Новые пути в психоанализе 1 страница

• Введение
• Глава 1. Основы психоанализа
• Глава 2. Некоторые общие предпосылки фрейдовского мышления
• Глава 3. Теория либидо
• Глава 4. Эдипов комплекс
• Глава 5. Концепция нарциссизма
• Глава 6. Психология женщины
• Глава 7. Влечение к смерти
• Глава 8. Особая роль детства
• Глава 9. Концепция переноса
• Глава 10. Культура и неврозы
• Глава 11. Я и Оно
• Глава 12. Тревожность
• Глава 13. Концепция Сверх-Я
• Глава 14. Невротические чувства вины
• Глава 15. Мазохистские феномены
• Глава 16. Психоаналитическая терапия

Мое желание произвести критическую переоценку психоаналитических теорий проистекает из неудовлетворенности терапевтическими результатами. Я столкнулась с тем, что почти у каждого пациента имеются проблемы, для решения которых общепринятые психоаналитические теории не предлагают никаких средств и поэтому остаются неразрешенными.

Как, вероятно, поступает большинство аналитиков, вначале я приписывала возникшую у меня неуверенность отсутствию опыта, понимания или ориентации в определенных областях, Я вспоминаю, как изводила своих более сведущих коллег вопросами типа: что Фрейд или они понимают под Я, почему садистские импульсы связаны с «анальным либидо» и почему столь много различных наклонностей рассматривается как выражение латентной гомосексуальности - не получая, однако, ответов, которые казались бы мне удовлетворительными.

Впервые я начала всерьез сомневаться в правильности психоаналитических теорий, когда познакомилась с концепцией женской психологии Фрейда, и эти сомнения усилили его постулат о влечении к смерти. Но прошло еще несколько лет, прежде чем я смогла критически разобраться в сути психоаналитических теорий.

Как будет видно на всем протяжении данной книги, система теорий, постепенно создававшаяся Фрейдом, является настолько согласованной, что, однажды в ней укоренившись, уже становится сложно делать наблюдения, на которые бы не влиял его образ мышления. Лишь осознав спорность предпосылок, на которых основана вся система, приобретаешь более ясное видение источников тех ошибок, которые содержатся в отдельных теориях. Со всей искренностью я могу сказать, что считаю себя вправе высказать критику, содержащуюся в моей книге, потому что свыше пятнадцати лет я последовательно применяла теории Фрейда.

Сопротивление ортодоксальному психоанализу, которое испытывают многие психиатры, а также непрофессионалы, обусловливается не одними лишь эмоциональными причинами, как это полагают, но также спорным характером многих теорий. Полное опровержение психоанализа, к которому часто прибегают эти критики, достойно сожаления, потому что оно ведет к отказу не только от сомнительных положений, но вместе с ними и от обоснованных, препятствуя признанию всего того, несомненно, ценного, что может предложить психоанализ. Я обнаружила, что, чем более критическую позицию я занимала по отношению к ряду психоаналитических теорий, тем больше осознавала конструктивную ценность фундаментальных открытий Фрейда и тем больше путей открывалось для понимания психологических проблем.

Таким образом, цель данной книги состоит не в демонстрации того, что неверно в психоанализе, а в том, чтобы, устранив спорные моменты, дать возможность психологу развиться до вершин его потенциальных возможностей. Основываясь как на теоретических соображениях, так и на практическом опыте, я полагаю, что диапазон проблем, которые могут быть поняты, значительно расширится, если мы освободимся от некоторых исторически обусловленных теоретических предпосылок и откажемся от теорий, возникших на этой основе.

Мое убеждение, выраженное в самой краткой формулировке, сводится к тому, что психоанализ, представляя собой инстинктивистскую и генетическую психологию, должен перерасти эти свои ограничения. Что касается последней, Фрейд склонен рассматривать возникающие в последующей жизни особенности чуть ли не как прямые повторения детских влечений или реакций; поэтому он ожидает, что более поздние расстройства исчезнут, если будут выяснены лежащие в их основе детские переживания. Когда мы отказываемся от такого одностороннего истолкования развития, мы приходим к пониманию того, что связь между ранними переживаниями и позднейшими особенностями является более сложной, чем это предполагает Фрейд: невозможно изолированное повторение изолированных переживаний, но в формировании определенной структуры характера принимает участие вся совокупность детских переживаний, а более поздние затруднения проистекают из этой структуры. Поэтому на передний план нашего внимания выдвигается анализ реально существующей структуры характера.

Что касается инстинктивистской ориентации психоанализа: когда черты характера более не объясняются как конечный результат инстинктивных влечений, видоизменяемых лишь окружающей средой, акцент полностью переносится на жизненные условия, формирующие характер, и нам приходится заново искать те факторы окружающей среды, которые ответственны за возникновение невротических конфликтов; таким образом, нарушения в человеческих взаимоотношениях становятся решающим фактором в развитии неврозов. В таком случае социологическая ориентация занимает место доминировавшей ранее анатомо-физиологической. Когда мы отказываемся от одностороннего рассмотрения принципа удовольствия, подразумеваемого в теории либидо, стремление к безопасности приобретает большую весомость, и роль тревоги в порождении стремления к безопасности предстает в новом свете. В таком случае релевантными факторами в развитии неврозов становится уже не эдипов комплекс и не какая-либо другая разновидность детских стремлений к удовольствию, а все те неблагоприятные воздействия, которые заставляют ребенка ощущать себя беспомощным и беззащитным и воспринимать окружающий мир как потенциальную угрозу. Вследствие своей боязни потенциальных опасностей ребенок вынужден развивать определенные «невротические наклонности», позволяющие ему справляться с миром и достигать некоторой степени безопасности. Нарциссические, мазохистские, перфекционистские наклонности, увиденные в таком свете, не являются дериватами инстинктивных сил, но представляют собой, прежде всего, попытку индивида отыскать путь через дикую местность, полную неведомых опасностей. Явная тревога в неврозах, следовательно, есть не выражение страха Я оказаться раздавленным стремительным натиском инстинктивных влечений или быть наказанным гипотетическим Сверх-Я, но результат непригодности специфических защитных приспособлений.

То влияние, которое это фундаментальное изменение точки зрения оказывает на конкретные психоаналитические концепции, будет обсуждаться в последующих главах. Здесь достаточно отметить некоторые общие соображения.

Сексуальные проблемы, хотя они и могут иногда преобладать в симптоматической картине, более не рассматриваются в качестве динамического центра неврозов. Сексуальные затруднения являются скорее следствием, нежели причиной невротической структуры характера.

С другой стороны, возрастает значимость моральных проблем. Буквальное истолкование тех моральных проблем, с которыми пациент якобы борется (Сверх-Я, невротические чувства вины), по-видимому, ведет в тупик. Они являются псевдоморальными проблемами и должны быть разоблачены как таковые. Необходимо помочь пациенту посмотреть прямо в лицо моральным проблемам, присутствующим в каждом неврозе, и научить его с ними справляться.

Наконец, когда Я более не рассматривается как орган, всего лишь проводящий в жизнь или сдерживающий инстинктивные влечения, такие человеческие качества, как сила воли, способность оценивать и принимать решения, вновь приобретают прежнюю значимость. В таком случае описываемое Фрейдом Я предстает не как универсальный, а как невротический феномен. Деформация спонтанной индивидуальной личности должна тогда быть признана первостепенным фактором развития и сохранения неврозов.

Неврозы, таким образом, представляют собой особую разновидность борьбы за жизнь в неблагоприятных условиях. Саму их суть составляют расстройства в отношениях к себе и другим, а также конфликты, возникающие в этих отношениях. Смещение акцента на факторы, действующие в неврозах, значительно расширяет задачи психоаналитической терапии. Цель терапии будет заключаться тогда не в том, чтобы помочь пациенту справиться со своими инстинктами, а в ослаблении его тревоги до такой степени, чтобы он мог обходиться без своих «невротических наклонностей». Помимо этой цели вырисовывается абсолютно новая терапевтическая задача восстановления индивидуальности в первозданном виде, возвращения спонтанности, с тем, чтобы человек нашел точку опоры в самом себе.

Говорят, что наибольшую пользу от написания книги получает писатель. Для меня работа над этой книгой действительно оказалась полезной. Необходимость формулировать мысли весьма помогла мне прояснить их. Извлекут ли пользу другие, заранее никто не знает. Я полагаю, что существует немало аналитиков и психиатров, испытавших сходные с моими сомнения в обоснованности многих теоретических утверждений. Я не ожидаю, что они целиком согласятся с моими положениями, ибо они не являются ни совершенными, ни окончательными. Они также не предназначены для того, чтобы стать началом новой психоаналитической «школы». Я надеюсь, однако, что они достаточно ясно изложены, чтобы дать возможность другим людям самостоятельно проверить их обоснованность. Я также надеюсь, что те, кого всерьез интересует применение психоанализа к обучению, социальной работе и антропологии, получат некоторую помощь в прояснении проблем, с которыми они сталкиваются. Наконец, я надеюсь, что те непрофессионалы, а также психиатры, которые были склонны отвергать психоанализ как конструкцию из поражающих воображение, но необоснованных предположений, получат в результате этой дискуссии представление о психоанализе как о науке, устанавливающей причины и следствия, и как о конструктивном инструменте уникальной значимости для понимания себя и других.

В период моих смутно осознаваемых сомнений в обоснованности психоаналитических теорий двое коллег ободряли и поддерживали меня: Харальд Шульц-Хенке и Вильгельм Райх. Шульц-Хенке поставил под вопрос терапевтическую ценность детских воспоминаний и подчеркнул необходимость анализа, прежде всего, актуальной конфликтной ситуации. Райх, хотя в то время он был поглощен спорами по поводу теории либидо, указал на необходимость анализа в первую очередь защитных тенденций характера, выстроенных невротиком.

Мое критическое отношение формировалось и под влиянием более общих представлений. Прояснение мною благодаря Максу Хоркгеймеру некоторых философских концепций позволило мне понять интеллектуальные предпосылки фрейдовского мышления. Большая свобода от догматических верований, которую я нашла в этой стране, разрушила представление о необходимости воспринимать психоаналитические теории как нечто само собой разумеющееся и дала мне смелость продолжать двигаться в том направлении, которое я считала правильным. Кроме того, знакомство с культурой, которая во многих отношениях отлична от европейской, помогло мне понять, что многие невротические конфликты обусловлены в конечном счете культурными условиями. В этом отношении мои знания расширились благодаря знакомству с работами Эриха Фромма, который в ряде статей и лекций критиковал отсутствие культурной ориентации в трудах Фрейда. Он также позволил мне по-новому увидеть многие проблемы индивидуальной психологии, например, понять огромное значение в развитии неврозов утраты человеком своего Я. Приходится сожалеть, что во время написания этой книги систематическое изложение им роли социальных факторов в психологии еще не было опубликовано, и поэтому я не могла его процитировать во многих случаях, где мне хотелось бы это сделать.

Я пользуюсь представившейся возможностью выразить благодарность мисс Элизабет Тодд, которая редактировала эту книгу и очень помогла мне как своей конструктивной критикой, так и своими предложениями по более ясной организации материала. Я выражаю также признательность моей секретарше, миссис Мэри Леви, чьи неустанные усилия и прекрасное понимание сослужили мне поистине неоценимую службу. Я также в долгу перед мисс Эллис Шульц, научившей меня лучшему обращению с английским языком.

Глава 1. Основы психоанализа

Существуют различные мнения относительно того, что составляет фундаментальные принципы фрейдовской психологии. Попытка ли сделать психологию естественной наукой, приписать наши чувства и стремления в конечном счете «инстинктивным» источникам? Расширение ли концепции сексуальности, встретившей столь сильное моральное неприятие? Убеждение ли во всеобщей значимости эдипова комплекса? Допущение ли о том, что структура личности подразделяется на Оно, Я и Сверх-Я? Или же представление о том, что сформированные в детстве образцы поведения повторяются в течение жизни, и есть надежда на эффективное лечение посредством воскрешения детских переживаний?

Несомненно, все это - важные составляющие фрейдовской психологии. Однако каждый вправе самостоятельно решать, отводить ли им центральное место во всей системе или же рассматривать их как периферические теоретические построения. Как будет показано в дальнейшем, все эти теоретические построения открыты для критики и должны рассматриваться не столько как основа психоанализа, сколько как историческое наследие.

Каковы же тогда конструктивные и - смею предсказать - нетленные ценности, которыми Фрейд обогатил психологию и психиатрию? Выскажем общее утверждение: со времени фундаментальных открытий Фрейда никому не удалось создать нечто существенное в области психологии и психотерапии, не используя эти открытия в качестве ориентира для наблюдений и размышлений; если они отвергались, значение новых разработок соответственно снижалось.

Одна из трудностей в представлении основных концептуальных положений заключается в том, что они зачастую соединяются со спорными доктринами. Тем самым, чтобы выделить суть концепции, нужно очистить ее от определенных теоретических предпосылок. Поэтому то, что могло бы показаться популярным изложением, на самом деле является целенаправленной попыткой прояснить первоосновы.

Наиболее фундаментальными и важными открытиями Фрейда я считаю учение о том, что психические процессы строго детерминированы, что действия и чувства могут определяться бессознательными мотивами и что побуждающие нас мотивы представляют собой эмоциональные силы. Так как эти учения взаимосвязаны, можно более или менее произвольно начинать с любого из них. Все же мне представляется, что мнение о бессознательной мотивации при тщательном рассмотрении заслуживает первого места. Оно относится к тем концепциям, которые, будучи общепринятыми, тем не менее, не до конца поняты, если говорить об их предпосылках. Вероятно, человеку, которому не довелось пережить открытия внутри себя установок или целей, о которых он и не подозревал, трудно осознать эту концепцию.

Критики психоанализа утверждают, что на самом деле мы никогда не раскрываем материал, который был бы полностью бессознателен для пациента, что пациент ощущал его существование, не зная лишь о том, насколько он важен и какое воздействие оказывает на его жизнь. Для прояснения этой проблемы давайте вспомним, что в действительности имеет место, когда раскрывается установка, бывшая до сих пор бессознательной. Возьмем типичный пример: на основе наблюдений, сделанных в рамках аналитической ситуации, пациенту говорят, что он, по-видимому, испытывает принуждение никогда не совершать каких-либо ошибок, должен всегда быть правым и знать все лучше всех, скрывая все эти стремления за ширмой рационального скептицизма. Когда пациент осознает, что данное предположение может иметь под собой основания, он может вспомнить, что во время чтения детективных романов его всегда завораживала безошибочность наблюдений и заключений искусного детектива; что в средней школе он был крайне честолюбив; что он не силен в дискуссиях и легко уступает мнениям других людей, но потом часами может размышлять о тех вещах, кoтoрые ему следовало бы сказать; что однажды, ошибившись в расписании движения поездов, он всерьез расстроился; что он всегда ощущает внутренний запрет высказывать или писать что-либо, в чем не до конца уверен, и именно поэтому его работа не столь продуктивна, как могла бы быть; что он чувствителен к любой критике; что он часто сомневался в собственных умственных способностях; что его охватывала смертельная усталость, если он не мог сразу понять трюки, увиденные на представлении фокусника.

Что пациент осознавал и чего не осознавал? Временами он осознавал ту притягательность, которую имела для него его «правота», но он ни в малейшей степени не осознавал того важного воздействия, которое эта установка оказывала на его жизнь. Он относился к ней как к несущественной частности. Он также не осознавал, что определенные его реакции и внутренние запреты были некоторым образом с нею связаны; и, конечно же, он не знал, почему ему нужно всегда быть правым. Это означает, что пациент абсолютно не отдавал себе отчета в том, что было здесь наиболее важным,

Возражения против концепции бессознательной мотивации чересчур формальны Осознание установки включает в себя не только знание о ее существовании, но также знание о ее силе и влиянии, знание о ее последствиях и функциях. Если все это отсутствует, можно утверждать, что данная установка является бессознательной, пусть даже временами какие-то проблески понимания и могли достигать сознания. Еще одно возражение, будто мы никогда не обнаруживаем какие-либо подлинно бессознательные наклонности, во многих случаях опровергается фактами. Рассмотрим, например, пациента, который на сознательном уровне относится ко всем подряд с симпатией. Наше утверждение, что он не любит этих людей, а лишь ощущает себя обязанным так чувствовать, может сразу же попасть в цель; пациент подтвердит, что всегда смутно это осознавал, но не осмеливался признать. Даже более смелое предположение, что его преобладающим чувством по отношению к другим является презрение, может не про извести на него впечатление абсолютно нового откровения: он знал, что временами презирает других, не осознавая, однако, глубину и меру своих чувств. Но когда мы скажем, наконец, что его презрение развилось из склонности унижать других, это заключение покажется ему абсолютно неприемлемым.

Значение фрейдовской концепции бессознательной мотивации связано не с самим по себе утверждением факта существования бессознательных процессов, но с двумя частными аспектами его теории. Один из них заключается в том, что вытеснение стремлений за пределы сознания или недопущение их до сознания не препятствует их существованию и эффективному воздействию. Это означает, например, что мы можем быть раздражены или угнетены, не зная почему; что мы можем принимать наши наиболее важные решения, не зная истинных мотивов; что наши интересы, наши убеждения, наши привязанности могут определяться силами, которых мы не знаем. Другой аспект, если отделить его от определенных теоретических предпосылок, заключается в том, что бессознательные мотивы остаются бессознательными потому, что мы не хотим их осознавать. В такой сжатой общей формуле последняя доктрина содержит ключ как к практическому, так и к теоретическому пониманию психических феноменов. Она подразумевает, что если мы попытаемся выявить бессознательные мотивы, то должны будем выдержать борьбу, потому что на карту поставлен некий наш интерес. Такова кратко сформулированная концепция «сопротивления», которая имеет первостепенную ценность для терапии. Различия в точках зрения относительно природы тех интересов, которые преграждают влечениям путь к осознанию, являются менее важными.

Лишь после того как Фрейд распознал бессознательные процессы и следствие их воздействия, он смог прийти к другому фундаментальному убеждению, которое оказалось наиболее конструктивным: к рабочей гипотезе о том, что психические процессы столь же строго детерминированы, как и физические. Эта гипотеза позволила заняться рассмотрением психических проявлений, которые до этого времени считались случайными, бессмысленными или загадочными; сновидениями, фантазиями, ошибками повседневной жизни. Она побудила отважиться на психологическое истолкование феноменов, которые до этого времени приписывались органическим стимулам - например, психических причин сновидений страха, психических последствий мастурбации, психических детерминантов истерии, психических корней функциональных заболеваний, психических факторов истощения вследствие работы. Эта гипотеза дала возможность конструктивного подхода к явлениям, которые до этого приписывались внешним факторам и вследствие этого даже не вызывали психологического интереса: к психическим факторам несчастных случаев, к психической динамике формирования и сохранения определенных привычек, к психическому пониманию повторения жизненных событий, ранее приписываемых судьбе.

Важность обращения Фрейда к этому кругу проблем заключается не в их решении - например, проблема навязчивого повторения явно далека от удовлетворительного решения, - а в том, что он сделал их доступными для понимания. Фактически учение о детерминированности психических процессов является одной из предпосылок, без которых мы не смогли бы сделать ни одного шага в нашей ежедневной аналитической работе. Без него у нас не было бы надежды понять ни одну из реакций пациента. Кроме того, оно позволяет осознать наличие пробелов в нашем понимании ситуации пациента и поднять вопросы, ведущие к более полному проникновению в ее жизнь. Мы можем обнаружить, например, что у пациента с экзальтированными фантазиями о собственной значимости и с последующими интенсивными враждебными реакциями по отношению к окружающему миру, якобы не признающему его значимости, развивается чувство нереальности. Мы обнаруживаем, что чувство нереальности развивается во время таких враждебных реакций, и можем в порядке рабочей гипотезы предположить, что это чувство нереальности представляют собой бегство в фантазию и полное обесценивание невыносимой реальной ситуации. Однако когда мы сосредоточиваем свое внимание на учении о том, что психические процессы детерминированы, мы можем догадаться, что некоторый специфический фактор или комбинация факторов по-прежнему остаются недоступными для нас, так как мы видим других пациентов со сходной в целом структурой, у которых чувство нереальности не развивается.

То же самое относится к оценке количественных факторов. Если, например, незначительная провокация, такая, как слегка раздражительный тон, ведет к значительному повышению тревоги пациента, диспропорция между причиной и следствием порождает в уме аналитика вопросы типа: раз легкое и недолгое раздражение с нашей стороны вызывает столь интенсивную тревогу, то, возможно, пациент ощущает базальную неуверенность по поводу нашего отношения к нему? Что обусловливает такую степень неуверенности? Почему наше отношение столь для него значимо? Возможно, он ощущает себя абсолютно зависимым от нас, а если это так, то почему? Присутствует ли столь же сильная неуверенность во всех его взаимоотношениях или имеются особые факторы, которые усилили ее по отношению к нам? Короче говоря, рабочая гипотеза, что психические процессы строго детерминированы, дает нам определенное направление пути исследования и побуждает глубже проникнуть в психологические связи.

Третий фундаментальный принцип психоаналитического мышления, отчасти подразумеваемый в уже упомянутых двух других, получил название динамической концепции личности. Более точно - это общее предположение о том, что мотивация наших отношений и поведения кроется в эмоциональных силах, и специфическое предположение, что для того, чтобы понять любую личностную структуру, мы должны прийти к осознанию эмоциональных побуждений конфликтного характера.

Что касается общего предположения, едва ли необходимо указывать на его конструктивную ценность и безграничное превосходство над психологическими теориями, имеющими дело с рациональными мотивациями, условными рефлексами и формированием привычек. Согласно Фрейду, эти движущие силы являются инстинктивными по своей природе: сексуальными или деструктивными. Если, однако, мы отвергнем эти теоретические аспекты и вместо «либидо» подставим эмоциональные влечения, импульсы, потребности или страсти, мы увидим саму суть этого предположения и сможем оценить его значимость в достижении понимания личности.

Более специфическое предположение о важности внутренних конфликтов стало ключом к пониманию неврозов. Спорной частью этого открытия остается вопрос о том, какие стороны вовлечены в конфликт. По Фрейду, конфликты возникают между «влечениями» и Я. Его теория влечений оказалась переплетена с его концепцией конфликтов, и эта комбинация подверглась яростной критике. Я также считаю инстинктивистскую ориентацию Фрейда одной из величайших помех в развитии психоанализа. Однако в результате полемики акцент был смещен с наиболее важной части этой концепции - центральной роли конфликтов - на ее спорную часть теорию влечений. Сейчас нецелесообразно подробно объяснять, почему я считаю эту концепцию фундаментально важной, но на протяжении всей книги будет подробно показано, что даже при отказе от всей теории влечений несомненным останется тот факт, что неврозы по своей сути являются результатом конфликтов. Фрейд сумел это увидеть, несмотря на препятствовавшие ему теоретические предпосылки - вот доказательство его глубочайшей проницательности.

Фрейд не только открыл важность бессознательных процессов в формировании характера и неврозов, но очень многому научил нас относительно динамики этих процессов. Недопущение в сознание аффекта или импульса Фрейд назвал вытеснением. Процесс вытеснения можно сравнить со страусиной политикой: вытесненный аффект или импульс является столь же действенным, как и ранее, но мы «притворяемся», что он не существует. Единственное различие между вытеснением и притворством в его обычном понимании заключается в том, что в первом случае мы субъективно убеждены, что данным импульсом не обладаем. Если влечение сколь-нибудь существенно, простого вытеснения обычно недостаточно для того, чтобы удержать его в скрытом состоянии. Для этой цели необходимы иные защитные механизмы. Среди этих двух групп защит можно произвести грубое разделение: первые вызывают изменение в самом влечении, вторые изменяют только его направление.

Строго говоря, лишь первая группа защит в полной мере заслуживает названия вытеснения, потому что они приводят к тому, что определенный аффект или импульс не осознаются. Двумя главными разновидностями защиты, которые вызывают такой результат, являются реактивные образования и проекции. Реактивные образования могут иметь компенсаторный характер. Так, существующая в реальности жестокость может компенсироваться, принимая облик чрезмерной доброты. Тенденция эксплуатировать других, если она вытеснена, может привести в результате к позиции чрезмерной скромности в требованиях или к нерешительности, если надо о чем-либо попросить. Вытесненная враждебность может быть скрыта за безразличием; вытесненное желание любви - за беззаботностью.

Тот же самый результат достигается через проекцию аффекта на других. Процесс проекции по существу не отличается от тенденции наивно утверждать, что другие чувствуют или реагируют тем же самым образом, что и мы. Иногда проекция может сводиться именно к этому. Если пациент, например, презирает себя за то, что он запутался во всевозможных конфликтах, он не может не предполагать, что аналитик презирает его сходным образом. То есть здесь проекция отнюдь не связана с бессознательными процессами. Но вера в то, что какое-либо побуждение или чувство существует у другого человека, может использоваться для того, чтобы отрицать его существование у себя. Такое смещение предоставляет много преимуществ. Если, например, желание мужа иметь внебрачные любовные связи проецируется на жену, то он не только предотвратит осознание этого побуждения, но в результате такого смещения может почувствовать себя выше жены и право разряжать на ней в форме подозрений и упреков разного рода враждебные аффекты, которые в противном случае были бы необоснованны.

Вследствие всех этих преимуществ подобная защита встречается весьма часто. Единственное, что следует добавить, - это не критика данной концепции, а предостережение не интерпретировать все как проекцию, не имея тому свидетельств, а также пожелание быть особенно внимательными в поисках факторов, которые проецируются. Если, например, пациент твердо верит, что аналитик его не любит, это чувство может быть проекцией нелюбви пациента к аналитику, но может быть также проекцией его нелюбви к самому себе. Наконец, это может вообще не являться проекцией, а служить, по сути оправданием пациента в том, что он не вступает в контакт с аналитиком эмоционально, полагая, что это угрожает его независимости.

Другая группа защит оставляет само побуждение неизменным, но изменяет его направленность. В этой группе защит вытесняется не сам аффект, а его связь с определенным лицом или ситуацией. Эмоция отделяется от данного человека или ситуации одним из нескольких способов, наиболее важными из которых являются следующие. Во-первых, аффект, связанный с одним человеком, может быть смещен на другого. Это крайне распространенное явление в случае гнева. Причиной смещения обычно является страх или зависимость от человека, по отношению к которому ощущаете гнев; причина может также лежать в смутном осознании того, что гнев не обоснован. Соответственно, гнев может быть смещен на лиц, которых индивид не боится, такие как дети или горничная, от которых он не зависит, таких, как свойственники или сослуживцы, или на лиц, по отношению к которым выражение гнева может быть подведено под законную основу, как в случае смещения гнева жены с мужа на обсчитавшего ее официанта. Если индивид раздражен на самого себя, его раздражение может также излиться на любого находящегося поблизости человека.

Дата добавления: 2015-06-04