Гефсиманский сад

I

Ночь... Иисус идет один тропой крутой,

И, словно саван, бел на нем хитон простой.

Внизу ученики забылись сном пугливо.

Под ветром клонятся дрожащие оливы.

Он шествует меж них, дрожа, подобно им,

И мертвен взор его, и дух тоской томим,

И руки сложены на грубой ткани платья,

Как у сокрывшего под ней добычу татя.

Средь скал находит он легко, хоть всюду тьма,

Путь в Гефсиманию, что наверху холма,

Там, на колени пав, горе возводит очи,

Молитву скорбную творит и молвит: «Отче!»

Но бог безмолвствует, и мрачен небосвод.

В растерянности встав, вниз Иисус идет,

Плечом дрожащие оливы задевает,

И пот ему чело кровавый заливает.

Спустясь к подножию, он спутникам кричит:

«Молитесь, бодрствуйте со мной!» Но все молчит.

Дремота тяжкая апостолов объемлет.

Сам Петр и тот словам Учителя не внемлет.

Сын человеческий опять бредет назад,

В твердь, как египетский пастух, вперяя взгляд,—

Вдруг ангел с высоты слетит звездой падучей,

Но небо черною, как плат вдовицы, тучей

Задернуто, и в ней нигде просвета нет.

Терзанья прожитых им тридцати трех лет

Припомнил Иисус, и дланью ледяною

Страх смерти пробудил в нем естество земное.

Три раза Иисус вотще к Отцу воззвал —

В ответ на каждый зов лишь ветер завывал.

Тогда, как человек, от горьких мыслей мучась,

Представил он себе наш мир и смертных участь,

И затряслась земля, когда перед Творцом

Спаситель рухнул ниц и к ней припал лицом.

II

«Мне, Отче,— он молил,— продли существованье,

Дай книгу дней моих прочесть до окончанья.

Ужель не слышишь ты, как под твоей рукой

Страдает днесь во мне весь мир и род людской?

Сама земля скорбит, боясь остаться вдовой,

Затем что новое с небес я пролил слово

Ей в грудь иссохшую — пускай одно всего,

Но с ним сюда послал ты Сына своего,

В нем столько чистоты и сладости таилось,

Что человечество им словно опьянилось

И в сердце у людей проснулись жизнь и Бог,

Едва о братстве я, раскрыв объятья, рек.

Коль я свой тяжкий долг исполнил, Отче, строго,

Под ликом мудреца сокрыв природу Бога;

Коль всюду возгласил, что ждешь ты жертв иных,

Что надо заменить душою тело в них,

Предметы — символом, побоища — глаголом,

Таланты золота — всего одним оболом,

Густую кровь — вином, прозрачным, как ручей,

Опресноками — плоть животных и людей;

Коль смертью рассеку я время на две части

И рабство прошлое мои искупят страсти,

Во имя их дозволь, чтоб, кровь пролив из жил,

Свободу в будущем я этим оплатил.

Освободитель, пусть заране половина

Той крови, что отдать твой Сын готов безвинно,

Падет на тех, кто в мир придет, чтоб объявить:

«Не преступление — невинного убить».

Мы знаем, явятся тираны-изуверы

И суеумные их слуги-лицемеры,

Что дух племен смутят, превратный смысл вложив

Во все, чему учил твой Сын, когда был жив.

Уже сегодня суть моей простейшей притчи

В яд превращают фальшь, корысть и безразличье.

О, чашу дай сию мне мимо уст пронесть:

В ней больше горечи, чем в водах моря есть!

Глумленье, тернии, бичи, удары тростью,

Копье, что плоть пронзит мне под грудною костью

И муку крестную к закату довершит,—

Ничто, ничто меня так, Отче, не страшит.

Когда нисходят в мир со звездных высей боги,

Им должно по себе оставить след глубокий,

И этот шар, что был так плохо сотворен

И чей меня призвал на помощь долгий стон,

Я, Отче, посетил затем на миг мгновенный,

Чтоб здесь два ангела остались мне заменой —

Надежда с верою — и чтоб во мрак земли

Они улыбкой свет из рая принесли.

Но распрощаюсь я с юдолью этой вскоре,

Сумев лишь приподнять то покрывало горя,

Что, взявши за края, сомнение и зло

Так держат, чтоб на мир оно плотней легло.

Сомнение и зло, извечное проклятье

Творенья! Мог бы их давно во прах втоптать я,

Но коль уж ты их сам предусмотрел, Творец,

Позволь, чтоб снял вину с тебя я наконец.

Прикажем Лазарю подняться из гробницы —

Пусть тайна мертвецов впервые разъяснится,

И, память сохранив о виденном, прольет

Он свет на то, что есть и что к концу придет;

Что древле ты вложил природе в сердце, Боже;

Что в дар она дает и отнимает позже;

О чем с ней небеса беседуют без слов;

Зачем с себя стряхнуть нельзя ее оков;

Зачем в ней тлен и жизнь борьбу ведут всечасно;

Зачем неведомо одно, другое — ясно;

Такая ли судьба у звезд, что и у всех;

Грешны ль они и как им искупить свой грех;

Земля им спутница или они ей свита;

Где правда в вымысле, где тайна в яви скрыта;

Где в блеске знания — неведения тьма;

Какою цепью дух так держит плоть-тюрьма;

И почему дано лишь два пути, не боле —

Путь безмятежности, но скуки и безволья

Иль путь страстей, пожар которых не зальешь,

Сон летаргический или конвульсий дрожь;

И почему висит угрозой вековечной

Смерть над природою, как меч остроконечный;

Что есть добро и зло — случайность или нет,

Задержка краткая в фатальном беге лет

Иль это полюсы вселенной, для которой

Противоборство их должно служить опорой;

И почему творят порою духи зла

Непредсказуемые добрые дела;

И впрямь ли племена дорогой неизвестной

Вдаль, как звезда, ведет твой промысел небесный,

Иль мечутся они с рыданьями впотьмах,

Как дети малые, которых мучит страх;

И сможем ли, когда настанет суд над всеми

И, как песок в часах, исчерпается время,

Ты — возгласом одним и пламенем очей,

Я — крестным знаменьем и вздохом без речей,

Добиться, чтоб навек разжались когти ада

И миру, жертве их, дана была пощада...

Все человек поймет, как только будет знать,

Откуда он пришел, куда уйдет опять».

III

Так молвил Сын, к Отцу взывая безответно.

Вновь ниц он падает и ждет с надеждой тщетной,

Потом смиряется и говорит:

«Твоя Да будет воля днесь и присно — не моя».

Усугубляют страх, отчаянье, смятенье

Его предсмертные и долгие мученья.

Он смотрит на небо — нигде ни огонька.

Надгробьем мраморным чернеют облака.

Земля по-прежнему глубокой тьмой одета

И, как душа Его, где сумрак без просвета,

Дрожит. Тут различил он шум шагов в леске

И факел увидал в Иудиной руке.

Дата добавления: 2015-06-26