Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 6 страница

вносил в эти беседы частицу своих знаний и наблюдений, точно так же, как все

они вносили что-нибудь в общий котел: кто морковку, кто пару картофелин, кто

луковицу, кто кусок мяса. Адам постиг искусство бриться осколком стекла и по

виду дама определять, вынесет хозяин поесть или нет. Он научился не

связываться с суровыми полицейскими и находить общий язык с темп из них, кто

помягче; научился ценить женщин за доброе сердце.

Эта новая жизнь была Адаму в радость. Осень едва тронула верхушки

деревьев, когда он уже добрался до Омахи, а оттуда, не ведая почему, не

думая и не гадая, заспешил на юго-запад, перемахнул через горы и со вздохом

облегчения ступил на землю Южной Калифорнии. Он продвигался вдоль берега,

удаляясь на север от мексиканской границы, и добрел до Сан-Луис-Обиспо, а по

дороге научился разорять оставленные приливом заводи, вытаскивая оттуда

угрей, окуней и мидий, откапывать на отмелях съедобных моллюсков и ловить у

дюн кроликов в силки из рыбацкой лески. А еще он лежал на теплом от солнца

песке и считал набегавшие волны.

Весна позвала его снова на восток, только теперь он уже не так

торопился. Лето в горах было приятно прохладным, а горцы, как многие, кто

живет в глуши, были народ добрый. Адам подрядился работать на ранчо близ

Денвера у одной вдовы и смиренно делил с ней стол и постель, пока холода не

погнали его опять на юг. Минуя Альбукерке и Эль-Пасо, он пошел по Рио-Гранде

через Биг-Бенд и Лоредо до Браунсвилла. Он узнал, какие слова означают

по-испански еду и ласку, и еще узнал, что, когда люди очень бедны, у них все

равно найдется, что тебе дать, и дают они охотно. Он полюбил бедняков: эта

любовь зародилась в нем потому, что он сам прежде был бедняком. Теперь же

бедняцкая униженная робость превратилась для него, опытного бродяги, в

орудие ремесла. Он исхудал, почернел от солнца и уже научился низводить свое

"я" до той степени обезличенности, которая не вызывает гнева или зависти.

Голос его стал тихим, а в его речи перемешалось столько говоров и диалектов,

что его нигде не принимали за чужака. Такие качества надежно оберегали

бродяг, служили им защитной оболочкой. На поездах он теперь ездил нечасто,

потому что в стране росла враждебность к бродягам, шедшая от враждебного

отношения к жестоким акциям ИРМ и усугублявшаяся суровостью карательных мер

против "уоббли" <"Уоббли" - так в США называли членов профсоюза

Индустриальных рабочих мира.>. Как-то раз Адама арестовали за

бродяжничество. Лютость скорых на расправу полицейских и соседей по камере

напугала его и отбила охоту участвовать в сборищах бродяг. С тех пор он

странствовал в одиночестве и не позволял себе ходить небритым и грязным.

С наступлением весны он двинулся на север. Он догадывался, что для него

кончилась полоса безоблачного покоя. И он держал курс на север, где его

ждали Карл и угасающие воспоминания детства.

Адам быстро пересек бескрайние просторы восточного Техаса, прошел через

Луизиану, через подогнанные встык торцы Миссисипи и Алабамы, и оказался во

Флориде. Чутье подсказывало ему, что задерживаться нигде нельзя. Негры во

Флориде были бедны ровно настолько, чтобы быть добрыми, но они не доверяли

белым, пусть даже нищим; а белая голытьба здесь боялась чужих.

Неподалеку от Теллахасси его арестовали, признали виновным в

бродяжничестве и определили в кандальную команду на строительство дороги. В

те годы дороги только так и строили. Адама приговорили к шести месяцам

каторжных работ. Едва он отбыл свой срок, его снова арестовали и дали еще

шесть месяцев. К тому времени он уже усвоил, что некоторые люди считают

других зверьми, и чтобы тебе было с такими проще, ты действительно должен

стать зверем. Чистое лицо, открытое лицо, прямой взгляд в глаза - вот тебя

уже и заметили, а значит, накажут. Совершая подлость или жестокость, человек

причиняет себе боль, размышлял Адам, и потому должен кого-нибудь за эту боль

наказать. Во время работы тебя сторожили с оружием, на ночь приковывали за

ногу к общей цепи, но это были просто меры предосторожности, а вот то, что

малейшее проявление силы воли и даже ничтожный намек на самоуважение или

неподчинение свирепо подавлялись кнутом, доказывало, пожалуй, что охранники

побаиваются каторжников, а страх, как понял Адам еще в армии, превращает

человека в опасное животное. Но Адам, как и всякое живое существо, боялся

того, что способен сделать кнут с его телом и духом. И потому он огородился

стенами. Он стер со своего лица чувства, погасил в глазах свет и приказал

себе молчать. Позже, оглядываясь назад, он удивлялся не столько пережитому,

сколько тому, как он смог все это пережить, причем без особых страданий.

Воспоминания об этом кошмаре были страшнее, чем сам кошмар. Необходимо

высочайшее, героическое самообладание, чтобы глядеть, как людей порют

кнутом, глядеть, как на спине у них проступают сквозь рубцы белесые

поблескивающие полосы мышц, и ничем не выдавать своей жалости, гнева или

любопытства. И Адам этому научился.

Видим человека мы лишь в первые несколько мгновений, а потом мы его уже

скорее не видим, а ощущаем. Отбывая второй срок на каторжных работах во

Флориде, Адам сумел низвести свое "я" до степени со знаком минус. От него не

исходило никаких токов, никаких волн, еще немного, и он, наверно,

превратился бы в невидимку. Охранники больше не ощущали его, а потому

перестали и бояться. Они поручали ему легкую работу: он убирал в бараке,

разливал по мискам баланду, носил воду.

Адам выжидал, пока приблизится конец его второго срока. В тот день,

когда ему осталось отбыть на каторге всего трое суток, он сразу после обеда

сходил за водой, вернулся и снова пошел на речку принести еще пару ведер. На

берегу он наполнил ведра камнями и утопил, потом соскользнул в воду и поплыл

по течению: он плыл, пока не устал, а отдохнув, поплыл дальше. Так он плыл

весь день и лишь в сумерках приглядел местечко, где можно было укрыться в

прибрежных кустах. Из воды он не вылез.

Среди ночи мимо него с лаем пробежали собаки, пущенные в погоню по

обоим берегам реки. Чтобы они не учуяли запах человека, он заранее натер

себе голову листьями. Оставив над водой только нос и глаза, он сполз на дно.

Утром собаки равнодушно пробежали в обратную сторону, а у охранников уже не

было сил прочесать берега как следует. Когда они скрылись, Адам выгреб из

кармана расползшийся мокрый кусок жареной рыбы и съел его.

Торопливость он обуздал в себе, еще готовясь к побегу. Большинство

беглецов попадалось из-за собственной неспешности. Короткий путь до Джорджии

занял у Адама пять дней. Он не рисковал, свое нетерпение он подавлял с

железным упорством. Он сам поражался такой силе воли.

Перебравшись из Флориды в Джорджию, он спрятался на окраине Валдосты и

пролежал в кустах до поздней ночи, а потом, как тень, проник в город,

подкрался к заднему окну дешевой лавчонки и, медленно нажимая на подъемную

оконную раму, вытянул гвозди шпингалета из раскрошившейся от солнца

древесины. Затем он воткнул шпингалет обратно, но окно оставил открытым.

Дальше ему пришлось действовать в темноте при тусклом свете луны, сочившемся

в грязные окна. Украл он пару дешевых брюк, белую рубашку, черные башмаки,

черную шляпу и клеенчатый дождевик, причем все сначала примерил. Прежде чем

вылезти через окно на улицу, он заставил себя проверить, не нарушил ли в

лавчонке порядок. Из вещей, которые были там в малом количестве, он не взял

ничего. В ящик кассы даже не заглянул. Осторожно опустил окно и заскользил в

лунном свете от одного островка темноты к другому.

Днем он отлеживался в кустах, а на поиски еды выходил ночью и воровал

только то, чего вряд ли хватятся - репу, три-четыре кукурузных початка из

кормушек в конюшне, пару яблок-падалиц. Блеск новеньких башмаков он затер

песком, а чтобы придать поношенный вид плащу, измесил клеенку, как тесто.

Лишь через три дня наконец пошел дождь, который был ему так необходим (или

просто казался необходимым из-за его крайней осторожности).

Дождь начался ближе к вечеру. Скрючившись в своем клеенчатом плаще,

Адам дожидался темноты, а когда стемнело, двинулся сквозь сумрачную морось

по Валдосте. Черную шляпу он нахлобучил на самые глаза, а желтый дождевик

крепко стянул тесемкой у горла. Дошагав до станции, он всмотрелся в мутное

от дождя стекло. Станционный распорядитель в зеленом целлулоидном козырьке и

черных нарукавниках, высунувшись в окошко кассы, болтал с приятелем.

Приятель ушел только минут через двадцать. Адам провожал его взглядом, пока

он не спустился с платформы. Потом, стараясь унять волнение, сделал глубокий

вдох и вошел в здание вокзала.

Карлу приходило мало писем. Бывало, он не заглядывал на почту неделями.

Когда в феврале 1894 года из Вашингтона пришел толстый пакет от какой-то

юридической фирмы, почтмейстер подумал, что, должно быть, письмо важное. Он

прошел пешком до фермы Трасков, отыскал Карла, который в это время колол

дрова, и вручил ему конверт. Ну и раз уж он взял на себя такие хлопоты,

остался ждать, пока Карл расскажет, что там написано.

Карлу было плевать, что почтмейстер ждет. Очень медленно он прочел все

пять страниц, потом перечитал их еще раз, проговаривая про себя каждое слово

и шевеля губами. Потом сложил письмо, развернулся и зашагал к дому.

- Что-нибудь случилось, мистер Траск? - вдогонку ему поинтересовался

почтмейстер.

- У меня отец умер,- ответил Карл, вошел в дом и закрыл за собой дверь.

"Переживал,- рассказывал потом почтмейстер. Очень переживал. Но все в

себе. Больше молчал".

Войдя в дом. Карл зажег лампу, хотя было еще светло. Положил письмо на

стол, вымыл руки и только после этого уселся читать снова.

Послать ему телеграмму в Вашингтоне было некому. Юристы отыскали его

адрес в бумагах отца. Они выражали соболезнование - "Весьма прискорбное

событие". А еще они были прямо-таки взволнованы от приятной неожиданности.

Когда Траск поручил им составить его завещание, они, конечно, допускали, что

он сколько-то подкопил для своих сыновей - скажем, долларов пятьсот -

шестьсот. Им тогда казалось, что больше у него не наберется. Но теперь,

когда они проверили его банковские книжки, обнаружилось, что на лицевом

счете у него больше девяноста трех тысяч долларов и еще десять тысяч в

ценных бумагах. Это обстоятельство существенно изменило их отношение к

мистеру Траску. С такими деньгами человек богат. И беспокоиться ему не о

чем. Таких денег достаточно, чтобы основать династию. Юристы искренне

поздравляли Карла и его брата Адама. По условиям завещания, поясняли они,

наследство делилось поровну. Далее прилагался перечень личных вещей

покойного: пять именных сабель, которыми наградили Сайруса на различных

съездах СВР; выточенный из ветви оливы и украшенный золотой пластинкой

молоток председателя собрания; масонский брелок в виде циркуля с головкой из

бриллианта; золотые коронки с тех зубов, которые покойный был вынужден

удалить, когда перешел на вставные челюсти; часы (серебряные); трость с

золотым набалдашником и так далее.

Карл перечитал письмо еще два раза и застыл за столом, обхватив голову

руками. Он думал об Адаме. Ему хотелось, чтобы Адам вернулся домой.

Карл чувствовал, что чего-то не понимает, и пребывал в унылом

недоумении. Он развел огонь, поставил на плиту сковородку и, пока она

грелась, резал и клал на нее толстые куски соленого окорока. Потом вернулся

назад, опять уставился на письмо. И вдруг схватил его и сунул в ящик

кухонного стола. Надо на время выкинуть все из головы, решил он.

Но, разумеется, ни о чем другом он думать уже не мог, и мысли его тупо

ползли по кругу, возвращаясь все к тому же исходному вопросу: "Откуда у него

взялось столько денег?"

Когда два события схожи по характеру. По времени или месту, мы спешим

радостно ухватиться за это сходство и усмотреть в нем полное совпадение -

отсюда и рождаются мифы, которые мы копим, чтобы потом рассказывать знакомым

о чудесах. До того дня Карлу ни разу в жизни не приносили на ферму ни одного

письма. А тут вдруг, спустя всего месяц, на ферму прибежал мальчишка с

телеграммой. Карл потом всегда связывал в уме эти письмо и телеграмму, точно

так же, как мы невольно связываем между собой две смерти и ждем третьей. С

телеграммой в руке Карл поспешил в городок, на станцию.

- Ты послушай, чего я тебе прочту,- сказал он телеграфисту.

- Я уже читал.

- Как?

- К нам же по телеграфу приходит,- объяснил телеграфист.- Я сам и

записал.

- Да?.. А, ну да, конечно. "Прошу срочно переведи телеграфом сто

долларов. Еду домой. Адам".

- Пришло наложенным платежом,- сказал телеграфист.- С тебя шестьдесят

центов.

- Валдоста, Джорджия... Я и не знал, что есть такой город.

- Я тоже не знал, но, стало быть, есть.

- Слушай, Торнтон, а как это перевести деньги телеграфом?

- Очень просто: принесешь сто два доллара шестьдесят центов, а я пошлю

телеграмму в Валдосту, и тамошний телеграфист выдаст Адаму сто долларов. Но

за тобой все равно еще шестьдесят центов.

- Я заплачу... Слушай, а как я узнаю, что это Адам? Вдруг вместо него

кто-нибудь другой получит?

Телеграфист снисходительно улыбнулся с видом умудренного жизнью

человека:

- Мы сделаем так; ты придумаешь вопрос, чтобы ответ на него знал только

Адам и больше никто. Я пошлю туда и вопрос, и ответ. А там человеку зададут

этот вопрос, и если он не знает ответа, денег ему не видать. - Ловко. Тогда

я придумаю вопрос позаковыристей. - Ты лучше неси скорее сто долларов, пока

старина Брин не закрыл кассу.

Карл был в восторге от этой игры. Он вернулся, зажав деньги в кулаке. -

Придумал,- объявил он.

- Надеюсь, это не девичья фамилия вашей матери. Такие вещи многие

забывают.

- Нет, совсем другое. Вопрос такой: "Какой подарок ты подарил отцу на

день рождения в тот год, когда ты ушел в армию?"

- Вопрос хороший, только уж больно ты его развез. Покороче не можешь,

чтобы слов десять?

- Ты, что ли, платить будешь? А ответ - "Щенок".

- Да уж, поди догадайся.- Торнтон хмыкнул.- Дело хозяйское, платить не

мне, а тебе.

- Во будет потеха, если он забыл,- сказал Карл.Ни в жизнь до дому не

доберется.

Со станции Адам дошел до фермы пешком. Рубашка на нем была грязная, и

весь его ворованный гардероб выглядел несвежим и мятым, потому что он целую

неделю спал не раздеваясь. Зайдя за дом, он остановился и прислушался,

пытаясь понять, где сейчас Карл, и почти тотчас услышал, как тот стучит

молотком в большом новом амбаре.

- Эй, Карл! - крикнул Адам.

Стук прекратился, наступила тишина. У Адама было ощущение, что брат

внимательно разглядывает его сквозь щели амбара. Но вот Карл торопливо

вышел, подбежал к Адаму, и они пожали руки.

- Ну, как ты?

- Прекрасно, сказал Адам.

- А похудел-то, господи!

- Наверно. И вдобавок постарел. Карл окинул его взглядом.

- Ты, похоже, не разбогател.

- Угадал.

- А где твой чемодан?

- У меня его нет.

- Ну ты силен! Где же ты был столько времени?

- То там, то здесь, на месте не сидел.

- Бродяжил, что ли?

- Можно и так сказать.

Хотя миновало столько лет, хотя на загрубевшем лице Карла уже пролегли

морщины, а его темные глаза стали отливать красным, Адам по прошлому опыту

догадывался, что брат чем-то обеспокоен и, что расспрашивая его. Карл в то

же время думает о чем-то другом.

- Почему ты не возвращался домой?

- Да просто уже привык бродяжить. Не мог остановиться. Бродячая жизнь

засасывает. Шрам-то у тебя какой страшный.

- Тот самый, я тебе про него писал. И все не проходит, только еще

больше темнеет. А чего ты мне не писал? Есть хочешь? - Карл то нервно совал

руки в карманы, то вынимал их, чесал подбородок, скреб в затылке.

- Может, еще пройдет. Я как-то раз видел одного с такой же отметиной -

он бармен был,- только у него она была похожа на кота. Родимое пятно. Все

его так и звали - Кот.

- Есть хочешь?

- Можно и поесть.

- Так как ты решил - останешься теперь на ферме?

- Да наверно... Что, пойдем в дом?

- Да наверно,- как эхо откликнулся Карл.- Отец-то наш умер.

- Знаю.

- Откуда?

- Мне на станции телеграфист сказал. А давно он умер?

- С месяц.

- От чего?

- Воспаление легких.

- Где похоронили - здесь?

- Нет. В Вашингтоне. Мне потом пришло письмо и газеты. Его везли на

лафете и сверху флагом накрыли. Там даже вицe-пpeзидeнт был, а президент

послал венок. В газетах написано. И фотографии есть... Я тебе покажу. Я все

это сохранил.

Адам внимательно изучал лицо брата, и Карл, не выдержав, отвернулся.

- Ты что, злишься, что ли? - спросил Адам.

- Чего мне злиться?

- Мне показалось, что...

- Ничего я не злюсь. Пошли, я тебя чем-нибудь накормлю.

- Пойдем. А он долго болел?

- Нет. Болезнь была скоротечная. Сгорел сразу. Карл что-то утаивал. Ему

явно хотелось о чем-то рассказать, но он не знал, как подступиться. И

говорил о чем угодно, кроме главного. Адам замолчал. Может, и правильнее

сейчас помолчать, чтобы Карл пообвыкся, притерся и выложил наконец свой

секрет.

- В послания с того света я не очень-то верю, говорил Карл.- Хотя кто

знает? Некоторые уверяют, им были видения... Вот, например, эта старуха,

Сара Уитберн. Клянется, что не врет. Но тебе-то никакого видения не было,

да? Слушай, чего ты будто воды в рот набрал?

- Просто так. Я думаю,- сказал Адам. И он действительно сейчас думал.

"Я ведь больше не боюсь его, с удивлением думал он.- Раньше боялся до

смерти, а теперь не боюсь совсем. Интересно, почему так? Может, это после

армии? Или после каторги? А может, потому что отец умер? Да, может быть, но

все равно непонятно". От страха не осталось и следа, и Адам чувствовал, что

может теперь говорить все, что хочет, а ведь раньше он тщательно выбирал

слова, чтобы не навлечь на себя беду. Это было приятное чувство, как будто

он воскрес иа мертвых. Они вошли в кухню: Адам все здесь помнил, но в то же

время, будто видел в первый раз. Кухня, казалось, стала меньше и грязнее.

- Знаешь, Карл,- весело произнес Адам,- я вот сейчас тебя слушаю... Ты

же хочешь мне что-то сказать, но все ходишь вокруг да около, все чего-то

юлишь. Уж лучше скажи сразу, и дело с концом.

В глазах Карла сверкнула злоба. Он поднял голову. Его власть над братом

кончилась. Нет, мне его уже не побить, уныло подумал он. Не смогу. Адам

хохотнул.

- Может, конечно, грех веселиться, когда у нас только что умер отец, но

знаешь. Карл, мне еще ни разу в жизни не было так хорошо. И так легко. Ну,

давай, Карл, выкладывай. Не мучайся.

- Ты любил отца? - спросил Карл.

- Объясни, к чему ты клонишь, тогда скажу.

- И все-таки: любил или нет?

- А тебе-то что?

- Сначала ответь.

Ощущение полной раскованности, полной свободы пьянило Адама.

- Хорошо, отвечу. Нет, не любил. Иногда я боялся его. Иногда... да,

бывало, он меня даже восхищал, но чаще я его просто ненавидел. Почему ты

меня об этом спросил? Карл, опустив голову, смотрел себе на руки.

- Не понимаю,- сказал он.- Чего-то никак до меня не доходит. Он ведь

любил тебя больше всех на свете.

- Вот уж не верю.

- Не хочешь - не верь. Он радовался любому твоему подарку. А меня он не

любил. И подарки мои ему не нравились. Помнишь, как я подарил ему тот ножик?

Чтобы его купить, я наколол и продал целую кучу дров. А он этот ножик даже

не взял с собой в Вашингтон. Так и лежит здесь, в его письменном столе. А ты

подарил ему щенка. Он тебе ни цента не стоил. Я покажу тебе этого пса, на

фотографии. На отцовских похоронах. Его держал на руках какой-то полковник -

пес уже совсем ослеп и даже ходить не мог. После похорон его пристрелили.

В голосе Карла было столько ярости, что Адам растерялся.

- Зачем ты?- сказал он.- Не понимаю, зачем ты об этом.

- Я же любил его.- Впервые за все годы, что Адам его помнил, Карл

заплакал. Уронил голову на руки, сидел и плакал.

Адам хотел было подойти к брату, но в душе его всколыхнулся прежний

страх. Нет, подумал он, если я до него дотронусь, он кинется на меня и

убьет. Адам подошел к открытой двери и встал в проеме спиной к Карлу, а тот

все шмыгал носом.

Та часть фермы, где стоял дом, не радовала глаз - здесь и прежде всегда

было неуютно. Всюду мусор, неухожено, запущено, сараи построены где попало;

ни одного цветочка, на земле валяются обрывки бумаги, щепки. И сам дом тоже

не отличался красотой. Обычная крепкая изба, где люди ночуют и готовят пищу.

Угрюмое жилье, никем не любимое, никого не любящее. Просто жилье, но уж

никак не отчий кров, не дом родной, по которому скучаешь и куда стремишься

вернуться. Адам вдруг подумал о своей мачехе - как и эта изба, она не знала

любви, соответствовала своему назначению, была по-своему опрятна, но назвать

ее женой, хранительницей семейного очага, было так же невозможно, как

назвать это жилье домом.

Брат перестал всхлипывать. Адам обернулся. Карл смотрел перед собой

пустыми глазами.

- Расскажи мне про мать,- сказал Адам.

- Она умерла. Я тебе писал.

- Расскажи.

- Чего рассказывать-то? Умерла. Уж давно, как умерла. Она же не была

твоей матерью.

Улыбка, которую Адам однажды подсмотрел на ее лице, вспыхнула в его

памяти. Ее лицо выступило перед ним из темноты.

Голос Карла ворвался в воспоминание и разнес его вдребезги:

- Ответь мне на один вопрос... только не спеши... сначала подумай, и

если не захочешь говорить правду, то лучше уж не отвечай.

Карл молча зашевелил губами, проговаривая про себя то, что готовился

спросить.

- Как ты думаешь, наш отец мог быть... бесчестным человеком? - В каком

смысле?

- Тебе не понятно? Я ведь ясно сказал. У слова "бесчестный" только один

смысл.

- Не знаю,- Адам замялся.- Право, не знаю. Никто о нем так не

отзывался. Сам посуди, чего он достиг. Ночевал в Белом доме. На его

похоронах был вице-президент. Почему же вдруг бесчестный?.. Ну сколько

можно, Карл!- взмолился он.- Я ведь сразу понял, что ты хочешь мне что-то

сказать - так говори же, не тяни!

Карл облизнул губы. Он сидел мертвенно-белый, словно из него выпустили

кровь, словно вместе с кровью он лишился всех сил, всей своей ярости.

- Отец оставил завещание. Наследство он разделил поровну между мной и

тобой,- без всякого выражения проговорил он. Адам рассмеялся.

- Что ж, вот и будем жить на ферме. Думаю, с голоду не помрем.

- После него осталось больше ста тысяч долларов, продолжал все тот же

бесцветный, скучный голос.

- Ты спятил. Сто долларов - это еще можно поверить. Откуда бы у него

взялось столько денег?

- Я не оговорился. Жалованье в СВР у него было сто тридцать пять

долларов в месяц. За жилье и еду он платил сам. Когда он разъезжал, ему

выдавали на дорожные расходы по пять центов за милю пути и еще отдельно на

гостиницу.

- Может быть, эти деньги были у него с самого начала, а мы просто не

знали.

- Нет. Когда он начинал, у него не было ничего.

- Тогда что нам мешает написать в СВР и спросить? Там кто-нибудь да

знает.

- Я бы не стал рисковать.

- Погоди! Не пори горячку. В конце концов он мог играть на бирже. Так

очень многие богатеют. У него были большие связи. Может быть, ему повезло.

Вспомни, как было во время золотой лихорадки - тогда многие вернулись из

Калифорнии богачами.

На лице у Карла была скорбь. Он перешел почти на шепот, и Адаму

пришлось перегнуться через стол. Без всякого выражения, словно читая сводку.

Карл говорил:

- В армию отец ушел в июне 1862 года. Три месяца проходил подготовку,

здесь же, в нашем штате. Это, считай, сентябрь. Потом его часть послали на

юг. Двенадцатого октября он был ранен в ногу и отправлен в госпиталь. Домой

вернулся в январе. - Не понимаю, при чем здесь это?

- Он не сражался в Чанселорвилле,- падали с губ Карла вялые, тусклые

слова.- И не воевал он ни в Геттисберге, ни в Уилдернессе, ни в Ричмонде, ни

в Аппоматоксе.

- Откуда ты знаешь?

- Из его послужного списка. Мне его переслали вместе с остальными

документами.

Адам глубоко вздохнул. Сердце его колотилось от радости, бушевавшей в

груди, как море. Он покачал головой, будто не мог поверить.

- Как ему удалось всех обмануть? Как, черт возьми, ему это удалось? -

говорил Карл.- И ведь все верили, никто не сомневался. Ты разве сомневался?

Или я? Или моя мать? Нет, все верили. И даже в Вашингтоне. Адам встал из-за

стола.

- Поесть в доме найдется? Я разогрею.

- Вчера я зарезал курицу. Если подождешь, я зажарю.

- А чего попроще, чтоб по-быстрому?

- Есть окорок, есть яйца.

- Годится,- сказал Адам.

Оставшийся без ответа вопрос мешал им, они обходили его стороной, они

через него перешагивали. Их слова безучастно скользили мимо него, но их

мысли были прикованы к нему неотрывно. Братьям хотелось поговорить о том,

что их мучило, но они не могли. Карл, поставив разогреваться кастрюлю с

бобами, жарил свинину и яичницу.

- Я распахал луг,- сказал он.- Занял его под рожь. - Как там земля?

- Теперь неплохая, когда от камней очистил. Эту пакость,- он провел

пальцем по лбу,- как раз тогда и заработал: никак не мог один камень

сдвинуть.

- Да, ты мне писал,- сказал Адам.- Я не помню, говорил ли тебе, но твои

письма мне очень помогали.

- Ты почему-то мало писал мне про свою службу, заметил Карл.

- Да как-то не хотелось обо всем этом думать. Уж больно паскудно было,

почти все время.

- Я читал в газетах про те кампании. Ты ведь тоще там воевал?

- Да. Мне тогда не хотелось про это думать. И сейчас не хочется. -

Индейцев-то убивал?

- Да, мы убивали индейцев.

- Вот уж, наверно, дрянной народ.

- Наверно.

- Не хочешь - можешь не рассказывать.

- Да, я не хочу об этом говорить.

Они ужинали под свисавшей с потолка керосиновой лампой.

- Никак руки не дойдут колпак на лампе вымыть, а то было бы светлее.

- Я вымою,- сказал Адам.- Все ведь в голове не удержишь, понятно.

- Ты вот вернулся, вдвоем теперь полегче будет. Хочешь, сходим после

ужина в салун? - Посмотрим. Пока, думаю, немного дома посижу. - Я тебе в

письмах-то не писал, но в салу не у нас... там женщины. Не знаю, как ты

насчет этого, а то могли бы с тобой сходить. Их там каждые две недели

меняют. Я не знаю, как ты вообще... но, может, тебе охота? - Женщины?

- Да, наверху, в номерах. Очень даже удобно. Я вот думаю, ты вроде как

давно дома не был, так что если...

- Сегодня нет. Может, в другой раз. А сколько они за это берут?

- Один доллар. И вроде все хорошенькие.

- Может, в другой раз, повторил Адам.- Как же их туда пускают?

Удивительно.

- Я тоже поначалу удивлялся. Но у них там все продумано. - Сам-то часто

ходишь?

- Раза два в месяц. А то скучно. Когда мужик один живет - тоска.

- Помню, ты писал, что подумываешь жениться. - Да, собирался.

Подходящей невесты не нашел. И так, и сяк крутились братья вокруг главной

темы. Только, казалось, подойдут к ней вплотную, как тут же поспешно

отступят и опять примутся толковать об урожаях, о местных новостях, о

политике, о здоровье. Они понимали, что рано или поздно вернутся к самому

важному. Карлу больше, чем Адаму, не терпелось взять быка за рога, но и

времени подумать у Карла было больше, а Адам еще не успел все осознать и

Дата добавления: 2015-06-26