Новые пути в психоанализе 9 страница

К сожалению, этот в высшей степени конструктивный подход Фрейда не избежал влияния его механистически-эволюционистского мышления, и в той мере, в какой присутствует это влияние, концепция переноса становится сомнительной. Фрейд полагает, что иррациональные эмоциональные реакции пациента представляют собой оживление детских чувств, направленных теперь на аналитика (то есть перенесенных на него), что любовь, строптивость, ревность и т. п. обращаются на аналитика, безотносительно к его полу, возрасту или поведению и независимо от того, что в действительности происходит в процессе анализа. Это согласуется с образом мышления Фрейда. Чувства, которые развиваются у пациента в отношении аналитика, могут быть чрезвычайно сильны. Что еще, кроме детских инстинктивных влечений, могло бы придать эмоциям такую силу! Поэтому один из главных интересов аналитика состоит в осознании того, какую роль пациент приписывает ему на каждом этапе анализа: отца, матери, брата? Роль хорошей или плохой матери?

Практические следствия такого подхода можно проиллюстрировать примером, хотя он и не вносит ничего существенно нового в то, что уже сформулировано мною при обсуждении концепции повторения. Предположим, что пациент влюбился в аналитика. Он живет лишь ожиданием часа анализа; он радуется при любом проявлении дружелюбия со стороны аналитика и впадает в депрессию при малейшем знаке холодности или от того, что он воспринимает как отвержение. Он ревнует к другим пациентам или к родственникам аналитика. Он воображает, что аналитик выделяет его из всех остальных. Сексуальные желания, направленные на аналитика, могут осознаваться или проявляться в сновидениях.

Если аналитик следует толкованиям Фрейда, то на основании определенных ассоциаций, связанных с матерью, он предположит, что пациент, вероятно, намного сильнее любил свою мать, чем это помнит, и что теперь реактивируется именно эта стара любовь. Такое толкование может быть верным в том отношении, что пациент действительно в детстве был сильно привязан к матери, и нынешняя страстная влюбленность по своему характеру безлична; влюбленность, пусть и в меньшей степени страстная могла бы возникнуть по отношению к другим врачам, адвокатам, священникам, по отношению к любому из тех, кто оказался достаточно дружелюбным или предоставившим защиту. Аналитик осознает безличный характер этой влюбленности и приписывав неразборчивость пациента навязчивому побуждению повторять старый паттерн. Пациент чувствует облегчение, когда осознает, что в его любви присутствует нечто навязчивое, нечто неистинное. И хотя в результате влюбленность ослабевает, зависимость от аналитика остается.

Слабость подобного рода истолкований опять-таки заключается в том, что недостаточно учитываются факторы, влияющие на личность пациента в настоящее время в данном случае факторы, вызывающие привязанность к аналитику. Упомяну лишь, одну возможность. У пациента могут преобладать мазохистские наклонности. Его безопасность и удовлетворение могут зависеть от его привязанности к другим людям или, точнее, от поглощенности ими [См. главу 15, «Мазохистские феномены»]. Поэтому для него обретение привязанности является средством успокоения. В разуме пациента эта потребность по многим вески причинам предстает главным образом как любовь и преданность. Всякий раз, когда возрастает тревога - а это должно часто происходить при любом успешном анализе, -возрастает и потребность пациента опереться на аналитика. Поэтому всегда, когда пациент проявляет большую, чем обычно, привязанность к аналитику, последнем; следует прежде всего связать ее с признаками тревоги или небезопасности. Цель дан ной процедуры - открыть для пациента путь к осознанию тревоги и, в конечном счете, подвести его к пониманию того, что лежит в основе этой тревоги. Так как главным образом зависимость от аналитика вызывается тревогой пациента, подобного род толкования с самого начала противодействуют опасности зависимости.

Первой из трех главных опасностей, вызванных толкованиями, в которых привязанность пациента рассматривается с точки зрения детских паттернов, является то, что они как раз и могут содействовать этой зависимости. Они оставляют не затронуто лежащую в основе зависимости тревогу, и потому зависимость пациента от аналитика только возрастает. Это серьезная опасность, так как она подрывает цели терапии которая заключается или должна заключаться в помощи пациенту стать свободно и независимой личностью.

Другая опасность попыток объяснить эмоциональные реакции по отношению к аналитику или аналитической ситуации повторением прежних чувств или переживаний состоит в том, что анализ в целом может оказаться непродуктивным. Предположим, например, что пациент в глубине души чувствует, что вся эта процедура невыносимо унизительна. Если эта реакция при интерпретации связывается главным образом с прошлыми чувствами унижения без серьезной попытки обнаружить, как и факторы в нынешней структуре личности пациента могли бы объяснять эти чувства.

В числе других Адольф Мейер указал на трудность разрешения зависимости невротика от своего врач, анализ не подействует, все время будет потрачено впустую, пациент скрыто или явно будет стараться унизить аналитика и взять над ним верх.

Третья опасность - опасность недостаточной проработки нынешней структуры личности пациента со всеми ее разветвлениями. Действительно, существующие наклонности индивида могут быть осознаны как таковые, даже когда они главным образом связываются с прошлым, ведь особая чувствительность, или вызывающее поведение, или гордыня должны быть выявлены прежде, чем их удастся связать c прошлым. Но эта процедура ставит под угрозу понимание взаимосвязей между данными наклонностями, того, как именно одна наклонность обусловливает другие, усиливает их, вступает с ними в конфликт и т.д. В итоге мы можем установить неверные взаимосвязи.

Вследствие практической и теоретической важности этого момента я хочу проиллюстрировать его примером. Так как данный пример по необходимости огрублен - схематичен, я привожу его не с тем, чтобы убедить читателя в большей истинности выявляемой мною картины, нежели та, что возникает при «вертикальных» толкованиях, - просто я хочу показать различия в подходе и результате.

Пациент X, высоко одаренный человек, проявляет в отношении к аналитику три преобладающие наклонности, которые я обозначу а, б, в: а) он уступчив и бессознательно ожидает в ответ защиты, любви и восхищения со стороны аналитика; б) он 1тайне питает завышенные представления о своем интеллектуальном и моральном совершенстве и сердится на аналитика, если его таланты подвергаются сомнению; i) он боится, что аналитик его презирает.

Анализ обнаруживает детские переживания а1, б1, в1: а1) отец предоставлял X то, чего он желал, только в обмен на уступчивость; 61) отец считал его гением; в1) мать презирала отца.

Толкование, согласно концепции переноса Фрейда, заключается в том, что в детстве X отождествил себя со своей матерью и принял пассивную женскую роль по отношению к отцу с определенными ожиданиями награды. Что касается его нынешней структуры, X обладает латентными пассивными гомосексуальными наклонностями, которых стыдится и в связи с которыми боится, что его презирают. Его преувеличенные представления о собственной персоне являются протестом против женских наклонностей и служат компенсацией за его презрение к себе и страх превратиться в объект презрения для других. Это толкование также прояснит другие особенности X. Например, его страх привязаться к какой-либо женщине также можно объяснить латентной гомосексуальностью и страхом, что женщины будут презирать его, как мать презирала отца.

Если наклонности а, б, в и факторы а1, 61, в1 соединить не по вертикали, а по горизонтали, то есть если попытаться понять, как а, б и в действительно взаимосвязаны, придется рассмотреть, почему X так боится презрения, несмотря на все свои цепные качества и особые дарования, почему он испытывает такую необходимость цепляться а раздутые представления о себе. Постепенно придет осознание того, что X явно обедает больше, чем может дать. Он пробуждает ожидания всеобъемлющей любви, но следствие страхов и трудно уловимых садистских наклонностей не желает и не способен осуществить их. Сходным образом он пробуждает ожидания великих интеллектуальных достижений, но соответственно своим слабостям и различным внутренним сопротивлениям недостаточно работает над их осуществлением. Сам того не желая или не осознавая, X стал, таким образом, мошенником, который хочет обрести восхищение любовь и поддержку за свои обещания, но который никогда не «доставляет товар».

Отсюда возникает и наклонность б: возвышенные представления необходимы для того, чтобы скрыть надувательство от самого себя и пустить пыль в глаза другим людям. Вследствие субъективной значимости этих представлений он не выносит ни малейшего сомнения на их счет и в случае такого сомнения реагирует крайне враждебно.

Наклонность а: уступчивость развилась потому, что вследствие огромных ожидание от других людей X не может решиться на какой-либо антагонизм, ведь ему приходится поддерживать образ хорошего человека, и он должен делать то, чего ожидают от неге другие, поскольку нуждается в привязанности ради ослабления гложущей его тревоги порождаемой главным образом его же собственным непреднамеренным притворством.

Наклонность в: X презирает себя отчасти за свои бессознательные паразитические наклонности, отчасти за уступчивость, отчасти за ложные претензии, на которых строится его жизнь, и поэтому боится, что его точно так же презирают другие.

Фрейд отмечает, что внешне преувеличенные эмоциональные реакции возникают не только в аналитической ситуации, но могут также иметь место в любых близких взаимоотношениях. В действительности, когда сравниваешь аналитическую ситуации с другими, возникает сложный вопрос: если любовь к врачу является чувством, которое лишь переносится с детского объекта на аналитика, то тогда, возможно, справедливо, что всякая любовь является переносом, а если нет, то как мы можем провести различие между любовью, которая является переносом, и любовью, которая таковой не является? Моя точка зрения относительно подобного рода вопросов такая же, что и относительно самой концепции переноса. В аналитическом взаимоотношении, как и в других, только вся нынешняя структура личности позволяет решить, действительно ли индивид ощущает влечение к другим людям, и почему.

Тем не менее справедливо, что в аналитической ситуации привязанность, или, скорее, зависимость, встречается более регулярно, чем в других взаимоотношениях. Представляется, что другие эмоциональные реакции также чаще встречаются в анализе и достигают более высокой интенсивности, нежели вне его. Лица, которые в иных ситуациях кажутся хорошо адаптированными, могут в анализе предстать открыто враждебными, недоверчивыми, алчными, требовательными.

Эти наблюдения позволяют предположить, что в аналитической ситуации могут иметь место специфические факторы, которые ускоряют такие реакции. Согласие Фрейду, пациент в процессе анализа ведет и чувствует себя «по-детски», поэтому Фрейд утверждает, что анализ поощряет регрессивные реакции. Обязанность свободно ассоциировать, а также толкования аналитика и его терпимое отношение помогают пациенту ослабить сознательный взрослый контроль и более открыто проявлял детские реакции. Раскапывание детских переживаний пациента ведет к возрождение былых чувств. Наконец, и это самое важное, пациент во время анализа должен испытывать определенную фрустрацию, то есть аналитик обязан проявлять сдержанность в отношении желаний и требований пациента, что, как предполагается, тоже способствует регрессии к детским чувствам, точно так же, как, по всей вероятности, регрессию ускоряют и другие фрустрации.

Поскольку концепция регрессии мной уже обсуждалась, я могу сразу перейти к собственному объяснению этой проблемы. Как мне кажется, особенность психоаналитической ситуации заключается в том, что обычные защитные установки пациента могут быть эффективно использованы. Они разоблачаются как таковые, тем самым выдвигая на передний план лежащие в основе этих защит вытесненные наклонности. Например, пациент, у которого сформировалась установка на абсолютное восхищение в отношении определенных лиц, чтобы скрыть свои тенденции к соперничеству, пытается использовать в аналитической ситуации ту же самую тактику и в отношении аналитика, которым он слепо восхищается; но вскоре ему придется посмотреть в лицо собственным неприятным тенденциям, лежащим в основе этой наклонности. Пациенту, который скрывал свои чрезмерные требования к другим людям за крайней скромностью, придется в аналитической ситуации осознать наличие своих требований со всеми их последствиями. Пациент, боящийся разоблачения, может в других обстоятельствах избежать этой опасности, уходя от контакта с другими людьми, а таксе благодаря скрытности и жесткому контролю, однако эти установки нельзя сохранить в ситуации анализа. Так как анализ неизбежно наносит удар по защитам, которые до этого времени выполняли важные функции, этот процесс пробуждает тревогу и защитную враждебность. Пациенту приходится отстаивать свои защитные механизмы до тех пор, пока они остаются для него важными, и потому он испытывает в отношении аналитика негодование, словно тот без спроса вторгается в его жизнь.

Созданная Фрейдом концепция переноса имеет определенные теоретические и практические следствия. Так как он истолковывает иррациональные чувства и импульсы пациента в анализе как повторение сходных чувств, которые пациент когда-то испытывал по отношению к родителям, братьям и сестрам, Фрейд полагает, что реакции переноса «с утомительной регулярностью» повторяют эдипово отношение. Он читает эту закономерность наиболее убедительным свидетельством универсальности эдипова комплекса. Это свидетельство, однако, является результатом аргументации, движущейся по порочному кругу, так как сами толкования уже основываются на сомнительном убеждении в том, что эдипов комплекс является биологическим и, следовательно, постоянно встречающимся феноменом и что прошлые реакции впоследствии повторяются.

Одно из практических следствий концепции переноса касается отношения аналитика к пациенту. Согласно Фрейду, поскольку аналитик играет роль некоего важного детстве человека, его собственная личность должна быть по возможности устранена. По словам Фрейда, он должен быть «подобен зеркалу». Совет сохранять обезличенность, хотя и основывается на спорной предпосылке, до некоторой степени может казаться верным. Аналитик не должен навязывать пациенту собственные проблемы. Ему также не следует поддаваться эмоциям пациента, потому что подобная вовлеченность может ухудшить его понимание проблем пациента. Этот совет является спорым лишь постольку, поскольку он может привести аналитика к неестественному, безразличному, авторитарному поведению.

К счастью, спонтанность аналитика обычно не позволяет ему слишком строго придерживаться идеала - служить зеркалом. Тем не менее данный идеал как таковой несет собой для аналитика определенные опасности, которые в конечном счете могут отражаться и на пациенте. Заблуждение аналитика может проявляться в отрицании самой мысли, что он может испытывать по отношению к пациенту какие-либо эмоции, тогда как для него было бы намного правильнее осознать свои личные реакции. Возможно, на самом деле он все-таки реагирует на попытки пациента смошенничать с оплатой, разрушить усилия аналитика, унизить или спровоцировать его, в особенности до тех пор, пока эти тенденции пациента предстают в скрытой форме и не распознаны. Для аналитика будет лучше признаться себе в том, что у него имеются такие реакции, и использовать их двояким образом: во-первых, задаться вопросом, не являются ли его ощущения в точности такими, какие хочет вызвать пациент, и тем самым получить некоторый ключ к происходящим процессам; во-вторых, исследовав эти реакции, лучше понять самого себя.

Тот принцип, что эмоциональные реакции аналитика следует понимать как «контрперенос», можно оспорить на тех же самых основаниях, что и всю концепцию переноса. Согласно этому принципу, аналитик, реагируя внутренним раздражением на стремление пациента разрушить его усилия, возможно, отождествляет пациента с собственным отцом и таким образом повторяет детскую ситуацию, в которой чувствовал, что сокрушен отцом. Если, однако, эмоциональные реакции аналитика понимаются в свете структуры его характера и воздействия на нее поведения пациента, то становится очевидно, что его раздражение могло возникнуть, например, потому, что в нем живет фантастическое убеждение, будто он обязан справиться с любой ситуацией, а неуспех воспринимается как личное унижение. Или возьмем другое, часто встречающееся затруднение: до тех пор, пока аналитик защищает собственные чрезмерные требования, полагая, что с ним обращаются несправедливо, он едва ли будет способен разобраться в аналогичных особенностях пациента; скорее он станет сочувствовать невзгодам пациента, чем анализировать те защитные элементы, которые за ними скрываются.

Однако необходимо добавить следующее: чем меньше значения в концепции переноса мы придаем аспекту повторения, тем более жестким должен быть собственный анализ аналитика. Ибо требуется несоизмеримо больше внутренней свободы, чтобы увидеть и понять нынешние проблемы пациента во всем их разнообразии, чем для того, чтобы связывать эти проблемы с детским поведением. Невозможно, например, проанализировать все проявления невротического честолюбия или мазохистской зависимости, если врач не проработал эти проблемы в себе.

Мне представляется несущественным, сохраним мы или отбросим термин «перенос», если избавимся от односторонности его первоначального значения: реактивации прошлых чувств. В сжатой формулировке моя точка зрения относительно данного феномена такова: неврозы являются в конечном счете выражением расстройств в человеческих взаимоотношениях; аналитическое взаимодействие является особой формой человеческих взаимоотношений, и существующие расстройства проявляются здесь так же, как они проявляются повсюду; особые условия, в которых проводится анализ, позволяют исследовать эти расстройства точнее, чем в любой другой ситуации, убедить пациента в их существовании и в той роли, которую они играют. Если, таким образом, концепция переноса освобождается от теоретической предпосылки навязчивого повторения, она со временем принесет те результаты, которые, несомненно, способна принести.

Глава 10. Культура и неврозы

В предыдущих главах мы обсуждали определенную ограниченность Фрейда в понимании культурных факторов и причины этой ограниченности. Я кратко повторю эти причины и подведу итог тому, какое влияние оказало на психоаналитические теории отношение Фрейда к вопросам культуры.

Прежде всего мы должны помнить, что современное знание о степени и природе влияния культуры на личность не было доступно в то время, когда Фрейд развивал свою психологическую систему. Кроме того, его позиция теоретика-инстинктивиста не давала ему возможности правильно оценить эти факторы. Вместо признания того, что противоречивые тенденции в неврозах порождаются главным образом условиями жизни, он считает их инстинктивными наклонностями, которые лишь модифицируются окружением индивида.

В результате Фрейд, сводя к биологическим факторам наклонности, преобладающие у невротика - представителя среднего класса в западной цивилизации, - считает их неотъемлемо присущими «человеческой природе». Этот тип характеризуется огромной потенциальной враждебностью, готовностью и способностью к ненависти, которая намного превосходит его способность к любви, эмоциональным одиночеством, тенденцией к эгоцентризму; он склонен избегать общения, корыстен и вечно погрязает в проблемах, связанных с обладанием и престижем. Не осознавая, что все эти наклонности в конечном счете вызываются условиями специфической социальной структуры, Фрейд приписывает эгоцентризм нарциссическому либидо, враждебность - деструктивному влечению, затруднения в денежных вопросах - анальному либидо, стяжательство - оральному либидо. В таком случае логично рассматривать мазохистские наклонности, часто встречающиеся у современных невротичных женщин, как часть женской природы или заключить, что специфическое поведение современных невротичных детей представляет собой универсальную стадию в человеческом развитии.

Убежденный в универсальности роли влечений, которые он считает инстинктивными, Фрейд считает правомерным сводить к этой основе также и культурные явления. Капитализм рассматривается как анально-эротическая культура, войны обусловлены врожденным деструктивным влечением, культурные достижения в целом являются сублимациями либидинозных влечений. Качественные отличия в разных культурах объясняются природой инстинктивных влечений, которые выражаются или характерным образом, то есть рассматриваются как зависящие от того, какие влечения - оральные, анальные, генитальные или деструктивные - их выражение или вытеснение затрагивает в первую очередь.

На основе этих исходных посылок непонятные обычаи примитивных племен также предстают как аналоги невротических феноменов нашей культуры. Немецкий писатель высмеивает этот подход психоаналитиков, замечая, что первобытные племена превращаются у них в толпу одичавших невротиков. Споры, возникающие вследствие таких вторжений в социологические и антропологические области, подчас грозят дискредитировать весь психоанализ, обнаруживая опрометчивость его обобщений в вопросах культуры. Такая критика неправомерна: эти обобщения просто отражают определенные спорные принципы психоанализа, которые действительно далеки от сути того, что может предоставить психоанализ.

Как мало значения придает Фрейд культурным факторам, видно также по его склонности рассматривать определенные воздействия окружающей среды как случайности в судьбе индивида, вместо того чтобы признать в полной мере силу стоящих за ними культурных влияний. Так, например, Фрейд считает случайным, что брату оказывается в семье предпочтение перед сестрой, в то время как предпочтение детям мужского пола входит в парадигму патриархального общества. Здесь может возникнуть возражение, что для анализа индивида та или иная интерпретация такого предпочтения несущественна, однако это не так: в действительности предпочтение, оказываемое брату, является одним из многих факторов, вызывающим у девочки чувство, что она неполноценна или менее желанна; поэтому, когда Фрейд рассматривает наличие предпочитаемого брата как случайное событие, это свидетельствует о том, что он не представляет себе всю полноту факторов, оказывающих влияние на девочку.

Хотя детские переживания действительно варьируют не только в различных семьях, но даже у каждого ребенка в одной и той же семье, тем не менее большинство переживаний являются следствием всей культурной ситуации, а не случаем. Поэтому было бы рискованно предполагать, например, что соперничество детей в семье, хотя оно столь обычно в нашей культуре, является общечеловеческим феноменом; мы должны задаться вопросом о том, до какой степени этот феномен обусловлен конкуренцией; существующей в нашей культуре. Действительно, было бы удивительным, если бы семья сумела освободиться от соперничества, в то время когда дух состязания пронизывает все сферы нашей жизни.

В той мере, в какой Фрейд все же рассматривает влияние культурных факторов на неврозы, он делает это слишком односторонне. Его интерес ограничен влиянием культурных условий на существующие «инстинктивные» влечения. В соответствии со своим представлением о том, что основным внешним фактором, ускоряющим развитие невроза, является фрустрация, он полагает, что культурные условия вызывают неврозы, создавая ситуации фрустрации. Он считает, что культура, накладывая ограничения на либидинозные и в особенности на деструктивные влечения, способствует порождению вытеснений, чувств вины и потребности в самонаказании. Поэтому его точка зрения в целом сводится к тому, что нам приходится платить за культурные блага разочарованием и несчастьем. Выход из этого можно найти в сублимации. Так как способность к сублимации ограниченна, а вытеснение «инстинктивных» влечений является одним из важнейших факторов в порождении неврозов. Первостепенное значение имеет зависимость между качественными особенностями культурных тенденций и индивидуальных конфликтов. Исследовать такую зависимость сложно, так как это предполагает очень широкую компетенцию. Социолог может дать информацию лишь о социальной структуре данной культуры; аналитик - лишь о структуре невроза. Преодолеть это затруднение можно лишь совместной работой.

При рассмотрении взаимосвязи между культурой и неврозами имеют значение лишь те наклонности, которые присущи неврозам в целом; с социологической точки зрения, индивидуальные вариации в неврозах безразличны. Нам приходится пренебрегать поразительным богатством индивидуальных отличий и искать общий знаменатель в условиях, порождающих индивидуальные неврозы, и в содержании невротических конфликтов.

Когда эти данные становятся доступны социологу, он может связать их с культурными условиями, которые ускоряют развитие неврозов и ответственны за природу невротических конфликтов. Необходимо учитывать три основных набора факторов: те, которые порождают невроз; те, которые составляют базальные невротические конфликты и попытки их разрешения; и наконец те, что связаны с фасадом, который невротик демонстрирует себе и другим.

Невротическому развитию индивида в конечном счете способствуют чувства отчуждения, враждебности, страха и неуверенности в своих силах. Эти установки сами по себе не составляют невроз, но они являются той почвой, на которой он может развиться, так как именно их сочетание порождает базальное чувство беспомощности по отношению к миру, который воспринимается как потенциально враждебный. Именно базальная тревога, или базальное чувство небезопасности, делает необходимым во имя безопасности и удовлетворения жестко следовать определенным стремлениям, противоречивая природа которых составляет ядро неврозов. Следовательно, первую группу культурных факторов, связанных с неврозами, составляют обстоятельства, порождающие эмоциональную изоляцию, потенциальное враждебное напряжение между людьми, чувство безопасности, страхи и чувство собственной беспомощности.

Когда далее я отмечаю некоторые факторы, входящие в эту группу, я не стремлюсь вторгнуться в сферу социологии, а хочу прежде всего проиллюстрировать возможности нашего сотрудничества. Среди факторов, порождающих потенциальную враждебность, в западной цивилизации на первом месте стоит индивидуальное соперничество, на котором эта культура построена. Экономический принцип соперничества влияет на человеческие взаимоотношения, заставляя одного индивида сражаться с другим, соблазняя одного превзойти другого и делая выгоду одного человека убытком другого. Как нам известно, соперничество не только определяет отношения в профессиональных группах, но также пропитывает наши социальные, дружеские, сексуальные и семейные отношения, привнося, таким образом, в любые человеческие взаимоотношения элементы деструктивного соперничества, пренебрежения, подозрения, зависти. Существующее значительное неравенство не только в имущественном положении, но и в возможностях образования, отдыха, сохранения и восстановления здоровья, образует еще одну группу факторов, исполненных потенциальной враждебностью. Еще одним фактором является возможность одних людей эксплуатировать других.

Из факторов, порождающих чувство небезопасности, на первое место, пожалуй, следует поставить нашу реальную небезопасность в экономической и социальной областях. Другим могущественным фактором являются страхи, порожденные общим потенциальным враждебным напряжением: страх зависти в случае успеха, страх презрения в случае неудачи, страх жестокого оскорбления и, с другой стороны, страх возмездия за желание оттеснить других в сторону, унизить их и эксплуатировать. Эмоциональная изоляция индивида, возникающая в результате нарушения межличностных отношений и сопровождаемая отсутствием солидарности, также, пожалуй, является могущественным элементом в порождении небезопасности; при таких условиях индивид, вынужденный полагаться лишь на собственные силы, чувствует себя и является незащищенным. Общее чувство небезопасности усиливается тем, что в настоящее время, по большей части, ни традиция, ни религия не достаточно сильны, чтобы дать индивиду ощущение принадлежности к более могущественному целому, обеспечивающему защиту и направляющему его стремления.

Наконец встает вопрос о том, каким образом наша культура подрывает уверенность индивида в своих силах. Уверенность в своих силах является выражением действительной силы индивида. Она ослабевает при любой неудаче, которую индивид приписывает собственным недостаткам, будь то неудача в общественной, профессиональной или любовной жизни. Землетрясение заставляет нас чувствовать себя беспомощными, но не подрывает нашу уверенность в себе, потому что мы осознаем действие более могущественной силы. Ограничения в выборе и достижении некоторой цели не должны ослаблять уверенность индивида в себе; но из-за того, что внешние ограничения менее заметны, чем землетрясение, и особенно из-за идеологии, утверждающей, что успех зависит лишь от личных способностей, индивид склонен приписывать неудачи своим недостаткам. Кроме того, индивид в нашей культуре, как правило, не готов к враждебным действиям и борьбе, выпадающим на его долю. Его учили, что люди доброжелательны к нему, что доверительное отношение является добродетелью, а настороженность - чуть ли не моральным уродством. Это противоречие между фактически существующим враждебным напряжением и проповедью братской любви также может, по моему мнению, оказать решающее влияние на ослабление уверенности человека в себе.

Дата добавления: 2015-06-04