Погребальная обрядность

Смерть и покойник в традиционных русских представлениях. «Пирог деревянный – начинка мясная», «Десять рук, десять ног, пять голов - четыре души», «Заехал в ухаб – не выехать никак», «Вотчина в косую сажень» - это загадки о смерти и о покойниках. Они довольно ернические, но это ерничество относится не к умершему – по отношению к нему оно не допускалось никогда, а по отношению к смерти – «Все мы там будем». В народной среде естественная смерть – от старости или, как это называлось, от избывания сил – рассматривалась как вполне естественное явление, как факт нормального течения жизни. Русский человек готовился к переселению в потусторонний мир как на жительство в новую избу, о чем говорило и само название его будущего обиталища – домовина. Для такого восприятия смерти нравственным ориентиром было земледелие, ибо каждый год крестьянин видел, как зерно, брошенное им в землю, хоронится и умирает в буквальном смысле этого слова, чтобы дать начало новой, еще более обильной жизни. В этом представлении еще раз проявлялась диалектика народного мышления: «Рождается на смерть, а умирает на жизнь».

В народном сознании четко разграничивались две причины смерти – естественная, от старости, и преждевременная – до срока. Причины последней нередко объяснялись нарушением каких-либо запретов, в том числе и во время предшествующих похорон: зеркало в доме, где покойник лежал, не занавесили; покойнику закрытые глаза для верности пятаками не придавили, а они у него и открылись; мерку, которой его измеряли для изготовления гроба, в могилу не закопали. Существовали и другие представления о причинах преждевременной смерти в результате нарушения тех или иных норм, например, если супруг старым веником в новой бане парился – тогда либо сам, либо его супруга умрет.

Погребальная обрядность завершает пребывание человека на земле, она «узаконивает» его уход из этого мира, поэтому должна выполняться самым тщательным образом. Это положение подтверждается современным состоянием обрядности жизненного цикла у русских – почти полностью исчезла обрядность родильная, сохраняются отдельные элементы свадебной вроде осыпания жениха и невесты зернами при входе в дом или поисками «украденной» невесты, зато погребальная обрядность соблюдается пусть и не во всей полноте, но с сохранением основных структурных элементов, потому что «правильное» завершение жизненного цикла гарантирует его повторение. Негативные последствия несоблюдения погребальных обрядов по народным представлениям влекли месть со стороны покойника и новые «внеочередные» смерти членов общества.

В народном сознании существовало представление о неком сроке, отпущенном каждому человеку, считалось, что «лишние» прожитые годы он забирает у других людей, уменьшая тем самым продолжительность их жизни. Умирать, как и вступать в брак, надо в свое время, про «зажившегося» человека говорили: «Чужой срок заедает». Но в представлении о «неприличности» долгой жизни были и практические резоны. «Старость – не радость», потому что тяжело и самому человеку, и волей-неволей своей немощью он отягощает жизнь окружающих.

Умершие естественной смертью, т. е. избывшие свой срок, относились к категории чистых покойников, или родителей. Им противопоставлялась другая категория умерших – до срока, не «избывших» своего века, умерших неестественной смертью. Такие покойники назывались заложными. Само название «заложные», видимо, произошло от способа их захоронения, известного по источникам средневековой Руси. Их не закапывали в землю, чтобы не осквернять ее, а относили подальше, в нехоженое место – лесную чащобу, овраг и т.п. и там закладывали камнями, дерном, валежником.

К заложным покойникам относились мертворожденные младенцы и младенцы, умершие некрещеными, самоубийцы – утопившиеся, повесившиеся и т.д., опившиеся вином, колдуны и др. Иногда указывались конкретные причины, по которым та или иная категория «заложных» покойников опасна для живых. Недополучение умершими до срока радостей пребывания на «этом свете» вызывало, согласно народным представлениям, их недоброжелательное отношение к живым, стремление вредить людям, вернуться за «положенным». Колдуны наказываются за свои деяния лишением загробного упокоения. Конкретизировались и другие беды, которые приносят «заложные» покойники. Опившиеся испытывают постоянную жажду и тянут влагу из земли, вызывая таким образом засуху. Утонувшие считались опасными, видимо, потому, что архаическое сознание связывало «тот свет» и с водной стихией, возвращение побывавших там в мир живых по народным представлениям было чревато бедами.

Считалось, что о смерти человека можно узнать заранее, в частности, во время гаданий, например, святочных. Если на перекрестке, где «слушали» судьбу, кому-то чудилось, что топором тешут по дереву, то это к смерти: ему гроб делают. Или во время троицких гаданий венок, пущенный девушкой по воде, утонул – к ее смерти. О предстоящей смерти одного из домочадцев предвещали аномальные события в доме: икона с гвоздя упала, бревно в стене с громким звуком треснуло; смерть предвещало необычное поведение животных и птиц: курица петухом запела, воробей в избу через трубу залетел; сон определенного содержания: новый дом строится, одежду себе шьешь и т.п.

Отношение к покойнику со стороны живых было двойственным: с одной стороны, это человек и член коллектива, а с другой стороны, он – чужой, поскольку обладает иными характеристиками, нежели живые люди, он не двигается, не смотрит, не говорит. Двойственность положения покойника в мире живых отражают противоречивые действия по отношению к нему. Одни можно определить как «расподобление», то есть демонстрацию «инакости» мертвого по сравнению с живыми. Живые двигаются, меняют свое местоположение – покойнику связывали руки и ноги, лишая возможности перемещаться, ибо покойник – покойный. Живые обладают зрением – веки умершего, если они не сомкнулись сами, опускали, а для надежности придавливали тяжелыми медными монетами, он - уснувший, но только вечным сном, недаром один из синонимов слова умерший – усопший. По этой причине окружающие должны были в помещении, где находился умерший, говорить тихо, чтобы не «разбудить» его, должны были бодрствовать, чтобы не уподобляться усопшему. Другая категория действий, наоборот, представляла собой «уподобление» покойного живым. С ним разговаривали, ставили ему пищу, в гробу делали мягкую подстилку и т.д.

Достигнув определенного возраста, человек начинал готовиться к смерти – шил сам или ему шили погребальную одежду, иногда делался гроб, последнее было характерно для старообрядцев. Характерной деталью этих приготовлений была незавершенность, одежда была не дошита, гроб не доделан.

Погребальная обрядность включала три этапа: оплакивание – от момента смерти до выноса покойника в день похорон, похороны – от выноса умершего из дома до возвращения их участников с кладбища, поминки – с трапезы после захоронения тела до поминовения в годовщину смерти. Кроме поминок по конкретному человеку, существовали так называемые общепоминальные дни – поминки по всем умершим «родителям».

Оплакивание. Во время агонии человека клали, обычно, на то место, где он спал, что отражало представление о смерти как вечном сне. При этом убирали пуховые перину и подушку, поскольку считалось, что в противном случае каждое перо из них на «том свете» будет вонзаться в его тело. Подстилали же под покойного солому. Особые обрядовые действия предпринимались в случае так называемой трудной, т. е. долгой и мучительной смерти, они во многом были аналогичны обрядам, совершавшимся при тяжелых родах. Также открывали окна и двери, поднимали крышки сундуков, развязывали узлы, отмыкали замки, развязывали пояса. Тяжело умирающему могли выстричь волосы на голове, поднять конек крыши дома, прорубить отверстие в потолке или сымитировать это действие, например, постучать топором по самцовым бревнам со словами: «Сом-сомец, дай больному какой-нибудь конец». Считалось, что особенно мучительная смерть бывает у людей, знавшихся с «нечистой силой» - колдунов, знахарей, ведьм и т.п., если они не передали своего «знания» другому человеку.

С умершего снимали одежду и приступали к его обмыванию, чтобы смыть ауру живого состояния. Оно обычно производилось на соломе. Мужчину должен был обмывать мужчина, а женщину – женщина. Но существовал и особый институт специалистов-обмывальщиц, женщин определенного статуса, например, это должны быть вдовы, а в других случаях девушки, отличающиеся особой набожностью. Во время обмывания надевали рукавицы, чтобы не прикасаться к телу голыми руками, ибо все, что соприкасалось с покойным, считалось ритуально нечистым и несущим смерть. Поэтому предметы, которые использовали для обмывания: горшок с водой, мыло, тряпочку, рукавицы, солому потом закапывали где-нибудь за пределами селения, выбрасывали там, «где люди и скот не ходят» – между тесно стоящими постройками, на меже дальнего поля или сжигали на кладбище вместе с одеждой покойного и стружками от гроба, а пепел зарывали. Однако их могли оставить, чтобы потом использовать в магических целях. С мылом купали капризных детей, чтобы они были спокойными, его же могли взять на суд, чтобы умерить ретивость судьей, в половодье горшок с оставшейся водой бросали в воду, чтобы уровень ее был выше.

После обмывания покойника обряжали те люди, которые обмывали его. Погребальная одежда отличалась у разных групп русских: существовали предписания хоронить в венчальной одежде, праздничной, повседневной. Но чаще всего готовилась специальная одежда, при пошиве которой придерживались принципа «расподобления», т. е. она должна была иметь особенности, отличающие ее от одежды живых, в частности, наличием архаических черт.

Погребальная одежда шилась белого цвета, «без прикрас», т. е. не украшенная, из домотканой материи, при крое материал надо было не резать, а разрывать руками, при шитье использовать льняную нитку, причем без узлов, шить надо было крупными стежками, держа иголку вперед, т. е. от себя (а при шитье живому – к себе), иногда даже левой рукой. Крой для погребальной одежды использовался старинный: рубаха без подставы и обшлагов, с завязками, а не пуговицами, у старообрядцев погребальная рубаха была обязательно туникообразной, на женщину у них одевали белый широколямочный сарафан, который в быту уже вышел из употребления, на мужчину – балахон или кафтан со сборками, который служил и молельной одеждой. Особенностью погребальной одежды, приготовленной загодя, была ее незаконченность, завершали пошив только после смерти человека.

Женщине распускали волосы и на голову одевали платок, голова мужчины была не покрыта. Если вдова после смерти мужа хотела вторично выйти замуж, то его рубашку не застегивали, а чтобы муж-вдовец вторично не женился и дети не терпели бы обид от мачехи, умершую жену подпоясывали ниткой.

Обувь могла быть и обычной, однако часто покойника хоронили в лаптях, даже если он их при жизни не носил. На ноги могли также одеть калиги, представлявшие собой матерчатые сапоги, на Руси это была обувь странников; особые холщовые поршни, которые назывались бахилы; или босовики из белой кожи; зимой покойника могли обрядить в валенки. Зафиксированы запреты на помещение в гроб металлических вещей, поэтому из сапог вытаскивали гвозди, от поясов отрезали металлические пряжки и т.п., иногда нательный медный или серебряный крест заменяли на деревянный или плетеный из бересты.

Специфической погребальной одеждой были саван и куколь. Саван одевался поверх другой одежды и представлял собой некое подобие длинного мешка, сшитого из двух-трех полотнищ ткани белого цвета, он закрывал тело вместе с головой. По савану тело потом еще пеленали тесьмой. Куколь – род мешкообразного головного убора из холста, который одевался под саван.

Молодую незамужнюю девушку могли хоронить как невесту – с распущенными волосами, в свадебной одежде, с венком на голове, на палец ей одевали обручальное кольцо, на гроб ставили зажженные венчальные свечи, на крышку гроба клали свадебный каравай. В свадебной одежде могли похоронить и неженатого парня.

Глаза покойника должны быть обязательно закрыты, считалось, что взгляд его смертелен, для надежности веки придавливали медными монетами. Руки покойника либо были вытянуты вдоль тела, либо их складывали на груди и связывали, как и ноги. В некоторых местах в руку умершего мужчины вкладывали гребень, женщины – платок. Отмечена традиция использовать при обряжании умершего яйцо, его помещали под подбородок – «чтобы рот не был полым», или под мышку – «чтобы не скис». Обряженного покойника до положения в гроб укладывали в избе на лавку ногами к двери, женщину с левой, а мужчину с правой от входа стороны.

Гроб часто делали заранее. В древности он назывался домовина, это название, как и архаические его особенности, сохраняются у некоторых групп русского населения, например, у старообрядцев, до нашего времени. Домовина делалась из бревна, расколотого вдоль, внутренняя часть его выбиралась, и сюда помещалось тело. Тот конец домовины, где была голова, делался закругленным. Позднее гроб стали делать из досок со сводчатой крышкой. В этой ее форме опять же можно видеть имитацию жилого сооружения – избы с архаическим сводчатым потолком.В крышке гроба иногда делалось «окошечко», которое могли застеклить.

При изготовлении гроба использовали мерку, которой обмеряли покойника – брусок, палку, веревку, ее надо было обязательно закопать в могилу вместе с умершим – «чтобы еще не пригодилась». Стружки, которые остались при изготовлении гроба, подстилали под покойника – «для мягкости», на дно вместе со стружками стелили листья с банных веников, могли положить целые веники. Такая же набивка была и у подушки, которую клали под голову покойника, кроме того, в подушку зашивали узелок с волосами и ногтями умершего. Поверх подстилки укладывали полотно или стелили половик, утверждалось, что по нему покойник «пойдет» (по другой версии «спустится») на «тот свет».

Гроб с телом умершего ставили в красном углу головой к иконам (старообрядцы – ногами), на «смеретной» лавке, шедшей вдоль «мостин» - досок пола. До похорон гроб с умершим стоял в доме, но, если покойник был «страшен», например, был колдуном, тогда его на все время или на ночь относили в церковь или часовню. На ночь лицо покойника могли закрывать тряпочкой с вырезанным в ней крестом.

По христианским представлениям человеку после смерти уже ничего не нужно, попадет ли он в рай, как праведник, или в ад, как грешник. Однако нередко в соответствии с архаическими верованиями в гроб клали разные предметы, «необходимые» покойнику в потустороннем мире: хлеб, соль, яйца, мыло, полотенце, мужчине могли положить трубку и кисет с табаком, если он курил, сунуть бутылку водки, женщине – иголку с ниткой, наперсток, недоделанную работу. Традиции этой сопротивлялись священники, но ситуации изменить не могли.

Сразу же после смерти человека производили изменения в интерьере дома. Могли открывать окно или дверь, иногда с приговором: «Полетай, душенька в рай!». Около умершего ставили сосуд с водой, а над ним на стене, окне или божнице вешали полотенце. Объяснения смысла тех или иных ритуальных действий, которые даются носителями традиции, зачастую представляют собой плод более позднего осмысления, архаическая же их логика зачастую бывает совершенно иной. Поэтому обыденное объяснение использования воды и полотенца, сводящиеся к тому, что водой душа смывает слезы, которыми оплакивает свою смерть, а полотенцем утирается, не корректны. На самом деле вода фигурирует в данном обрядовом действии как субстанция мира мертвых, куда должна уйти душа после смерти, а полотенце - как имитатор дороги туда. На столе рядом с гробом или на божницу ставили пищу, обычно, кусок хлеба и воду, здесь она стояла до 40-го дня после смерти.

В доме занавешивали зеркала как предмет, в котором отражался покойник, видимо, оно рассматривалось как местопребывание отражаемых им предметов. Это, как и многие другие особенности погребальной обрядности, объясняются боязнью возвращения умершего из потустороннего мира. В помещении, где он находился, зажигали свечи, периодически их тушили, но ночью они должны были гореть всегда. В соответствии с народными представлениями они предназначались для освещения пути умершего в потустороннем мире, о том, что он мыслился темным, свидетельствует метафорическое обозначение рождения – «появиться на белый свет». Считалось, что душа умершего в течение трех дней после смерти находится в доме, поэтому постель его, как и другие вещи, не выносили, и на этом месте не спали.

Изменялось поведение окружающих людей, иногда в пределах всей деревни. Так, запрещалось, пока покойник не похоронен, выполнять различные сельскохозяйственные работы, особенно сеять. При покойнике должны были находиться люди, обязательно бодрствующие. Обычная, повседневная одежда окружающих менялась на траурную, «по печали», виды ее были различны в разных губерниях России - андарак синего цвета без украшений, печальная понева, которая шилась из трех кусков темно-синей в клетку ткани и не имела украшений, и др.

Только с начала XX в. траурная одежда начала унифицироваться и должна была быть темной, т. е. противоположной белому цвету одеяния покойника. Примечателен запрет на использование красного цвета в траурной одежде, поскольку он делегировался умершему, в то время как траурная одежда нередко имела синий цвет.

К умершему приходили прощаться родственники и соседи. Им тоже предписывалось особое поведение. Войдя в дом, они сразу проходили к гробу с умершим и здоровались сначала с ним, как главным лицом в доме, а потом уже с хозяевами. Приходящие клали в гроб в ноги умершему медные деньги. Женщина, у которой был драчливый муж, могла тайком вытянуть нитку из одежды покойного и вшить в одежду мужа, чтобы он не распускал рук.

Личные вещи покойника часто раздавали нищим. Примечательно, что в городах присутствие нищих в доме, где находился умерший, было непременным. Они народным сознанием рассматривались как представители потустороннего мира, и передача им тех или иных ценностей осмыслялась как отправление этих ценностей покойнику на «тот» свет. Однако если отдавать вещи было жалко, то их вместе с постелью после похорон могли отнести в курятник, где они находилось до 40-го дня после смерти, считалось, что там их «очищает» крик петуха.

Сразу по смерти человека начиналось его оплакивание - причет, вытье, голошение. Причитали обычно родственники, но существовал институт профессиональных причитальщиц, приглашаемых за вознаграждение. Особенно развита была традиция причета на Русском Севере. Сам причет представлял собой определенные словесные формулы с элементами импровизации, в них высказывалось самое благожелательное отношение к покойнику, выражалась безмерная скорбь по поводу его смерти, превозносились его личные качества, хотя они могли быть не лучшего свойства и т.д. Во время причета могли выкладывать всю «матку-правду» – о соседях, родственниках мужа, заедающих жизнь и т.д. Для причета характерна метафорическая табуация названий: муж – законная семеюшка, надежная головушка, дочь – белая лебедушка, верба золоченая, смерть выражалась через такие метафоры как заход солнца или угасание свечи. По причету и по другим фольклорным жанрам путь умершего в загробный мир рисуется как трудное длительное путешествие (мутарсливая дороженька) с преодолением многих препятствий – ему нужно переходить через огненную реку, перелезать через стеклянную гору и т.д. Причеты неоднократно официально запрещались – Стоглавым собором 1551 г., указами Петра I, но, несмотря на это, они дожили до наших дней.

Похороны. Умершего хоронили обычно на третий день, время же похорон различалось у разных групп русского населения. В одних местах считалось, что хоронить надо до 12 часов дня, в других – после этого времени. Начинались похороны с выноса гроба. Перед этим близкие прощались с умершим. При выносе из дома гробом трижды ударяли по порогу – «вытрясали душу». Во время похорон предпринимались самые разные меры, чтобы сделать невозможным возвращение умершего обратно. Покойника несли ногами вперед, чтобы он не мог «видеть» обратной дороги, в начале движения гроб трижды «крутили», т. е. вращали в горизонтальной плоскости, чтобы «закружить» голову умершему, могли вынести гроб не через дверь, а через окно. Вслед за гробом мели веником, лили воду, на лавку, где стоял гроб, клали предмет апотропейного характера – топор, нож, ухват; на место, где спал покойный, – такого же рода предметы или камень.

После выноса покойника несколько человек, оставшихся в доме, начинали уборку, они проветривали помещение, мыли лавку, на которой стоял гроб. Если это была скамейка, то ее символически переворачивали – чтобы больше для этой цели не пригодилась. Мыть пол надо было обязательно к порогу, «вымывая» смерть. На Севере также топили баню, чтобы в ней помылись вернувшиеся с кладбища.

К участникам похоронной процессии не случайно применялось понятие «поезжане». Как и свадебный поезд, она имела определенный порядок: впереди гроб с покойным, за ним - ближайшие родственники, потом дальние, а потом все остальные. Все участники похорон были в траурной одежде. Гроб с телом умершего могли нести на носилках, на руках, иногда используя при этом полотенца, которые назывались «концы». От этого обычая и пошло метафорическое обозначение смерти: «Концы пришли (отдал)». Гроб могли везти на телеге, санях. Если кладбище было за водной преградой, то и на лодке.

На Русском Севере долгое время сохранялся обычай, по которому гроб на кладбище в любое время года, даже летом, следовало везти в санях. Эта традиция имела очень глубокие корни, она была нормой в Киевской Руси. По свидетельству Повести временных лет князя Владимира Святославича, умершего в июле 1015 г., в санях везли для отпевания в церковь святой Богородицы. Объясняют данный обычай либо консервативностью погребального обряда – полозный транспорт появился самое позднее в XI тыс.до н.э., а колесный – не ранее IV тыс.до н.э., либо представлением о том, что страна мертвых находится на севере, где осадки выпадают в виде снега и умершего надо доставлять туда на соответствующем транспорте. Транспортное средство, на котором везли умершего, маркировалось полотенцем, его вешали с левой стороны, потому что с ней связывалось все отрицательное, в том числе и смерть.

Само транспортное средство, как и все, что соприкасалось с мертвым, считалось опасным, несущим смерть, поэтому требовало магических манипуляций с ним. Носилки, на которых несли гроб, обычно бросали на кладбище, но оставить там телегу или сани было, конечно, накладно. Поэтому их ритуально очищали, для чего выпрягали лошадь и трижды посолонь обводили ее вокруг саней или телеги, а потом запрягали снова.

Дорогу за гробом забрасывали ветками хвойных деревьев, таким образом, маскируя ее. Веточки старались бросить иголками по направлению к кладбищу, чтобы покойник натыкался на них, если будет возвращаться обратно. Возможно, хвойные деревья использовались также потому, что они характерны для севера, где локализовался мир мертвых. Не случайно также для разбрасывания этих веточек отряжали мальчика и девочку - таким образом смерти противопоставлялась потенция рождения. Кроме веточек на дорогу могли бросать зерна хлебных злаков, в этом обряде отразилось представление о выходе из человека при его смерти животворящей силы, которую можно использовать в аграрной практике.

Первому оказавшемуся на пути человеку кто-то из участников похорон передавал первую встречу – некую ценность – курицу, хлеб и т.п. Этот обычай уходил своими корнями в архаические времена, когда в обрядах участвовали все члены коллектива, не участвующий в них всегда принадлежал к другому социуму, был чужим, и при узости представлений об окружающем пространстве считался представителем иного мира, отождествляемого с потусторонним. Данный ему предмет рассматривался как дар на «тот свет», о чем свидетельствует особенности процесса передачи - положение в гроб, т. е. в «мертвое» пространство, откуда его брал встречный. Часто таким встречным был нищий. Человеку, встретившему погребальную процессию, предписывалось либо обойти ее по часовой стрелке, т. е. уподобляясь солнцу и делаясь таким образом неуязвимым для потусторонних сил, либо присоединиться к ней на некоторое время, показывая тем самым принадлежность к миру живых.

Кладбище, к которому двигалась погребальная процессия, имело кроме этого общераспространенного названия и другие – погост, буйво, могильник, рощение. Оно было особым местом в окружающем человека пространстве – локусом мира мертвых в мире живых. Поэтому кладбище по-особому оформлялось, и поведение на нем предписывалось особое. Пространственная выделенность его фиксировалась оградой с воротами, которые надо было держать закрытыми. Его могли разместить за водной преградой, чтобы обитатели «того света» не могли проникнуть в мир живых. Регламентировалось время пребывания на кладбище, в одних местах – до полудня, в других – в послеобеденное время. Зимой нельзя было счищать снег с могил, иначе новый покойник будет. Хоронили на кладбище не всех умерших, а только «чистых» покойников. «Заложных» на рубеже XIX-XX в. хоронили рядом с кладбищем, и обязательно за пределами кладбищенской ограды. Старообрядцы до 20-х годов XX в. хоронили умерших у своих домов.

На кладбище непременно должны были расти деревья. Это предписание связано с представлением о дереве как предмете, соединяющем средний, человеческий, мир с верхним и нижним. Где бы ни мыслился мир потусторонний, наверху или внизу, дерево было дорогой в него. В древности таким деревом, видимо, был дуб, о чем говорит метафорическое выражение «дуба дал» в значении «умер». Именно поэтому у Кащея Бессмертного русской волшебной сказки смерть связывается с дубом.

До прибытия похоронной процессии на кладбище готовили могильное сооружение. Оно представляло собой выкопанную в земле прямоугольную яму чуть больше размеров гроба и глубиной около 2 м. Ориентировалась она с востока на запад. Умершего клали головой на запад – сторону мира мертвых, утверждалось, что тогда, встав после воскресения во время Страшного Суда, он окажется лицом на восток – сторону возрождения. На Русском Севере внутри ямы могли делать особое сооружение – потолок. По углам ямы вбивали колышки высотой чуть выше гроба, соединяли их двумя перекладинами и после опускания гроба настилали на перекладины доски. Объяснялась необходимость «потолка» тем, что так покойнику легче лежать, поскольку земля не будет давить на него. Эта традиция, как показывают аналогии, была заимствована у соседних финноязычных народов.

По прибытии на кладбище гроб ставили около могилы, участники похорон словесно прощались с покойным, ему развязывали руки и ноги, веревку либо клали в гроб, либо забирали с собой, опять же для магических манипуляций - ею потом перевязывали рога бодливой коровы. Вынимали из гроба деньги и бросали их в могилу – выкупали место. Гроб, после того как забивали крышку, опускали в могильную яму на «концах». Яму засыпали землей, причем сначала все участники похорон бросали в нее по горсти земли. На могиле делалась продолговатая насыпь, в ногах погребенного ставили крест. Он был примерно в рост человека, деревянным, предпочтение при его изготовлении отдавалось дубу. В некоторых местах над крестом делали из досок двухскатное покрытие, оно символизировало крышу «дома» новопреставленного, нередко в месте соединения досок помещали имитацию охлупня, иногда с изображением головы коня. На могильной насыпи иногда сооружали голбец – сруб в несколько венцов, открытый сверху или под двухскатной крышей и с маленьким крестом наверху. Это сооружение, как и гроб, имитировало жилище.

Сразу же после засыпания могилы могли устроить первую поминальную трапезу. Блюда ее были весьма символичны. Ели блины, причем иногда стопку их разрезали на 4 части и сдвигали так, чтобы в середине образовывалось отверстие – символ нарушенности упорядоченности жизни (как и дырка, проделанная в сочне при «нечестности» невесты). Блины макали в сыту (растворенный в воде мед, отсюда произошло слово «сытный»), чтобы ее сладостью уравновесить горечь утраты. Ели кутью – символ многого, что должно было компенсировать потерю члена коллектива. Сначала поминальную кутью варили из зерен пшеницы или ячменя на сыте, потом из риса с сахаром и изюмом. Остатки пищи помещали на могиле, чтобы покойный «потрапезничал» вместе со всеми.

После завершения похорон их участники могли пойти на могилы своих родственников и рассыпать на них специально принесенные для этого зерна. Очевидно, момент похорон рассматривался как открывание некой «дверцы» на «тот свет» для пропускания умершего, и этим пользовались для «кормления» родственников, дотоле ушедших в потусторонний мир.

При возвращении с кладбища снова использовались магические приемы, предотвращающие приход покойника назад. Участники похорон могли пойти другой, дальней дорогой или идти не по самой дороге, а по обочине, запрещалось оглядываться на обратном пути. Вернувшись, мыли руки, причем не в доме, а за пределами его, иногда посещали баню. Те, кто нес гроб, прикладывали ладони к печи.

Поминки. Поминальная обрядность была двух видов – по конкретному человеку и по «родителям», т. е. всем умершим родственникам, последняя представляла собой часть календарной обрядности. Первые поминки по умершему устраивались сразу после похорон, т. е. обычно на третий день после смерти. На поминки звали не только родственников, но и соседей, а также нищих, последних могли приглашать и в другие поминальные дни. Все садились за накрытый стол с набором поминальных блюд – блины, кутья, кисель; в зависимости от местных традиций и от зажиточности семьи они могли дополняться другой пищей. Ставили еду для покойника, ему могли даже выделить место за столом, положить ломоть хлеба, ложку под скатерть. Первые поминки не должны были быть долгими, вскоре участники их расходились, сигналом, обычно, служила подача киселя. Поминающим могли раздавать дары, например, ложки – женщинам, полотенца - мужчинам.

Кроме третьего дня поминальными были девятый, двадцатый, сороковой со дня смерти и годовщина. Эти поминки «справлялись» службой в церкви, посещением могилы и по возможности обильной трапезой, обязательно с кутьей, медом и блинами. Каждый из этих дней соответствовал определенным изменением в судьбе души покойника согласно христианским представлениям: на 9-й день душа уходит на «тот свет», где до 20-го дня ей показывают мучения грешников в аду, а до 40-го – наслаждения праведников в раю. На 40-й день она предстает перед Богом, который определяет место посмертного пребывания человека – в аду или раю. Поэтому на 40-й день в некоторых местах исполнялся обряд проводов души, для чего по возвращении с кладбища родственники умершего, не заходя в дом, с хлебом-солью и свечами становились на дворе и при открытой двери, через которую выносили гроб с умершим, делали четыре поклона на все стороны света (первый на восток) со словами: «Ныне отпускается раб твой по закону (по другой версии – «глаголу») с миром». После поклонов говорилось: «Ну …(имя), теперь мы тебя отпустили от дома, ты уходи, с собой ничего не бери, жита нашего, оставляй нам». У некоторых групп южнорусских на 40-й день пекли из теста «лестницу» с определенным количеством ступенек (3, 24, 40), считалось, что по ней душа будет идти в потусторонний мир.

Последние поминки справляли в годовщину смерти: по народным представлениям в этот срок душа умершего возвращается с «того света», чтобы вселиться в другое тело. На годовщину заказывали службу в церкви, посещали кладбище, устраивали дома трапезу.

После отмечания годовщины поминки по покойнику прекращались, и он уже поминался со всеми остальными умершими «родителями» в определенные календарные дни. К общепоминальным дням относились так называемые родительские дни, число которых православной церковью было установлено в количестве семи, почти все они приходятся на субботы, которые именуются «родительскими». Среди них очень важной была «родительская» суббота накануне Троицы, единственная, когда разрешалось поминать «заложных» покойников. К «родительским» дням относились также субботы мясопустная перед сырной (масляной) неделей, а также второй, третьей и четвертой недель Великого поста и суббота в канун Дмитриева дня (26 октября/8 ноября). Единственный «родительский» не субботний день – Радуница, которая празднуется во вторник Фоминой недели.

В поминальные дни отстаивали в церквях утреннюю панихиду по усопшим, затем посещали могилы родных и близких, причитали на них, устраивали трапезы, обязательно с блинами и кутьей, ели также сыту, яйца, кисель, пироги. Часть пищи отдавалась причту. Существовали ритуальные действия в общепоминальные дни, выходящие за рамки христианской обрядности. Так, на Радуницу топили для умерших бани, на Троицу «парили родителей», обмахивая банными вениками могилы.

Таким образом, по народным представлениям и после похорон взаимоотношения живых и ушедшего на «тот свет» продолжались. Можно выделить два их типа – нормативные, т. е. повторяющиеся и находящиеся в пределах нормы, и окказиональные – по тому или иному случаю. Нормативные осуществлялись в основном в рамках календарной обрядности, представляя собой общение в поминальные и другие дни. Например, в сочельнический вечер накануне Рождества производился обряд греть покойников, который заключался в том, что во дворе разводили костер и домочадцы стояли вокруг него в молчании, считалось, что рядом находятся «родители», которые греются у костра. В понедельник масленичной недели первый испеченный блин выставлялся на слуховое окно «для душ родительских». На Пасху ходили на кладбище, приносили яйца на могилы родственников, это называлось «христосоваться» с «родителями». На Семик (четверг перед Троицей) также посещали кладбище, окуривали могилы ладаном, поминали умерших едой, пивом, брагой, раздавали еду нищим.

Окказиональные контакты, осуществляемые «по случаю», могли быть желательными и нежелательными. Покойник мог явиться во сне и попросить о чем-нибудь, например, помянуть его, облегчив тем самым его страдания в потустороннем мире, или предупредить о беде или грозящей опасности. Но умерший мог «явиться» и наяву, эти появления мертвых считались нежелательными, опасными. Рассказы о таких приходах многочисленны, некоторые их сюжеты довольно стереотипны. Один из наиболее распространенных рассказов повествует о посещении умершим мужем тоскующей вдовы, он прилетает ночью в виде огненного шара, который рассыпается над трубой искрами. Таким образом муж проникает в дом, ласкает жену всю ночь, покидая ее только под утро, оставляет гостинцы под подушкой – пряники, конфеты, леденцы, но днем они превращаются в экскременты животных.

Известны были разные способы отвадить являющегося покойника: например, поместить у порога какой-нибудь железный острый предмет (топор, нож) или крест, разбросать домашним животным пищу, оставшуюся после поминок, «привидевшемуся» покойнику провести ладонью по лицу три раза в одну сторону и три раза в другую, пожаловаться собаке. Последняя рекомендация исходит из очень архаичных, дохристианских представлений об этом животном как страже входа в мир мертвых. Эти представления нашли отражение в древнегреческой мифологии, в иранской «Авесте» и арийских «Ведах». В русских традиционных представлениях связь собаки с загробным миром сохранились в пережиточной форме: собака считается «нечистым» животным, нельзя есть пищу, которую собака понюхала, ее нельзя пускать в алтарь (в отличие от кошки), вой собаки предвещает смерть человека.

Дата добавления: 2015-06-04