Паломничество

Паломничество – это замечательный способ

познакомиться с самим собой,

это способ вспомнить себя настоящего

(«Паломничество» Пауло Коэльо)

Конечно не всегда удавалось мне беспрепятственно блуждать по катакомбам внутреннего сознания. Иной раз окружающая действительность вторгалась извне и заставляла обратить на себя внимание. Итак, вынырнув из рождественских воспоминаний, я оказался в древней столице Северо–Восточной Руси – в славном граде Владимире. Довез меня до окраины веселый молодой человек на стареньком «москвиче», он сильно припадал на «о» и буквально требовал, чтобы я ОбязательнО пОсетил истОрические памятники его рОдного гОрОда.

И вот по проспекту Ленина – куда же без него! – по улице Дворянской – строго параллельной улице тов. Дзержинского – вышел я к сооружению, напоминающему богатыря на огромных широко расставленных ножищах, в белых одеждах и в золотом шлеме – Золотые Ворота. Раньше такого рода памятники строили во всех крупных христианских городах мира в память о въезде Спасителя в Иерусалим через одноименные городские ворота.

Белый цвет памятника и название сразу напомнили о Борисе, покойном брате. Это он, сияя белым костюмом, любил на прогулке со мной напевать песню из репертуара легендарного квартета «Golden Gate» («Золотые Ворота») – «Down by the Riverside»:

I’m gonna lay down my burden,

Down by the riverside,

Down by the riverside,

Down by the riverside

I’m gonna lay down my burden,

Down by the riverside,

I’m gonna study war no more

Боря начинал приглушенным баритоном: «яйм гона лэй даун май бёрден» – далее вступал дребезжащим фальцетом я: «даун бай зэ риверсайт» – три раза; и припев: «айм гона стэди уар ноумор, ноумор, ноумор…» – мы вместе, раз десять, с негритянским спиричуэлс–подвыванием. Увлекшись совместным вокалом, мы начинали пританцовывать на ходу, размахивать руками и закатывать очи к небу. Мирные граждане, бредущие по улице с работы домой, – кто разбегались от «фулиханов» в разные стороны, а кто – их всегда было гораздо меньше – приветственно улыбались и даже подпевали – эта песня едва ли не первой пробила «железный занавес». Ее выпустили на пластинках, но купить их было невозможно, поэтому песню записывали, перезаписывали на магнитофонах с каждым разом добавляя дозу свистящего шума, заглушавшего слова и музыку.

Чем это было для нас? Свежим ветром грядущих перемен, влажной тропической жарой с ананасами и бананами, плясками и заунывными песнями негров, сверканием белых зубов и драгоценностей на дамах, длинными спортивными автомобилями, мельканием ярких огней рекламы, мощным солнечным ветром с океана, поднимающим бело–голубые волны; высокими пальмами вдоль шоссе, улыбками гордых мулаток, тростниковыми крышами над пляжными барами, боями в пятнадцать раундов профессиональных боксеров, отражением малинового солнца на стеклянных стенах небоскребов – тем, чего больше всего желаешь в молодости – блаженной свободой!..

— Дядя, а почему ты плачешь? – тонким голоском протянула девочка лет пяти. Она, подпрыгивая, увязалась за мной.

— Разве? – Засуетился я, стирая следы лицевой протечки и смущения.

— Тебя кто‑то обидел? – продолжало допрос милое дитя, подняв на меня большущие серо–голубые глаза. Она встала передо мной, перегородив дорогу огромной широкополой шляпкой, которую поддерживала обеими руками, чтобы не улетела.

— А? Нет, юная барышня, просто детство вспомнил.

— Твое детство было плохим? – соболезновала девочка.

— Нет! Нет, что ты! У меня было детство самое лучшее в мире!

— Почему тогда плачешь?

— Наверное потому, что оно ушло и больше никогда не вернется.

— А–а-а!.. – пропела девочка и… куда‑то подевалась. Может, ветром унесло, на крыльях шляпки?..

Пройдя торговые ряды, я пересек площадь 850–летия Владимира (ого, это уже столько!) и вплотную подошел к величественному белому пятиглавому храму – кафедральному Успенскому собору. Он возвышался на крутом берегу Клязьмы, откуда открывался просторный вид на извилистую ленту реки и долину поймы в сизой дымке. Внутри храм казался еще более огромным – откуда‑то сверху, из щелевидных окон центрального барабана струились в затемненное пространство храма расплывчатые лучи солнца. Я встал в очередь к мощам великого благоверного князя Александра Невского, русского Иосифа, Солнца Земли Русской и пока стоял, наблюдая земные поклоны паломников, вспомнил слова преподобного Серафима Саровского.

"Неоднократно, – пишет Мотовилов, – слышал я из уст великого угодника Божия старца о. Серафима, что он плотью своею в Сарове лежать не будет. И вот однажды осмелился я спросить его: – Вот вы, батюшка, все говорить изволите, что плотию вашею вы в Сарове лежать не будете. Так нешто вас Саровские отдадут?

На сие батюшка, приятно улыбнувшись и взглянув на меня, изволил мне ответить так:

— Ах, ваше боголюбие, ваше боголюбие, как вы! Уж на что царь Петр‑то был царь из царей, а пожелал мощи св. благоверного князя Александра Невского перенести из Владимiра в Петербург, а святые мощи того не похотели и в Петербурге их нет.

— Как не похотели? – осмелился я возразить великому старцу. – Как не похотели, когда они в Петербурге в Александро–Невской Лавре почивают? – В Александро–Невской Лавре, говорите вы? Как же это так? Во Владимiре они почивали при вскрытии, а в лавре под спудом – почему же так? А потому, – сказал батюшка, – что их там нет».

Вот так, не похотели мощи – и всё тут! И даже земной царь–реформатор святым не указ! Приложился и я к непокорным мощам Русского Солнца и попросил у благоверного князя Александра помощи в моем паломничестве. Затем уступил место следующему паломнику, а сам увидел рядом с золоченой ракой Невского Чудотворца еще одну – оказалось, это мощи благоверного Юрия Всеволодовича. Приложился и к ним, а когда разогнулся после поклона, слышу знакомый голос:

— Как думаешь, Арсений, меч, что в деснице князя, – старинный или новодел?

— Какая тебе разница? – пробурчал я. – Главное, что мощи настоящие!

— Выйдем?

— Погоди, мне еще фреску Страшного суда рассмотреть надо, чтобы, значит, страх пробил аж до самого хребта, – сказал я, напряженно вспоминая, с кем же говорю.

— Ты знаешь, что написали фреску Андрей Рублев с Даниилом Черным? – Заговорил тоном экскурсовода мой безымянный собеседник. – Это видение пророка Даниила. Уникально здесь то, что судьи Страшного Суда – а это апостолы – вовсе не страшны. Посмотри, они даже улыбаются, как бы говоря: «не бойтесь, детки, Бог милостив, если вы сюда пришли и смотрите на нас, то мы вас на Суде вас простим, потому что зря сюда никто не приходит».

Словом, искомого страха Божиего я так и не снискал! Не снискнул… Хоть и всеми силами снискивал… Ну почему!.. Почему, когда мне нужно побыть одному наедине со святыми и не торопясь прочувствовать самого себя и тихонько помолиться… Почему обязательно появится кто‑то, кому нужно разрушить эту сокровенную связь моей грешной души с небесной святостью! Да не тяни ты меня за рукав, иду, иду!.. Вышел на солнце и ослеп.

— Прости, никак не могу вспомнить, где мы познакомились? – спросил я.

— И не мудрено, – закивал тот, – я стоял между тобой и Сергеем Юрским в храме «Всех скорбящих радосте», что на Ордынке в Москве. Оно конечно, знаменитый актер гораздо больше тебя заинтересовал, чем моя скромная персона. Но Сергей сразу после литургии уехал, а мы с тобой в книжную лавку зашли, там и разговорились.

— А здесь какими судьбами?

— Так Юрий Всеволодович – мой небесный заступник, я к нему сюда в гости каждый год приезжаю.

— Так ты Юрий? А я‑то никак не могу твоё имя вспомнить.

— Ты дальше куда? Могу тебе предложить поездку в Новый Иерусалим? Мой друг купил автобус и катает паломников. А меня по старой дружбе – безвозмездно. Поедем?

— Благослови, отче! – заОкал я на владимирский манер. В конце концов, почему бы и нет? Не был там ни разу.

В автобусе я открыл путевой дневник и стал записывать свежие впечатления. Меня очень порадовали Иван да Марья – замечательные люди! Можно сказать, новая постсоветская генерация! Христианская… Вот и решил о них написать.

Дата добавления: 2015-06-26