Территория 4 страница

...Сергей Баклаков все выбирался из песчаной ямы, проваливался и выбирался. Он все так же лежал, засунув ладони между коленями. Временами он чувствовал, что тело его распухает, вытягивается и становится таким огромным, что было непонятно, как оно умещается все в той же тесной палатке. Затем он опять терял сознание и полз по склону. Бред и явь мешались, и теперь наяву он лежал на дне ямы и рассматривал серый песок, рассматривал краем глаза. "Это у меня бред, - думал он, - такого песка в жизни не может быть. Я очень болен. Надо встать и идти. Надо действовать, а не думать"....Он очнулся в этот раз от шороха чьих-то шагов. Они врезались в монотонный шорох дождя, к которому он привык, и его не слушал. Палатка содрогнулась, и на щеку его упали холодные капли. "Пистолет, - подумал Баклаков, - куда я его бросил?" Но ему было лень вставать, и он снова закрыл глаза. Опять захрустели шаги. Видно, этот "кто-то" искал вход. "Пусть поищет", - думал Баклаков и даже улыбался. - Е-э-сть кито живьой? - раздался голос. Баклаков хотел ответить, но только просипел и искренне этому удивился. - Э-ей! - мягко повторил голос. Сергей Баклаков встал на четвереньки и сразу почувствовал затылком влажную холодную бязь. "Задел потолок, теперь протекать будет", - вяло подумал он и попытался загнуть край палатки, выползти из нее. Но ткань прилипла к палке. Тогда он с усилием поднялся и встал вместе с облепившей его палаткой. И тут же у ног увидел свой пистолет, покрытый ржавчиной. Он видел только крохотное пространство вокруг сапог и ржавый "парабеллум" - трофей минувшей войны. Наконец Баклаков стянул с себя мокрую, липкую и холодную ткань, и по глазам ударил свет. Он увидел темнолицего, одетого в мех старого человека. Тот, по сравнению с его собственным раздувшимся непослушным тяжелым телом, показался Баклакову крохотным и невесомым, Дунь - улетит. - Здравствуй, - хрипло сказал Баклаков. - Здравствуй, - откликнулся старик. - Заболел, кажется, я, - прохрипел Сергей. - Я геолог. - Геолог хорошо, - радостно сказал старик и, как показалось, облегченно вздохнул. - Я пастух. Знаю, что ты заболел. - Откуда? - Выстрел слышал... Смотрим - палатка. Спрятались, наблюдаем. Утром человек не выходит, вечером не выходит. Ясно, что заболел. - Стадо далеко? - Во-он, - старик кивнул в пелену, за черные блестящие камни. Дойдешь? Голова у Баклакова кружилась. Он сел на палатку, скривил рот. - Пожалуй, один будешь - помрешь. Пожалуй, точно помрешь, - сказал пастух. - Пойдем к яранге. Меня Кьяе зовут. Бригадир Кьяе. Баклаков, не вставая, застегнул влажную телогрейку, надел пояс, сунул в кобуру пистолет, смотал палатку и сунул ее под клапан рюкзака, который так и не развязывал на этой стоянке. Кьяо нагнулся, чтобы взять рюкзак, но Сергей уцепился за лямки. - Мне с грузом легче, - прохрипел он. Он встал, но его повело куда-то вбок, и он уцепился за скользкий рукав мокрой кухлянки, в груди возникла тяжкая ломящая боль, потом ушла в спину. Но все-таки он почувствовал твердую тяжесть груза на спине, и это придало силы. - Вперед и прямо, - шутливо просипел он и пошел в туманную мглу дождика, куда указал ему Кьяе. Как показалось Баклакову, шли они недолго, хотя на самом деле шли они почти полтора часа. Наконец, они пересекли маленький прозрачный ручей (вода так приятно охладила горящие ноги), Баклаков увидел на взгорке темный конус яранги и дым. Затем он вспомнил себя в меховом низком пологе. Кьяе совал ему коробку с лекарствами и что-то говорил про фельдшера, Баклаков понял, что лекарств очень много, по Кьяе не знал, какие ему надо, какие нет. - А мне-то откуда знать? - удивился Сергей. Он стал пространно объяснять, что ничем никогда не болел и болеть вообще не может, произошла случайность, он, Баклаков, заболел вместо кого-то. Он все рассказывал, но в полог влезла Тамара, стащила с него сапоги, мокрые брезентовые сапоги, рубашку и, раздев Баклакова догола, с трудом натянула на него легкие брюки и рубашку из пыжика. Потом, во время очередного приступа баклаковского смеха, сунула ему в рот две таблетки норсульфазола и аспирина. Сергей Баклаков затих. Бред его изменился. Баклаков поверил, что к нему в палатку пришел с детства знакомый болотный бог. У бога были запрятанные в складках кожи глаза. Чаще глаза были выцветшие, голубоватые, как у вятских старушек. Они все понимали. Иногда отсвечивали болотным зеленоватым светом, и тогда Баклакову становилось страшно, как в детстве. Но это был его бог, насквозь знакомый старик, и Баклаков никуда не пытался бежать.

Когда пошел снег, Салахов все еще находился на старой базе Катинского. От снега база с ее грудами ржавых консервных банок, выброшенными кирзовыми сапогами, опорками валенок, темными бочками из-под солярки и керосина выглядела неприютно, как запустелый, разоренный, загаженный дом. В палатке по ночам стало холодно. Салахов мотался по окрестностям, набирал пробы в рюкзак. Пробы он приносил Богу Огня, который, закутавшись в плащ, сидел у воды и хлюпал носом. Когда Салахов приносил пробу, он лишь моргал слезящимися от простуды глазами, сбрасывал плащ и шел в воду. Салахов очень его жалел. - Потерпи, - сказал он. - А я чего? Я терплю! - быстро ответил Бог Огня. Они ушли с базы Катинского, так и не найдя ничего, кроме ничтожных "знаков". Отсыревшая палатка и спальные мешки отяжелели и не влезали в рюкзаки. Когда собрали лагерь, Салахов взял рюкзак Бога Огня, положил его сверху на свой. Бог Огня косился на Салахова из-под капюшона и боязливо молчал. - Я сам, я сам, - наконец сказал он. Лицо у него было серым, и зубы постукивали в ознобе. Так как Салахов ему не ответил, то Бог Огня пробормотал, оправдываясь: - Простудился я маленько. Только пустому мне срамотно идти. - Придем на Ватап, там кусты, - сказал Салахов. - Устрою тебе парную, и будешь здоровый. - Костер запалим? - На всю тундру и дальше. - Тут полубочка валяется. Надо взять, ежели баня. - Где? - Я понесу. Она легонькая, - засуетился Бог Огня. Салахов ушел вперед, чтобы мыть по дороге шлихи. След Салахова был ровный, синий, в каждом маленькая лужа воды. К середине дня через низкий перевал они вышли к реке Ватап чуть выше того места, где переправлялся Сергей Баклаков. Бог Огня сбросил бочку и сразу разжег костер. Салахов выбрал косу с ровной галькой, расчистил от снега, натаскал сухих веток. Снег перестал, но облака так и висели: выстрели дробью - прольются осадками. Они быстро наносили кучу сушняка величиной с большую копну. Бог Огня запалил ее, и скоро на гальке полыхал огромный и жаркий костер. Когда костер прогорел, в центр его поставили наполненную водой полубочку и, приплясывая от жары, натянули мокрую палатку прямо над раскаленными камнями. Салахов притащил охапку зеленых веток, бросил ее в палатку, велел Богу Огня раздеваться и залез следом сам. Банка воды, опрокинутая на гальку, взорвалась паром. Бог Огня блаженно взвыл, и так полчаса из палатки доносились взрывы пара, хлестапие веток и стон. Салахов нагишом выскочил из парилки, разостлал на сухой гальке кукуль и велел выбегать Богу Огня. Тот нырнул в мех. Салахов разжег рядом костер и поставил банки для чая. Морщины на лице Бога Огня разгладились, носик блестел. Он держал обеими руками кружку, прихлебывая чай, и расцветал на глазах от заботы. - Сейчас бы одеколону. Флаконов пять. Или шесть! - сказал он. - Кружку спирта. Полную. И кусок оленины, - добродушно ответил Салахов. Бог Огня вдруг улыбнулся острой и ясной улыбкой. - Я из-за этого спирту себя погубил, - весело сказал он. - Теперь живу на зароке. Третий год уже пошел. - Лечился? - Сам. Как баба умерла, так и закончил. - Запьешь? - Нет, - все так же звонко сказал Бог Огня. - Надо детей выводить. Двое их у меня. Мишка и Тоська. Из детдома я их уже вывел. Живут у сестры, все деньги ей отправляю, чтобы у них все было, чего раньше из-за моей срамотищи не было. - Правильно! - одобрил Салахов. - Теперь надо на дом накопить и жить всем вместе. Пишут: "Папочка, приезжай". - А ты их сюда вези. Другие живут, почему и твоим не жить? - сказал Салахов. - Я бы не против. Место тут для детишек неподходящее, - вздохнул Бог Огня. Он огляделся, как бы для утверждения этой мысли. Черные влажные кусты, синий снег клочьями вокруг них и белесая мгла в той стороне, где полагалось быть сопкам. В тучах прорезались багровые полосы заката. Шумела вода. - Тут место для мужиков. Для сильного организма, - дополнил он. От сохранивших тепло камней палатка просохла, и они провели ночь в сухом и нежарком тепле. Утром Салахов проснулся в палатке один. Тепло все еще держалось, и Салахов полежал в дремоте. Выйдя из палатки, он увидел ясное небо и Бога Огня у воды. Тот неторопливо мыл пробу, взятую прямо у берега. - Проснулся я прямо здоровый, - сказал рабочий и радостно передернул в подтверждение плечами. - Решил посмотреть на удачу в лоток. Над верховьями реки висело солнце, небо было безоблачным, и тундра, и пожелтевший кустарник сверкали радостным желтым цветом, снег исчез. - Все как на празднике, - перехватив салаховский взгляд, сказал Бог Огня. - Прямо краски не пожалели. Может, правда детишков сюда привезти? Было в его радостной суетливости нечто такое, что заставило Салахова отвернуться и сказать: - В этом деле приказа не существует. Ты их заделал, ты и решай. Бог Огня положил лоток, снял росомашью шапку и вытащил из-за отворота ее кусок лески. - Красную тряпочку жрет, собака. Гляди! - он преданно глянул на Салахова, метнул леску в воду и тотчас выбросил на песок крупного темноспинного хариуса. Бог Огня укрепил ноги в не по росту больших сапогах, поддернул телогрейку, сдвинул лохматую шапку и стал челноком таскать хариусов одного за другим. Вскоре весь песок вокруг него был завален упругими отливающими перламутром рыбами. - Хватит! - сказал Салахов. - Остановись. - На эту бы реку... да с сетями, да с бочками. II горб гнуть не надо. На материке-то лазишь, лазишь с бреднем, еле на уху наберешь. А если бы эту реку туда. А нашу воронежскую сюда. Все равно тут населения нету, здесь и пустая река сгодится. - Ты бы там ее за неделю опустошил, - сказал Салахов. - За неделю? Не-ет! - вздохнул Бог Огня. - Закрывай санаторий, - распорядился Салахов. - Может, навялим да с собой унесем? - предложил нерешительно Бог Огня. - Против жадности слова силы не имеют, - усмехнулся Салахов. - Против нее автоматы нужны. Выздоровел? Точка! Собирай лагерь, вари уху и топаем согласно полученного задания. Вопросы есть? - Нет вопросов, - вздохнул Бог Огня. - Действуй! Я вниз по течению схожу с лотком,...Салахов шел очень быстро. Его вдруг поразила мысль, что от добра люди становятся хуже. Свинеют. А когда людям плохо, то они становятся лучше. Пока Бог Огня болел, Салахов очень жалел его. А сегодня он был ему неприятен, даже ненавистен, потому что Салахов вдруг увидел перед собой куркуля. "И я, и я был точно такой же, - думал Салахов. - Был дом, жена, работа. С жиру воровать потянуло. Катинский меня как человека принял. А я..." Салахов, забыв, что ему надо брать пробу, все шагал и шагал по сухому берегу реки Ватап. Мысль о том, что добро к людям ведет к их же освинению, была ему очень неприятна. Какая-то безысходная мысль. По опыту армии, по опыту тюремной жизни Салахов знал, что излишняя строгость так же озлобляет людей. "Значит, ни добром, ни страхом нас не возьмешь, - думал он. - Но должен быть какой-то подход. Должна же быть открытая дверь..." И вдруг Салахов остановился. Ответ, найденный им, был прост, очевиден. Среди множества человеческих коллективов есть, наверное, только один, который твой. Как в армии своя рота. Если ты нашел его - держись за него зубами. Пусть все видят, что ты свой, ты до конца с ними. И что у тебя все на виду. Одна крыша, одна судьба, а об остальном пусть думает государство. Салахов развернулся и пошел обратно.

Ощущение пустоты, ошибки и странной чертовщины не рассосалось у Монголова и после ухода Чинкова. Они ушли в верховья Эльгая за день до снегопада - две квадратные тумбы в белых брезентовых куртках. В тяжеловесном передвижении их от базы Монголову почудилась какая-то неотвратимость. За день до этого легкомысленным пионером убежал в Кетунгское нагорье Баклаков. Монголов обнаружил после его ухода и спальный мешок под койкой, и банки сгущенки. Нарушение прямого приказа опечалило и испугало Монголова. Но посылать кого-либо следом было бессмысленно. В долине Ватапа или Кетунгском нагорье отыскать человека сможет разве что дивизия. Оставалось надеяться на звезду Баклакова. "Или поумнеет, или не вернется. Исправить ничего невозможно", - заключил Монголов и запретил себе думать о Баклакове. Он брился теперь тщательнее обычного и все одергивал и одергивал складки несуществующей гимнастерки под несуществующим армейским ремнем. Весь снегопад он просидел в камеральной палатке, свел воедино все маршруты, все пробы. Касситерита нет и не будет, это математически ясно. Точно так же как раньше, прогноз касситерита был точен, как точны таблицы артиллерийских стрельб. Когда вернулась группа Салахова, Монголов пришел к ним в палатку. - Что нового? - спросил Монголов. - Ничего, товарищ начальник, - сказал Салахов и кивнул на рюкзак, где хранились мешочки с пробами. - В восемнадцать ноль-ноль прошу в камеральную с картой и пробами. Пусть кто-либо сходит к шурфовщикам и приведет Малыша, - приказал Монголов. В шесть вечера Малыш и Салахов пришли в камеральную. Под глазом у Малыша был синяк, и Монголов сразу почувствовал в желудке сосущую пустоту. Что-то творится в партии. Салахов сел на корточки у дверного проема, Малыш на стуле в отдалении от Салахова. Монголов отметил, что оба они старались держаться отдельно, подальше от него и друг от друга. Малыш сидел на стуле как обтекаемая глыба, а распухшие кисти промывальщика лежали на коленях как красные обрубки. Почему-то вид этих рук успокоил Монголова. - Главный инженер продемонстрировал мне золото, намытое в верховьях нашей реки. Я также видел два года назад весовое золото, намытое на соседней речке Канай. Главный инженер справедливо высказал мнение, что весовое золото должно быть также у нас. Я лично в это не верю. Возможность, случайные карманы, не имеющие никакого значения. Но я обязан допустить и обратное. Что скажете? Малыш сделал глотательное движение и сгорбился. Салахов мрачно смотрел в пол, и под скулами его катались желваки. - Приказываю говорить прямо, - сказал Монголов. - Ты первый. - Он кивнул Малышу. - Сейчас, - сказал тот. - Сейчас. И все пытался проглотить что-то.

Исповедь Малыша

"Сорок да сорок - рубль сорок, Владимир Михайлович. Это значит, что все одно к одному. Если в номере пошла неполадка, то обязательно заест занавес. Так дядя Арнольд говорил. Клоун. У меня девушка одна была. В школе еще вместе учились. Я к ней... относился. И сейчас отношусь. А она нет. Но ведь бывает же так, что с самого детства. Я сразу понял, что ей что-то необычное надо. Меня дядя Арнольд воспитал. В пятом классе я на турнике стойку делал. Из всех школ на меня приходили смотреть. Но она... ей Сережка стихи писал и про Амазонку рассказывал, про Крайний Север. Он полярником собирался стать, Джеком Лондоном. Школа кончилась, Сережка в авиационное техническое поступил, а меня дядя Арнольд отвез в цирковое. Так бы не взяли, но... дядя Арнольд. Он как живой музей был. Таланта у меня не нашли, но парень я развитый был и стал силовым акробатом. За три года номер подготовили. Я в группе. Когда нам номер уже самостоятельно дали, я Соню нашел, предложил замуж. "Ты бы еще в официанты пошел. Тоже красиво", - она говорит. И вижу уже в глазах у ней не Сережка, не я, вообще никого. Но все равно необычное надо. Она никуда не поступила. В пункте проката работала. Велосипеды там, палатки туристам выдавала. Туристы ей палатки сдают, от самих дымом пахнет. Ее тянет куда-то. Это я потом уже понял. Во Владивостоке на гастролях верхний из нашего номера палец сломал. Номер сняли. Шляюсь по Владивостоку. Зашел в кафе. Там какие-то морячки на локтях борьбу устроили. У меня от безделья мышцы горят: положил всех морячков. В шутку. Подходит один малый: "Ты, говорит, здесь незаслуженно пропадаешь. Рванем в "Северстрой". Единственная планета, где может жить и зарабатывать порядочный кореш". Пошли в ресторан "Золотой рог", к вечеру уговорил. Я про Соню и про Сережку, который полярником собирался быть, вспомнил. Прилетели в Город, он денег мне дал и устроил на курсы промывальщиков. Сам на трассе живет. Остальное вы знаете. Но я Соне сразу из Города написал. Не думал, что ответит. А она ответила, и хорошо так. Про какие-то пурги, про канаты, по которым в пургу ходят, за них держатся. Чепуха в общем. Наверное, Сережкину трепотню вспомнила. Но откуда ей правду знать? Я сразу письмо ей о золоте, о том, что работаю с лотком, и все такое прочее. И тут она мне стала сразу писать длинно. Я, конечно, про золото врал, но о Поселке писал правду. О ребятах, про полярную ночь. А она все про дурацкое золото. "Не может быть, чтобы Джек Лондон только в книжках был. А как золото выглядит?" Зачем оно ей далось? Но я все-таки горжусь. Сережка всю жизнь мне мешал, все врал. Но вот он сейчас самолетам смазочное масло меняет, механик, прикован к земле, а я работаю, как Джек Лондон. Мою пробы далеко за Полярным кругом. Я начал про занавес, который заело, то есть все одно к одному. Почты, сами понимаете, нет, я думаю о Соне, и вдруг в восьмом шурфе в одной пробе три пластинки золота. Примерно по половине грамма каждая. Честно, я сам не знаю, как их в карман сунул. Мысль: положу в письмо и пошлю Соне, чтобы она окончательно поняла ничтожность Сережки. Через час испугался. Это же главное преступление промывальщика - разделять пробы и класть что-то в карман. На курсах каждый день повторяли. Как назло вы пришли, извините, Владимир Михайлович. Пробы вы просмотрели, а значит, сунуть обратно уже нельзя. Потом главный инженер появился. Я, как вы приказали, пробы принес. Вы с товарищем Чинковым в палатке были. А этот, который с ним, быстро так пробы у меня взял, все просмотрел, глазами туда-сюда, и говорит мне, будто иллюзионистом работает: "Лоток крашеный зря используешь. Он пробу держит хужей. Когда доводишь, углом но надо сливать, по плоскости и кружить". А я точно, углом сливаю, так мне нравится. И лоток у меня крашеный. Потом этот иллюзионист сквозь меня посмотрел и говорит: "Золетинок-то нет, а чудится мне, должны быть золетинки в этих грунтах". Золетинки! Если бы вы один были... Я обратно. Ребята спят, я Седого за ногу вытащил. Так и так, что делать? Разозлился он страшно. Сволочью меня назвал. Из-за вас. Назвал тварью последней за то, что я не знаю, кого можно обманывать, а кого нельзя. Отнял эти три пластинки и швырнул в кусты. "Я, говорит, ничего не слышал, ты все забыл. И чтобы последний раз". Ударил даже. В назидание, говорит, посадят тебя - каждый будет лупить. Я готов понести наказание. Пластинки я искал, но но нашел. Седой их сильно закинул. Маленькие такие, обточенные. Края раковистые..."

Вторая ошибка Салахова

"Сила есть, ума не надо". Правильно говорят. Ты Седому пятки целовать должен. И молчи обо всем, или ребята в бараке тебя убьют. Презрением уничтожат, и не видать тебе своей Сони. Ладно! Такое дело, Владимир Михайлович, расскажу про свою ошибку. Я раньше шоферил. Имел выезд за зону. На четвертый год это было. Амнистия мне твердо маячила. Перед самой амнистией был ночной шмон. Нашли под полом три гуся - бутылки с золотым песком. Вынужден рассказать: песок этот с установок, которые касситерит моют, собирали. В зауголках, куда никто никогда и не заглянет. Мелкая золотая пыль. У зека нормы времени нет, годами копили. Начальство решило, что это золото с Реки. Переправлено с преступными целями. Всех, кто выезд за зону имел, под дополнительное следствие. В том числе и меня. Амнистия мимо прошла. Я это золото возненавидел на всю жизнь. Из-за него сидел три лишних года. В партии Катинского я промывальщиком был. Вы это знаете. Идиотское счастье: на третий день работы у меня в лотке два самородка вылезли. Я на них смотрю как на Гитлера. И мерещится мне одно: новое дополнительное следствие. Золото же! Оглянулся и как камушки - оба в реку, где поглубже. Со дна проб никто не берет. После этого не попадалось. А второй промывальщик, который шурфы обслуживал, намыл новые пробы. Это я уже потом узнал. И что пробы эти Катинского погубили. Я в этот маршрут на нашей старой базе неделю торчал. Хотел намыть снова и Катинскому Михаилу Аркадьевичу написать. Ни черта не нашли, даже "знаков". Под суд не пойду. От всего отрекусь. Но дайте, если можно, адрес Михаила Аркадьевича. Не могу спать спокойно. Он ко мне сразу как к человеку отнесся. И перед ребятами в бараке стыдно. Невезуха есть невезуха. Но я ее поборю. Сломаю, как ветку, куда она денется. Я к выводам пришел. А значит, мне сейчас жить надо. Среди людей.

Монголов долго сидел у стола. Снаружи невнятно бормотал что-то Бог Огня. Трещал костер. - Купчишки, - устало сказал Монголов. - Они самородки швыряли. Сукины дети! Это ваше ли золото? Это золото государства, преступники... - Готов понести наказание, - сказал Малыш. - Под суд тебя отдать? Жизнь поломать по глупости? - Монголов вяло махнул рукой. - У тебя, Салахов, дело прошлое. Адрес Катинского дам. Поступай, как прикажет совесть. Про Малыша мы знаем двое и Седой. - Седой - могила, - сказал Салахов. - Не надо соучастия, Владимир Михайлович, - сказал Малыш. - Это ведь получается соучастие в преступлении. - Вон! - приказал Монголов. - Искупишь работой. И ты, Салахов, искупишь. - Искуплю, - истово сказал Малыш. Салахов промолчал....В тот же вечер Монголов ушел в многодневный маршрут в низовья Эльгая. Это было подтверждением известного всем поисковикам тезиса: когда район пуст, приходится работать втрое больше, чтобы доказать, что он именно пуст.

Снегопад в июле утвердил поколебленный жарой тезис: "Территория есть Территория". Журналисты, прибывшие освещать навигацию, теперь уверенно щеголяли по улицам в импортных сапогах и куртках, предусматривавших чрезвычайные случаи жизни. Территория есть Территория. Тундровые пожары затихли. Установилась нормальная погода из холодного солнца, дождей и ветров. Чинков вернулся из командировки в партию Монголова помрачневший и как бы углубленный в себя. В кабинете его ждали две радиограммы. Начальник Дальней рекогносцировочной партии Семен Копков сообщал, что наткнулся на месторождение киновари необычайного масштаба. Месторождение просто лежит на поверхности. Принято решение провести предварительную разведку. Начальник партии с реки Лосиной, Жора Апрятин, сообщал, что на склоне хребта Пырканай в распадке с координатами такими и такими-то им найден скелет человека, судя по вещам, геолога. Требовал указаний. Чинков звонком вызвал Лидию Макаровну и, не отрывая глаз от стола, продиктовал радиограмму Копкову: "Поздравляю точка базу партии перенесите к месторождению точка подготовьте вывозке количество руды достаточно промышленного анализа Чинков и. о. главного геолога". Лидия Макаровна, стоя у двери, быстро набросала текст в блокноте, но осталась стоять. Чинков хмуро глянул на нее и добавил: "Потребное снаряжение, продукты, горючее могут быть сброшены с самолета. Радируйте". Чинков еще посидел, потом тяжко пересек кабинет, не глядя на Лидию Макаровну, вышел и, скрипя половицами, направился в правый конец коридора, где был кабинет начальника управления Фурдецкого. Секретарша Фурдецкого Люда, за броскую красоту прозванная Людой Голливуд, читала Джека Лондона. - Спросите, не примет ли меня Генрих Иванович? - глухо сказал Чинков. Люда Голливуд мелькнула в кабинет начальника. Неслыханное дело: Чинков! Просит приема! У Фурдецкого! Через секунду она распахнула дверь и встала у косяка, пропуская Чинкова, секретарша с картинки. Чинков прошел и сам закрыл за собой дверь. В кабинете Чинков опустился на стул и какое-то время в упор смотрел на Фурдецкого, пока тот не смешался. Генрих Фурдецкий, по прозвищу Фурдодуй, золотозубый человек с лицом и голосом праздничного оратора, был назначен сюда за год до Чинкова. Всему "Северстрою", в том числе и Фурдецкому, было известно, что сейчас он не более как "человек при Будде". В управление он перешел из небольшой спецэкспедиции. Экспедиция подчинялась Москве, потому что искала чрезвычайно важный оборонный металл. Год тому назад ее прикрыли, но Фурдецкий, перешедший в руководство из техников, по обычаю "Северстроя" уже не мог вернуться обратно в техники. Видимо, в верхах "Северстроя" считали, что если Фурдецкий ничтожество, то при Чинкове управление Поселка все же не захиреет. Если он личность, то полезно его иметь в качества противовеса Чинкову. Все это Фурдецкий знал и потому чуть дрогнувшим голосом нарушил молчание: - Слушаю вас, Илья Николаевич. - Я остаюсь, - просто и весело сообщил Чинков. - Не понимаю... - Остаюсь в управлении и, значит, нам вместе работать. - Я всегда рад... - начал было Фурдецкий и даже улыбнулся множеством золотых зубов. - Если вы будете мне мешать, - так же просто и весело перебил Чинков, - я вас уничтожу. В "Северстрое" вам не найдется места разнорабочего. В ваших интересах перейти и мою команду. - Что вы хотите? - теперь Фурдецкий не улыбался. - Очень немного. Не играть за моей спиной. Все сообщения в Город только по взаимной договоренности. Прямое выполнение ваших обязанностей: жилье, снаряжение, вся хозяйственная часть. Обещаю в ваши распоряжения не вмешиваться. Мне - выполнение производственных задач управления, вам - их обеспечение. Все в точности по уставу. Советую не думать, а согласиться, Чинков встал и неожиданно быстро вышел из кабинета. Фурдецкий помедлил лишь мгновение, выгреб из стола папку скоросшивателей и пошел к Чинкову. - Не помешаю ли я Илье Николаевичу? - громко спросил он Лидию Макаровну. - Ну что вы! По-моему, он вас ждет, - с чуть заметной усмешкой сказала Лидия Макаровна. Она посмотрела Фурдецкому прямо в глаза и вдруг чуть заметно дружески подмигнула. Фурдецкий вошел и, не садясь, сказал: "Первый раунд в мою пользу, Илья Николаевич. Вот документы. Все склады спецэкспедиции с новым снаряжением мною списаны на семьдесят процентов, а остальное переведено на баланс управления. Палатки, лодки, спальные мешки - все высшего качества по спецразнарядке. Вот накладные на два сборных дома. Заказал еще прошлой зимой. На выгрузке три новеньких вездехода. Украл у топографов. И вот распоряжение райисполкома о передаче нам старой конюшни. К осени там будет шикарное общежитие. Работы уже ведутся. Вы запоздали со своей декларацией, товарищ Чинков". Чинков лишь благодушно развел руками. - Я знал, что мы сработаемся, - тонким голосом сказал он. После ухода Фурдецкого Чинков вышел к Лидии Макаровне. - Запишите приказ, - напряженно и весело продиктовал он. "Исполняющий обязанности главного геолога товарищ Чинков И. Н. направляется в инспекционную поездку в пределы Западной съемочной партии на реке Лосиной". Подпись - "Начальник управления Фурдецкий".

Начальник Дальней рекогносцировочной партии Семен Копков действительно чисто случайно открыл месторождение киновари. Его партия делала предварительное обследование "ничейных" земель в центральной части Кетунга. Проект партии составил главный геолог Отто Янович Калдинь, один из старожилов и основателей Поселка. Отто Янович мечтал составить глубокий многолетний прогноз на олово. "Представьте, приходит вдруг телеграмма Госплана: "В состоянии ли вы обеспечить такую-то и такую-то сырьевую базу на олово?" Берем прогнозную карту и отвечаем, как умные приличные люди..." Семен Копков шел обычным маршрутом и вдруг за поворотом долины увидел сопку ярко-красного цвета. Он опустил глаза, поднял их снова, но видение не исчезало. Перед ним - реальность среди реального мира - стояла сопка ярко-красного цвета. На первый взгляд она целиком состояла из киновари. Поняв это, Копков сразу подумал об Отто Яновиче. Как бы обрадовался старик. Никто на Территории не думал о киновари и не ждал ее. И вот, пожалуйста. Как подарок умным, приличным людям. Но Калдинь задержался в отпуске. Лежал в рижской больнице. Копков вышел к сопке один. На другой день к нему присоединился коллектор, шедший самостоятельным параллельным маршрутом. Пятеро суток они лазали по сопке. Когда кончились продукты, Копков из пистолета ухитрился застрелить маленького тундрового медведя - линялого зверя с купеческим животом. Сам Копков остался с запасом медвежатины на сопке, а коллектор пошел на базу, чтобы дать радиограмму и получить ответ. Ответ пришел как раз, когда Копков медведя доел и питался непугаными евражками, которых также стрелял из пистолета. Вообще Копкову с его репутацией чудака везло на необычные ситуации в жизни, и анекдоты о нем добирались до Города. Сейчас он сам и его хмурые "кадры" челночным способом переносили базу на новое место. Одна ходка составляла сто сорок километров, и потому Копков разделил все на два рейса: продукты, спальные мешки и рация. Все остальное пришлось бросить, как и посадочную полосу, приготовленную с таким трудом. Руда для промышленного анализа составляла около тонны. Разумеется, на аэродром ее не перенесешь. Ручьи и сопки в этом района Кетунга не имели названий, и Копков назвал месторождение "Огненное". В вечерние часы сопка казалась сгустком овеществленного пламени.

- Только плебеи считают за счастье: лежать вверх задницей и ничего не делать, - сказал Жора Апрятин. Как всегда по утрам, он вел воспитующий диалог с завхозом Васькой по кличке Феникс. - А разве я не плебей? Плебей и есть, - смиренно ответил тот. - Ты работаешь в Арктике. В Арктике нет плебеев. - А шурфы, по-вашему, кто долбает? Князи, что ли, на канавах корячатся? - Это люди... повышенной активности, Феникс. Им тесно среди плебейства, и они попали сюда. Плебеи, Феникс, живут в городах. - На завтрак жрут бифштексы и ездют на такси, - радостно подхватил Васька. - А кто же тогда на заводах? Которые в городах? - На заводах рабочий класс! - Жора глянул на Ваську. Тот понял, почесал бороденку и уже другим тоном спросил: - Тушенку, спички, курево. Еще что? Но Жора Апрятин ничего ему не ответил. Он протирал масляной тряпочкой револьвер. Всегда по утрам Жора чистил оружие, как будто собирался в некий хунхузский набег. "Оружие должно быть в порядке", - туманно объяснял он. Васька со вздохом пошел на склад. Канавщики на гряде Пырканая уже неделю сидели на одной манной каше. Для остроты вкуса они ели ее с диким луком. Но за продуктами на базу никто идти не хотел: канавщики выбивали рубль сдельщиной, а через скорое время должна поплыть мерзлота. В этом году из-за жары раньше, чем обычно. Когда плывет мерзлота, какая к чертям прогрессивка? Апрятин обещал, что пришлет с продуктами Феникса. Канавщики кровожадно развеселились. Васька изменил клану ломика и взрывчатки, смылся на легкую должность завхоза. На всю Территорию Васька Феникс был знаменит тем, что каждую осень он растворялся. Исчезал на глазах. Получив деньги за лето, Васька как бы просто таял в воздухе. Никто не видел, чтобы он садился на самолет или пароход. Его не встречали на касситеритовом прииске, не сталкивались в Городе, не замечали среди бедующих зиму бичей. Каждый раз ходили туманные слухи, что Васька замерз по пьяному делу, провалился под лед на зимнем лове в каком-то колхозе, что его пришили уголовники и по обычной практике кинули в море в железной бочке с камнями. Но каждую весну он возникал в геологическом управлении с жидкой своей бороденкой и ухмылкой виноватого человека. Так и прозвали Феникс. Возникает из пепла. "Такой печальный итог", - думал Жора, оставшись один. Слова эти привязались к нему два дня назад, когда он наткнулся на останки человека в узкой горной долинке. Истлевший брезент пророс уже травой и полярной березкой. На поясе лежал наган - кобуру съели мыши. Мыши съели и полевую сумку. Бумаги превратились в замазку. Только геологический молоток на длинной ручке выглядел как новенький. Жора забрал наган, молоток, остатки полевой сумки. Остальное оставил как есть. Таков печальный итог. Васька Феникс вернулся со склада и со вздохом поставил у входа в палатку рюкзак, набитый банками аргентинской тушенки, отечественным сгущенным молоком и пачками папирос "Норд". С тем же вздохом Васька вытащил из-под койки ржавую тулку, левый курок которой был умело выгнут из гвоздя, перепоясался брезентовым патронташем. - Пошлепал, - выжидательно объявил Васька, но остался на месте. - Чтобы как шлюха с танцев, не позднее утра обратно, - грубо сказал Жора. (Таков печальный итог.) Васька вздохнул, понял неотвратимость, взвалил рюкзак и направился к синеющей на горизонте гряде гор Пырканай. Жора пошел к реке на свое излюбленное место, где кусты образовывали выемку над сухим веселым обрывчиком. Вода под обрывчиком кружилась в зеленоватых водоворотах. Было видно, как всплывают вверх и медленно погружаются рыбьи спины. Удочка с блесной лежала тут же, но завтракать еще было рано. Лосиная считалась самой благородной рекой Территории. В среднем течении ее рос даже тополевый лес, сюда забредали с юга лоси, в верховьях бегали стада снежных баранов, и вода кишела рыбой: голец, чир, муксун и даже встречалась нельма. Таков печальный итог. Жора сгорбился и сразу стал похож на сутулого длинноволосого мальчика. На людях он старался держать созданный воображением идеальный образ - немногословный, всегда с оружием, готовый к выпивке, действию. Жора Апрятин - полярный волк. Природа действительно лепила Жору по образцу викинга: голубые глава, светлые волосы. Но природа где-то на полдороге отвлеклась, и остальное завершил дед - известный географ, исследователь Центральной Азии. Он учил внука читать по путешествиям Николая Михайловича Пржевальского, мучил холодной водой по утрам, самовластно направил в горный и самовластно распределил работать на Север. "Только там осталось место для приличных открытий". Таков печальный итог. Жора неплохо тянул фамильную лямку. Самолюбие не позволяло работать плохо. Но найденные два дня назад останки как-то по-иному все поворачивали. И вещи погибшего геолога, и кости его не принадлежали к миру людей. В узкой долинке посвистывал ветер, росла трава, и все там принадлежало миру земли, миру горных пород. Ни испуга, ни брезгливости не вызвал в Жоре найденный труп. Лишь печаль. "Из глины вышли, в глину попадем". Но что тогда самолюбие, что фамилия деда на карте Памира и надежда, что ты оставишь эту фамилию на какой-либо другой карте? Зачем? К чему стремился парень, свалившийся лет десять - двадцать тому назад среди черной щебенки в пустынном краю? Отрешенность. Вот именно такая атмосфера была в долинке. Не кладбищенская суета, где каждый памятник чем-то хочет выделиться, напомнить, обратить внимание "я был". Погибший геолог врос в метлицу, полярную березку, камни. "Оставьте меня в покое, я нашел конечную цель". Таков печальный итог. Жора Апрятин даже вздрогнул от сознания собственных несовершенств. Он искал спасения в возне с оружием и виртуозном владении грубой речью работяги. Пижонство. Надо продолжать учить латынь, купаться в холодной воде каждое утро, крутить гантели, бегать легко и свободно. Но и это не выход из ограды несовершенств. "Соблюдай посты, это полезно и мудро. Следи за культурой тела и веруй в исследование природы. Тогда жизнь будет для тебя наполнена смыслом", - писал в последнем письме дед. А дальше, как всегда, цитировал путешественников от халдейских времен до Нансена. Дед прожил интенсивную жизнь. "Думать до конца никогда нельзя, - решил Жора Апрятин. - Надо где-то быть ограниченным человеком. Веруй в свою работу. Дальше не думай. Вот успех полноценной личности". Таков печальный итог. Жора знал, что засыпанная черным щебнем долинка, тихий шум ветра и завернутые в истлевший брезент останки истлевшего человека навсегда останутся с ним. Напоминание о смысле и цели. Нетленные ценности. Лишь железо осталось нетленным. Вещи остаются, мы исчезаем. Таков печальный итог. Но человек, вросший в траву и горные минералы, исчез ли? Жора очень рано лог спать, не разжигая вечернего костра. И это, наверное, спасло ему жизнь. Поздним вечером мимо базы прошел беглый уголовник, известный по кличке Пустой. Он находился в бегах уже три месяца. Срок у Пустого был очень большим, и именно он копил золото, за которое Салахов не получил амнистии. Без золота ему бежать не было смысла. Сейчас он нес с собой два килограмма пылевидного золотого песка. Оружия, документов, карты у Пустого не было. Ничего, кроме золота. Он окончательно озверел, отчаялся и готов был сдаться властям. Но позади лежали тундры, которые он уже прошел. Пустой боялся проходить их снова. Инстинкт и чутье подвели его, он прошел мимо базы. Если бы он заметил палатки, он пошел бы сдаваться. Но если бы он обнаружил, что Жора на базе один, он без колебаний убил бы его, так как получал оружие, одежду, документы и продовольствие. Одним словом, получал жизнь. Но Пустой прошел мимо, и больше никто никогда о нем не слыхал. Рано утром вернулся съемщик Гурин. Выглядел он так, как должен был выглядеть в любых условиях средний интеллигент. Тщательно выбрит, даже запах одеколона, пуховка чиста, японские оранжевые сапоги аккуратно подвернуты, и очки поблескивают остро и усмешливо. Гурин зашел в палатку, поставил у стола свой польский рюкзак на станке и сел на дощатые нары. Жора с тоской ожидал, что он сейчас выкинет. Ему всегда было трудно с Гуриным. - Што, хозяин, образов-то али не держишь? Перекреститься с дороги не на што, - сказал Гурин. Жора Апрятин молчал. Он курил трубку, и суетные слова пролетали мимо него. - Притомился, - вздохнул Гурин. - Ноженьки притомились. А не принять ли мне ванну? Пожалуй, принять. Ничто так не освежает, как ванна, глоток кофе и сигарета. Хорошо бы еще узнать, с кем спит в данный момент Анна Бозе и что слышно о летающих блюдечках. Как считаешь, Георгий? И как насчет кубка вина? - Она спит с простым марсельским докером по имени Жан. Ей осточертели саксофонисты, киноактеры, продюсеры и миллионеры, - с тоской включаясь в игру, сказал Жора. - Неужели? Георгий, не опошляй новости. Я приму ванну, и ты все расскажешь подробно. Ах, ах! - Гурин взял полотенце, тренировочный костюм, кеды и пошел к реке. -...Все-таки вторая экспедиция "Союззолота", - сказал Гурин, вернувшись. - Больше некому. Люди гибнут за металл. А, Георгий? - Как думаешь, милиция прилетит? - Непременно. Мертвые покоя не имут. Я бы на твоем месте сам справил обряд. Могила неизвестного страдальца. Загадка тундры. - Обязан был сообщить. Долг. - Долг выше сострадания. Сострадание выше... - Гурин отвернулся от Жоры и стал распаковывать принесенные с собой образцы. Всегда было приятно смотреть, как Гурин обращается с образцами. Он возился с ними как с любимыми ручными мышками. Гурин подавлял Жору превосходством. Он был высоким профессионалом в петрографии, самой мутной из геологических дисциплин. Знал французский язык, знал английский. И, в завершение, в юные годы был мотогонщиком, потом, по его словам, баловался горными лыжами. В Поселок он прилетел без приглашений и договоров. Предъявил хорошие бумаги и сразу заявил, что прилетел временно. Независимый человек. Эдакий геологический ландскнехт, наемник от петрографии. Прилетает, подписывает контракт, работает, сколько нравится, и улетает. Больше всего Жору злило то, что Гурин, по всем внешним данным законченный явный пижон, в рубрику пижона не влазил. Он действительно знал петрографию, он действительно свободно знал французский и английский. И ходил в маршруты с четкостью хорошего автомата....Вечером над палатками прогрохотал самолет АН-2. Посадочная полоса находилась на речной косе, метрах в четырехстах от базы. У самолета Жора увидел знакомого милицейского майора в кожаном желтом пальто и Чинкова. - Докладывайте, Апрятин, - сказал Чинков. - Труп найден мною шестнадцатого июля на склоне... - начал Жора. - Это вы доложите майору, - поморщился Чинков. - Докладывайте о результатах. - Все идет как положено, - пожал плечами Жора. - Карты на базе. - Самолет сможет там сесть? - спросил майор. - Исключено. - Пешком? - Двое суток. - Жора глянул на оплывшую фигуру майора. Чинков тяжко и медленно шел по косе у воды, разглядывал отмель. Лениво вполоборота махнул, чтобы Апрятин и майор шли на базу. Майор пожал плечами и строго сказал Жоре: "Ведите на базу, товарищ начальник партии"....В палатке Будда тяжело уселся на стул и невозмутимый смотрел на стол. Гурин при виде вошедших встал, коротко кивнул и снова улегся с излюбленным французским романом (на обложке матадор и девица). Жора за ствол подал майору наган с позеленевшими патронами в барабане и завернутую в полотенце полевую сумку, вернее, ее остатки. Но майор все косился на Гурина. На задней обложке девица была вовсе без ничего и блеск ее ягодиц на глянцевой обложке кощунственно освещал палатку. И сам Гурин в свежем тренировочном костюме, в каких-то кедах с белой непачкающей подошвой выглядел кощунственно. Не палатка геологов, а приют иностранных туристов. - С какой целью вы ведете канавные работы, Апрятин? - тихо спросил Чинков. - При заброске партии с самолета были замечены развалы кварца. Решили проверить канавами. - И что показал ваш кварц? - Жилы пустые, - сказал Жора. - Низкотемпературный молочный кварц и... более ничего. Майор все косился на Гурина, закрывшегося обложкой, как будто происходящее его не касалось. - Кто это у вас валяется на койке, Апрятин? - скрипуче спросил Будда. - Андрей! - окликнул Жора. Гурин сел. - Как ваша фамилия? - А ваша? - Я Чинков. Главный инженер управления, где вы работаете, - монотонно сказал Будда. - Андрей Игнатьевич Гуран. Инженер-геолог. - Если вы действительно инженер-геолог, будьте добры к столу, - Чинков отвернулся от Гурина. Майор засунул наган в полевую сумку. Сверток с бумагами придвинул к себе. - Вы приняли решение? - спросил Будда у майора. - Пусть захоронят. Составят акт, - вздохнул майор, - Дело ясное. - Проверьте, прошу вас, как с техникой безопасности на базе Апрятина. Майор вышел. - Почему пусты канавы, Апрятин? - Думаю, что наш лист находится в переходной зоне от золотоносных областей Реки к оловоносной провинции Территории, - единым дыханием выговорил Жора. - Что вы скажете о золотоносности вашего района? - быстро спросил Будда. Жора только пожал плечами. - Мы ведем геологическую съемку. Отто Янович выбрал наш район чем-то вроде печки, от которой будут танцевать... - Меня не интересует, что замышлял Отто Янович, - Чинков встал, и лицо его налилось кровью. - Здесь не полигон для научных изысков. Слушайте приказ, Апрятин: к осени вы дадите мне полный отчет именно о золотоносности вашего района. - У партии существует утвержденный проект, - тихо сказал Жора. - Мне наплевать на проект. Я его отменяю, - яростно ответил Чинков. Гурин выдвинулся вперед, локтем задвинул Жору за свою спину и весело сказал: - О чем, собственно, спорить? Мы ведем работу в основном в горной части. Надо спуститься в тундру. Прошлиховать верховья основных водотоков. Шлихи мыть быстро. Лишь на тяжелую фракцию. Канавные работы прекратить. Канавщиков перевести на шурфовку. Две-три обзорных линии в устьях главных ручьев. Не о чем спорить! - Разумно! - по-человечески вздохнул Чинков. Он благосклонно глянул на Гурина и медленно вышел из палатки. - Статуя командора, - пробормотал Гурин. - Мыслящая статуя командора. Это было невероятно, но Чинков услышал его. Он медленно всем корпусом развернулся к Гурину, разлепил губы на чугунном лице и вдруг белозубо улыбнулся. - Спасибо, что хоть мыслящая, Гурин, - медленно сказал он. - Доктор. Моя здешняя кличка Доктор, - улыбнулся в ответ тот. Чинков благосклонно кивнул головой. В это время Жора Апрятин вышел из-за спины Гурина. Дергающейся напружиненной походкой он подошел вплотную к Чинкову. Все еще улыбаясь, Чинков смотрел сверху вниз на темя Апрятина, а Жора смотрел в землю. - Прошу вас, - с бешеной официальностью произнес Жора, - никогда не кричать на меня. Во-вторых, прошу дать точные указания о поисках золота. - Раз вы инженер, то должны знать это, - Чинков, казалось, забавлялся. - В-третьих, прошу дать письменное указание об отмене проекта. Без этого я не могу изменить план работ. Чинков молчал. Гурин с нескрываемым любопытством поблескивал очками, переводил взгляд с Чинкова на Апрятина, с Апрятина на Чинкова. - Скажите, - вдруг благодушно спросил Чинков. - А на черепе у того товарища не сохранилось волос? - Нет, - растерянно сказал Жора. - По-моему, нет. - Если светлые волосы, значит, Гагин. Мой однокашник. - Я не понимаю, какое отношение... - А тут нечего понимать, Апрятин. Инженер-геолог не просто инженер. У него есть кодекс чести. Ваши коллеги погибли именно во время поисков золота Территории. Результаты работ неизвестны. И для того чтобы выполнить элементарный товарищеский долг, вы требуете бумажку. Вам не стыдно, Апрятин? - Демагогия... - с трудом начал Жора. - Демагогией занимаетесь вы. Приказ вам известен. Как его выполнить, вам расскажет Гурин. Вашему деду стыдно должно быть за вас, Апрятин. Чинков развернулся и монументом поплыл прочь от базы. Жора так и стоял с опущенной головой. - Вот это босс! - с восхищением сказал Гурин. - Ах, как красиво он тебя обыграл, Георгий. Умница! Монстр! - Он плохой человек, - сказал Жора. - Тебя высекли. Прими это как мужчина, Георгий. Ты с ним знаком? - Второй раз вижу. - Значит, и он тебя видит второй раз. Но как он тебя угадал! Личного дела для этого мало. Результат: приказ его ты обязан выполнить. Иначе он тебя высечет еще раз. Если же ты завалишь проект - никаких бумажек он тебе не оставил, Тебя высекут другие. - Я не буду заваливать проект Отто Яновича. - Этого он и хотел. С одной мышки две шкурки. - У меня есть свидетель. Ты. - Ни черта ты в людях не понимаешь, Георгий. Неужели ты видишь во мне жлоба-свидетеля? Клянусь говорить правду, и только правду. Это мне унизительно. - Значит, ты за него? - Я - единичный философ. Следовательно, во всех случаях я за себя. Но мы с тобой в одной партии. Из классовой солидарности беру на себя всю работу по проекту. Ты выполняй задание Чинкова. - Может быть, поменяемся? - Не делай из меня холуя. Тебе дан приказ. Он великий, Георгий. Я это сразу понял. - В чем ты видишь его величие? В хамстве? - Есть цель. Есть ум. И абсолютно нет предрассудков, именуемых этикой. - У меня другие понятия о величии. - Величие столь же разнообразно, как и порок. Кстати, тебе великим не быть. Нет в тебе нити. Посему исполняй приказы. - А тебе быть? - Я в этом не нуждаюсь. Отмаялся величием в юности. Кстати: страдальца того я схороню. Чин чинариком все исполню с помощью раба Феникса. Крест или столбик прикажешь поставить? - Решай сам. - Ты более велик, чем я. Я исполняю твои приказы. Я более велик, чем раб Феникс. И буду приказывать ему. Видишь, как уютно все получается? - Циник ты, Андрей. Противно. - Я не циник. Я единичный философ. Мне не противно, а просто смешно.

Дата добавления: 2015-06-26