КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 23 страницастаканом. Янтарное виски, косо поднявшись к краешку стекла и согреваясь, запахло пряно, фруктово. - Трудно вспоминать, - сказал он.- Не острая боль, а тупая муть. Но нет, и как иглами тоже, бывало, заколет. Ты сказал, в моей колоде не все карты. Я и сам так думаю. Возможно, всех у меня никогда и не будет. - Это память о ней тебя мучит и наружу просится? Когда человек говорит, что не хочет о чем-то вспоминать, это обычно значит, что он только о том одном и думает. - Может, и так. Она вся с мутью перемешана, я ничего почти не помню, кроме последнего - как огнем выжженного. - Это она в тебя выстрелила - так ведь, Адам? Губы Адама сжались, глаза потемнели. - Не желаешь - не отвечай, - сказал Самюэл. - Почему ж, отвечу, - сказал Адам.- Да, она. - Хотела тебя убить? - Над этим я думаю больше всего. Нет, пожалуй, не хотела. Не сподобила меня такой чести. В ней вовсе не было ненависти или хотя бы горячности. Я научился в армии распознавать. Если хотят убить, то целят в голову, в сердце, в живот. Нет, она знала, куда метила. Я помню, как повела стволом. Мне бы, наверно, не так горько было, если бы она хотела убить. Тут было бы что-то от любви. Но я был ей просто помеха, а не враг. - Немало ты об этом думал, - сказал Самюэл. - Времени было достаточно. Я вот о чем хочу тебя спросить. Та мерзость заглушила в памяти все предыдущее... Она была очень красивая? - Для тебя - да. Потому что ты сам создал ее образ. Ты вряд ли хоть раз видел ее настоящую - только этот образ. - Знать бы, кто она, что она, - задумчиво проговорил Адам.- Раньше мне и любопытно не было - и так было хорошо. - А теперь любопытно? Адам опустил глаза. - Тут не любопытство. Хочется знать, какая в моих сыновьях кровь. Вот вырастут, и я же буду ждать от них чего-то дурного. - Будешь. Но имей в виду: не кровь их, а твое подозрение может взрастить в них зло. Они будут такими, какими ты их ожидаешь увидеть. - Но кровь, которая в них... - Я не слишком верю в кровь, - сказал Самюэл. По-моему, когда обнаруживаешь в своих детях зло или добро, все оно самим тобою же посеяно в них уже после рождения на свет. - Нельзя из свиньи сделать скаковую лошадь. - Нельзя, - сказал Самюэл.- Но можно сделать очень быстроногую свинью. - Никто из здешних с тобой не согласится. Даже миссис Гамильтон. - Это верно. Жена-то рьяней всех оспорит; я ей такого и говорить не стану, чтоб не обрушить на себя гром ее несогласия. Она подминает меня во всех спорах, и возражать ей - значит оскорблять ее. Славная она женщина, но обхожденье с ней - целая наука. Вернемся-ка лучше к мальвам. - Налить тебе еще? - Налей, спасибо. Имена - это тайна великая. Я так и не пойму, то ли имя приноравливается к ребенку, то ли само меняет этого ребенка. Но в одном можешь быть уверен - если человеку дают кличку, значит, имя выбрали ему не то. Как ты смотришь на обычные имена - Джон, Джеймс - или, скажем, Карл? Взгляд Адама был обращен на сыновей, и при слове "Карл" показалось ему, что из глаз одного близнеца глянул на него брат. Адам нагнулся ближе к малышам. - Ты чего? - спросил Самюэл. - Да ведь они несхожи! Они совсем разные! - воскликнул Адам. - Конечно, разные. Разнояйцевые близнецы. - Вот этот на моего брата похож. Я только сейчас заметил. А другой - похож он на меня? - Оба на тебя по-разному похожи. В лице с самого начала заложен весь будущий вид. - Теперь уж не так бьет в глаза, - сказал Адам. Но на минуту точно брат привиделся. - Может, вот так и являются призраки, - заметил Самюэл. Ли принес на стол обеденную посуду. - А у китайцев призраки бывают? - спросил Самюэл. - Миллионы, - сказал Ли. - Их у нас больше, чем живых. В Китае, по-моему, ничто не умирает. Теснота великая. Так мне по крайней мере показалось в мой приезд туда. - Садись, Ли, - сказал Самюэл.- Мы имена подбираем. - У меня куры жарятся. Скоро будут готовы, - сказал Ли. Адам поднял на него взгляд - потеплевший, смягченный. - Выпей с нами, Ли. - Я на кухне свою уцзяпи потягиваю.- И с этими словами Ли ушел в дом. Самюэл наклонился, посадил одного близнеца себе на колени. - А ты возьми другого, - сказал он Адаму. - Надо их рассмотреть - может, сами нам подскажут имя. Адам неумело поднял второго малыша. - Сходство в них вроде бы есть, пока не вглядишься поближе, - сказал он.- У этого глаза круглей. - И голова круглей, и уши больше, - прибавил Самюэл.- А этот, что у меня, он... он нацеленной как бы. Пойдет дальше, хоть, может, и не так высоко поднимется. И темнее будет волосом и кожей. Хитер будет, по-моему, а хитрость - ограниченье уму. Хитрость уводит человека от прямых поступков. Гляди, как он прочно сидит. Он скороспелей, развитей того. Даже странно, какие они разные, когда вглядишься! Лицо Адама раскрывалось и светлело, точно наконец он выплыл на поверхность. А малыш потянулся к поднятому отцовскому пальцу и, промахнувшись, чуть не упал с колен. - Тпру! - сказал Адам.- Полегче. Падать не годится. - Будет ошибкой назвать их по тем свойствам, что мы в них, как нам кажется, приметили, - сказал Самюэл. Можно и ошибиться, крепко ошибиться. Пожалуй, лучше дать им имя как высокую цель жизни - имя, которое им надо оправдать. Сам я назван в честь человека, кого позвал по имени сам Господь Бог, и я всю жизнь жду зова. И раза два послышалось мне, будто кличут, но смутно, неясно послышалось. Придерживая сына за плечико, Адам дотянулся до бутылки, налил в оба стакана. - Спасибо тебе, Самюэл, что приехал, - сказал он. И даже за ученье кулаком, хоть и непривычно за это благодарить. - А мне было непривычно учить таким путем. Лиза ни за что не поверит, и я ей не скажу. Непризнанная правда способна человеку повредить хуже всякой лжи. Нужна большая храбрость, чтобы отстаивать правду, какую время наше не приемлет. За это карают, и карой обычно бывает распятие. А я не настолько храбр. - Я не раз удивлялся, что человек твоих познаний копается на тощей пустоши. - А потому что нету во мне храбрости, - ответил Самюэл.- Никогда я не решался брать всю великую ответственность. Пусть Господь не воззвал ко мне, но я сам мог бы воззвать к Нему, а не решился. Вот в этом разница между величием и заурядностью. Немощь моя обычна средь людей. И человеку заурядному приятно знать, что ничего, пожалуй, нет на свете сиротливей величия. - Наверно, разные бывают степени величия, - проговорил Адам. - Не думаю. Маленького величия не бывает. Нет уж. По-моему, перед лицом жизненной ответственности ты один наедине с этой громадой и выбор у тебя таков: либо тепло и дружество и ласковое пониманье, либо же холод и одинокость величия. Вот и выбираешь. Я рад, что выбрал заурядность, но откуда мне знать, какую награду принесло бы величие? И никому из моих детей оно не грозит, разве только Тому. Он как раз теперь мучается над выбором. Мне больно на него смотреть. И где-то во мне есть желание, чтобы он сказал "да". Не странно ли? Отец - и хочет, чтобы сын был обречен величию. Какой себялюбивый отец! - А давать имя, оказывается, непросто, - сказал Адам со смешком. - А ты думал, просто? - Я не думал, что это будет так приятно, - сказал Адам. Ли принес из кухни поднос с жареной курятиной на блюде, с дымящейся картошкой в миске, с маринованной свеклой в глубокой тарелке. - Не знаю, вкусно ль получилось, - сказал Ли. Куры староваты. А молоденьких у нас в этом году нет. Цыплят ласки поели. - Садись же, - сказал Самюэл. - Сейчас, принесу мою уцзяпи. Ли ушел. Адам сказал: - Странно - раньше у него другой был говор, ломаный. - Теперь он тебе начал доверять, - сказал Самюэл. У него природный дар жертвенной верности, не ожидающей себе награды. Возможно, оба мы ему как человеку в подметки не годимся. Вернулся Ли, сел с краю. - Вы бы опустили мальчиков на землю, - сказал он. Снятые с колен, те было захныкали. Ли сказал им что то строго по-китайски, и они притихли. Ели молча, как едят сельчане. Неожиданно Ли встал и скорым шагом ушел в дом. Воротился с кувшином красного вина. - Я и забыл о нем, - оказал Ли. - Наткнулся на этот кувшин в доме. Адам засмеялся. - Помню, я пил здесь вино перед покупкой усадьбы, оказал он.- Из-за этого вина, может, и купил. А курятина вкусная, Ли. Давно уже не чувствовал я вкуса еды. - Опять обретаешь здоровье, - сказал Самюэл. Есть больные, что выздоровление считают оскорбленьем для своей благородной болезни. Но время такой целитель, которому чихать на это благородство. Надо только терпеливо ждать - и выздоровеешь.
Ли убрал со стола, дал малышам по куриному бедрышку, очищенному от мяса. Важно держа этот свой скользкий жезл, они то оглядывали его, то совали себе в рот. Вино и стаканы Ли оставил на столе. - Не будем мешкать с выбором имен, - сказал Самюэл.- Я уже чувствую, как Лиза подергивает вожжи, тянет меня домой. - Ума не приложу, как их назвать, - сказал Адам, - Нет у тебя на примете семейных имен - скажем, поймать богатого родича, чтобы заботился о тезке, или воскресить того, кем гордитесь? - Да хотелось бы дать им свежее имя, насколько возможно. Самюэл стукнул себя по лбу костяшками пальцев. - Какая жалость, - сказал он.- Как жаль, что нельзя их назвать именами, которые как раз больше всего и подходят. - Какими это? - Вот ты сказал - свежее имя. Мне вчера вечером пришло в голову... - Он помолчал. - Ты в свое собственное имя вдумывался? - В мое собственное? - Ты ведь Адам. А первенцы Адамовы были Каин и Авель. - Ну нет, - сказал Адам. - Так назвать нельзя. - Знаю, что нельзя. Это значило бы дразнить нечто, именуемое судьбой. Но разве не чудно, что Каин самое, возможно, известное имя на свете, а насколько знаю, носил его лишь один-единственный человек? - Может, потому оно и сохранило всю свою изначальную значимость, - произнес Ли. - Ты произнес его - меня дернуло ознобом, - сказал Адам, глядя на густо-красное вино в стакане. - Два предания не дают нам покоя неотступно с начала времен, - сказал Самюэл.- Влекутся за нами невидимым хвостом - повесть о первородном грехе и повесть о Каине и Авеле. А не понимаю я ни первой, ни второй. Умом не понимаю, однако сердцем чувствую. Лиза сердится. Говорит, что нечего мне и пытаться понять их. Божью истину, мол, уяснять незачем. Может, она и права может быть, и права. Она считает тебя, Ли, христианином, пресвитерианином. Тебе-то понятны сад Эдемский и Каин с Авелем? - Она считает, меня надо отнести к какому-либо вероисповеданию, а я когда-то ходил в пресвитерианскую воскресную школу в Сан-Франциско. Люди любят размещать всех по полочкам, особенно класть на свою. - Он спросил, понятно ли тебе, - сказал Адам. - Мне кажется, грехопадение я понимаю. Я в себе самом могу это ощутить, пожалуй. Но братоубийство - нет, не понимаю. Возможно, я призабыл подробности. - Большинство не вдумывается в подробности. А они то меня и поражают. У Авеля не было детей! - сказал Самюэл и поглядел на небо. - Господи, как быстро день проходит. Как наша жизнь - летит, когда не замечаем, и нестерпимо медленно тащится, когда следим за ее ходом... Нет, я жизни радуюсь. И обещал себе, что радость жизни никогда не сочту грехом. Мне радостно уяснять мир. Ни разу не прошел я мимо камня, не поглядев, что там под ним. И черная досада для меня, что так и не увижу обратную сторону Луны. - У меня нет Библии, - сказал Адам.- Наша фамильная осталась в Коннектикуте. - У меня есть, - сказал Ли. - Пойду принесу. - Не надо, - сказал Самюэл. Лиза дала мне Библию своей матери. - Он вынул ее из кармана, освободил от бумажной обертки. - Истрепана, измуслена. Немало, видно, горестей и мук людских приняла в себя. Дайте мне подержанную Библию, и я, пожалуй, смогу определить, что за человек ее владелец, по тем местам, которые замуслены ищущими пальцами. А Лиза истирает библию всю равномерно. Ну, вот и древнейшая повесть - о Каине. До сих пор она тревожит нас - и, значит, в нас самих гнездо этой тревоги. - Я ее в детстве слышал, а с тех пор ни разу, - сказал Адам. - В детстве она длинной кажется, а она очень коротка, - сказал Самюэл. - Я прочту всю, потом вернемся к началу. Налей вина, в горле пересохло. Вот она - так коротка, и так глубоко ранит.- Самюэл опустил взгляд на близнецов.- Смотри-ка. Уснули на земле, в пыли. - Я накрою их, - сказал Ли, вставая. - Пыль теплая, - сказал Самюэл.- А повествуется так: "Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа". Адам встрепенулся, и Самюэл взглянул на него, но Адам только молча прикрыл глаза рукой. Самюэл продолжал читать: - "И еще родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец. Спустя несколько времени, Каин принес от плодов земли дар Господу. И Авель также принес от первородных стада своего и от тука их. И призрел Господь на Авеля и на дар его. А на Каина и на дар его не призрел". - Погодите, - сказал Ли. - Или нет, читайте, читайте. Вернемся к этому потом. - "Каин сильно огорчился, и поникло лице его", - читал дальше Самюэл."И сказал Господь Каину: почему ты огорчился? и отчего поникло лице твое? Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты будешь господствовать над ним". "И сказал Каин Авелю, брату своему. И когда они были в поле, восстал Каин на Авеля, брата своего, и убил его. И сказал Господь Каину: где Авель, брат твой? Он сказал: не знаю; разве я сторож брату моему? И сказал Господь: что ты сделал? голос крови брата твоего вопиют ко мне от земли. И ныне проклят ты от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата твоего от руки твоей. Когда ты будешь возделывать землю, она не станет более давать силы своей для тебя: ты будешь изгнанником и скитальцем на земле. И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно. Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отметится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. И пошел Каин от лица Господня: и поселился в земле Нод, на восток от Эдема". - Ну вот, - сказал Самюэл слегка устало, закрыв полуоторванную обложку. - Всего-навсего шестнадцать стихов. И, боже мой, я и забыл, как она страшна ни единой нотки ободрения. Может, и права Лиза. Ничего тут не понять. - Да, неутешительный рассказ, - тяжело вздохнул Адам. Ли налил себе стакан темной жидкости из округлой глиняной бутыли, отхлебнул и приоткрыл рот, чтобы и горлом, и корнем языка ощутить вкус. - Повесть имеет силу и долговечность, - промолвил Ли, - только если мы чувствуем в ней правду - и правду о нас самих. Как велико бремя общечеловеческой вины! - А ты всю ее пытался принять на себя, - сказал Самюэл Адаму. - Так и я, так пытается каждый, - продолжал Ли. Мы гребем к себе вину обеими руками, словно это что-то драгоценное. Видно, тяга в нас такая. - Но мне от этой повести не горше, а легче, - произнес Адам. - В каком смысле? - спросил Самюэл. - Да ведь каждый мальчуган думает, что сам изобрел грех. Добру-то нас учат, и мы думаем, что научаемся ему. А грех вроде бы собственного нашего изобретения. - Понимаю. Но почему же тебе легче от повести о Каине? - Потому, - ответил Адам возбужденно, - что мы его потомки. Он наш праотец. И часть нашей вины - от наших предков. Нам не дали выбора. Мы дети своего отца. И не первые, значит, грешим. В этом оправдание, а оправданий на свете нехватка. - Убедительных и вовсе нехватка, - сказал Ли. Иначе бы мы давно уж отмылись от нашей вины и мир не был бы полон удрученных, ущербных людей. - Взгляните, однако, с иной точки, - сказал Самюэл.- Оправдание оправданием, но от наследья не уйдешь. От вины-то не уйдешь. - Я помню, возмутил меня Господь немного, - сказал Адам.- Каин и Авель оба дали, что имели, а Бог дар Авеля принял, Каина же отверг. Никогда я не считал это справедливым. Никогда не понимал. А вы? - Возможно, тут надо учесть обстановку, - сказал Ли. - Мне помнится, эта повесть писана пастухами и для народа пастухов, а не крестьян-землеробов. Разве пастушьему Богу жирный ягненок не ценнее, чем сноп ячменя? Жертву требуется приносить от самого лучшего, наиценнейшего. - Так. Понимаю тебя, Ли, - сказал Самюэл. - Но предостерегаю - не дай Бог тебе пуститься в свои восточные рассуждения при Лизе. - Да, но почему Бог осудил Каина? - спросил Адам, волнуясь.- Это же несправедливо. - А ты вслушайся в слова. Бог вовсе не осуждал Каина. Но ведь даже Бог может отдавать чему-то предпочтение? Допустим, Богу баранина была милее овощей. Мне самому она милее. А Каин принес, скажем, пучок моркови. И Бог сказал: "Не нравится мне это. Приди снова. Принеси то, что мне по вкусу, и поставлю тебя рядом с братом". Но Каин огорчился. Разобиделся. А человек обиженный ищет, на чем сорвать досаду, - и Каин сорвал гнев на Авеле. - В Послании к евреям святой Павел говорит, что Авель был угоден Богу верой, - сказал Ли. - В Книге Бытия об этом не упоминается, - сказал Самюэл.- Ни о вере, ни о безверии. Только о горячем нраве Каина. - Как миссис Гамильтон относится к парадоксам Библии? - спросил Ли. - Да никак: она не признает, что там есть парадоксы. - Молчи, друг. Пойди к ней самой с этим вопросом. Вернешься постарев, но дела не прояснишь. - Оба вы над этим думали, - сказал Адам.- Я же лишь мальчиком слушал вполуха. Значит, Каина изгнали за убийство? - Да. За убийство. - И Бог поставил на нем клеймо? - Ты вникни в сказанное. Знамение, печать Каинова была на нем поставлена не для погибели его, а чтоб спасти. И проклятье - удел каждого, кто Каина убьет. Это была ему охранная печать. - А все же, думаю я, круто поступили с Каином, - сказал Адам. - Может, и так, - сказал Самюэл.- Но Каин не погиб, имел детей, Авель же только в сказании этом живет. Мы - Каиновы дети. И не странно ли, что трое взрослых людей через столько тысяч лет обсуждают это преступление, точно всего лишь вчера оно совершилось в Кинг-Сити и суд еще не состоялся? Один из близнецов проснулся, зевнул, посмотрел на Ли, уснул снова. - Помните, мистер Гамильтон, я говорил вам, что пробую перевести на английский несколько старых китайских поэтов, - сказал Ли. - Нет, не пугайтесь. Я не будних читать. Но переводя, я обнаружил, что эта старина порс. ю свежа и ясна, как утро нынешнего дня. И задумался - почему это так? А людям, конечно, интересно только то, что в них самих. Если повесть не о нем, то никто не станет слушать. И вот я вывел правило: повесть великая и долговечная должна быть повестью о каждом человеке, иначе век ее недолог. Далекое, чужое не интересно людям - интересно только глубоко свое, родное. - А как приложишь это к повести о Каине и Авеле? - спросил Самюэл. - Я брата своего не убивал...- промолвил Адам и запнулся, уносясь памятью в дальнее прошлое. - Думаю, приложить можно, - ответил Самюэлу Ли. - Думаю, она потому известнее всех повестей на свете, что она - о каждом из людей. По-моему, это повесть-символ, повесть о человеческой душе. Мысль моя идет сейчас ощупью, так что не взыщите, если выражусь неясно. Для ребенка ужасней всего чувство, что его не любят, страх, что он отвергнут, - это для ребенка ад. А думаю, каждый на свете в большей или меньшей степени чувствовал, что его отвергли. Отверженность влечет за собой гнев, а гнев толкает к преступлению в отместку за отверженность, преступление же родит вину - и вот вся история человечества. Думаю, если бы устранить отверженность, человек стал бы совсем другим. Может, меньше было бы свихнувшихся. Я в душе уверен - почти не стало бы тогда на свете тюрем. В этой повести - весь корень, все начало беды. Ребенок, тянущийся за любовью и отвергнутый, дает пинка кошке и прячет в сердце свою тайную вину; а другой крадет, чтобы деньгами добыть любовь; а третий завоевывает мир - и во всех случаях вина, и мщение, и новая вина. Человек - единственное на земле животное, отягощенное виной. И - погодите, погодите! - следовательно, эта древняя и грозная повесть важна потому, что дает разгадку души - скрытной, отвергнутой и виноватой. Мистер Траск, вот вы сказали: "Я брата своего не убивал", и тут же что-то вспомнили. Что именно, не хочу допытываться, но так ли уж это удалено от Каина и Авеля?.. - А как вам моя восточно-ломаная речь, мистер Гамильтон? Если хотите знать, я не "восточней" вас. Самюэл облокотился на стол, ушел лицом в ладони. - Вдуматься надо, - проговорил он.- Вдуматься хочу, черт бы тебя драл. Надо увезти это с собой, чтобы в одиночестве разобрать по косточкам и понять. Ты, может, весь мой мир порушил. А что взамен построить, я не знаю. - А разве нельзя построить мир на воспринятой истине? - тихо сказал Ли. - Разве знание причин не позволит нам избавиться хотя бы от малой толики боли и неразумия? - Не знаю, черт тебя дери. Ты порушил мою ладную и складную вселенную. Ты взял красивую игру-загадку и сокрушил ее разгадкой. Оставь меня в покое - дай мне вдуматься! Твоя сука-мысль родила уже щенят в моем мозгу. А занятно, как откликнется на это мой Том! Уж как он будет с этой мыслью нянчиться. Обмозговывать, повертывать и так и сяк, точно свиное ребрышко на огне. Адам, очнись. Довольно тебе бродить памятью в прошлом. Адам вздрогнул. Глубоко вздохнул. - А не слишком ли просто получается? - спросил он.- Я всегда опасаюсь простого. - Да совсем оно не просто, - сказал Ли. - Сложно и темно до крайности. Но в конце там брезжит день. - День скоро погаснет, - сказал Самюэл.- Мы уже досиделись до вечера. Я приехал пособить в выборе имен, а близнецы так еще и не названы. Просыпалось время песком между пальцев. Ли, ты со своими сложностями держись подальше от машины наших церковных установлений, а то как бы не повис китаец на гвоздях, вколоченных в руки и ноги. Церквам нашим любезны сложности, но собственной выпечки. А мне пора ехать домой. - Назови же какие-нибудь имена, - сказал Адам с отчаянием в голосе. - Из Библии? - Откуда хочешь. - Ладно. Из всех, ушедших из Египта, только двое дошли до земли обетованной. Хочешь взять их имена как символ? - Кто они? - Кейлеб и Джошуа <Так звучат по-английски библейские имена Халев и Иисус (Навин).>. - Джошуа был военачальник - генерал. Не люблю военщины. - Кейлеб тоже начальствовал. - Но был не генерал. Кейлеб вроде бы неплохо - Кейлеб Траск. Один из близнецов проснулся и без промедленья заревел. - Откликнулся на свое имя, - сказал Самюэл.- Джошуа тебе не по душе, но Кейлеб именован. Это тот, что хитер и смугл. Вот и второй проснулся. А как тебе имя Аарон? Оно мне всегда нравилось, но Аарон не достиг земли обетованной. Второй близнец заплакал почти радостно. - Годится, - сказал Адам. Самюэл вдруг рассмеялся. - За две минуты разделались, - сказал он.- А перед тем такие турусы на колесах разводили. Кейлеб и Аарон, ныне вы приняты в братство людей и вправе теперь нести общелюдское проклятье. Ли поднял близнецов с земли. - Запомнили, кто как назван? - спросил он. - Конечно, - сказал Адам, - Вот этот - Кейлеб, а ты - Аарон. Пряжав ревущих малышей к себе - одного правой рукой, другого левой, - Ли понес их в дом сквозь сумерки. - Еще вчера я их не различал, - сказал Адам. - Аарон и Кейлеб. - Благодари же Бога, что наша терпеливая мысль разродилась, - сказал Самюэл.- Лиза предпочла бы Джошуа. Ей любы рушащиеся стены Иерихона. Но и Аарон ей по сердцу, так что все, кажется, в порядке. Пойду запрягать. Адам проводил его в конюшню. - Я рад, что ты приехал, - сказал он.- Снял с моей души тяжесть. Самюэл взнуздал Акафиста, воротившего морду прочь, поправил оголовье, застегнул подшеек. - Может, надумаешь теперь обратить приречную землю в сад, - сказал он.- Я твои замыслы помню. Адам ответил не сразу. - Пожалуй, этот жар во мне погас, - сказал он наконец.- Охота пропала. Денег на жизнь мне хватит. Я не для себя мечтал о райском саде. Не для кого красоваться теперь саду. Самюэл круто обернулся к нему; в глазах у Самюэла были слезы. - Нет, не умрет твоя тоска по раю, - воскликнул он.- И не надейся. Чем ты лучше других людей? Говорю тебе, тоска эта умрет только вместе с тобою. Постоял, тяжело дыша, потом поднялся в тележку, хлестнул лошадь и уехал, ссутулив плечи и не простясь.
* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Гамильтоны были люди своеобычные, душа в них была тонкая, а где чересчур тонко, там, как известно, и рвется. Из всех дочерей Уна была Сэмюэлу наибольшей отрадой. Еще девочкой она тянулась к знанию, как другие дети тянутся к пирожному за вечерним чаем. Она была с отцом в секретном книжном сговоре - в дом приносились книги и читались тайно, и книжные тайны познания обсуждались вдвоем. По натуре своей Уна была неулыбчивее прочих детей Самюэла. И замуж она вышла за вечно сосредоточенного темноволосого человека, чьи пальцы были окрашены химикалиями - главным образом нитратом серебра. Он был из тех, кто живет в бедности, чтобы иметь время для изысканий. Исследования его касались фотографии. Он был убежден, что окружающий мир можно запечатлеть на бумаге - не в призрачных оттенках черно-белого, а во всех красках, воспринимаемых человеческим глазом. Звали его Андерсон, и был он малоразговорчив. Как большинство людей техники, он относился к полету мысли с боязнью и презрением. К индуктивному скачку он был неспособен. Подобно альпинисту на предвершинном склоне, он вырубал ступеньку, подтягивался на шажок. Гамильтонов он яро презирал, ибо страшился их, почти что верующих в свою крылатость - и порею крепко расшибавшихся. Андерсон никогда не падал, не сползал книзу, оскользнувшись, не взлетал окрыленно. Медленно-медленно подвигался он вверх и, говорят, в конце концов достиг своего - изобрел цветную пленку. На Уне он женился, возможно, потому, что в ней было мало юмора, и это его успокаивало. А поскольку Гамильтоны его пугали и смущали, он увез Уну на север - в глухие, темные места где то на краю Орегона. И жил он там, должно быть, преубого среди своих колб н фотобумаг. Уна присылала тусклые письма, лишенные радости, но на жизнь не жаловалась. Она здорова и надеется, что и дома все здоровы. Муж ее уже близок к своей цели. А потом она умерла, и тело ее перевезли домой. Я Уны не знал. Она умерла, когда я был еще малышом, н я ее не помню, но много лет спустя мне рассказал о ней Джордж Гамильтон сиплым от печали голосом, со слезами на глазах. - Уна не была красавицей, как Молли, - говорил он.- Но таких красивых рук и ног я ни у кого не видел. Ноги стройные, легкие, как травы, и шла она как бы скользя, точно ветер по траве. Пальцы длинные, ногти узкие, миндалевидные. И кожа у нее была нежная, словно прозрачная, даже светящаяся.
Дата добавления: 2015-06-26; Просмотров: 322; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |