Джон Стейнбек. На Восток От Эдема 40 страница

мной делился.

Вдруг Арона как прорвало.

- Уеду я отсюда! Противный, мерзкий город.

- Напрасно ты так. Город как город.

- Я здесь никому не нужен. Зачем мы вообще переехали сюда? Не знаю я,

что со мной, не знаю! Уеду я. - Арон чуть не плакал.

Ли полуобнял его за широченные плечи.

- Мальчик, ты просто взрослеешь, - сказал он негромко. - Наверно, в

этом все дело. Иногда я думаю, что именно в таком возрасте жизнь преподносит

нам самые тяжелые испытания. Тогда человек целиком уходит в себя, с ужасом

заглядывает себе в душу. Но самое страшное даже не в этом. Человеку кажется,

что другие видят его насквозь. И под этим посторонним взглядом все плохое в

нас делается чернее черного, а хорошее - белее белого. Но это проходит,

Арон. И у тебя пройдет, только потерпи немножко. Понимаю, это слабое

утешение. Может быть, ты не согласен со мной, но я не знаю, чем еще я могу

тебе помочь. Постарайся понять одну простую вещь: что бы ни происходило, все

не так страшно и не так радостно, как кажется. А сейчас иди спать, вот тебе

мой совет, а утром встань пораньше и расскажи отцу о своих успехах. Пусть он

порадуется. Он очень одинок, и ему хуже, чем тебе. Ведь перед тобой будущее,

о нем и помечтать можно. Сделай душевную зарядку, говорил в таких случаях

Сэм Гамильтон. Задумай что-нибудь хорошее, глядишь - и исполнится. Попробуй,

не пожалеешь. Ну, а сейчас иди спать. Мне еще пирог испечь надо... к

завтраку. Да, вот еще что: там отец тебе на подушке подарок оставил.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Абра по-настоящему сблизилась с Трасками лишь после того, как Арон

уехал учиться в колледж. До этого они были заняты только друг другом. После

отъезда Арона Абра привязалась к его семье и поняла, что может целиком

положиться на Адама, а Ли вообще полюбила больше, чем собственного отца.

С Кейлом дело обстояло сложнее. Временами он раздражал ее, временами

огорчал, временами вызывал любопытство. Он словно бы находился в состоянии

непрекращающегося соперничества с ней. Абра не знала, как он к ней

относится, и потому держалась с ним настороженно. Бывая у Трасков, она

чувствовала себя гораздо свободнее, когда Кейла не было дома. И, напротив,

ей делалось не по себе, когда он, сидя в сторонке, смотрел на нее

непонятным, оценивающим взглядом, о чем-то думая, и быстро отворачивался,

когда она случайно ловила его взгляд.

Абра была стройная крепкая девушка с высокой грудью, готовая стать

женщиной и терпеливо дожидающаяся таинства брака. Она взяла за правило после

школы приходить домой к Траскам и подолгу читала Ли целые страницы из писем,

которые каждый божий день присылал ей Арон.

Арону было одиноко в Станфорде. Письма его были полны тоски и желания

увидеться с Аброй. Когда они были вместе, он воспринимал их близость как

нечто само собой разумеющееся, но теперь, уехав за девяносто миль, он

отгородился ото всех и слал ей страстные любовные послания. Арон занимался,

ел, спал и писал Абре, это составляло всю его жизнь.

Абра приходила днем после школы и помогала Ли чистить на кухне фасоль

или лущила горох. Иногда она варила сливочные тянучки и часто оставалась у

Трасков обедать - домой ее не тянуло. С Ли она могла говорить о чем угодно.

То немногое, чем она делилась с матерью и отцом, казалось теперь мелким,

неинтересным и как бы даже ненастоящим. Ли был совсем не такой, как ее

родители. Ей почему-то хотелось говорить с Ли о самом важном, настоящем,

даже если она не была уверена, что важно, а что - нет.

Ли сидел в таких случаях неподвижно, едва заметно улыбался, и его

тонкие хрупкие пальцы словно летали, делая какую-нибудь работу. Абра не

замечала, что говорит только о себе самой. Ли слушал ее, но мысли его где-то

бродили, рыскали взад и вперед, как легавая на охоте, временами он кивал и

что-то мычал себе под нос.

Абра нравилась Ли, он угадывал в ней силу, чистоту и отзывчивость. Ее

открытое лицо с крупными чертами могло со временем сделаться либо

отталкивающим, либо необыкновенно красивым. Слушая Абру и думая о своем, Ли

вспоминал круглые гладкие личики кантонок, женщин его расы. Даже худенькие

были круглолицы. Они должны были бы нравиться Ли, потому что обычно люди

считают красивым то, что похоже на них самих, но кантонки не нравились Ли.

Когда он думал о красоте китайцев, перед его внутренним взором вставали

свирепые рожи маньчжуров, сурового воинственного народа, который за многие

века приучился властвовать над другими.

- Может, он таким и был все время, я не знаю, - говорила Абра. - Об

отце он никогда не любил распространяться. Но после того, как мистер

Траск... ну, после этой истории с салатом Арон особенно переживает.

- В каком смысле? - спросил Ли.

- Над ним смеяться стали.

Ли вытаращил глаза.

- Над ним? Он-то тут при чем?

- Ни при чем, а все равно переживает. Хотите знать, о чем я думаю?

- Конечно, хочу.

- Пока это только так, догадка, я еще не до конца продумала. Одним

словом, мне кажется, что он считает себя... как бы это сказать...

обделенным, что ли. Или даже неполноценным, потому что у него нет матери.

Ли широко раскрыл глаза, но тут же снова приспустил веки и кивнул.

- Понимаю. Как ты думаешь, с Кейлом такая же история?

- С Кейлом? Ну нет!

- Почему же так?

- Я еще не разобралась. Может, некоторым нужно больше, чем другим, они

сильнее любят что-нибудь или, наоборот, сильнее ненавидят. Вот папа мой - он

репу не выносит. Не любит и все, просто ненавидит. Если мама репу купит,

прямо из себя выходит. Один раз она... ну, в общем, рассердилась и

приготовила из репы пюре в духовке. Перцу туда положила, сверху тертым сыром

обсыпала и хорошенько запекла, сверху корочка получилась. Папа съел

половину, потом спрашивает, что это, мол, такое. А мама возьми да и скажи:

репа это! Он тогда тарелку - об пол, сам из-за стола выскочил, дверью

хлопнул. Думаю, до сих пор не может простить ей.

- Ну и зря не простил, - фыркнул Ли, - раз она правду сказала.

Представь, если бы она сказала, что это не репа, а что-нибудь другое. Он бы

съел, вдруг еще попросил, а потом обман случайно открылся. Тут и до

смертоубийства недалеко.

- Очень может быть... Так вот, по-моему, Арон больше переживает, что у

него нет матери, чем Кейл. И во всем винит отца.

- Почему ты так думаешь?

- Не знаю, так мне кажется.

- Ты со знакомыми много времени проводишь?

- А что, разве нельзя?

- Ну что ты, конечно, можно.

- Тянучек сделать?

- Да нет, пока не надо. Там еще есть.

- Могу еще что-нибудь приготовить.

- Мне сегодня хороший кусок мяса попался - огузок. Если хочешь, вываляй

его в муке. Будешь обедать с нами?

- Спасибо, но меня на день рождения пригласили. Как вы думаете, он на

самом деле священником станет?

- Как тебе сказать. Может, это одно мечтание.

- Хорошо бы не стал, - сказала Абра и тут же зажала рот рукой,

поразившись тому, как это у нее вырвалось.

Ли встал с места и, вытащив кухонную доску, положил на нее кровоточащий

кусок мяса и рядом - сито.

- Бей тупым концом ножа, - сказал он.

- Я знаю.- Она втайне надеялась, что Ли пропустил ее замечание мимо

ушей. Но он спросил:

- И почему же ты не хочешь, чтобы он стал священником?

- Зря я это сказала.

- Ты имеешь право говорить, что хочешь. И не нужно никому ничего

объяснять.

Ли сел на место, а Абра обсыпала мясо мукой и принялась колотить его

ножом: тук-тук-тук.

- Зря сказала...- Тук-тук.

Ли отвернулся, чтобы дать ей возможность справиться со смущением.

- Все время в крайности кидается, - продолжала Абра, не переставая

колотить мясо. - Церковь - значит, обязательно высокая. Священник - значит,

не должен жениться.

- По последнему письму это не чувствуется, - вставил Ли.

- По письму не чувствуется, но говорить он говорил.- Стук ножа

прекратился. Все юное лицо ее выражало растерянность и печаль.- Знаете, Ли,

я ему не пара.

- Что значит - не пара?

- Правда, я не прикидываюсь. Он меня совсем не замечает. Придумал себе

идеал и дал ему мою внешность. Но я ведь не такая, я обыкновенная.

- А какая она, идеальная?

- Чистая, как стеклышко. Сплошная добродетель. А у меня полно

недостатков.

- У кого ж их нет?

- А меня он совсем не знает, понимаете, и не хочет узнать. Ему идеал

нужен, идеал... ангел белоснежный.

Ли растирал сухарь.

- Но он же тебе нравится? Конечно, ты еще совсем молоденькая, но это,

по-моему, не помеха.

- Да, он мне нравится, и я хочу стать его женой. Но ведь мне хочется,

чтобы я тоже ему нравилась, правда? А как я могу ему нравиться, если он обо

мне ничего не знает? Раньше думала, знает, а сейчас вижу - ничего подобного.

- Может быть, ему просто трудно сейчас. Но это пройдет. А ты девочка

умная, очень умная. Тебе трудно до идеальной возлюбленной дотянуться? То

есть, если хочешь остаться самой собой.

- Я все время боюсь: вдруг он заметит во мне что-нибудь такое, чего в

ней не должно быть. Я вот, например, злюсь иногда, или от меня будет

пахнуть. И тогда он разочаруется.

- Даст бог, не разочаруется, - сказал Ли. - Да, тяжелая это задачка

быть одновременно Пречистой Девой, богиней непорочной и живой женщиной. И от

людей на самом деле иногда пахнет.

Абра подалась было к столу, за которым сидел Ли.

- Ли, вот если бы...

- Осторожнее, у тебя мука на пол сыплется, - сказал тот.- Что - "если

бы"?

- Я вот о чем подумала... Арон ведь без матери рос, правильно? Вот он и

вообразил, что она была самая лучшая женщина на свете.

- Не исключено. И потом ты решила, что он перенес все ее драгоценные

качества на тебя, верно? - Абра удивленно смотрела на него, ее пальцы

скользили вверх и вниз по острию ножа, словно она пробовала, хорошо ли он

наточен.- А теперь ты думаешь: вот если стряхнуть с себя все это.

- Да.

- А если ты ему разонравишься?

- Будь что будет, - твердо сказала она. - Лучше оставаться самой собой.

- В жизни не встречал такого бессовестного человека, как я. Вечно сую

нос в чужие дела, а у самого ни на что нет готового ответа, - сказал Ли. -

Ты будешь отбивать мясо или нет? А то я сам отобью.

Абра снова принялась за работу.

- Смешно, правда? Еще школу не окончила, а о таких серьезных вещах

рассуждаю.

- Правильно делаешь, иначе и быть не может. Смеяться потом будешь. Смех

- это зрелость, так же, как зубы мудрости. А смеяться над собой научаешься

только во время сумасшедшего бега наперегонки со смертью, да и то не всегда

поспеваешь.

Нож в руках у Абры застучал быстрее, беспокойнее, с перебоями. Ли

задумчиво двигал сухие фасолины по столу, складывая из них прямые линии,

углы, круги.

Стук ножа вдруг прекратился.

- Скажите, миссис Траск - она жива?

На какой-то миг рука Ли застыла в воздухе, потом медленно опустилась и

подвинула фасолину, сделав из буквы "Б" другую, "В". Он чувствовал на себе

ее неотрывный взгляд. Ему казалось, что он видит на ее лице ужас от

собственной дерзости. Мысли его метались, как крыса, попавшая в западню.

Ничего путного в голову не приходило. Он медленно обернулся и посмотрел на

Абру: выражение лица у нее было именно такое, каким оно представилось ему.

- Сколько мы с тобой беседовали, - начал он ровным голосом, - но обо

мне не говорили ни разу. - Он застенчиво улыбнулся. - Поэтому, Абра, я тебе

вот что скажу. Я слуга, я старый человек да еще китаец. Все это ты сама

знаешь. К тому же я измучен до смерти и вдобавок трус.

- Ничего подобного...- начала было Абра.

- Молчи! - перебил он ее. - Да, я трус. Боюсь в человеческую душу

лезть.

- Я что-то не совсем понимаю.

- Абра, скажи, твой отец еще что-нибудь не любит - кроме репы?

Лицо ее сделалось упрямым.

- Я серьезно спрашиваю, а вы...

- Я ничего не слышал, Абра, - сказал он тихо и как бы даже просительно.

- Ты у меня ничего не спрашивала.

- Вы, наверно, думаете, что я слишком мала...- начала та, но он снова

перебил ее.

- В свое время я работал у одной женщины. Ей было тридцать пять лет, но

она упорно не хотела набираться ума-разума, не хотела ничему учиться да и за

внешностью своей не следила. Если бы она была ребенком, годков этак шести,

родители бы в отчаянье от нее пришли, и все. Но она была взрослый человек, у

нее деньги, власть, от нее зависели судьбы других людей... Нет, Абра,

возраст тут ни при чем. Я бы сказал тебе, если бы знал, что сказать.

Девушка улыбнулась.

- А я ведь догадливая. Попробовать?

- Упаси тебя Господь, не надо, - сказал Ли.

- Значит, вы не хотите, чтобы я разобралась, что к чему?

- Ты вольна делать, что угодно, только не втягивай, пожалуйста, меня.

Да у самого порядочного человека есть свои слабости и недостатки, и грехов

столько, что колени подгибаются. У меня тоже грехов хватает. Может, они не

какие-нибудь особенные, но дай мне сил хоть с ними-то справиться. Так что

прости меня, пожалуйста.

Абра протянула руку и обсыпанными мукой пальцами дотронулась до его

кисти. Кожа у него была сухая, желтая, морщинистая. Он молча смотрел на

белые пятна, оставленные ее прикосновением.

- Папа мальчика хотел, - сказала Абра. - Думаю, он не только репу

терпеть не может, но и девчонок. Кого встретит, сразу начинает рассказывать,

как дал мне это дурацкое имя. "Другого звал я, но явилась Абра".

- Ты очень хорошая девочка, - улыбнулся Ли. - Приходи завтра обедать, я

соображу что-нибудь из репы.

- Она жива? - тихо спросила Абра.

- Жива, - ответил Ли.

Стукнула входная дверь, и в кухню вошел Кейл.

- Здорово, Абра! Ли, отец дома?

- Нет еще. Чего ты так сияешь?

Кейл подал ему чек.

- Вот, это тебе.

Ли разглядывал бумажку.

- Мне не нужны проценты.

- С процентами вернее. Я, может, их в долг у тебя возьму.

- И как же ты их заработал? Скажешь?

- Не-а, пока не скажу. Идея у меня есть...- он метнул взгляд на Абру.

- Мне пора домой, - заспешила та.

- Ей тоже полезно знать, - сказал Кейл.- Я одну штуку к Дню

благодарения приготовил. Абра, наверное, к нам на обед придет, и Арон на

каникулы приедет.

- Какую штуку? - спросила Абра.

- Отцу подарок сделаю.

- А что именно? - снова поинтересовалась она.

- Потом узнаешь.

- А Ли знает?

- Знает, но он - могила.

- Давно я тебя таким веселым не видела, - сказала Абра. - И вообще,

кажется, никогда не видела веселым. В ней поднялось теплое чувство к нему.

Когда Абра ушла, Кейл уселся и сказал:

- Вот только не знаю, когда лучше вручить - до того, как за стол сядем,

или после.

- После, - посоветовал Ли. - Ты на самом деле раздобыл денег?

- Пятнадцать тысяч долларов.

- Честно?

- То есть, ты хочешь знать, не украл ли я их?

- Именно.

- Честно, - сказал Кейл.- Помнишь, мы купили шампанского, когда Арон

сдал экзамены? И на праздник обязательно купим, столовую украсим, ну и

вообще... Абра нам поможет.

- Ты думаешь, отец захочет взять деньги?

- А почему бы нет?

- Посмотрим, может, ты и прав, - сказал Ли. - А как у тебя в школе

дела?

- Не очень, - признался Кейл.- Ничего, после праздника нагоню.

На другой день после уроков Абра нагнала Кейла, идущего домой.

- Привет, Абра, - сказал он.- Тянучки у тебя вкусные получаются.

- Последний раз жестковатые вышли. Надо мягче их делать.

- Ты прямо-таки заворожила нашего Ли. Как это тебе удалось?

- Просто он мне симпатичен, - сказала она и добавила: - Слушай, Кейл, я

хочу спросить тебя об одной веши.

- Спрашивай.

- Что происходит с Ароном?

- Я что-то не понимаю.

- Мне кажется, он только о себе и думает.

- Открыла Америку! Ты что, поссорилась с ним?

- Нарочно хотела поссориться, когда он начал плести, что хочет

церковником стать, не женится и всякое такое. А он не ссорится.

- Не женится? Не может быть.

- Правда, теперь он завалил меня любовными письмами, вот только

адресованы они не мне.

- То есть как это не тебе? А кому же еще?

- Вроде как самому себе.

- Гляди, я ведь знаю, что вы под ивой уединялись.

- Правда? - сказала она, ничуть не смутившись. - Здорово ты, видать, на

него разозлилась.

- Да нет, я не злилась. Просто он... как бы это сказать... из рук

ускользает. Не пойму я его.

- Потерпи, - сказал Кейл.- Может, у него кризис какой.

- Я все думаю, правильно ли я себя веду. А может, я просто фантазирую -

как ты считаешь?

- Я-то откуда знаю?

- Кейл, это правда, что ты гуляешь по ночам? И даже ходишь в... в

нехорошие дома?

- Правда. Это тебе Арон сказал?

- Нет, не Арон. А зачем ты туда ходишь?

Он так же спокойно шел рядом с ней и молчал.

- Скажи, - настаивала она.

- Тебе-то что?

- Не потому, что ты в самом себе плохое чувствуешь?

- А что это значит - "плохое"?

- Я и сама не ах какая хорошая.

- Совсем спятила, - сказал Кейл. - Арон из тебя эту дурь вышибет.

- Ты так думаешь?

- Еще как вышибет, - убежденно повторил Кейл.- А куда ему деться?

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

Джо Валери жил, по его собственным словам, не высовываясь, но

настороже, зорко приглядываясь и прислушиваясь к тому, что происходит

вокруг. Обиды его копились постепенно, начиная с обиды на мать, не

обращавшую на него ни малейшего внимания, и на отца, который попеременно то

порол его, то сюсюкал над ним. От обиды на родителей полшага до обоэленности

- на учителей, приучающих его к порядку, на полицейских, которые гонялись за

ним, на священников, наставлявших на путь истинный. Еще до того, как Джо

первый раз предстал перед мировым судьей, из обид и озлобленности родилась у

него жгучая ненависть к целому свету.

Одной ненавистью не проживешь. Ей нужна подкормка, стимулятор роста в

виде любви. Поэтому Джо Валери с самого начала нежно любил и лелеял Джо

Валери. Он заботился о нем, опекал его и утешал, потакал ему и льстил. Он

ограждал и защищал его от враждебного мира. Постепенно Джо сделался

невосприимчивым к несправедливости и злу. Если Джо попадал в беду, то это

значило, что люди плетут против него гнусные интриги. Если же Джо сам

наносил удар, то это был акт мщения: получили-таки свое, сучьи дети. Джо как

никто нежил и холил себялюбие и разработал стройный пригодный только ему

одному свод правил, который выглядел примерно так:

1. Никому ни в жисть не верь. Любой прохвост только и ждет, чтобы

достать тебя.

2, Держи язык за зубами. И вообще не высовывайся.

3. Востри уши. Ежели кто дал маху, хватай свое и молчи в тряпочку.

4. Кругом - одни подонки. Ты хоть что вытворяй, у них свой номер

наготове.

5. Не суетись. Кривая дорожка - самая верная.

6. Не верь бабам. Ни единой.

7. Молись монете. Денежки каждому позарез. На них кого хошь купишь.

Были у него и другие правила, но они лишь дополняли и уточняли основной

канон. Правила помогали - и неплохо, а поскольку других Джо не знал, то и

сравнивать было не с чем. Он давно понял: первое дело - надо шевелить

извилиной, и считал, что сам он соображает. Когда удавалось что-нибудь

провернуть, значит, он хорошо обмозговал, если не удавалось - значит, просто

не повезло. Не то чтобы удача так и перла, однако жил он без особых забот и

треволнений. Кейт держала его, так как знала: он для нее что хочешь сделает

- за деньги или из страха. Она не питала иллюзий на его счет. В ее деле

такой, как Джо, - находка.

Как только Джо получил место у Кейт, он начал выискивать в ней слабину,

на которой можно сыграть - тщеславие и жадность, чревоугодие и сластолюбие,

стыд или страх за содеянное, слабые нервы... У какой бабы их нет? Каково же

было его удивление, когда он не нашел в ней ни одной из этих слабостей,

хотя, может, они и были. Эта дамочка соображала и вела себя как настоящий

мужик. Да еще почище мужика была - круче, хитрее, умнее. Когда у него пара

промашек вышла, она ему такую выволочку учинила - не дай бог никому. Джо

начал бояться ее и потому зауважал еще сильнее. А когда Кейт пронюхала про

некоторые его затеи, то он окончательно понял, что теперь ничто и никогда не

сойдет ему с рук. Кейт сделала из него раба - точно так же, как раньше

делались рабынями все его женщины. Хозяйка кормила и одевала его, заставляла

работать и наказывала.

В конце концов Джо признал, что Кейт более хитроумна, чем он сам, а

потом он совсем уверился, что хитроумнее ее вообще на свете нет. В его

глазах она обладала двумя величайшими талантами: голова на плечах и

неизменное ведение. Чего еще человеку надо? Он был рад - радехонек делать за

нее грязную работу, потому что отказаться боялся. Не-е, такая маху не даст,

говорил Джо. И ежели ты с ей заодно, она тебя откуда хошь вытащит.

Сначала Джо только в уме так прикидывал, потом это вошло в привычку. Он

потратил всего один день, чтобы Этель выставили из округа. Не его это дело,

а ее, а она баба сообразительная.

Когда руки особенно донимали Кейт, она почти не спала. Она чуть ли не

физически чувствовала, как распухают и твердеют суставы, и старалась думать

о постороннем, пусть даже неприятном, лишь бы только пересилить боль и

забыть о своих скрюченных пальцах. Иногда она представляла себе какую-нибудь

комнату, куда давно не заходила, пытаясь не пропустить ни одной вещи. Иногда

смотрела на потолок, выстраивала на нем колонки цифр и складывала их. Иногда

погружалась в воспоминания. Перед ее мысленным взором возникало лицо мистера

Эдвардса, его костюм, слово, выбитое на металлической застежке его помочей.

Тогда она не замечала его, однако сейчас оно явственно припомнилось -

"Эксцельсиор".

По ночам она часто думала о Фей, вспоминала ее глаза, волосы, говор, ее

беспокойные руки и небольшое вздутие у ногтя на левом большом пальце шрамик

от давнего пореза. Кейт пыталась разобраться в своем отношении к ней. Любила

она ее или ненавидела? Может, жалела? Раскаивается или нет, что отравила

благодетельницу? Мысли извивались, копошились, как черви. Кейт поняла, что

ничего не испытывает к Фей - ни симпатии, ни неприязни, и воспоминания о ней

не вызывают у нее решительно никаких чувств. Правда, когда та умирала, Кейт

раздражали ее бормотанье и тяжелый запах, и ей хотелось поскорее разделаться

с ней раз и навсегда.

Кейт вспоминала Фей в гробу, обитом розовой материей, - белое платье,

румяна и пудра скрывают дряблую кожу, на лице застывшая парфюмерная улыбка.

Кто-то позади нее шепнул: "Гляди-ка, я ее такой сто лет не видала!"

"Может, и мне попробовать это средство?"- заметила другая, и обе захихикали.

Кажется, это были Этель и Трикси. Кейт вспомнила, как она сама внутренне

усмехнулась: и впрямь, мертвая потаскуха ничем не отличается от порядочной

женщины.

Да, первое замечание скорее всего отпустила Этель. Этель вообще часто

являлась в ее тревожные ночные раздумья, каждый раз принося с собой

сжимающий душу страх. Дура набитая, поганая шлюха, сует нос куда не надо,

старая паршивка. Однако здравый смысл то и дело подсказывал: "Погоди,

погоди! Почему паршивка? Не потому ли, что ты сама неверный шаг сделала?

Зачем ты ее прогнала и из округа выперла? Надо было спокойно нее взвесить и

оставить ее тут..."

Кейт хотелось узнать, где она сейчас, Этель. Что если обратиться в

какую-нибудь сыскную контору... хотя бы разузнать, куда она подевалась? Да,

но Этель обязательно расскажет про ту ночь, да еще стекляшки предъявит. Вот

и получится, что уже двое пронюхают о том, что произошло. С другой стороны,

какая разница? И так, небось, болтает, стоит только пивом накачаться. Факт,

болтает - только кто ей поверит, потаскухе-то упившейся? А сыщик из

конторы... Нет, никаких контор.

Много часов провела Кейт в обществе Этель. Интересно, судья догадался,

что иск подстроен? Слишком уж ладно все сходилось. Как назло, ровно сотню ей

отвалила. Очень уж бросается в глаза. И как смотрит на это дело шериф? Джо

сказал, что ее ссадили как раз за административной чертой, на территории

округа Санта-Крус. Чего она наговорила, пока помощник шерифа вез ее туда? До

смерти девка ленива, могла остановиться прямо в Уотсонвилле. От того места,

где ее высадили, до Пахаро рукой подать, а оттуда на Уотсонвилль железная

дорога идет, по мосту через реку Пахаро. Железнодорожные рабочие из одного

округа в другой то и дело катаются, все больше мексиканцы, правда, есть и

индусы. Дурехе Этель всякое может взбрести в голову, к примеру, додумается с

путейскими путаться. Вот смеху-то, если она на самом деле в Уотсонвилле

обосновалась! Оттуда до Салинаса всего ничего, миль тридцать. Она в любой

момент может даже обратно прискакать, если вздумает с кем-нибудь повидаться.

Наверное, так и делает. Не исключено, что как раз сейчас она здесь, в

городе. Полицейские вряд ли углядят га ней - невелика птица! А что если

послать в Уотсонвилль Джо - пусть посмотрит, там ли она? Могла ведь и в

Санта-Крус податься. Пускай Джо и туда заглянет, на это много времени не

уйдет. Джо где угодно любую гулящую девку за несколько часов разыщет, он

такой. А уж когда найдет, то и заманить ее обратно нетрудно. Дура она. Можно

и так сделать: он Этель разыщет, а она сама к ней съездит. Придет к ней,

дверь запрет, а снаружи табличку повесит: "Прошу не беспокоить". Поедет в

Уотсонвилль, провернет что нужно и назад. На таксомоторе опасно, автобусом

надо, вечерним рейсом, когда по сторонам никому глазеть неохота. Народ

башмаки скинет, пальто под голову и дрыхнет себе. Внезапно Кейт поняла, что

боится ехать в Уотсонвилль. Можно, конечно, себя заставить. Ладно,

посмотрим. Как это она раньше не подумала послать Джо.

Это же замечательно! Такие делишки ему в самый раз. Дубина и подонок,

хотя умником себя считает. Такого вокруг пальца обвести легче легкого. А вот

Этель глупа как пробка, с ней труднее.

У Кейт все больше крючило пальцы и мучительнее грызла тревога, и ей все

чаще приходилось прибегать к услугам Джо Валери - главного ее помощника,

посредника и палача. В глубине души она всегда побаивалась своих девочек не

потому, что она доверяла им еще меньше, чем Джо, а потому, что под покровом

осторожности в них бурлило недовольство своим положением. В любой момент

вопреки инстинкту самосохранения это недовольство могло зырваться наружу и

погубить не только их самих, но и окружающих. Раньше Кейт умело

предупреждала эту опасность, однако отложение солей в суставах и растущая

тревога заставляли ее искать помощи у других, прежде всего у Джо. Опыт

подсказывал, что у мужчины нервы покрепче, себе на погибель он ничего не

сделает, не то что женщины ее профессии.

Кейт целиком положилась на Джо, потому что в ее бумагах хранился

полицейский протокол касательно некоего Джозефа Венуты, который, будучи

осужден на пять лет за ограбление, на четвертом году заключения в

Сан-Квентине сбежал из тюремной команды, работавшей на прокладке дорог. Она

ни полсловом не обмолвилась Джо про этот документ, однако же справедливо

полагала, что он быстро приведет беднягу в чувство, если тот паче чаяния

взбрыкнет.

Каждое утро Джо подавал ей на подносе завтрак: зеленый китайский чай,

сливки и несколько ломтиков поджаренного хлеба. Поставив поднос на столик у

Дата добавления: 2015-06-26