Ордена, откуда они исключались в случае, если становились матерями и сохраняли детей. 2 страница

Однако и здесь мы должны предостеречь от соблазнительных, но тем не менее опасных упрощений. И если бы в учении Фрейда было только его разделение на сознательный и бессознательный принципы, то при всех сближениях между фрейдизмом и марксизмом и вытекающих отсюда поправках мы не могли бы получить положительных результатов, так как остался бы целый ряд фактов, которые бы в указанную двучленную форму никак не уложились. Она ведь дает нам возможность лишь наметить параллель развития от бессознания к сознанию на основе другого процесса, а именно от паразитизма к созданию новых производительных сил, И поскольку далее та же формула дает нам в общем и целом объяснение неправильных отражений действительности и фантастической идеологии,

постольку же она не» исчерпывает всего многообразия бесчисленных переходных форм со стороны типологической п морфологической. Возьмет простой пример. Маркс в своих блестящих психологических характеристиках говорит нам о различных психологических фигурах крестьянина, рабочего, капиталиста. Но берет их, однако, не как индивидуально психологические явления, но как олицетворения определенных классов, снабженные

«чувством и волей», «страстями и убеждениями», или, как он выражается в другом месте, как «экономические маски», которым могут соответствовать и соответственный политический «грим» и «костюмировка». другимисловами, мы имеем здесь перед собой известные видоизменения индивидуальной психологии, которые с одной стороны определяются экономической структурой общества, а с другой дают соответственно идейные и идеологические отражения. Это, следовательно, не масса вообще, а реально определенная (организованная) человеческая группа. Такова хотя бы группа пролетариата, на которой мы и остановимся.

Этот пролетариат переживает перед нами целый ряд превращений. Вот рабочий времен мануфактуры, которая «превращает рабочего в урода, так как культивирует в нем одну только специальную способность и подавляет весь остальной мир производительных задатков и дарований», рабочий превращается при этом «в автоматическое орудие данной частичной работы», с успехом его может заменить «полуидиот», он становятся

«настолько тупым и невежественным, насколько это возможно для чело­ веческого существа». С появлением машин и крупной промышленности дело изменяется далеко не к лучшему: «теперь капитал покупает незрелых или полузрелых... рабочий... продает жену и детей, он становится работорговцем». Воспитанная в период мануфактуры «пожизненная специальность управлять частичным орудием превращается в пожизненную специальность служить частичной машине. Машиной злоупотребляют для того, чтобы самого рабочего превратить с раннего детства в часть частичной машины». «Унылое однообразие бесконечной муки труда, постоянно все снова и снова выполняющего один тот же процесс, похоже на работу Сизифа; тяжесть труда подобно скале все снова и снова падает на истомленных рабочих». Такова производственная обстановка тогдашних английских рабочих (Маркс К. Капитал, т. 1, с. 351—355, 388, 417,

418; Энгельс Ф. Анти-дюринг, М., 1922, с. 203—206).

дополним ее еще картиной горькой нищеты, превращающей работника в настоящего раба предпринимателя и снабжающей его всеми свойствами и чертами рабьего существования. Грязь, низкий разврат с детского возраста,

«беспорядочные привычки», сменяющие прогулы сверхурочной работой,

«метод, притупляющий взрослого рабочего и разрушительно действующий на его малолетних товарищей и на женщин» все это обратная сторона анархии производства и необузданной эксплуатации рабочих (там же, с. 463, 478). В результате соответственные идеологические построения:

«рабочий относится к общественному характеру своего труда, к его комбинации с трудом других ради общей цели, как некоторой чуждой ему

силе; условием осуществления этой комбинации является чуждая рабочему собственность». Он легко подпадает под влиянием товарного фетишизма, скрывающего от него истинный характер производства, искренно считает свой труд оплаченным заработной платой и не думает восставать против своего, «кормильца и поильца», который нагоняет экономию даже на безопасности труда, а следовательно, прямо на жизни рабочего. В результате положение рабочего, как нам его рисует Энгельс: пролетарий начальной эпохи английского капитализма тонет в пьянстве и половом распутстве. «С железной последовательностью и с роковой необходимостью следует это из положения класса, который предоставлен самому себе, но не обладает никакими средствами, чтобы сделать соответствующее употребление из своей свободы» (К. Маркс, Капитал, т. III, М., 1922, с. 60—61; 1 Епе1$, Еiе

Еае сiег агЬеiiепаеп К1ае iп Еп1апс1, аг1 1892, с. 131).

Таково было положение рабочею класса в начале капиталистического

развития. Нам не интересно подробно выяснять здесь тот общеизвестный факт, что впоследствии под влиянием технического прогресса пролетарские массы вышли из положения безответньтх рабов капитала, а современная

«крупная промышленность потребовала перемены работ, непостоянства

занятий, а следовательно и многосторонности рабочего, «в результате чего он не только заговорил, стал мыслить, но научился и бороться, и побеждать своего классового врага» (Энгельс Ф. Анти-дюринг, М., 1922, с. 205—206). для нас важно в данном случае другое. А именно: в какой степени теория Фрейда может быть применена и, следовательно, оправдана на примере, приведенном нами выше. Ибо в указанном явлении имеется целый ряд предпосылок, наличность которых в полной мере отвечает положениям Фрейда. В приведенной нами картине положения рабочего класса раннего капитализма мы действительно встречаем и громадное давление «ананке» или суровой необходимости, и наличность напряженного труда как обнаружение «целесообразного действия» и господство самого настоящего

«критерия реальности», и однако же за всем тем совершенно не те

результаты, которых мы были бы в праве ожидать па основании весьма оптимистических гипотез Фрейда относительно роста социальности к прогресса. Ибо пьянство, невежество и распутство вряд ли можно считать положительными факторами общественного развития.

Картина, впрочем, получится еще более сложной и загадочной, если мы

примем во внимание другой момент, который большинство фрейдистских социологов оставляет без внимания, а именно действия «вытеснения», И, в самом деле, картина водворения принципа реальность в данном случае дает колоссальный гнет социальных условий, которые положительно размалывают психику рабочего. Семья его разрушена вконец. Материнская и отцовская эротика непосредственно переходит в грубую механическую эксплуатацию купли-продажи. Эротика земли, как правильно заметил тот же Кольнаи, разбивается и гибнет в вонючих подземельях рабочего квартала. Но точно также уничтожается и возможность какой бы то ни было сублимации либидо. Хозяин в качестве предпринимателя выступает как безликая мощь

золотого мешка, а божество растворяется в грохоте машин и визге станков.

«Скученные на фабриках массы рабочих организуются по-солдатски». Что же касается политических и религиозных иллюзий, то буржуазия превосходнейшим образом «потопила в холодной воде эгоистического расчета и священный порыв набожной мечтательности, и рыцарское воодушевление, и мещанскую сентиментальность» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Коммунистический манифест).

Спрашивается теперь: возможно ли к анализу этой картины подойти с психоанализом и извлечь из него научно-психологическое объяснение? Во­ первых, никакой анализ здесь не приложим, поскольку ему не предшествует социально-экономическое введение. Мы должны, прежде всего, исторически установить начало того колоссального переворота в формах производства, которое привело к рождению нового общественного класса. В известной степени это, например, и пробует сделать Кольнаи в своем вышеуказанном опыте. Во-вторых, мы должны констатировать факт уничтожения и гибели всех тех форм старой сублимации и претворения первобытной эротики в романтические, патриархальньте и религиозные идеологии, которые были свойственны феодализму, крепостничеству и старому мещанству. В результате не регрессия к анимизму или тотемизму с их первобытными призраками, созданными на основе отношений праотца к сыну, а полное раскрытие бессознания с его эротикой и возвращение едва ли не к всеобщему половому общению (распутству) отчасти при помощи алкоголя. Мы получаем, таким образом, как бы возвращение к первобытной орде, но в железных рамках машинной дисциплины, и уже из этого эротического первоисточника с полным разделением между реальностью и либидо, а следовательно, и с устранением старых форм вытеснения. Этим, в-третьих, получается своего рода омоложение психики, причем, поскольку в последующем процессе первоначальная, ничем не стесненная, эротика подвергается новому вытеснению, постольку же она находит и новые пути не только сублимации, но и образования новых симптомов. Так создается и новая идеология.

Когда Кольнаи, Федерн и другие последователи Фрейда пробуют выяснить содержание психологии класса или группы, они исходят почему-то из совершенного тождества ее основных моментов. Поэтому с их точки зрения бессознание пролетария и крестьянина, представителя крупного землевладения и городской буржуазии оказывается совершенно то­ ждественным. И если восстает современный пролетарии, то он, будто бы, действует путем тех же самых бессознательных мотивов, как и некогда восставший против вожака-самца его отдаленный предок. Как будто вытеснение происходит у всех совершенно одинаково, и мы не имеем в различных общественных группах и особенно классах совершенно раз­ личного и объема, и качества вытесняемого. Сошлемся здесь хотя бы на

самого Фрейда, который на известном сравнении вытеснения у дочери дворника и дочери домовладельца показал с чрезвычайной яркостью, что один и тот же процесс у представителей различных социальных слоев дает существенно различные результаты. И здесь опять-таки нельзя довольствоваться общими фразами и дедукциями, а необходимо войти в подробный анализ не только филогенетически данного бессознания, но и всей структуры того, что и как вытесняется. Так по поводу вышеприведенного примера анализа психики пролетариата мы долиты внести существенную поправку в учение Федерна о революции («Гiе аег1ое Ое$е11с11аiЬ>). Несомненно, Федерн прав, когда он указывает да патриархальную эротику старого общественного строя, особенно в той его части, которая охватывала собой среднюю Европу. Точно также правильно и его указание на крушение этой идеологии во время войны, но он совершенно не прав, когда рисует нам формы перехода от патриархально-отцовского строя к «братскому», «безотцовскому». Он забывает нам указать на то

«вытеснение», которое при этом происходит.

На наш взгляд, понятие <‘‘вытеснения,> имеет совершенно исключительное значение для социологии. Это одна из незабываемых заслуг Фрейда, но, к сожалению, он не развил достаточно этого учения и еще менее связал его с составом так называемого предсознания. Остановимся на том и другом во взаимной связи. Как известно, по учению Фрейда, на пороге между системой бессознания и системой сознания находится; особая система предсознания. Она отличается от первой тем, что присущие ей представления и аффекты лишь временно устраняются или выпадают из сознания, тогда как в бессознании находятся такие представления и аффектьт, порожденные соответственными влечениями, которые вытеснены или вытолкнуты сознанием обратно в бессознание таким образом, что они совершенно выходят из сферы сознания, но независимо и вне его не только сохраняют свою активность, но и способны получить дальнейшее, независимое от сознания, развитие. Процесс такого вытеснения или выталкивания совершается при помощи двоякой центры первичной, вытесняющей основное ядро бессознательного потока, и вторичной, которая выталкивает связанные так или иначе с основным ядром вторичные или дополнительные представления. В свою очередь, топически такая цензура осуществляется в двух пунктах а именно на пороге от бессознания к предсознанию и затем еще на пороге между предсознанием и сознанием. Вытеснение наконец отличается от изживания, когда влечение, бывшее в основе бессознательного представления, естественно и физиологически погасает, и от осуждения, когда известный состав бессознания последовательно проводится через сознательно обоснованное отрицание и точно также исчезает, оставляя после себя лишь воспоминание (Фрейд 3. Лекции, т. II, с. 83 и след.; Основные теории, с. 90 и след.).

Нельзя не видеть из сказанного, что прежде всего область предсознания оказывается как-то особенно тесно связанной с деятельностью вытеснения уже благодаря тему, что на двух его порогах мы находим работу цензуры. С

другой же стороны, посредствующее положение данной системы, говоря вообще, на пороге между бессознанием и сознанием делает ее особенно пригодной для того, чтобы до времени хранить в себе некоторые бессознательные переживания, которые могут проскочить в предсознание, но в то же время задерживаются при переходе из предсознательной сферы в сознательную. Вместе с тем нельзя на наш взгляд так резко противопоставлять процесс осуждения процессу вытеснения. Здесь возможны различные градации. И сам Фрейд говорит нам о случаях, когда из одной и той же группы представлений часть задерживается, а часть пропускается. Несомненно, мы встречаемся в подобном случае с несколько более сложным процессом, нежели простое выталкивание или вытеснение. Во всяком случае такому процессу должна предшествовать некоторая работа предсознания. Когда же мы встречаемся наконец с деятельностью бессознания по проведению контрабандным путем некоторых его составов в сознание под прикрытой и обманчивой формой символа при помощи сдвига и сгущения, то опять-таки не можем не отметить. сопутствующей деятельности предсознания, которое первое облагораживает и придает приличную форму поступившим из бессознания представлениям.

Еще более замечательна, на наш взгляд деятельность предсознания в другом отношении, дело в тем, что мы встречаем в области сознания такие произведения психической деятельности, которые не могут быть достаточно объяснены ни принципом действительности, ни принципом удовольствия. Таковы всевозможные построения, относящиеся к созданию идеальных образов и критериев, эстетических суждений и переживаний совести. Все подобные переживания, коренясь глубоко в бессознании, в то же время отличаются своеобразным характером, который на основе нового подхода в высшей степени оригинально соединяет и восприятие реальности и наслаждение. В грубейшем виде этот процесс идеализирования, сопряженный хотя бы с повторяемостью внешне воспринимаемых явлений, установка полярностей оценочного суждения между «да» и «нет», но опять- таки с некоторым вниманием в сторону действительности, фантазирование, но с известными поправками на правдоподобность и вероятность. С этой стороны «реальность» или художественная правда является «интроверсией», которая в предсознании инвертированного получила не только какое-нибудь словесное выражение, но также и проверку со стороны некоторого сходства с действительностью. Не иначе создается и «идеальное я» человека,

«обнимающее сумму всех ограничений», коим подчиняется отдельная особь

(5. Егеис’, Маепрус1iо1оiе iiпсi IсIi-АпаIу$е, с. 117).

Стоит сравнить работу трех указанных Фрейдом систем, чтобы понять, что предсознанию свойственна особая и специфическая работа. Начнем с принципа реальности. Как известно, бессознание совершенно не считается с ним, и если мы имеем отражения действительности в сновидениях, то это так называемые дневные остатки, к образованию которых причастно и подсознание и отчасти сознание. Отражение реальности в сознании общеизвестно. Оно построено на возможной адекватности и сопровождается

проверкой при помощи опыта и действия. Спрашивается теперь, какова реальность предсознания? Нам кажется, на этот вопрос мы можем ответить вполне удовлетворительно, если мы укажем на реальность эстетического (в широком смысле) отражения, которое дает непросто отблеск действительности, но ее переработку, преображение в духе бессознательных влечений. И если мы увлекаемся представлением драматической пьесы на сцене, то отнюдь не потому, что мы верим в реальность происходящего

«Взаправду», и не потому, что под покровом внешней фабулы развиваетсялибидинозная символика, понятная непосредственно бессознанию каждого

из нас. Но потому, что предсознание дает нам компромисс, преображенную действительность, которая, с одной стороны, удовлетворяет важнейшим требованиям реального отображения, а с другой дает нам ее в целесообразно превра щенном виде, при чем цели этой целесообразности не только наши, бессознательно рожденные, влечения, но и оправданные, говоря словами Канта, объективной телеологией. Ибо художественный образ стоит как раз на пороге между темной интуицией бессознания (либидо,) и законченной машиной технической победы над миром фацио,). Если мы пойдем дальше по намеченному пути, то мы найдем и другие черты, выделяющие предсознание действительно в особую систему нашей психики. Мы говорим здесь о символике и ее значении. Термин символики присвоен в теории Фрейда исключительно символике сексуальной. Между тем по существу это понятие гораздо шире. Ибо нельзя отказать в характере символики ни художественному произведению, ни научной формуле. И то и другое обозначение есть не что иное, как условное обозначение определенных психических отражений, которые, на манер «условных рефлексов», способны каждый раз вызвать у нас определенные переживания, а в частности породить соответственные влечения, представления и аффекты. Условность научной символики в виде какой-нибудь математической, химической или астрономической формулы ничем не меньше условности символики эротической, а в некоторых случаях даже больше. С этой стороны и напечатанное буквами (буквенная символика) и обозначенная цифрами (цифирная символика) научная теорема столь же мало похожи на обозначаемое ею представление и самый реальный объект, сколь и любой символ половых органов в наших сновидениях. Различие тут лишь в том, что первой соответствует совершенно точно определенное реальное объективное содержание в то время, как последний не только многозначен и неопределенен, но может не иметь за собой никакой иной реальности, кроме чисто психической в виде хотя бы совершенно искаженного выражения известных влечений.

Если теперь с точки зрения нашей гипотезы предположить, что предсознанию, как особой системе нашей психики, свойственна также особая снмволика, то мы можем прийти к весьма любопытным заключениям. Прежде всего мы должны будем установить, что этой символике присущ свой особый принцип; его мы отделим от принципа реальности и принципа наслаждения. И так как он содержит в себе и сильные либидинозные

моменты и известное отношение к реальности, то мы заключаем, что его рождение должно иметь место в тот момент, когда человек переходит от нарциссической самовлюбленности и аутоэротизма к внешнему объекту для удовлетворения либидо. И если в сексуальном мышлении мы встречаемся с верою во всемогущество идеи и галлюцинаторньтм удовлетворением, то здесь с процессом идентификации (нечто вроде художественного

«вчувствования»), перенесением на другое лицо своего идеального или идеализированного я. В религии это дает анимизм или аниматизм, в искусстве этот прием остается как олицетворение. Но по мере участия человека во внешней жизни и связанной с нею борьбе, его идеальное я обогащается ловкостью и гармон ней действия и работы, налагаю щей печать целесообразности на произведение человеческих рук. В результате при перенесении формы своих действий на олицетворенный мир является потребность видеть и этот последний столь же объективно законченным и прекрасным, как свое собственное действие. Это легко достигается при помощи простой идеализации. Эта последняя, однако, скоро подвергается влиянию принципа реальности, в результате чего появляется конфликт между действительностью и идеалом и уже ранее образовавшееся критикующее я стремится разрешить этот конфликт при помощи активного преобразования действительности. Принцип подсознания, заключаю щийся в преображенной реальности, мы назвали бы эстетическим или телеологическим. Принцип наслаждения, принцип реальности и принцип целесообразности таковы были бы в нашем предположении три начала, характеризующие системы бессознания, сознания и предсознания (ср.: Ггеiкi 8. Ма$епр$ус11о1оiе шiсi Iс1i-Апа1уе, 8. 67, 71—72, 117).

Из сказанного вполне выясняется и характер символики предсознания, которая отличается от сексуальной в том отношении, что, поскольку последняя направлена к скрыванию и утаиванию вытесненных составов, приобретающих благодаря этому способность быть не узнанными сознанием, постольку же эстетическая символ ика стремится к оправданию лежа щих в основе либидинозных влечений при помощи идеализированной действительности, а следовательно, и нахождения определенного сходства между вытесненными комплексами и известным образом окрашенной реальностью. дело здесь идет о доказательстве весьма примитивном, которое работает при помощи аналогии и внешнего подобия. Вначале это тоже обман, который претендует на положительность принципа действительности. Впоследствии это образец возможного достижения. В конце концов, это человеческий запрос, который властно предъявляется внешнему миру и побеждает его. Но с самого начала ложится принципиальное различие между сексуальньтм символом, как скрывающим, говорящим обиняками и намеками, мистическим, и символом эстетическим, который благодаря работе предсознания дает непременно реальность, но взятую сначала со стороны подобия, а затем и формы. И подобно тому, какоснованием формы является действующий человек, эта же форма целесообразной техники объединяет впоследствии закон причинности

реального мира и начало наслаждения либидо. Ясно отсюда громадное и самостоятельное значение предсознания и его принципа целесообразности, и в познании и в искусстве и деятельности вообще.

Теперь мы можем подойти с большей отчетливостью и к роли предсознания в его отношении к вытеснению и сублимации. Совершенно очевидно, что непосредственное и прямое столкновение реальности и либидо может дать только боль и разочарование и панический страх. Тот страх, который ложится в основе табу. Здесь мыслимо лишь вытеснение с его последствиями вплоть до неврозов навязчивости. Ни сознание с его холодной необходимостью, ни предсознание с его идеализацией еще не работают. Но первым пробуждается предсознание. Это оно, пользуясь амбивалентностью чувства, заменяет страх и порожденную им ненависть любовью и уважением, благоговением и жертвой. На олицетворенную при помощи того же либидо внешнюю силу оно переносит по методу сходства свое идеальное я, и грозный факт становится внутренне пережитой и примиряющий нормой велением законом, И первоначальную цензуру боли и страха именно предсознание преобразует в определенный критерий, отделенный от нашего критикующего я, который сливает с табу понятия добра и зла, кротости и безобразия, правды и лжи. Совесть рож дается из фобии. Но она навсегда остается связанной с предсознанием, а не сознанием. В этом отношении, как нам кажется, Фрейд не прав. Ибо ее стихийный, бессознательный характер выдерживает примирение с разными «идеальными» понятиями эстетического характера довольно успешно, но присваивать «совесть» сознанию с его прин­ ципом реальности нет никакой возможности.

В нашем анализе предсознания нам остается еще только один пункт, а именно вопрос о его различных типах и формах. Конечно, здесь мы исходим из той необходимой предпосылки, что работа предсознания совершается в известной постоянной связи с реальностью, хотя эта реальность получает несколько иной характер, нежели реальность сознания. Самую реальность мы можем определить с нескольких различных сторон. Во-первых, внешний мир является определяющим силу и размер обнаружения различных типов либидо. Громадное значение тут получает уровень производительных сил и соответствующая ему непосредственная возможность расходования сексуальной энергии в половом акте. Такова более или менее широкая возможность Нетрудовой жизни и досуга, а с нею и соответственная свобода полового общения, которую мы находим в известные эпохи и среди определенных классовых групп. Таковы с одной стороны босяки, апаши, богема, дикари (последние в стране саго, кокосовой пальмы и банана), а с другой паразитствующие классы: крепостников, рабовладельцев и т. п. Во-вторых, характер организации, выросший на определением типе производственных отношений. Таким путем определяется форма и тип социальной связи (перенесенное либидо, идентификация, идеализация), вытеснения (табу, страх божий, обычай, закон, естественная необходимость, сила, нужда) и общественной иерархии (родители, праотец, тотем, бог, вождь, царь, сенат, народное собрание, совет, предприниматель,

собственник, технический надзор). В разные эпохи и в различной обстановке все эти формы значительно видоизменяются. И, в-третьих, совершающиеся под давлением хозяйственных переворотов, а в частности смены форм производства профессиональные и классовые перегруппировки, которые влекут за собой настоящие идеологические перевороты как по содержанию, так и по форме. Отсюда же революционное вытеснение не только непосредственного либидо в той или иной форме, но и целых уже сложившихся систем вытеснения, сублимации и иных надстроек, сооруженных на первоначальном сексуальном базисе при помощи принципа эстетики и рацио, реальности, целесообразности и положительного опыта. Только путем сложного и внимательного подхода возможно дать действительно научный анализ социальных явлений при помощи психо­ логической теории, ибо в противнем случае легко впасть в трюизмы и скороспелые обобщения. Мы готовы признать вместе с Фрейдом, что основной источник нашей активной энергии покоится в нашем либидо. Чрезвычайно убедительны и его выводы относительно «систем» нашей психической жизни, также как способов и видов израсходования и пре­ вращения первоначального либидо. Вряд ли возможно подвергнуть серьезному сомнению и его выводы, высказанные в учении о тотеме и табу, об индивидуальном я и обществе. Но если мы желаем серьезно воспользоваться этими научными открытиями, то мы должны провести их типологически и исторически. То, что некогда сказал Энгельс о поверх­ ностном применении метода Маркса, можно в значительной степени повторить относительно многочисленных фрейдистов-социологов. И если для правильного применения теории исторического материализма «всю историю надо начать изучать сызнова», то для плодотворного использования психоанализа в социологии «надо исследовать в деталях условия существования различных общественных образовании, прежде чем пытаться вывести из них соответствующие им политические, частноправовые, эстетические, философские, религиозные и т. п. воззрения». Вместо этого слишком часто действует простая «фразеология», которая служит лишь для того, «чтобы возможно поскорее систематически сконструировать свои собственные, относительно небольшие исторические знания» (Энгельс Ф. Письмо к Зорге от 8 февраля 1890 г.).

В настоящем небольшом очерке нам, конечно, нет никакой возможности выполнить поставленную Энгельсом программу. Единственное, что мы можем теперь наметить, это некоторые методологические пути, при помощи которых мы могли бы рассчитывать на благоприятные результаты исследования. Такие методологические предпосылки, в свою очередь, мы можем поставить на основании известного обобщения историко-социальных данных. Как кажется, в этом направлении нам может помочь типологическое построение, дающее сводку по крайней мере основных идеологических организаций, или даже организационных принципов и форм, свойственных нам известной истории человечества. Таких форм при известном упрощении мы можем наметить три, а именно: 1) Форму построения, наиболее близкую

бессознанию с его сексуальным мышлением, фантастикой и ритуалом. Ее можно назвать сексуально-мистической. Этим путем выделяется и специальный вид СИМВОЛИКУ» наиболее близкой к либидо, которую мы называем мистической. 2) Конструкцию, которая работает преимущественно при помощи предсознания. Она покоится на сублимированных видах либидо, ориентируется на эстетически воспринимаемую действительность и охватывает формы от романтической идеализации до художественной телеологии общества. Ее мы назовем романтико-эстетической. И, наконец,

3) формы, основанные на рациональном мышлении, созданные при помощи принципа реальности и охватывающие собой с одной стороны ошибочные идеологии метафизического рационализма, а с другой положительно обоснованные теорию и технику общественной статики и динамики. Эту форму мы назовем. рациональной (Ср. мои «Теорию Петражицкого», с. 169 и след.; «Государство», 1-е изд., ч. 1, с. 78—108 и след.; то же, 2-е изд., с. 25—83,

«Государство буржуазии и РСФСР», с. 31—58).

Мы не будем здесь специально останавливаться на идеологических формах сексуально-мистического типа. Ей в журнале «Печать и Революция» уже посвящен специальный очерк, к которому мы и отсьтлаем читателя. Здесь мы отметим лишь те социальные предпосылки, которые делают обращение к сексуальному мышлению и связанному с ним ритуалу не только возможным, но и необходимым. Остановимся на некоторых из них. Основою надо считать такие условия и такой уровень производства, при котором население, не подвергаясь опасности немедленного вымирания, может пользоваться столь несовершенными методами приспособления, как либидинозное или сексуальное мышление. Такого рода бессознательное приспособление мы находим в первобытном обществе, где вообще еще не было выработано сознательного отношения к реальности, да в этом и не было особенной нужды. Здесь так же, как у ребенка, принцип наслаждения, фантастика, вера во всемогущество идеи и соответственная магия являются вообще единственным способом, чтобы так или иначе организовать полуживотное существование, основанное скорее на зоологической борьбе за существование, нежели на социальной организации. С первобытным человеком, однако, не уходит его мистика. дикарь застывает надолго в тех же формах. А с установлением классового общества образуются общественные группы, которые по своему классовому положению так глубоко оттесняются на низы рабовладельческого, крепостнического, а впоследствии и буржуазно-капиталистического здания, что в значительной степени сохраняют и язык, и идеи, и церемонии первобытного человечества. Меняется содержание идеологий, форма остается прежняя. Непосредственно из эротики выросшая религия с одинаковым успехом обволакивает быт зверолова, рыбака и пахаря. Оплодотворение зверя переносится на оплодотворение земли, оплодотворение человека на оплодотворение социального божества. Эротика заменяет познание мира и дает непосредственное общение с ним (Ср. мое «Государство», 1-е изд., ч. 1, с. 79—82).

Дата добавления: 2015-06-04