Часть 1: На привычных берегах. 2 страница

Не то чтобы он долго рассказывал, не то чтобы я сразу не понял в чём дело. Но мы оба чувствовали, что нужно что-то говорить, чтобы сгладить напряжённый момент.

На косухе звенела цепь, к ней в течение жизни я крепил амулеты и просто памятные вещи. Кубинская монета, вырванный у меня зуб мудрости, чёрный камень, подаренный одной подругой, кольцо, возвращённое другой, пуля с места преступления, если мой знакомый следователь не соврал. И алая ленточка.

Я отвязал её от цепи и протянул Лису.

– Я передам ей. – Кивнул он, пряча ленту в карман.

Глава 4: Маленький счастливый бухарь.

– Есть лишь один довод в пользу трезвости! – Громко сказал я, обводя слушателей взглядом.

Меня слушало около десяти человек. Пионеры[1], псевдопанки[2], малолетние эмо.

– И этот довод – отсутствие денег! Как раз наш случай – даже на полторашку пива не наберётся.

– Рафаэль, – обратился ко мне один из них. Новым прозвищем я пытался отгородиться от прошлых ошибок. – Но ведь пиво можно отнять, так?

Это Ворон. Замечательной внешности человек, похожий на персонажей японских мультиков своими большими глазами, идеолог многих посиделок и дипломат случайных встреч в тёмных подворотнях.

Я окинул взглядом Шабаш, расположившуюся на некотором отдалении от нас.

Шабаш! Она же Корч, она же Фолк. Раз в неделю, в среду, ролевики и реконструкторы, металлисты и готы, панки и националисты, колдуны и маги, великие воины и великие интриганы Города собирались здесь. Здесь рекой лилось пиво и вино, разжигались костры и пелись песни, играли на волынках и флейтах, танцевали средневековые танцы.

С чего всё началось, я так и не узнал, хотя встречал в жизни более десятка неформалов, разной степени олдовости которые утверждали, что именно они основали Шабаш. Историю удалось проследить более чем на 15 лет назад, но и тогда Шабаш уже существовала. Собирались все эти люди на пустыре, пустырь чем-нибудь застраивали официальные власти, мы перебирались на другой пустырь или в лес и всё начиналось заново.

А вот конкретно мои товарищи, вернее моё окружение, было своего рода маргиналами. Кто-то успел заслужить недобрую славу, кого-то терпеть не могли, некоторые просто боялись шумных сборищ и потому держались с краю Шабаш. Не приходить сюда со временем становилось просто невозможным, потому вновь и вновь они собирались здесь, на отшибе от остальных. Не принятые цивилами, отвергнутые неферами.

Я оказался здесь, после того как большинство моих знакомых женились, вышли замуж, обзавелись детьми или нашли работу. Как следствие перестали тут появляться, и мне просто не с кем оказалось проводить среду.

– Друзья! Идёмте и восстановим справедливость!

– Как? – Спросил Заяц. Он был на всю голову интровертом и выныривал в окружающий мир не часто.

– Мы отберём у них наше пиво, которое они сейчас пьют!

Окружающие высказали осторожное одобрение. Несколькими предложениями я воодушевил их, надавил на гордость, заставил почувствовать зависть. И всё, осторожность была отброшена. С матами и песнями моё ополчение поднялось. Я был горд собой и чертовски хотел напиться. Уже неделю как ни капли спиртного.

– А назову я вас штурмовиками! На штурм, мои штурмовики!

– Веди нас, Рафаэль! ­

***

Сигаретные огоньки, вспышки зажигалок, свечение телефонов, фара чьего-то байка – вот и всё освещение. Но даже в темноте потерять девушку в красной кожаной одежде почти невозможно. Но я как-то умудрился.

– Старшая или младшая, командир? Это ведь не одна девушка, это две сестры, близняшки.

– Как их зовут?

– Их? Тьма бы побрала мою память – не помню! Но их самих не забудешь: красные юбки, красные топы, початая бутылка рома и обезоруживающий взгляд. Глаза одной превращают кровь в густую смесь страсти и безумия, а другая промораживает какой-то космической пустотой. Они?

– Они.

– Не ищи их, Рафаэль.

Я ударил собеседника по лицу. Не кулаком – ладонью. Вместо начала драки получилось отповедь. Ворон опустил голову и что-то пробормотал. Я не стал удивляться его покорности.

Бегом, среди нетрезвых певцов и охрипших танцоров, вокруг деревьев и лежащих тел, здороваясь с встречными и тут же прощаясь.

Нет.

Я оказался уже возле заброшенного НИИ. Шабаш осталась позади, лес расступился, словно предлагая мне уйти подальше от безумной затеи.

Из рюкзака достал бутылку портвейна, откупорил её и причастился из горла.

– Ну и зачем я искал эту девчонку?

***

– Истина в вине, друзья!

«Друзья» соглашались и наполняли бокалы. Сид подал мне бутыль и я продолжил:

– Причастие, друзья, да будет кровь вином, а вино – кровью.

– Кровь – вином, вино – кровью, а вино в крови... – Добавил Заяц.

– Именно!

***

Утро наступало рывками. Клочками в мозг окружающая реальность. Толчками начинала бежать по венам кровь. С усилием, собрав тело, душу и разум в нечто похожее на меня, я открыл глаза. Вокруг был притихший флэт. Никто не спал. Почти всё было приведено в порядок и убрано, словно в разгар ночи приехали родители хозяина квартиры. На кухне Ворон пил чай.

Некоторое время спустя он рассказал мне, что ночью, уже после того как я вырубился, Заяц вдруг продекламировал стихотворение Блока «Вхожу я в тёмные храмы» и вышел в окно.

К приезду «скорой помощи» он уже был мёртв.

Глава 5: Сказки о силе.

В метро Кощей вошёл тоже бесплатно. Милиционеры не взглянули на него, хотя обычно объёмные рюкзаки вызывали у них неудержимое желание провести осмотр, турникет сделал вид, что сломан, а бабушка сидящая в будочке посмотрела в другую сторону.

– Ты крут! – Сказал я, заходя за ним в вагон метро. Кощей дёрнул уголком рта и обратился к Ромнону:

– А его, зачем с собой взял?

– Это же Злой, друг мой, мы с ним скоро дело замутим хорошее…

– Я просил не называть меня так, я хочу забыть это прозвище. – Я не столько рассердился за вновь упомянутое прозвище «Злой», сколько испугался, что Ром расскажет о нашем «хорошем деле». Кощей и так дал понять, что не в восторге от меня, а как бы он отреагировал на наши планы выращивать у меня дома Длань Богов, для последующей продажи – неизвестно.

– Не замутишь. Спёкся парень. – Сказал Кощей.

Ромнон смутился, посмотрел на меня потом на Кощея.

Поезд метро поехал, и мы оказались разделены стеной шума.

***

– Ты плохо почистил картошку. – Заметил один из участников посиделки. Я мог бы описать его в двух словах – программист-художник, но не ручаюсь, что вам бы помогло это описание. Звали его Дервиш.

– Она скоро перестанет быть картошкой и станет вареной картошкой и ей будет всё равно, остался на ней лоскуток кожуры или нет.

– Эта картошка когда-то была человеком, а однажды она будет Буддой, и ты хочешь, чтобы Будда был плохо почищен, перед тем как мы его съедим?! – Мой собеседник несколько обалдел, осознав глубину моего кощунства.

– Эта картошка частица проявленного Бога, и Богу совершено всё равно хорошо его почистили или плохо.

– Ты осмелишься плохо почистить Бога?!

Ворон, который был тут же и слушал весь этот разговор, очумело помотал головой, выхватил из моих рук картошку и срезал оставшийся кусочек кожуры. Спорили мы с Дервишем на кухне, а как звали хозяина флэта я не запомнил. Кощей с Ромноном вели какие-то умняковые беседы на балконе. Было ещё пару человек, среди которых, к моему удивлению оказались те две сестрички – Старшая и Младшая. Попытавшись выяснить, как их зовут я натыкался на растерянный взгляд человека, который только что забыл о чём идёт речь. Хозяин флэта, правда, отреагировал странной усмешкой. Насколько я понял, они сейчас жили у него, пока не решат какую-то проблему со своим жильём.

Два часа назад, когда я, Ром и Кощей только пришли и снимали обувь в коридоре, где уже стояло несколько пар «берцев», «стилов» и «камелотов», я увидел девушку. Длинные русые волосы окружали голову как нимб, струились по плечам на спину и несколькими прядками падали на лицо. Из-за этих прядей на меня смотрели голубые глаза Младшей. Или Старшей. Она смотрела только на меня, затем улыбнулась.

– Добро пожаловать, Иранон. Тебя называть Злой или ты уже Рафаэль? – Спросила она. – Я – Старшая.

***

- Так нельзя, - в который раз повторил Ворон, - подкидывать можно только карты того достоинства что уже есть на столе. Валет, девять и шесть, в данном случае.

- А я хочу так. – Неизменно отвечала Младшая. – Это глупые правила, давай придумаем новые?

- Послушай, чтобы что-то делать, нужно делать это по правилам. Вообще, чтобы жить в социуме, нужно соблюдать некий набор базовых установок…

- Это тебе твой учитель сказал? – Младшая кивнула в мою сторону. Я и Дервиш играли в шахматы, а Старшая сидела рядом со мной. – Он тоже всегда поступает по правилам?

Старшая прошептала:

- Ты наблюдаешь за ней, с тех пор как пришёл.

- У неё необычный взгляд на жизнь. – Сказал я и взял пешкой «слона» противника.

- У неё шизофрения. В девять лет она впервые попала в лечебницу.

Я задумался, правду ли она говорит и если да, то какую сторону правды? Тем временем Дервиш забрал моего ферзя «конём».

- А Младшая сегодня в ударе. Если моя сила в чужих слабостях, то её – в отсутствии рамок.

Я оторвался от доски, где моего чёрного короля загоняли в угол две белых ладьи, и обнаружил, что маленькая шизофреничка куда-то пропала. Ворон пропал так же.

- Шах. – Сказал Дервиш.

Я прикрыл короля пешкой.

- Они скоро вернутся, а вот шах тебе сейчас снова поставят. – Прокомментировала Старшая.

Белая ладья попала под удар последнего чёрного коня, вторая поставила мат чёрному королю, от которого тот ушёл за белую пешку. Та попыталась прорваться к последней линии и заслужить повышение до ферзя, но последняя клетка на её пути оказалась ровно под боем чёрного коня.

- Шах и мат через три хода. Уточняю – тебе шах и мат. – Сказал Дервиш, впервые за вечер улыбаясь.

Послышался смех Младшей и они с Вороном вернулись в комнату. Ворон тяжело дышал и не находил себе места.

Белая пешка перешла на восьмую линию, стала ферзём и была сбита чёрным конём. Белая ладья объявила шах, я попробовал увести короля, н оказалось, что путь к отступлению перекрывает белый «слон».

- Шах и мат, Рафаэль, твоя беда в том, что ты не видишь картину на поле в целом.

- Спасибо за игру, Дервиш.

***

Кощей был нетрезв. Кощей был сильно нетрезв и сидел на балконе, играя на флейте. Мелодия была совершенно не похожа на ту, что он играл в переходе тогда.

- О, Иранон, надо же, ты трезвее меня – удача! – Он перестал играть и вертел флейту в пальцах. Затем, как указкой, показал мне на свободный стул, предложил сигарету. Я, как всегда, отказался.

– Все люди лгут. Лгут когда признаются в любви, когда занимаются сексом, когда говорят сами с собой. Всё время. Тех, кто так не поступает можно пересчитать по пальцам и все они парии, отщепенцы, куда большие, чем я и ты. Человеку лгут глаза, а мозг усугубляет эту ложь, дорисовывая то что он хотел бы увидеть. Вот и всё. И я лгу. Прямо сейчас я лгу, потому что говорю не о том. Я хочу говорить о любви, об обиде и боли, но вместо этого говорю о лжи. «Все люди сволочи» – если начертать на своём щите этот девиз, то дальше всё становиться проще. Подлость и несправедливость перестают ранить, они становятся частью мира вокруг. И можно презрительно морщиться при виде обнимающихся парочек и думать: Лицемеры! Вот только это тоже ложь. Мы боимся правды. Если на секундочку предположить что на самом деле люди хорошие, то становиться совершенно непонятно почему вокруг происходит такой невероятный трэш. Почему я несчастен и одинок, почему она чёрт знает где и чёрт знает с кем? Пока все мрази – можно быть мразью самому и принимать всё как данность. Но если все хорошие, то почему ты такая сволочь? И почему несчастен? Вот мы и лжём сами себе, что человек человеку волк. Вот ты говоришь, то в людях есть добро, а ты его видел?

– Видел. – Ответил я, думая что же случилось с тем Кощеем, которого я встретил тогда. Что могло выбить почву из-под ног такого человека, каким он мне показался.

– А не обманываешься ли ты? Впрочем, сам всё равно не признаешься. Иранон, я тоже был молод, я тоже видел в людях добро, но когда розовые очки разбились, мне всё стало ясно. У тебя не хватит сил поддерживать эту иллюзия долго.

– Я черпаю силу в том, что другие уже сдались. – Я сказал это не задумываясь, по сути «не приходя в сознание». Сознание было занято мыслями о том, что случилось с моим собеседником, мыслями о поведении Младшей и ещё более странном поведении Старшей.

Кощей улыбнулся. Если до этого он сидел сгорбившись, уронив голову, то теперь он выпрямился. Хмельная печаль куда-то пропала, словно он принял какой-то секретный порошок из арсенала Джеймса Бонда, нейтрализующий алкоголь.

- Ну вот и становление. Поздравляю, теперь у тебя есть источник силы.

- Ты о чём?

- О твоём Пути. Он скоро начнётся. Молодец, ты не поддался искушению саможалости, не стал обвинять мир во всех грехах. Кто-то говорит, что это путь в Капитаны Заката, но это гонево! Если так и можно куда-то прийти, то не в капитаны.

- А ты сам, как ты пришёл?

- Я ещё иду, Иранон. Я иду, но если ты говоришь о начале Пути, то однажды я перестал винить во всех бедах мир. Перестал оправдывать себя тем, что не мы такие, а жизнь такая.

Глава 6: Герда

Концерт проходил в клубе с отвратительной акустикой, крайне некомпетентной охраной и администрацией которую уже хотелось всем убить. Как бы то ни было, но шоу должно было продолжаться, и самым лучшим ответом на произвол организаторов должно было стать наше неуёмное веселье, ибо как ещё дать им понять что ни испорченная аппаратура, ни задержанное на два часа начало не способно сломить нашу волю к музыке! Секс, наркотики и готик-рок! Однако обеспечить себя первым пунктом программы сегодня не получалось. Скоро начнут выступать «Любимые Немцы» – группа ради которой все здесь собрались и ни девчонкам, ни мне будет уже ни до знакомств.

В темноте зала светились лица, раскрашенные флуоресцентной краской. Музыка ввинчивалась под кости черепа и, казалось, что они вибрировали в такт печальным, но очень громким звукам. Горький запах каких-то запрещённых растений пробивался сквозь запах пота. Синие и красные лучи скользили по телам, затянутым в кожу, чёрный шёлк, а кое-где и в латекс. Тяжёлые ботинки и стальные шпильки выстукивали пульс танцпола. Смесь паров алкоголя, с запахом парфюма и дымом зажжённых кем-то благовоний, действовала как самое лучшее средство от земного притяжения. Проще говоря, нам всем там было уже глубоко плевать на все нестыковки и неудобства, на все накладки и прочее. Ну и само собой, все были в «здесь и сейчас», когда совершенно всё равно какие проблемы были до этого и какие начнутся после. Важно лишь что здесь и сейчас – всё замечательно.

И вот посреди человеческого моря, я увидел девушку, которая, хоть и была на одной волне со всеми, пребывала в состоянии неделания. Она была с нами всей душой, как болельщики с командой, которые хотели бы выйти на поле и помочь, но вынуждены сидеть у телевизоров. Она была на одном поле с нами, наслаждалась той же музыкой что и мы, вдыхала этот запах, но не была нами. Невысокая, с чёрными волосами и пирсингом в правой брови, она держала пивной бокал и с наслаждением отпивала из него тёмное пиво. Я подошёл. В такой ситуации, когда музыка громче собственных мыслей, слова неудобны и бесполезны. Посмотрел, дождался когда она посмотрит на меня.

Улыбнулся.

***

Полвека назад Город был полностью разрушен в войне, охватившей весь континент. Легионы маршировали по пунктиру, проведённому бесноватым вождём через всю карту. Молниеносный рассвет, как они называли свою тактику мгновенных завоеваний, дошёл и до Города. Ни один из генералов Рассветной Империи не предполагал, что он чем-то отличается от других городов. Но в этот раз всё пошло не по плану. Сопротивление было столь сильно, что Город сравняли с землёй, всё до последнего здания, не оставив ни одного строения. Всё, что не разнесли авиабомбы, разрушили танки. Пепелище посыпали солью Город стал новым Иерихоном, задержав Рассвет на несколько дней, дав время войскам союзников объединится.

Поэтому все старинные улицы и дома в Городе – подделка, реставрация сделанная после того как война была окончена и город отстроен заново. Но ночью, когда портвейн так приятен на вкус, а собеседница столь красива – почему бы и не поверить реставраторам? Почему не поверить в старину, не общаться несколько вычурным языком, называя друг друга на «вы»?

– Вы правы, Иранон, физиологию никто не отменял, и кушать хочется всегда через равные промежутки времени. – Герда, так звали девушку, с которой я неделю назад познакомился на концерте, стояла на парапете и смотрела в небо. – Когда-то по малолетству, я этого не осознавала, и поэтому, лишь только окончив школу, пустилась, что называется, во все тяжкие. Без гроша в кармане могла уехать в «терра инкогнита», месяцами голодала, общаясь с абсолютно незнакомыми людьми и обитая где придется. Но это было лето, такое бестолковое, с растаманской улыбкой на губах… – Она улыбнулась, как улыбаются на могиле друга, уже пережив боль и сохранив приятные воспоминания. – Лето, за которое я умудрилась облазить весь Кавказ. Я пешком дошла до Чуйской долины, меня остановил кордон с автоматами, лезла на ледник, чтобы зачем-то незаконно пересечь границу с Абхазией, где, говорят, апельсины растут прямо на улицах, и много еще всяких безумств было... Но со временем, конечно, поутихла, да и сфера интересов немного сместилась. Теперь мне интересны другие страны не с точки зрения приключений, а с точки зрения образов, атмосферы, в отдельных случаях ­– архитектуры.

– Но ведь такой образ жизни требует капиталовложений, определённых ресурсов, не так ли? Насколько долгими были ваши странствия?

– Ну, в Европе надолго никогда не задерживалась, и ехала туда, только имея в кармане соответствующую сумму денег, а когда летаю по пространству СНГ – обычно устраиваюсь на работу. Поиски заработка начинаются, когда в кармане осталось последняя сотня портретов мёртвых президентов... Становится скучно, и снова слышу Зов скитаний – снимаюсь с якоря и иду дальше. Но никогда не путешествую "бичом". Переросла.

***

Вчерашнее безумие погодных условий закончилось. Небо опустилось почти до самых крыш, стало тяжёлым, и превратилось в потолок. Деревья превратились в скелеты деревьев, а люди стали тенями собственных теней. Я отмечал на карте её предполагаемый маршрут. Из Ставрополя она позвонила на пять дней позже намеченного и сообщила, что дальше всё пойдёт по плану.

Карта была покрыта десятками линий. Чёрный маркер закончился и, последнее время, я наносил метки зелёным и красным.

В это мутное утро меня терзали как-то мутные мысли. В этом чёртовом садике, где я работал сторожем, повсюду были зеркала. Как их разрешили здесь ставить столько? Тут же дети! Главное не увидеть своё отражение – пока не посмотришь в зеркало можно верить во всё что угодно, а посмотришь и хочется разбить зеркало, чтоб не видеть что у тебя уже который год круги под глазами, морщины на лбу.

Я снова достал карту из рюкзака. Зная её привычки и направление пути можно было предположить, что вернётся в Город она где-то через недели две.

***

Вода падала с неба, текла по асфальту и омывала наши босые ноги – мы даже не подумали о таких мелочах как обувь когда выбрались за бутылкой красного вина в магазин. Казалось, что насквозь промокла даже кожаная куртка, смеясь, мы добрались до магазина, и, шлёпая босиком по кафельным плитам, дошли до кассы. С нас текла вода, босые ноги казались ещё грязнее, чем магазинный пол, а окружающие смотрели на нас и понимали что это уже не их кино, а наше.

– Черт, я не могу найти себе места. – Внезапно пожаловалась Герда, когда мы вернулись домой.

– Ну, тогда давай ляжем по-другому?

– Нет. Я много выпила, а никак не приходит желанное опьянение. У меня в голове последовательно крутятся кадры из того фильма, – помнишь? нет? не важно, – неожиданно проецируется на мою жизнь. Наверное, этот мир все-таки несовершенен, а вот мир наркотиков и алкоголя намного лучше – достаточно вспомнить ушедших туда людей. Курт, Джим, Глеб…

– Нет – Я сказал и почувствовал, как вино становится терпким и противным, как тогда, когда я впервые попробовал его. – Мир наркотиков и алкоголя не прекрасен, ибо он фальшив точно так же как и мир гламура и моды. Просто он носит другую одежду. Это обычное бегство от реальности, ничего больше.

– Мы все бежим от реальности, Иранон. Бежим во владения зелёной и белой феи или скитаясь по дорогам. Реальность такая штука, кажется, что она очень тонкая, но пальцем её не проткнёшь. Нужны орудия посильнее.

– Герда, это слабость! Да и потом, каждый ушедший туда, это тот, кто не сделал что-то здесь, дезертировавший, сдавшийся, признавший, что мир сильнее. Сильнее его. Сильнее нас.

Пустая бутылка полетела вниз с балкона.

***

Я смотрел на карту. Недавно купленный маркер зажат в пальцах. Говорят, что её недавно видели в Омеле. Надо сделать пометку, возможно, получится предугадать её новое появление в Городе.

Глава 7: Пробка.

«Энск-2 был болезненно красив. Ущелья улиц проходили у подножия вычурных зданий, украшенных лепниной и барельефами военной тематики. Ветер проносился по этим ущельям, швыряя твёрдые и острые снежинки в глаза прохожих, но бессильно отступал перед лабиринтом дворов, где неотвратимо погружались в пучину отчаяния и беспросветной тоски те, кто ещё не стал частью круговорота безысходности. В Энске-2 помпезность и нищета рука об руку шагали по проспекту старых побед, по которому сейчас шла и Лейла.

Ноги вынесли её на проспект, значит, так тому и быть. Тем более что отсюда можно было попасть почти в любой другой этот город: испещрённый секретными ветками метро Энск-13; Энск-5, застроенный промышленными складами, большая часть которых была заброшена, а на некоторых совершались довольно жуткие вещи; никогда не спящие третий и двадцать седьмой. Вариантов было много.

Наш первый герой, побеждавший ленью неуёмную фантазию бестолкового начальства, находился в том самом Энске-2, но никогда не предполагал о таком делении и, глядя в окно на родной город, видел просто Энск. Видел улицы за которыми не было ничего кроме улиц.

Телефон лежал рядом, на балансе даже были деньги, но в исходящих были только рабочие номера телефона. Друзьям звонить он не хотел, чтобы не портить людям настроение своим кислым голосом. Сразу же начнутся вопросы, жалость. Нет уж, лучше всё пусть будет как есть – он заслужил».

Лис отложил рукопись в сторону.

- Я мог бы сказать, что терроризировать человека графоманией до того как он поест это бесчеловечно, но ты меня не поймёшь. Но на будущей, прежде чем знакомить меня с продолжением твоего творчества позволь мне хотя бы разуться.

Лис приехал в Город на выходные. Или это называлось увольнительные? Работая на стыке министерства обороны, министерства культуры и епархии, капелланы были связаны многими уставами, противоречивыми законами и взаимоисключающими параграфами. Но, как всегда бывает, когда где-то нет единого начальства, фактически капелланы были предоставлены самим себе. Подчинялись они только своим духовникам, которым мирские заботы были практически безразличны.

- А текст как?

- Да, воспринимать что-либо иное ты сейчас не способен, но, с твоего позволения, я сначала сделаю кофе.

***

– Лис, давно спросить хотел, а почему ты не стал юристом?

– Ты это уже в третий раз спрашиваешь.

– Да ну? Видимо каждый раз забываю под наплывом фактов, свидетельствующих о твоей пригодности к этой области.

– Поразительно длинное и логически выстроенное для тебя высказывание. А что я там забыл? – Ответил Лис и поправил куртку. Он и в «рабочее» время не жаловал сутану, тем более на выходных. – Людей пугать и делать вид, что знаю истину в последней инстанции, которая сформулирована в большой книге под названием «уголовный кодекс»? Да ну его к… моему начальству! Тем более, я врать не умею, шансон не люблю и не пью столько, чтобы там работать.

– Допустим! А мотоцикл то у тебя, «отче», откуда?

– Помнишь, что в этом году слёт байкеров открывал лично Узурпатор? Вот! Епархия и задумалась, как относиться к его увлечению мотоциклами. То ли поддержать Узурпатора, то ли потихоньку отговорить его от «заигрывания с бесовской техникой», как они его от атомной станции отговорили.

– Так, а мотоцикл-то откуда? У тебя же имущества своего не может быть.

– Я же сказал – епархия проверяет, как мотоциклы влияют на духовное развитие. Всем молодым капелланам выдали по мотоциклу, мол, катайтесь, а духовникам нашим сказали следить за тем, не проснётся ли в нас гордыня, греховные помыслы. Ну и Бог нам в помощь - бензин покупать на деньги собранные подаянием.

***

Карта Единого Союза оказалась сразу под картой Города, которая была скручена в одном тубусе с картами северного моря и зон радиоактивного загрязнения. Лис нашёл на карте мира место, о котором я говорил, затем принялся изучать атлас автомобильных дорог.

– Значит, автостопом ты планируешь добраться до Вольного города за двое-трое суток? Это максимально точный прогноз, который ты удосужился сделать?

– Да, средняя скорость автостопщика шестьсот километров в сутки. Если суммировать расстояние между ключевыми точками – получается полторы тысячи километров. Дороги в Едином Союзе ведь лучше чем у нас и традиции автостопа там старше, верно?

– Не знаю, я в Союзе никогда не был. Я всё больше по Степи путешествовал, по Северному Округу. А в Союзе никогда.

– А Земля Богов?

– И там был.

– Так поехали со мной?

Лис отложил атлас.

– Я уже нашёл Бога, Иранон. А этот путь будет твоим.

– Погоди, что за метафизику ты мне сейчас впариваешь?!

Капеллан рассмеялся.

– Да просто у нас сейчас тёрки с Единым Союзом, а я же официально состою в вооружённых силах…

– Какие тёрки?! Узурпатор же вчера по телевизору выступал, говорил какие у нас прочные экономические и культурные связи с ними!

Лис отмахнулся, пробормотал что-то о военной тайне и предложил погулять по Городу. Дождь перестал и ручьи бежали по мостовым, наполняя воздух журчанием, а ботинки сыростью.

– Почему именно это место?

– А ты ничего не слышал о нём?

– Нет, но предполагаю, что если ты туда едешь, значит, это место связано либо с мистикой, либо с контркультурами, либо это максимально удалённый населённый пункт, где ты нашёл себе вписку.

– Практически верно. Вольный город является свободным поселением, ему присвоен статус социального эксперимента, что даёт им право на самоуправление, введение собственных законов, создание своей экономики.

– И в чём заключается эксперимент?

– Этот небольшой город – самая старая коммуна детей цветов. Их пытались выселить, арестовать, снести их дома, но, после инцидента с басками и признания независимости Косово, было решено дать им право на самоуправление и посмотреть, что из этого выйдет.

***

Трамвай неторопливо нёс нас к очередной разлуке двух друзей. Лис отправлялся домой, его корабль отплывал через час, с пятого пути на третьей платформе.

Я машинально сунул руку в кармашек хламника и вытащил завалявшуюся там винную пробку.

– Вот, – сказал Лис, – замечательно! А теперь представь, где эта пробка могла бы быть, представь варианты её жизни.

Я вертел пробку в руках. За окном трамвая плыли здания сталинского ампира.

– Ну, например, из неё можно сделать кораблик, если вот тут и вот тут срезать и из зубочистки сделать мачту. А ещё можно её обжечь с одной стороны и написать на стене правду. Можно вырезать кусок под прямым углом, и получится игрушечный трон.

– Хорошо. Только ты сразу думаешь, как бы изменить предмет. А ты подумай, где она может быть вот в таком состоянии как сейчас?

– Она может быть в бутылке, закрывая воздуху доступ к вину или закрывая воде доступ к письму, может быть поплавком на рыбацких снастях. Может даже быть гуманизатором[3] на стрелах. Правда аэродинамика будет ни к чёрту тогда.

– Знаешь, Иранон, я иногда смотрю на людей и думаю, кем бы они были если бы в один прекрасный день поддались порыву всё бросить и уйти за горизонт? Или кем бы стали, если бы в один из ужасных дней сказали «Да пошло оно всё к чёрту!», прости Господи, и действительно всё бросили? Я не знаю, но иногда, иногда я вижу идущих с рюкзаками людей в камуфляже и тяжёлых ботинках. Я встречаю их на трассе и в городе, одиночек и компании и мне кажется что они идут откуда-то издалека. Из нездешних мест.

***

Спустя долгое время пробка всё так же лежит в моём хламнике. Я так и не сделал из неё кораблик, не приспособил её в качестве поплавка и не сделал её частью хитроумного устройства. Она осталась пробкой от бутылки портвейна «Три топора», лежащей в кармашке старого рюкзака вместе с пробитыми билетами и фантиками от конфет. Но её это ни расстраивает. Она не задумывалась о том, что могла бы не оставаться пробкой, а стать чем-то другим.

Несколько дней я наблюдал за художником, что повадился рисовать возле ресторана пейзаж набережной. Я спросил у него:

– Зачем вы рисуете?

А он ответил:

– Может быть её удастся продать, может быть она пойдёт на выставку, может – станет частью большего произведения или станет произведением сама по себе.

И пожал плечами.

Ему было не важно «Зачем?» и «Что с этим потом делать?». Ему просто нравилось рисовать.

Дата добавления: 2015-06-26