерными интонациями и знакомым акцентом. Оттого ли, что в соседнем помещении находится человек, чей облик гипнотизирующе действовал на каждого независимо от возраста, профессии и национальности, действовал безотказно, ибо все верили, что он непогрешим, то ли от несоответствия того, каким из газет и рассказов представлял себе Хаджумар этих двух известных всей стране людей, и тем, как они вдруг ему открылись, то ли оттого, что, наконец, выяснилась причина его страданий, оказавшаяся невероятно нелепой,— Мамсурову стало казаться, что все, происходящее сейчас на его глазах, нереально, не могло случиться в самой жизни... Жесткий тон наркома возвратил его к действительности:

— Ладно, Ежов, о тебе разговор впереди. А сейчас вот что,— нарком перегнулся через ручку кресла и указал рукой на Хаджумара: — Всмотрись в него внимательнее. Запомнил? Так вот, если с головы этого человека упадет хоть один волос,— тебе не сносить своей! — гнев душил Ворошилова, голос то и дело срывался.— Ты будешь иметь дело со мной... А меня ты знаешь. Я слов на ветер не бросаю... Уяснил? Забудь, чей он племянник...

От наркома, который в представлении людей был спокойным, рассудительным и добрым, повеяло зловещим холодом. Судя по тому, как сжался Ежов, он знал о нем нечто такое, что даже этого типа, явно повидавшего немало отвратительного, заставило содрогнуться. Стараясь успокоиться, нарком постучал в нервном тике костяшками пальцев по подлокотнику кресла и резко скомандовал:

— Кругом!..

И когда Ежов, повернувшись, шагнул за порог и осторожно закрыл за собой дверь, Ворошилов тихо добавил:

— Ошиблись мы в нем, сильно ошиблись...

Это было сказано в расчете на Хаджумара, чтобы он услышал и запомнил.

— Извините,— растерянно развел руками Мамсуров.— Из-за меня такой нервный разговор...

— И какое теперь у тебя отношение к Саханджери? — неожиданно спросил нарком.

— Как и прежде: с уважением,— сверкнули глаза у Хаджумара.

Теперь нарком смотрел на него тем же пронзительным взглядом, который, казалось, проникал до самого нутра человека.

— Смотри, не сделай для себя скоропалительных выводов,— предупредил он.— Подонки воспользовались неосторожностью Саханджери. Но это не значит, что Советская власть виновата. Время жесткое, нам как никогда надо быть спаянными. Никто не смеет терять веру в нашу цель, в торжество наших идей.

— Я знаю, что Советская власть не виновата,— выдержал взгляд наркома Хаджумар.

— Это надо точно усвоить, Хаджумар,— убеждая, повторил нарком.— Нельзя, чтоб обида недоверием обернулась. Да и следует точно знать, на кого обижаться.

В комнату вошел Попов, встревожено всмотрелся в лица наркома и Хаджумара, почтительно обратился к Ворошилову:

— Товарищ маршал, президиум уже занимает свои места.

Нарком резко поднялся, привычно поглаживая складки рубашки, провел ладонями вдоль широкого пояса.

— Да! Пора идти...— и уже на пороге обернулся к Попову: — Твоего протеже никто не тронет... Втолкуй ему, что в его интересах не распространяться о состоявшемся здесь разговоре с Ежовым... Отвечать будешь ты!..

Нарком закрыл дверь...

— Спасибо, друг,— сказал Хаджумар и вдруг порывисто шагнул к Попову, обхватил руками, прижался щекой к его плечу...

— Ну что ты, Хаджи?..— растроганно произнес Жора и успокаивающе похлопал ладонью по спине Мамсурова.

Хаджумар отстранился, отвел глаза в сторону, тихо признался:

— Не представляешь, как тяжело, когда не смотрят тебе в глаза...— И с беспокойством спросил: — Что с моим дядей?..

— Погиб он, Хаджи, погиб...— печально сказал Попов...

...Так встретили Хаджумара — полковника Ксанти — дома...

Глава 8

Гетс положил трубку на рычаг телефона, выпрямился в кресле и внимательно посмотрел на Кильтмана...

— Вам к лицу эта форма! — воскликнул Гете.

— Испанская кампания дала мне опыт и... генеральские погоны,— сказал Кильтман и добавил: — Я помню, кому этим обязан.

Но Гете энергично прервал его:

— Не благодарите — не люблю. Четкое выполнение очередного задания — вот лучшая благодарность. И я жду его!..

— Слушаю вас, господин генерал,— щелкнул каблуками Кильтман.

— Вы знаете личный приказ фюрера — постоянный поиск и арест коммунистов и особенно их главарей, на след которых мы напали, но они ушли из-под контроля. Разом, в один день. В нескольких европейских странах. Исчезли. Они действуют сообща, и нетрудно догадаться, куда они направляются.— Он подошел к карте на стене и ткнул пальцем в сторону Москвы.

— Есть другой ориентир — Лондон,— сказал Кильтман.

Гете усмехнулся, дав понять, что его предположение страдает наивностью.

— Исключается. Когда речь идет о коммунистах — и Лондон на нашей стороне.— Услышав звонок телефона, быстро направился к столу, поднял трубку, нетерпеливо спросил: — Никаких известий? Я жду,— и опять направился к карте.— Мой расчет верен: где-то здесь,— он провел рукой вдоль границы Советского Союза,— где-то здесь, господин генерал, вы должны их схватить.

— Почему я? — возмутился Кильтман.— Я кадровый военный, а не жандарм.

Гете предвидел его реакцию — ничуть не удивился, прошел к столу, произнес:

— Знаю: вы предпочитаете открытый бой. Я тоже. Но времена Александра Македонского и Аттилы давно прошли. Война перестала быть уделом одних военных. Теперь сражения ведутся не только на поле брани.

, — Каждому свое. Бульдог не станет охотничьей собакой.

— Надо не только выследить дичь, но и завладеть ею,— назидательно произнес Гете.— И тут крепкая бульдожья хватка не помешает.— Гете неожиданно наклонился к нему, сменил тон: — Пауль, одержать победу в сражении — почетно. Но врага, лишенного вождей, можно покорить без боя. Отдать эту славу жандармам? Нет! Тот, кто их схватит, достоин Железного креста.

Опять зазвонил телефон. Гете лихорадочно схватил трубку.

— Напали на след? Где? Сколько? Препровождают на заставу? Вылетает генерал... Кильтман.— Довольный, он бросил трубку, отчеканил сурово: — Они попались! Машина у ворот. Одиннадцать минут — и вы на аэродроме! Лететь три часа сорок семь минут! Дадим на путь от аэродрома до заставы союзников ну, скажем, три часа. Вас будет сопровождать Шульц, один из моих лучших офицеров. Я жду вашего звонка через семь часов. Спешите, генерал! Я засекаю время!

***

Квартира Хаджумара была обставлена так, что сразу можно было определить: здесь проживает холостяк. Стол, диван, стулья — вразброд, застыли там, куда их поставили носильщики. На окнах отсутствовали занавеси. Никаких ковров и картин. На стене висела старенькая, почерневшая гитара. Да, та самая, что прошла многие пути дороги по Испании вместе с Гарсиа. В углу стояли два все еще упакованных кресла — одно на другом. На столе свалены свертки.

Прозвучавший дверной звонок застал Хаджумара на кухне. Хаджумар сорвал со спинки стула китель, одел его и, на ходу застегивая пуговицы, направился в прихожую. Он знал, что это ОНА, и торопливо открыл дверь. На пороге стояла Лина. Она смотрела на Хаджумара и смеялась, сконфузив его. Если бы она знала, какой сюрприз он ей приготовил!

— Вот куда ты забрался! — воскликнула она.— Еле нашла... Все собрались?

— Ты первая.

Она застыла на пороге комнаты и улыбнулась:

— О-о, у тебя неплохо.— Он уловил в ее словах легкую насмешку.— Уютно. Занавески с видом города. Хорошо подобранная к обоям мебель. Это склад кресел? Здесь случайно нет тола?

Хаджумар шутливо предупредил:

— Если гостья не перестанет бранить хозяина, он взорвет квартиру и... хорошо подобранную к обоям мебель без всякого тола.

— Один ноль? — усмехнулась она.

— Сдаюсь,— шутливо поднял он руки.

Лина вдруг выпрямилась и скомандовала.

— Стоять и не двигаться с места! — Палец, точно дуло пистолета, был приставлен к груди Хаджумара.— Или вы немедленно скажете, по какому поводу вы сегодня устраиваете... как это по-осетински? Кувд! Или...

— Или? — попытался он обнять ее.

— Опустите руки! — с шутливой суровостью ответила она.— Обниматься в такой обстановке! Да я перестану уважать себя! — Она закатала рукава.— Камарада советник! Слушайте мою команду! Ориентир — гостиная, цель — привести в. порядок, время — до прихода гостей. Присту-пай! — И замурлыкала популярную в те времена песню: — «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...»

Глядя, как Лина порхала по комнате, он растроганно думал: «Вот так впредь и будет». Именно ее и не хватало в его холостяцкой квартире, которая на глазах стала преображаться.

— Занавесей нет, но зато есть торшер — последний крик моды! — Лина задорно оглянулась на него.— Камарада советник! Что с вами? Вы мне еще не ответили, в честь чего кувд.

Хаджумар враз посуровел, произнес:

— Будет объявлено о свадьбе.

Она смутилась; желая скрыть свое замешательство, деловито подступила к креслу:

— Помоги-ка мне вытащить эту тяжелую артиллерию на оперативный простор.

Он обхватил кресло руками, потащил на середину комнаты.

— Куда, куда ты его тянешь? — ужаснулась она.

— Поближе к столу,— ответил он.

— О-о святая Мария! — ахнула она.— Такие кресла и к такому столу! Они должны стоять отдельно,, украшать твою гостиную... Вот так. А рядом будет красоваться торшер.— И вдруг внезапно, чуть не шепотом спросила: — О чьей свадьбе?

Он помедлил, колеблясь, сказать напрямик или сперва подготовить ее, и наконец ответил просто, точно объяснение у них давно состоялось и решение скреплено твердо и навечно:

Дата добавления: 2015-06-26