В начало. Рост и усиление в сороковые годы демократической русской журналистики вызвали тревогу правящих классов России

«МОСКВИТЯНИН»

Рост и усиление в сороковые годы демократической русской журналистики вызвали тревогу правящих классов России. На борьбу с ней выступает охранительная печать. В 1841 г. состав ее пополнился новым изданием – журналом «Москвитянин». Редактором и издателем его был профессор Московского университета М.П. Погодин, а руководителем критического отдела – Профессор С.П. Шевырев.

Книжки нового журнала состояли из нескольких отделов: «Духовное красноречие», «Изящная словесность», «Наука», «Материалы для русской истории и истории русской словесности», «Критика и библиография», «Славянские новости», «Смесь» («Московская летопись», «Внутренние известия», «Моды» и т.п.).

Руководители «Москвитянина» были тесно связаны с церковными кругами и придавали большое значение отделу «Духовное красноречие». В нем печатались проповеди митрополита Филарета и других духовных ораторов, помещались материалы из истории церкви и обширные рецензии на книги по вопросам религии. Участие духовенства руководители «Москвитянина» старались всемерно расширить.

Усиленно приглашали они сотрудничать в журнале и университетских профессоров. Однако, кроме самих Погодина и Шевырева, участие в журнале приняли лишь те их коллеги, кто придерживался казенно-православных убеждений (И.И. Давыдов, Я.А. Лешков, О.М. Бодянский). Отдел «Наука» заполнялся преимущественно историческими заметками и рецензиями Погодина и не блистал именами, а в «Критике и библиографии» подвизался преимущественно А. Студитский, малообразованный корректор университетской типографии.

Едва ли не самым слабым отделом «Москвитянина» в 1840-е годы был отдел «Изящная словесность». Читатели неоднократно жаловались на сухость и ученость издания, на то, что его беллетристика незначительна и бесцветна. В журнале участвовали литераторы консервативные по убеждениям и весьма устарелые по характеру творчества, – М.А. Дмитриев, А.С. Стурдза, Ф.Н. Глинка. Их произведения не отличались какими-либо художественными достоинствами, но были строго выдержаны в духе «православия, самодержавия, народности».

«Москвитянин» был органом «официальной народности». Сущность его направления раскрывалась уже в первых номерах журнала и, прежде всего в статье Шевырева «Взгляд русского на образование Европы», которую с полным основанием можно считать программой «Москвитянина».

В единоборстве Запада и России, этих двух противостоящих друг другу миров, видит Шевырев основу современной истории. Все страны Запада выполнили свою историческую миссию, и теперь им грозит судьба Эллады и Рима. Особенно подробно останавливается критик «Москвитянина» на характеристике Франции. Эта страна заражена страшным «недугом государственности» – революцией. Следы революции видны повсюду: и в «разврате личной свободы», и в падении религиозности в народе, и в упадке науки, школы, искусства. Литература Франции подавлена политикой и торговлей, в ней развились продажность и политиканство. Не лучше обстоят дела и в Германии: эта страна «болеет реформацией»; во Франции разврат, буйство, анархия в обществе, в Германии – в общественной мысли. Немецкая философия оторвалась от религии, поставила себя выше веры и оказывает губительное влияние на всю культуру Германии.

И только Россия призвана спасти человечество, повести его за собой. Она не болела ни революцией, ни реформацией и сохранила национальные начала «православия, самодержавия, народности». «Тремя коренными чувствами, – пишет Шевырев, – крепка наша Русь, и верно ее будущее. Муж царского совета, которому вверены поколения образующиеся, давно уже выразил их мыслию»; это – «древнее чувство религиозное, чувство ее государственного единства и сознание своей народности». Так Шевырев заключает статью, открыто указывая на официального вдохновителя своего «Взгляда» – министра народного просвещения С.С. Уварова.

Официальный и реакционно-дворянский характер убеждений «Москвитянина» очевидны. От такого журнала, как «Маяк», журнал Погодина и Шевырева отличался, в сущности, только большей ученостью и меньшей откровенностью и наивностью своего обскурантизма. Впрочем, иногда раболепие «Москвитянина» и его угодничество перед власть имущими проявлялись очень открыто. Так, Шевырев, Давыдов и Погодин не видели ничего предосудительного в сочинении восторженных и льстивых описаний «литературных вечеров» и бал-маскарадов у московского генерал-губернатора или «академических бесед» в Поречье – усадьбе министра Уварова – и часто «украшали» ими свой журнал. «Холопы знаменитого села Поречья», – называл Погодина и Шевырева Белинский.

С первого же года своего существования «Москвитянин» повел ожесточенную войну с «Отечественными записками» и лишь изредка по частным вопросам выступал против «журнального триумвирата», совершенно избегая полемики с «Маяком». По сути, всегда и во всем – в общем направлении, в философских и исторических статьях, в критике, в поэзии и прозе, во всех своих выступлениях, даже не имеющих прямого полемического назначения, – «Москвитянин» противостоял идеям Белинского и Герцена.

В январской книжке «Москвитянина» за 1842 г. была помещена статья Шевырева «Взгляд на современное направление русской литературы». Первую часть ее автор посвятил характеристике «темной стороны» русской литературы, в которой, как средневековые разбойничьи банды, господствуют торговые журнальные компании, опирающиеся на безымянных писак. В сатирическом портрете литератора-промышленника критик «Москвитянина» обобщил характерные черты литературных дельцов – Булгарина, Греча, Сенковского, Полевого. Вместе с тем в статье Шевырева было много грубых, ожесточенных выпадов против Белинского, и в них именно заключалась главная цель автора. Основной задачей критики «Москвитянина» становится не борьба с «торговым направлением» в русской литературе, а борьба против Белинского и его школы с позиций «официальной народности».

В ответ на новое нападение «Москвитянина» Белинский выступил в «Отечественных записках» с памфлетом «Педант», посвященным Шевыреву. Один из блестящих образцов полемического мастерства Белинского – «Педант» – значительно подорвал репутацию и популярность «Москвитянина».

За противоречиями литературных и исторических мнений скрывалась, разумеется, борьба общественно-политических направлений, непримиримая и беспощадная. Выступления против «Отечественных записок» и «Современника» должны были неизбежно стать одной из главных задач журнала, отвечавшего «видам правительства». В 1848 г. созданный правительством «меншиковский комитет» пришел к заключению, что «Москвитянин» – «орган весьма чистого направления», о чем свидетельствует его «постоянное состязание с «Отечественными записками» и «Современником».

«Москвитянин» пользовался некоторой популярностью у читателей только в первые два-три года своего издания. Затем интерес к нему исчезает: количество подписчиков падает до 300–400, и он влачит довольно жалкое существование.

Погодин стремился поднять журнал преимущественно переменами в руководстве изданием. На посту редактора «Москвитянина» с 1845 по 1850 г. успели побывать, кроме самого Погодина, И.В. Киреевский, А.Е. Студитский, А.Ф. Вельтман. Однако ни удержаться на этом посту, ни упрочить положения журнала никто из них не смог.

В конце 1840-х годов «Москвитянин» был близок к закрытию. Но затем дела журнала неожиданно начинают поправляться, число подписчиков поднимается до 500 в 1850 г., до 1100 в 1851 г., и в течение трех-четырех лет «Москвитянин» пользуется относительным успехом.

Возрождение погодинского журнала связано с участием в нем А. Н. Островского и литературно-критического кружка, который образовался вокруг известного драматурга. В этот кружок в разное время вошли литераторы Ап. Григорьев, Е. Эдельсон, Б. Алмазов, М. Стахович, Т. Филиппов, Л. Мей, Н. Берг, скульптор Н. Рамазанов, артисты П. Садовский и И. Горбунов. Своими людьми в кружке были А. Писемский и П. Мельников-Печерский.

В распоряжение Островского, Григорьева и их друзей Погодин отдал с 1851 г. художественный и критический отделы «Москвитянина». Все другие отделы журнала остались в ведении Погодина. Так в «Москвитянине» образовались две редакции: старая и молодая.

Деятельность новых сотрудников быстро сказалась на облике и характере журнала. В литературно-художественном отделе были опубликованы четыре пьесы Островского («Свои люди – сочтемся», «Бедная невеста», «Не в свои сани не садись», «Не так живи,, как хочется»), много произведений Писемского (среди них – романы и повести: «Тюфяк», «Брак по страсти», «Комик»), повесть Мельникова-Печерского «Красильниковы», повесть И. Кокорева «Саввушка», повести Григоровича («Прохожий» и «Зимний вечер») и М. Михайлова («Адам Адамыч» и «Он»), повести и пьесы А. Потехина, стихи Полонского, Щербины, Мея, Григорьева и др.

Еще более заметные изменения произошли в отделе иностранной литературы. Здесь были помещены переводы из Альфреда де Мюссе, Александра Дюма (сына) и даже Жорж Санд. Кроме того, Д. Мин опубликовал в «Москвитянине» перевод «Ада» Данте, а Григорьев и Мей – перевод «Вильгельма Мейстера» Гете.

Совсем неожиданным для «Москвитянина» было появление в нем фельетонов. Когда в апрельской книжке журнала за 1851 г. был опубликован первый фельетон Эраста Благонравова (Б. Алмазова) под названием «Сон по случаю одной комедии. Драматическая фантазия с отвлеченными рассуждениями, патетическими местами, хорами, танцами, торжеством добродетели, наказанием порока, бенгальским огнем и великолепным спектаклем», читатели были поражены, и Погодину в примечаниях от редакции пришлось давать объяснения по этому поводу.

Значительные перемены произошли и в отделе литературной критики, который перешел в руки Ап. Григорьева, Эдельсона и Алмазова. Григорьев поместил в журнале два больших обзора: «Русская литература в 1851 году» и «Русская изящная литература в 1852 году», а также несколько статей, из которых главные – «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене» и «Русские народные песни». Иногда в качестве критика в «Москвитянине» выступал Островский. Новые руководители критического отдела стали систематически вести полемический обзор главных журналов: «Современника», «Отечественных записок», «Библиотеки для чтения», «Репертуара и Пантеона». Кроме того, Григорьев регулярно помещал в «Москвитянине» «Летопись московских театров», а Рамазанов – обозрения художественных выставок.

Не могло, естественно, остаться без некоторых изменений и направление журнала. Народность, которую пропагандировала «молодая редакция», не носила официального характера. Казенные панегирики в духе «Маяка» исчезли со страниц «Москвитянина». Направление «молодой редакции» отличалось также от славянофильства. Социально-политические проблемы, которые волновали славянофильство (отношения помещика и крестьянина, отрыв правительства Николая I от «земли», антинациональный характер русской аристократии и т.п.), почти совсем не интересовали «молодую редакцию». Чужды ей были и богословские искания славянофилов.

Однако при всех различиях между убеждениями «молодой редакции» и «официальной народности» и славянофильства, «молодая редакция» считала Погодина своим учителем, а «старшинство и авторитет» Аксаковых, Хомякова, Шевырева, Киреевских признавала «с почтением и любовью».

Теоретики «молодой редакции» отрицали понимание народности как отражения интересов, чаяний, идей трудовых классов. В статье «О комедиях Островского» Григорьев писал, что «нет существенной разрозненности в живом, свежем и органическом теле народа» и что «понятием безусловным», «в природе лежащим» является лишь народность в смысле «национальность». Такое понимание народности, естественно, заставляло «молодую редакцию» проходить мимо явлений социальной борьбы и классовых противоречий внутри нации, мимо интересов угнетенных трудовых масс. Главным носителем русской самобытности и народности Григорьев и его друзья считали патриархальное купечество.

Именно идеализация патриархальности и отрицание необходимости коренных социальных преобразований сближают «молодую редакцию» со старым «Москвитянином» и славянофильством. Только потому, что «народность» «молодой редакции» не пошла дальше ориентации на патриархальное купечество, и стало возможным сосуществование в «Москвитянине» двух редакций.

Критика «молодой редакции» во многом зависела от взглядов Шевырева, но в меру своего отхода от официальной народности ей удавалось иногда высказывать справедливые суждения. Авторы журнала смеялись над мертвыми схоластическими научными статьями, заполнявшими литературные издания в эпоху «мрачного семилетия», выступали против «светскости» в критике и литературе. Положительно следует оценить увлечение «молодой редакции» русской народной песней в то время, когда распространилось презрительное отношение к народному творчеству, характерное для либеральных западников. Наконец, критике «молодой редакции» удалось правильно подметить ограниченность и узость положительных идеалов Гончарова, болезненность дарования Достоевского, черты натурализма в произведениях Писемского.

На первый взгляд даже могло показаться, что Григорьев, Эдельсон, Алмазов требовали от литературы быть содержательной, правдивой, народной. Они говорили о необходимости для писателя прямой непосредственной связи с действительностью, о значении миросозерцания для художников, о народности в искусстве. Однако, употребляя понятия Белинского, критики «молодой редакции» наполняли их иным смыслом. Так, требуя от писателя прямого и правдивого изображения жизни, Григорьев в то же время утверждал, что оно доступно только тому художнику, который, подходя к действительности, «воздает должную справедливость» ее «разумным законам». Отмечая необходимость для писателя иметь идеалы и миросозерцание, «молодая редакция» основывалась при этом на реакционных принципах патриархальности, а выступая за народность в литературе, имела в виду те представления о народности, которые пропагандировала со страниц «Москвитянина».

В творчестве Гоголя «молодая редакция» выше всего ставила не критическое изображение русской действительности, а «просвечивающее сквозь отрицание сияние вечного идеала». Поэтому Григорьев положительно отозвался о «Выбранных местах» и считал самым гениальным произведением Гоголя «Рим». К сатире же Гоголя отношение «молодой редакции» было двойственным. Ее старались или смягчить и оправдать, или относились к ней с осуждением.

Писателем, который преодолел «недостатки» Лермонтова и Гоголя и сказал новое слово в русской литературе, «молодая редакция» считала Островского. Но характеристика Островского исходила из неверного во многом понимания сущности его творчества. Критики «молодой редакции» увидели в драматурге лишь выразителя направления своего кружка. Говоря о народности Островского, они имели в виду не обличение «темного царства», а сочувствие писателя патриархальным нравам. Иначе говоря, они возвеличивали слабые стороны тех комедий Островского, в которых сказалась близость его к «молодой редакции». О лучшей из пьес Островского тех лет – «Свои люди – сочтемся» – критики «Москвитянина» говорили мало и с явным неудовольствием, но зато пространно и с восхищением писали о пьесах «Не в свои сани не садись», «Не так живи, как хочется», «Бедность не порок».

Нападения на писателей натуральной школы сопровождались у критиков «молодой редакции» незаслуженными обвинениями по адресу Белинского. Григорьев писал, что «от терний мысли Белинского долго еще не расчистить поля литературы». В той же статье критик «Москвитянина» враждебно отозвался о первых литературных выступлениях Чернышевского. Он иронически характеризовал автора «Эстетических отношений искусства к действительности» как создателя «безвкусных и безобразных литературных ересей», обвинял Чернышевского в «неуважении» к Пушкину.

Сотрудничество двух редакций в «Москвитянине» продолжалось недолго. Оно прекратилось из-за постоянных трений, которые возникали между ними, в том числе и по материальным вопросам. К тому же внутри «молодой редакции» не было единства, Литературно-артистический кружок, объединившийся вокруг Островского, отличался исключительной пестротой. Сам Островский, несомненно, отдал некоторую дань воззрениям кружка, но коренные принципы «молодой редакции» не были для него органичны. «Обличительный элемент» по-прежнему оставался основой его мировоззрения и творчества. «Может быть, влияние кружка и действовало на него в смысле признания известных отвлеченных теорий, но оно не могло уничтожить в нем верного чутья действительной жизни, не могло совершенно закрыть перед ним дороги, указанной ему талантом», – писал Добролюбов об Островском в статье «Темное царство».

Столкновения двух редакций закончились разрывом Погодина с «молодой редакцией», а отсутствие единомыслия среди молодых сотрудников – постепенным распадом их кружка.

После смерти Николая I и окончания Крымской войны те самые устои, истинность и жизненность которых проповедовали и «старая» и «молодая» редакции, заколебались. В связи с этим положение журнала становится еще более тяжелым. К тому же в Москве возникают новые журналы: славянофильская «Русская беседа» и либерально-западнический «Русский вестник», а из «Москвитянина» уходят последние даровитые писатели: Островский, Потехин.

«Москвитянин» в агонии, – писал И.С. Тургенев С.Т. Аксакову в августе 1855 г. – Никто его не читает, и печатать в нем – значит бросить свои вещи ночью в темную яму в безлюдном месте». Только в конце 1857 г. вышли последние номера журнала за 1856 г.: «Москвитянин» окончил свое существование.

Мысль о его возобновлении долго еще не покидала Погодина, но осуществить свои намерения ему не удалось. «Насильно мил не будешь, – жаловался Погодин Шевыреву. – Времена мудреные и тяжелые... Не дают слова выговорить... Добролюбов объявляется каким-то выспренным гением. Я ничего не знаю из его сочинений».

Прекратив «Москвитянин», Погодин предпринял издание альманаха «Утро» (три сборника 1859, 1866 и 1868 гг.) и газеты «Русский» (1867–1868), но и эти издания успеха не имели.

Дата добавления: 2015-06-26