КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Акутагава рюноске. Избранное, 1 том 13 страница
После ухода Тодзавы и мужа О-Кину переодевшийся в кимоно Синтаро, тетушка Асакава и Ёити собрались в столовой у жаровни. Из-за фусума по-прежнему доносились стоны О-Рицу. И все, вяло перебрасываясь словами под свисавшей над самой жаровней лампой, точно сговорившись, внимательно прислушивались к этим стонам. — Просто немыслимо. Такие ужасные страдания... Крепко сжимая щипцы для угля, тетушка смотрела в одну точку. — Ведь Тодзава-сан говорил, что все хорошо? Не отвечая тетушке, Ёити обратился к брату, сидевшему с сигаретой в зубах. — Он просил профессора прийти в ближайшие дни. — Странно. Почему он об этом просил? На этот раз Синтаро ничего не ответил, лишь стряхнул пепел. — Син-тян, что сказала мама, когда увидела тебя? — Ничего не сказала. — Но я слышал, как она смеялась. Ёити сбоку внимательно посмотрел на брата. — Верно... Скажи лучше, почему мамина постель благоухает дорогими духами? Тетушка с улыбкой повернулась к Ёити, но, не дождавшись от него ответа, сказала: — Это О-Кину-тян побрызгала мамину постель духами. Ты знаешь, Ё-тян, что это за духи? — Что за духи?.. Наверно, специально для постели. Неожиданно из-за фусума показалось измученное лицо О-Кину. — Где отец? — Он в магазине. Что-нибудь нужно? — Да, мама хотела... Не дав ей договорить, Ёити вскочил. — Пойду позову его. Когда он выбежал из столовой, туда на цыпочках вошла, зябко охватив себя руками, О-Кину с болеутоляющими пластырями на висках и села на место, с которого только что вскочил Ёити. — Что случилось? — Никак не может принять лекарства... Новая сиделка хоть и пожилая, но действует спокойно и уверенно. — Как температура? Синтаро, продолжая молчать, поморщился и выдохнул дым.
— Только что измеряли, тридцать семь и два... О-Кину, пряча подбородок в ворот кимоно, задумчиво посмотрела на Синтаро. — После ухода Тодзавы-сан снизилась еще на одну десятую. Снова наступило молчание. Ее нарушил громкий звук шагов вошедшего Кэндзо, вслед за которым появился и Ёити. — Тебе только что звонили из дому. Муж просил чуть попозже позвонить.— С этими словами Кэндзо обратился к О-Кину, после чего направился в соседнюю комнату. — Ну что ты будешь делать. Две служанки в доме, а толку от них никакого. О-Кину, досадливо прищелкнув языком, переглянулась с тетушкой. — Такие теперь служанки пошли... Моя, так та наоборот, во все сует нос. Пока женщины переговаривались, Синтаро, не выпуская сигареты изо рта, заговорил с печально сидевшим Ёити. — К вступительным экзаменам готовишься? — Готовлюсь... Но в этом году держать не буду. — По-прежнему пишешь стихи? Ёити, морщась, прикурил сигарету. — У меня нет такой склонности к учению, как у тебя. А математику я просто ненавижу. — Хоть и ненавидишь, но если не заниматься... Синтаро прервала сидевшая напротив него тетушка, тихим голосом переговаривавшаяся с подошедшей к приоткрытой фусума сиделкой: — Син-тян, мама зовет. Погасив окурок, он встал. И, не взглянув на сиделку, прошел в соседнюю комнату. — Проходи сюда. Мама сказала, что хочет тебя видеть,— кивнул ему головой отец, сидевший у изголовья больной. Синтаро послушно примостился рядом с ним. — Ты меня звала? Мать повернула к нему голову. В свете лампы, завешенной куском материи, лицо ее выглядело еще более осунувшимся. — Понимаешь, Ёити не желает заниматься... Хоть бы ты ему сказал... Он прислушивается к твоему мнению... — Хорошо, обязательно скажу. Кстати, только что мы уже с ним говорили об этом. Синтаро ответил чересчур громко. — Да? Смотри, не забудь... Я думала, что вчерашнего дня не переживу, а вот видишь...
Превозмогая боль, мать широко улыбнулась. — Может быть, помог амулет Тайсяку-сам[163], — вот и жар спал; глядишь, еще и поправлюсь... Мицу говорила, что у ее дяди тоже была язва двенадцатиперстной кишки, а он через полмесяца поправился. Видно, не такая это страшная болезнь... Синтаро до боли стало жаль мать, которая все еще надеялась на выздоровление. — Конечно, поправишься. Непременно поправишься, лекарства обязательно помогут. Мать кивнула. — Давайте еще раз попробуем выпить. Подошедшая сиделка ловко поднесла ко рту О-Рицу мензурку. Мать, зажмурившись, в два глотка выпила содержимое. На какой-то миг у Синтаро отлегло от сердца. — Вкусно. — Смогла все же принять наконец. Сиделка и Синтаро радостно переглянулись. — Раз стала принимать лекарство, все в порядке. В общем, залежалась ты, пора подниматься. И устроим праздничный обед, будем есть рис с красной фасолью. Шутка Кэндзо вызвала у стоявшего на коленях Синтаро желание уйти. В это время мать неожиданно подозрительно глянула на него. — Лекция? Где сегодня вечером лекция? — спросила она. Испуганный Синтаро, ища спасения, посмотрел на отца. — Никакой лекции нет. Нигде ее не будет. Так что можешь лежать спокойно. Успокаивая О-Рицу, Кэндзо одновременно делал глазами знаки Синтаро. Тот поспешно поднялся и вернулся в ярко освещенную столовую. Там по-прежнему сестра и Ёити тихо разговаривали с тетушкой. Когда он вошел, все трое повернулись, вопросительно глядя на Синтаро. Однако Синтаро молча, с каменным лицом, сел на свое место. — Зачем тебя звали? Молчание нарушила О-Кину, все еще зябко пряча подбородок в ворот кимоно. — Ничего особенного. — Значит, мама просто хотела посмотреть на тебя? В тоне сестры Синтаро уловил раздражение. Но ничего не ответил, лишь горько усмехнулся. — Ё-тян, не побудешь ночью с больной? — После непродолжительного молчания, зевнув, обратилась к Ёити тетушка. — Хорошо... Сестра тоже обещала побыть этой ночью с матерью... — А ты, Син-тян? О-Кину из-под припухших век посмотрела на Синтаро. — Мне все равно, не знаю. — Син-тян, как всегда, колеблется. Я думала, поступление в колледж прибавит ему решительности... — Наверно, он просто устал,— с укором ответила О-Кину тетушка.
— Тогда пусть сейчас ложится спать. Тем более что дежурить придется, наверно, не одну ночь... — Ну что ж, пойду спать, ладно? Синтаро поднес спичку к сигарете брата. Только что он видел умирающую мать и поэтому ненавидел себя за эту услужливость...
Синтаро поднялся на второй этаж и около двенадцати лег. Он действительно очень устал, тетушка не зря сказала. Но, погасив свет, долго еще ворочался с боку на бок. Рядом тихо посапывал Кэндзо. Впервые за последние несколько лет он спал в одной комнате с отцом. Неужели раньше он не храпел, недоумевал Синтаро, глядя на спящего отца. Перед Синтаро неотступно стоял образ матери — воспоминания о ней его преследовали. Воспоминания были самые разные, и приятные, и неприятные. Но все одинаково печальны. «Все прошло. И хорошее, и плохое»,— думал Синтаро, стараясь поудобнее пристроить на подушке голову с коротко остриженными волосами. ...Однажды, когда Синтаро еще учился в начальной школе, отец купил ему новую фуражку. С большим козырьком и высокой тульей, о такой Синтаро давно мечтал. Увидев ее, сестра О-Кину сказала отцу, что в будущем месяце будет репетиция хора и ей нужно сшить кимоно. Отец расхохотался и пропустил ее слова мимо ушей. Сестра разозлилась. Отвернувшись от отца, она стала ворчать: — Ты любишь одного Син-тяна. Отец все еще продолжал улыбаться. — Одно дело фуражка, другое — кимоно. — А мама на что? Она недавно сама сшила хаори. Сестра снова повернулась к отцу и зло глянула на него. — Но я ведь не так давно купил тебе шпильку и гребень. — Да, купил. Ну и что, ты и должен был купить. Сестра вытащила из волос шпильку, украшенную искусственными белыми хризантемами, и швырнула на пол. — Возьми свою шпильку. Отец поморщился. — Не делай глупостей. — Чего же ждать от меня, глупой? Я глупая, не то что Син-тян. И моя мама была глупой... Побледневший Синтаро оказался свидетелем это сцены. Когда сестра расплакалась, он молча подобрал с пола шпильку и стал нервно обрывать лепестки с цветка. — Что ты делаешь, Син-тян? Сестра как безумная схватила его за руку.
— Ты же сама сказала, что шпилька тебе не нужна. А раз не нужна, не все ли равно, что я с ней делаю? Женщины любят ссориться, ну и ссорься, пожалуйста... Синтаро поднял рев, и они с сестрой стали драться, вырывая друг у друга шпильку, пока на цветке не осталось ни одного лепестка... Сейчас Синтаро удивительно отчетливо представил себе душевное состояние сестры, лишившейся матери... Синтаро стал прислушиваться. Кто-то, стараясь неслышно ступать, поднимался по темной лестнице... Вдруг раздался голос Мицу: — Господин. Кэндзо, который, казалось, спал, сразу же поднял голову с подушки. — Что случилось? — Вас зовет госпожа. — Хорошо. Иду. После ухода отца Синтаро неподвижно застыл на постели с широко открытыми глазами, прислушиваясь к тому, что делается в доме. И почему-то в его памяти вдруг всплыло далекое светлое воспоминание, никак не связанное с трагичностью этой минуты. ...Это тоже случилось в то время, когда он учился в начальной школе; мать взяла его с собой на кладбище на могилу отца. Был солнечный воскресный полдень — среди сосен и живой изгороди ярко белели цветы магнолий. Мать подошла к небольшой могилке и сказала, что это могилка отца. Синтаро остановился и слегка склонил голову. — Надеюсь, больше ничего от меня не требуется? Поливая могилу, мать с улыбкой на него посмотрела. — Ничего. К отцу, которого он не знал, Синтаро относился с теплотой. Но этот жалкий каменный столбик не вызывал в нем никаких чувств. Мать постояла еще некоторое время, сложив руки. Вдруг раздался выстрел духового ружья. Синтаро, стоявший за спиной матери, пошел в ту сторону, откуда донесся выстрел. Обойдя живую изгородь, он очутился на узкой тропинке — там мальчик, с виду старше Синтаро, державший духовое ружье, и двое его младших братьев с жалостью смотрели на вершину какого-то дерева, которую, точно дымом, обволокло начавшими распускаться почками... В это время послышались шаги на лестнице. Синтаро с тревогой приподнялся на постели. — Кто это? — Ты не спишь? Это был голос Кэндзо. — Что случилось? — Я ходил вниз, меня мама звала. Отец произнес это с унылым видом и снова лег в постель. — Зачем она тебя звала, ей хуже? — Нет, просто хотела сказать мне, чтобы я завтра если пойду на фабрику, надел летнее кимоно, которое лежит в верхнем ящике комода. Синтаро жалел мать. Хоть она и была женой совершенно чужого ему человека. — Как все это тяжело! Она так страдает. — Может быть, попросить Тодзаву-сан сделать ей еще укол? — Нет, пожалуй, нельзя так часто делать уколы. — Ну что ж, нельзя так нельзя, но все равно как-то надо облегчить ее страдания. Синтаро казалось, что Кэндзо пристально смотрит на него. — Твоя мать святая женщина... за что же на ее долю выпали такие муки? Оба помолчали. — Наверно, никто еще не ложился? Синтаро стало невыносимо вот так молчать, в темноте, глядя друг на друга. — Тетушка уже легла. Не знаю только, уснула или нет... Сказав это, отец вдруг приподнял голову и стал прислушиваться. — Папа, мама что-то... Теперь это был тихий голос О-Кину, поднявшейся до середины лестницы. — Иду. — Я тоже встану. Синтаро накинул на плечи ночное кимоно. — Можешь лежать. Если понадобится, я сразу же тебя позову. Отец стал быстро спускаться по лестнице вслед за О-Кину. Какое-то время Синтаро сидел на постели, потом встал и зажег свет. Снова сел и стал осматривать освещенную тусклой лампой комнату. Возможно, мать позвала отца просто так, хочет, чтобы он побыл с ней... Это вполне вероятно. Неожиданно взгляд Синтаро упал на валявшийся под столом исписанный листок бумаги. Он поднял листок: — Посвящаю М...ко[164]... Дальше шло стихотворение Ёити. Бросив листок, Синтаро лег, закинув руки за голову. Перед ним отчетливо всплыло миловидное лицо Мицу...
Когда Синтаро проснулся, в комнате, куда сквозь щели в ставнях проникал слабый свет, сестра и отец о чем-то тихо разговаривали. Синтаро вскочил, будто от толчка. — Тебе надо немного поспать,— сказал Кэндзо О-Кину и поспешно сбежал с лестницы. За окном слышался шум, будто на черепичную крышу низвергался водопад. Ливень... Думая об этом, Синтаро стал быстро одеваться. О-Кину, с распущенным оби, ехидно сказала ему: — Син-тян, доброе утро. — Доброе утро. Как мама? — Ночь была очень тяжелой... — Не спала? — Сказала, что хорошо поспала, но я видела, что она и пяти минут не вздремнула. И говорила такие странные вещи... Мне всю ночь было не по себе. Одевшись, Синтаро вышел на лестницу, но вниз не стал спускаться. В той части кухни, которая была видна сверху, Мицу, подверпув подол, протирала пол тряпкой... Услыхав голос Синтаро и О-Кину, она поспешно одернула кимоно. Синтаро взялся за медные перила, но все не решался спуститься вниз, точно ему что-то мешало. — Какие же странные вещи говорила мама? — Полдюжины. Разве полдюжины не все равно, что шесть штук? — Это у нее с головой неладно... А как сейчас? — Пришел Тодзава-сан. — Так рано? Мицу вышла из кухни, и Синтаро стал медленно спускаться по лестнице. Через несколько минут он уже был в комнате больной, Тодзава сам только что сделал ей укол дигитамина. Мать, которую сиделка укрывала после укола, металась по подушке — отец говорил об этом вчера вечером. — Пришел Синтаро. Это громким голосом сказал матери Кэндзо, сидевший рядом с Тодзавой, и сделал Синтаро знак глазами. Синтаро сел напротив отца, и, скрестив руки на груди стал смотреть на мать. — Возьми ее руку. Синтаро послушно спрятал в своих ладонях руку матери. Она была холодной и неприятно влажной. Увидев сына, мать чуть кивнула ему и сразу же перевела взгляд на Тодзаву. — Доктор, плохи, наверно, мои дела. Вот и руки стали неметь. — Это ничего. Потерпите еще день-другой.— Тодзава мыл руки,— Скоро вам станет лучше... О-о, сколько здесь всего! На подносе, стоявшем у постели матери, лежали талисманы Удзиками из синтоистского храма Дайдзингу, талисманы Тайсяку из буддийского храма в Сибамата... Взглянув искоса на поднос, мать ответила прерывающимся голосом, будто задыхаясь. — Ночью мне было очень плохо... А сейчас боли почти утихли... Отец чуть слышно сказал сиделке: — По-моему, у нее стал заплетаться язык. — Видимо, во рту пересохло... Дайте ей водички. Синтаро взял у сиделки смоченную в воде кисточку и несколько раз провел ею во рту у матери. Мать прижала языком кисточку и проглотила капельку воды. — Я еще зайду. Никаких оснований для беспокойства нет.— Тодзава громко сказал это, повернувшись к больной, и, закрывая свой чемоданчик, обратился к сиделке: — В десять часов сделайте укол. Сиделка поморщилась и что-то пробурчала. Синтаро с отцом пошли провожать Тодзаву. В соседней комнате, как и вчера, уныло сидела тетушка. Проходя мимо, Тодзава непринужденно ответил на ее приветствие и заговорил с Синтаро: — Как идет подготовка к экзаменам? — Тут же сообразив, что он ошибся, доктор весело улыбнулся.— Простите. Я имел в виду вашего младшего брата. Синтаро горько усмехнулся. — В последнее время, встречаясь с вашим братом, я говорю с ним только об этом. Наверно, потому, что мой сын тоже готовится к экзаменам... Когда Тодзава шел через кухню, он все еще весело улыбался. После ухода доктора, скрывшегося за сплошной пеленой дождя, Синтаро, оставив отца в магазине, поспешно вернулся в столовую. Теперь рядом с тетушкой там сидел с сигаретой в зубах Ёити. — Хочешь спать? Синтаро присел к жаровне. — Сестра уже спит. Ты тоже ложись. — Ладно... Всю ночь курил, даже язык щиплет. Морщась, Ёити с унылым видом бросил в жаровню недокуренную сигарету. — Как хорошо, что мама перестала стонать. — Ей, кажется, лучше. Тетушка зажгла сухой спирт в грелке. — До четырех часов ей было плохо. Из кухни выглянула Мицу, причесанная на прямой пробор. — Простите. Господин просит вас зайти в магазин. — Хорошо, хорошо, сейчас иду. Тетушка протянула Синтаро грелку. — Син-тян, зайди к маме. Сказав это, она вышла, вслед за ней, подавляя зевок, поднялся и Ёити. — Пойду посплю немного. Оставшись один, Синтаро положил грелку на колени и задумался. О чем — он и сам не знал. Шум ливня, низвергавшегося на невидимую крышу с невидимого неба,— единственное, что его сейчас заполняло. Неожиданно вбежала сиделка. — Идите кто-нибудь. Хоть кто-нибудь... Синтаро вскочил и в тот же миг влетел в комнату больной. Он обнял О-Рицу, прижал к себе. — Мама, мама. Лежа в его объятиях, мать дернулась несколько раз. В уголках губ выступила пена. — Мама. В те секунды наедине с матерью Синтаро громко звал ее, жадно всматривался в лицо умершей.
1920, октябрь — ноябрь
Странная встреча [165]
Рэн стала содержанкой и в начале зимы 1895 года поселилась на улице Ёкоами в районе Хондзё. Снятый для нее крохотный одноэтажный домик стоял на берегу реки у моста Окураба. Когда она смотрела из сада на реку, на умиротворенный, спокойный пейзаж, совсем не похожий на городской, он не казался ей унылым: там, где сейчас станция Рёгоку, тянулись, заслоняя пасмурное, готовое пролиться дождем небо, густые заросли кустов и деревьев. Но по ночам, если с О-Рэн не было господина, ей становилось порой невыразимо тоскливо. — Бабушка, кто это кричит? — Это? Кваква. Так О-Рэн, когда ей было не по себе, переговаривалась со служанкой, поддерживая в лампе огонь. Примерно раз в три дня появлялась плотная фигура ее господина — Макино в интендантской форме, который заглядывал к ней еще засветло прямо со службы. Случалось, что он приходил и после захода солнца, уже из дому — он жил напротив моста Умаябаси. У Макино была семья — жена и двое детей, мальчик и девочка. О-Рэн, которая с недавних пор стала причесываться как замужняя женщина, собирая волосы в пучок, вечерами сидела у жаровни напротив Макино, по-семейному, и пила с ним сакэ. На разделявшем их чайном столике стояли тарелочки и мисочки с закуской — сухой соленой икрой, солеными потрохами трепанга... В такие минуты перед О-Рэн нередко проносилась в памяти вся ее прошлая жизнь. Вспоминая многочисленную семью, подруг, она еще острее ощущала свою полную беззащитность в этой чужой далекой стране. Иногда ее вдруг охватывала жгучая ненависть к разжиревшему Макино. А Макино в это время с истинным удовольствием маленькими глотками, смакуя, пил сакэ. Он то и дело отпускал шутки, заглядывал при этом в лицо О-Рэн и громко хохотал — такая у него была привычка, когда выпьет. — Ну, что ты за человек, О-Рэн, даже Токио тебе не по душе. В ответ О-Рэн лишь улыбалась, следя за тем, чтобы все было в порядке, чтобы сакэ не остывало. Ревностный служака, Макино редко оставался ночевать. Как только стрелки часов, лежавших у изголовья, подходили к двенадцати, он сразу же начинал совать свои толстые руки в рукава шерстяной рубахи. О-Рэн в неловкой позе, стоя на коленях, тоскливо наблюдала за судорожными сборами Макино. — Захвати хаори,— раздавался иногда в дверях нетерпеливый голос Макино, на его лоснящееся лицо падал тусклый свет фонаря. Каждый раз, проводив Макино, О-Рэн чувствовала, что нервы ее напряжены до предела. И в то же время ей бывало грустно оставаться одной. Когда шел дождь и дул ветер, кусты и деревья уныло шумели. О-Рэн, спрятав лицо в рукава ночного кимоно, пропахшего сакэ, настороженно прислушивалась к этому шуму. В такие минуты глаза ее часто наполнялись слезами. Но вскоре она забывалась тяжелым сном, сном, похожим на кошмар.
— Что случилось? Откуда у вас эта царапина? Был тихий дождливый вечер, и О-Рэн, наливая Макино сакэ, вдруг бросила взгляд на его правую щеку, и увидала на этой выбритой до синевы щеке багровую царапину. — Эта? Жена оцарапала. Он произнес это как ни в чем не бывало, ни лицо, ни голос у него не дрогнули — можно было даже подумать, что он шутит. — Фу, какая противная у вас супруга! С чего это она опять за старое принялась? — С чего, с чего. Обычная ревность. Она ведь знает, что у меня есть ты, так что лучше не попадайся ей, а то несдобровать. Глотку перегрызет. Без всяких разговоров, как дикая собака. О-Рэн захихикала. — Нечего смеяться. Стоит ей узнать, что я здесь, мигом примчится, ни на что не посмотрит. Слова Макино прозвучали неожиданно серьезно. — Когда это случится, тогда и буду думать, что делать. — Ну и отчаянная же ты! — Совсем не отчаянная. Просто люди моей страны...— О-Рэн задумчиво посмотрела на тлеющие в жаровне угли. — Люди моей страны безропотно мирятся с судьбой. — Ты хочешь сказать, что они не ревнивы? — В глазах Макино промелькнула хитринка. — Ревнивы. Все до единого ревнивы. Особенно я... Тут из кухни пришла служанка и принесла рыбу на вертеле, которую они просили зажарить. Ту ночь Макино провел у любовницы, чего давно уже не бывало. Они легли в постель и вдруг услышали, что пошел мокрый снег. Макино уже давно уснул, а О-Рэн никак не могла уснуть и лежала с широко раскрытыми глазами, стараясь представить себе жену Макино, которую не видела ни разу в жизни. О-Рэн нисколько не жалела ее, что было совершенно естественно, и в то же время не испытывала к ней ни ненависти, ни ревности. Жена Макино вызывала в ней только любопытство. Интересно бы узнать, как происходила эта семейная ссора? О-Рэн самым серьезным образом думала об этом и поеживалась от шуршания мокрого снега, падавшего на кусты и деревья. Так пролежала она часа два, а потом заснула... О-Рэн едет в битком набитой пассажирами полутемной каюте. В иллюминатор видны вздыбленные черные волны, а за ними причудливо светящийся красный шар — не то луна, не то солнце — не разобрать. Все пассажиры, непонятно почему, сидят в тени и все молчат. О-Рэн мало-помалу охватывает страх от этого молчания. Вдруг сзади к ней подходит один из пассажиров. Она невольно оборачивается и видит, что, печально улыбаясь, на нее пристально смотрит мужчина, с которым она рассталась... — Кин-сан. О-Рэн разбудил на рассвете ее собственный голос. Рядом все еще посапывал Макино, но она не знала, спит он или нет, потому что он лежал к ней спиной.
Должно быть, Макино знал, что у О-Рэн был мужчина. Но делал вид, что это его нисколько не интересует. К тому же фактически мужчина исчез, как только появился Макино, поэтому Макино, само собой, не ревновал. Зато у О-Рэн этот мужчина не шел из головы. Она питала к нему даже не любовь, а какое-то всепоглощающее чувство. Почему вдруг он перестал к ней приходить? Она никак не могла этого понять. О-Рэн говорила себе, что все дело в непостоянстве мужчин. Но стоило ей вспомнить, что происходило в то время, и она понимала, что причина совсем в другом. Но пусть даже и возникли обстоятельства, вынудившие его к разрыву, все равно они были слишком близки друг другу, чтобы уйти просто так, не сказав ни слова. А может быть, с ним стряслась беда? Думать так было для О-Рэн и страшно, и заманчиво... Возвращаясь из бани через несколько дней после того, как она видела во сне мужчину, О-Рэн вдруг заметила на доме с решетчатой раздвижной дверью полотнище, на котором было написано: «Предсказываю судьбу». Полотнище выглядело довольно странно — вместо гадательных принадлежностей на нем был изображен красный круг с дырой посредине, напоминавший продырявленную монету. Проходя мимо, О-Рэн вдруг решила узнать, что сталось с тем мужчиной. Ее провели в светлую комнату. Возможно, утонченность самого хозяина, и книжная полка китайской работы, и горшок с орхидеей, и изящные принадлежности для чайной церемонии создавали атмосферу уюта. Предсказатель оказался статным стариком с бритой головой. Золотые зубы, сигарета во рту — в общем, в его облике не было ничего от предсказателя. О-Рэн сказала старику, что в прошлом году пропал без вести ее родственник и она хотела бы узнать, где он находится. Предсказатель быстро принес из угла комнаты столик сандалового дерева и поставил его между собой и О-Рэн. Потом осторожно разместил на нем зеленовато-голубую фарфоровую курильницу и мешочек из золотой парчи. — Сколько лет вашему уважаемому родственнику? О-Рэн назвала возраст мужчины. — О, совсем еще молодой. В молодости человек часто совершает ошибки. Став же стариком, таким, как, например, я... Предсказатель пристально посмотрел на О-Рэн и захихикал. — Когда он родился, вы тоже знаете? Впрочем, не надо, мне и так ясно — он родился под первой белой звездой года зайца[166]. Старик вынул из парчового мешочка три монеты с дырками посредине. Каждая из них была завернута в розовый шелковый лоскуток. — Мое гадание называется «Подбрасывание монеты». Впервые вместо гадания на бамбуковых палочках его применил в древнем Китае Цзин Фан. Вам, возможно, известно, что при гадании на бамбуковых палочках одно сочетание может иметь три последовательности, а одна триграмма — восемнадцать вариантов, поэтому предсказать судьбу чрезвычайно трудно. В этом и состоит преимущество гадания на монетах... С этими словами предсказатель зажег курительные палочки, и светлая комната стала наполняться желтым дымом, поднимавшимся из курильницы.
Предсказатель развернул розовые лоскутки и в дыму, поднимавшемся из курильницы, окурил каждую монету в отдельности, после чего благоговейно склонил голову перед свитком, висевшим в нише. На нем были изображены четыре великих святых: Фу-си, Вэнь-ван, Чжоу-гун и Кун-цзы[167]. Свиток, видимо, был написан художником, принадлежавшим к школе Кано[168]. — О всемогущие боги, о святые Вселенной, уловите этот драгоценный аромат и, молю вас, снизойдите ко мне... Разрешите побеспокоить вопросом ваш божественный дух. Нависла большая беда, молю вас о предсказанье. Закончив обращение к богам, старик бросил на столик сандалового дерева три монеты. На одной выпала решка, на двух — орел. Предсказатель схватил кисть и написал на полоске бумаги порядок, в каком легли монеты. Подбрасывая монеты, он определял благо и зло — он проделал это шесть раз. О-Рэн с беспокойством наблюдала за тем, в каком порядке ложатся монеты. — Ну вот и все... Закончив гадание, старик, повернувшись к свитку, погрузился в размышления. — Выпавшая триграмма именуется истолкованием грома и водной стихии. А это значит, что желания ваши не сбудутся. О-Рэн робко перевела взгляд с монет на старика. — Вряд ли вы встретитесь снова с тем молодым человеком, вашим родственником. И предсказатель стал завертывать монеты в розовые шелковые лоскутки. — Неужели его нет в живых? Голос у О-Рэн дрогнул. В нем слышался безотчетный страх: «Неужели это правда»,— и в то же время надежда: «Нет, этого не может быть». — Жив он или умер, установить трудно, но... на встречу не надейтесь. — Почему? На упитанном лице предсказателя, завязывавшего парчовый мешочек, появилась ехидная улыбка. — В жизни всякое бывает, случается и невероятное. Если бы Токио вдруг превратился в лес,— может быть, вам и удалось бы встретиться... Но гадание... гадание предсказывает точно. О-Рэн заплатила гадателю изрядную сумму денег и, совсем пав духом, вернулась домой. В тот вечер она задумчиво сидела у жаровни, подперев рукой щеку и слушая, как в чайнике булькает вода. Предсказание гадателя ничем ей не помогло. Наоборот, оно разбило вдребезги хрупкую веру, тайную надежду, которую О-Рэн лелеяла в глубине души... Почти несбыточную, но все же надежду. Неужели его и в самом деле нет в живых? Что-то в этом роде сказал старик. Ведь улица, на которой она в то время жила, была очень неспокойной. Кто знает, может быть, идя к ней, он нарвался на скандал. А может быть, просто забыл о ней и потому перестал приходить. О-Рэн словно увидела себя со стороны, как она сидит, ощущая на своей напудренной щеке тепло, идущее от жаровни, и поигрывая щипцами для углей. «Кин, Кин, Кин...» — писала она на золе и снова стирала.
— Кин, Кин, Кин. О-Рэн все писала и писала, когда вдруг служанка тихо окликнула ее из кухни. Это, собственно, была не кухня, а служившая кухней комната с дощатым полом, расположенная сразу же за сёдзи. — Что, бабушка? — Госпожа! Идите сюда, посмотрите. Откуда она взялась, не пойму... О-Рэн пошла на кухню. В кухне, наполовину запятой очагом, свет лампы, проникавший сквозь сёдзи, создавал спокойный полумрак. Когда туда вошла О-Рэн, служанка поднимала с пола какого-то маленького белого зверька. — Кошка? — Нет, собачонка.
Дата добавления: 2015-06-26; Просмотров: 327; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |