Структура методологического знания. 51 страница

Но вот только методами для этого, они пользовались, иной раз, настолько нелепыми (порой -- абсурдными до боли безысходности), что впору было бы и задуматься: а приведет ли это к тому, к чему они стремились?

Землемер К., отчего-то обращает внимание то на (более чем глупую, в сравнении с его интеллектом) Фриду (готовую переспать с любым, представляющим из себя более-менее значительную личность), то на «зачуханных и ничтожных» сестер Барнабе: Амалию и Ольгу, отвергнутых всей деревней и живущих в своем собственном «мирке» неудачниц.

А ведь, тогда еще, пожалуй, была возможность для К. задуматься, что не бывает все «просто так». И, с одной стороны, в лице Ольги и Амалии, Кафка показал некий «плачевный итог» тех, кто решил не поддаваться правилам, навязываемым толпой. Но уже с другой стороны,-- именно в образе сестер Барнабе, Кафка предполагал показать и кое-что другое. Например, становится понятно, что, до поры до времени, Амалия соглашалась играть «по правилам». По крайней мере, не думала ни о какой конфронтации с односельчанами. Даже наоборот: вполне искренне желала подчиняться этим самым правилам. И тогда уже, быть может, тут таится причина «всех бед». Ибо, пока таким, как Амалия, нужно «затаится», для видимости смешавшись с толпой безликих – и ничтожных по сути – односельчан,-- Амалия выжидает. И, как вроде бы, иной раз даже охотно играет в их «игры». Но как только предоставляется возможность возвыситься над ними, Амалия тотчас же решает «не пропустить момент». И уже в характерной (для мещанского сословия) манере, начинает «расталкивать всех остальных руками», желая просунуться «в окно удачи» первой. Дабы стать невестой (а в перспективе и женой) чиновника, переехать с ним в Замок, и уже оттуда (с недосягаемой для всех деревенских жителей высоты) точно также, как и тупоголовые жены многих «важных лиц», -- взирать на других «смертных». (А образ Амалии, более чем, собирательный. Именно так Кафка показал тех глуповатых особ, которые «вовремя» успев «отдаться», – не только «выгодно» выходят замуж, но и еще пытаются учить, зачастую, таких же недалеких как они, но «не устроенных» в жизни, -- бывших «подружек»).

Но в том-то и дело, что в своей «вине» герои произведений Кафки как будто и не спешат признаться.

Йозеф К., так прямо и недоумевает: кто мог инсценировать начавшийся судебный процесс (ему хоть и оставили свободу передвижений, но находился-то он «под следствием»)? И как-то совсем даже ирреально, пытаться искать правды в суде. (Кстати, вот тут как раз и кроется ключ к пониманию «тайны» -- заложенной в подсознании -- Кафки. Ведь уже, как будто бы, и все члены суда,-- и даже совсем незначительные клерки, да и, как помним, и чуть ли не их жены,-- знают о начавшемся процессе. И даже с вероятностью знают, – именно знают, а не «догадываются» о его предполагаемом, суд то еще не состоялся, решении. Т. е. -- приговоре. Но вот как бы никто из них,-- за попытками скрываются лишь только попытки,-- не может ни предрешить судьбу Йозефа К., ни – хотя бы – направить его к человеку – по сути, своему же коллеге,-- «отвечающему» за инсинуацию «дела». Дела, которое, заметим, при желании вполне можно и закрыть. Кафка как будто бы сам периодически намекает на «призрачность» правосудия.

Но вот тут как раз, и кроется начало заретушированной автором разгадки – Франц Кафка, как будто бы, и сам не хочет, не верит в то, что это можно все так просто разрешить. А значит, в какой-то мере, мы должны говорить о нежелательности для самого Кафки, столь быстрого разрешения «загадочности бытия». И уже, как таковой, «ответ» – ему и не нужен. Ведь, почти абсолютно «все» -- можно «разложить по полочкам»; и тогда – наряду с открывающейся правдой – будет ясен и очевиден результат).

И, как будто, и землемер К., и Йозеф К., да и тот же Карл Россман с Георгом Бендеманом (и от Грегора Замзы мы словно все время ожидаем того же), уже находятся на пути к цели (а цель – это истина, ответы на поставленные вопросы). Но в момент, когда финал словно и приближается,-- Кафка (словно «опомнившись»), – вновь до невероятности, «запутывает» сюжетные нити романа. И уже в отблеске наслаиваемой друг на друга композиции, мы вместе с главными героями, внезапно понимаем, что все действительно (вновь) запуталось до неузнаваемости.

Но вот уже в отличие от героев произведений Кафки (а ни К., ни Йозеф К., ни Карл Россман, ни Грегор Замза – не смиряются, словно не замечая лабиринтного тупика прежних ходов, с маниакальной настойчивостью пытаясь отыскать новые пути, и совсем не замечая, что все их действия служит, не иначе как, лишь только для оправданности самого движения: движения – для движения), мы начинаем понимать, что для Кафки и не может быть иного варианта. И уже здесь, наряду с его неверием в достижение истины,-- скрывается и опасение «прекращение страданий». Ибо если только прекратится «подпитка» его чувства вины, – то уже и исчезнет она, эта самая вина. А значит, все и «прекратится».

И уже тогда все это может означать, что, быть может, и жизнь тогда придется строить несколько иначе (в согласии с уже новыми позициями)?

Но как раз подобного, Кафка допустить никак не мог. Да и, вероятно, сидящий в глубине его подсознания страх (рождающий иной раз самые настоящие кошмарные ужасы),-- не позволял ему «остановится».

И тогда уже, вынужден был Кафка пускать в новые «путешествия» своих героев; поддерживая в своем бессознательном огонек чувства вины; именно того чувства вины, с которым теперь не только «вынужден» был жить, но и уже именно которое, для него, собственно, и означало жизнь.

Дата добавления: 2015-06-04