Встреча с аналитиком

Когда идет речь о практике юнгианской психотерапии, имеется в виду встреча двух людей, которые вместе пытаются понять, что происходит в бессознательном одного из них. Пациент обычно жалуется на симптомы, конфликты или какие-то иные серьезные расстройства, с которыми пытался справиться самостоятельно, но тщетно, ибо они оказались сильнее всех сознательных усилий воли, на которые он способен. Поэтому он нуждается в помощи, за которой обращается к психотерапевту. Источник его невроза — нарциссическое расстройство личности, пограничное состояние и т.п.— остается скрытым как от него самого, так и от аналитика, поэтому они вместе занимаются исследованием бессознательных причин, целей и смыслов поведения пациента.

В процессе своей деятельности аналитик уделяет много внимания работе со сновидениями, стараясь их понять и распознать их связь с историей жизни пациента, в особенности с его сознательными установками и убеждениями. Но как эту помощь воспринимает пациент? Кем для него является аналитик?

Если мы хотим исследовать бессознательное, крайне важно не только получить максимально полное представление о том, что происходит между сознательной деятельностью пациента и его бессознательными реакциями, или компенсациями, которые проявляются в его сновидениях. Рано или поздно нам все равно придется столкнуться с необходимостью разобраться в отношениях между двумя людьми, включенными в процесс анализа. Эти так называемые аналитические отношения двух партнеров абсолютно необходимы для протекания терапевтического процесса, но одни стороны этих отношений способствуют развитию процесса, а другие тормозят его. Аналитические отношения могут быть не менее сложными, чем любые близкие отношения. С обеих сторон рождаются бессознательные фантазии, обусловленные базовыми жизненными потребностями. Иногда они почти не проявляются и оказываются довольно слабыми и потому могут остаться незамеченными и аналитиком, и пациентом. К тому же они могут влиять на процесс анализа, вызывая сопротивление, сильные иллюзии, относящиеся и к аналитику, и к пациенту, или же провоцируя переход существующих отношений в сексуальные.

В настоящее время возникновение таких эмоциональных отношений общеизвестно. Для обозначения этих бессознательных проекций существуют специальные понятия: перенос и контрперенос — в соответствии с направлением проекций.

Однако аналитические отношения вовсе не ограничиваются переносом и контрпереносом. Несмотря на существующую тенденцию рассматривать отношения между участвующими в процессе анализа именно с такой точки зрения, по моему мнению, в терапевтическом процессе существуют и реальные человеческие отношения — и это очень важно. Как было замечено ранее, им уделяется много внимания в трудах Юнга, он убедительно показал ту принципиальную разницу, которую он видел между переносом и реальными человеческими отношениями в процессе анализа. Я считаю, что аналитику очень важно обладать обостренной чувствительностью к тому, что происходит между участниками аналитического процесса. За проявлением реальных человеческих отношений может скрываться перенос; или же отношения, которые иногда интерпретируются как перенос, могут оказаться подлинными. Какова же разница между этими двумя установками, называемыми переносом и реальными человеческими отношениями? Какой вклад вносят эти феномены в нюансы аналитического процесса?

Цель данной книги состоит в том, чтобы ответить на эти вопросы, но сначала посмотрим, как понимали феномен переноса два пионера глубинной психологии.

Взгляды Фрейда на перенос

Зигмунду Фрейду принадлежит честь называться первооткрывателем феномена переноса в психоанализе. Вместе с Йозефом Брейером он впервые попытался проникнуть в содержание бессознательного материала с помощью гипноза. Находясь в состоянии гипноза, пациент мог вспомнить подавленные или вытесненные события своего раннего детства.

Сначала гипноз считался новым превосходным методом для проникновения в сущность психической травмы; восстановление в памяти травматических событий прошлого, как правило, облегчало состояние пациентов, страдавших истерическими неврозами. Фрейд никогда не пользовался гипнотическим внушением (суггестией). Он не внушал находящемуся в состоянии гипноза пациенту никаких позитивных установок, принципиально не желая, чтобы тот оказался под воздействием воли врача. Такое воздействие он считал слишком искусственным и приносящим лишь временное облегчение, а потому использовал гипноз только, чтобы получить доступ к воспоминаниям, касающимся раннего детства пациента.

Хотя Фрейду и Брейеру сначала казалось, что их метод работы является оптимальным, очень скоро выяснилось, что многие пациенты не поддаются гипнозу и проявляют сильное сопротивление попыткам терапевта их загипнотизировать. Таким образом Фрейд пришел к открытию, что сопротивление является частью всей невротической структуры и связано со страхом перед воспоминаниями постыдных или болезненных событий. Этот инсайт положил основу его теории невроза.

Но, кроме того, Фрейд открыл другую причину сопротивления пациента гипнозу— любое нарушение отношений между врачом и пациентом. В своем труде «Исследования истерии» Фрейд указывал на три возможные причины таких нарушений16 (Freud, "Studies of Hysteria" in Collected Works, vol. 2.). Во-первых, пациент может чувствовать, что врач не принимает его всерьез или пренебрегает им, или насмехается над его сокровенными тайнами. Может случиться и так, что пациент получил какие-то нелицеприятные сведения о враче или методе его лечения. Вторую причину часто называют женщины, она связана со страхом пациентки потерять свою автономию, оказавшись в психологической и даже сексуальной зависимости от своего терапевта. Третью причину нарушения отношений между врачом и пациентом Фрейд видел в том, что пациенты попадают в состояние, близкое к шоковому, обнаружив «перенос» наличность врача запретных и постыдных фантазий.

Именно здесь впервые появляется понятие «перенос» (трансфер — transference), и Фрейд приводит пример (который сейчас стал широко известным), проясняющий смысл этого термина. После окончания аналитической сессии у одной из его пациенток внезапно возникло острое ощущение, что Фрейд должен ее поцеловать. Разумеется, в тот момент она ничего об этом не сказала; она испытывала к себе сильное отвращение за такие крамольные мысли и не спала всю ночь. Всю следующую сессию она казалась очень расстроенной и не могла продуцировать свободные ассоциации, пока не рассказала о своей фантазии. Фрейд попытался узнать, откуда у нее в фантазии могла появиться такая надежда, и пришел к выводу, что ее источником стали переживания событий многолетней давности. Тогда, во время разговора с мужчиной у нее появилось острое желание того, чтобы тот ее насильно поцеловал; это желание она осознала и подавила. Теперь оно появилось вновь, но было «перенесено» с реального объекта на терапевта17 (Ibid, p. 307ff.). Так Фрейд пришел к выводу, что неудовлетворенные или вытесненные желания, существовавшие в прошлом, имеют тенденцию переноситься на новый объект, а именно на аналитика.

Сначала это открытие расстроило Фрейда, ибо он увидел, как усложняется его психоаналитический метод. Но некоторое время спустя он заключил, что в явлении переноса есть много положительных сторон, облегчающих лечебный процесс. Перенос возвращает к жизни вытесненные детские желания и переживания и тем самым позволяет подойти к ядру невроза. Открытие эротического переноса для Фрейда было менее шокирующим, чем для его коллеги Брейера, который постепенно стал отстраняться от совместной психоаналитической работы с Фрейдом, ибо считал любовь между аналитиком и пациенткой подлинной и не мог совладать с ней18 (Ernest Jones, Sigmund Frued: Life and Work, vol. 1, p. 247.).

Продолжая изучать феномен переноса, Фрейд все больше утверждался во мнении, что перенос необходим для успешного психоаналитического лечения — именно так он называл свой психотерапевтический метод. Психоанализ не помогал пациентам, у которых не мог сформироваться перенос. Реакции переноса были характерны для неврозов, относящихся к конверсионной истерии, фобиям и неврозу навязчивых состояний. Эти три формы невроза подвергались психоаналитическому лечению, поэтому Фрейд их назвал неврозами, создающими перенос.

Необходимым условием успешного анализа Фрейд считал наличие переноса на терапевта инфантильного желания любви, а также вытесненной ненависти и агрессии. С другой стороны, ему казалось, что перенос препятствует быстрому излечению; в процессе анализа первичный невроз трансформировался в новый тип невроза, названный им неврозом переноса. Иными словами, пациент привязывался к аналитику, и эта зависимость мешала ему брать на себя ответственность за свои поступки. Он чувствовал себя любимым ребенком аналитика-отца или аналитика-матери и бессознательно не хотел расставаться с этой зависимостью. Вместе с тем излечение невроза означало окончание зависимости от аналитика, поэтому такое нежелание пациента свидетельствовало о бессознательном отказе от лечения невроза. Таким образом перенос оказывал сопротивление лечебному процессу.

Как же в таких случаях Фрейд предлагал поступать аналитику? Как мог аналитик помочь пациенту преодолеть так называемое сопротивление переноса? Здесь следует обратиться к известному «принципу абстиненции». Он заключается в том, что в ответ на просьбы пациента аналитику следует воздерживаться от любой эмоциональной реакции за исключением интерпретаций их мотивов. Аналитик должен оставаться холодным, как лед, как хирург во время операции19 (Freud, "Recommendations to Physicians Practicing Psycho-Analysis", in Collected Works, vol. 12, p. 115. -").

Согласно Фрейду, сдерживание аналитиком эмоциональной реакции необходимо самому пациенту; вместе с тем он отмечает, что такая установка на объективное, свободно скользящее внимание также является проекцией эмоциональной нейтральности аналитика. Почему именно такое холодное безучастное поведение идет на пользу пациенту? — Потому что перенос представляет собой форму невроза, желание оставаться в зависимости от врача, а не стремление достичь автономии. Следовательно, выполняя любую просьбу пациента, аналитик продлевает его зависимость от себя.

В таком случае работа аналитика заключается в том и только в том, чтобы интерпретировать мотивации, которые вызывают зависимость, называемую контрпереносом. А скрытые за переносом мотивы казались Фрейду совершенно ясными. Исполнение просьб и желаний, ожидаемое пациентом от аналитика, в действительности является повторением ущемленных потребностей и конфликтов, характерных для раннего детства. В отношении к аналитику у пациента повторяется и оживает любовь, ненависть, агрессия и фрустрация, которые он испытывал, будучи ребенком, по отношению к своим родителям. Поэтому интерпретация поведения и фантазий переноса показывает пациенту, что его любовь или ненависть к аналитику не являются реальными и базовыми, что его чувства возникли не сегодня, в процессе анализа, а повторяют его переживания в прошлом, в основном — переживания раннего детства.

Эти интерпретации служат весьма важной цели всего психотерапевтического процесса, а именно трансформации повторений в воспоминания20 (Freud, "General Theory of Neuroses", in Collected Wmks, vol. 16, p. 444.). Подведение пациента к инсайту относительно его фиксаций на ранних травматических переживаниях служит лечебной цели: осознанию возникших расстройств и постепенному осознанному их устранению. В свою очередь, это означает преодоление зависимости, которая называется «перенос на аналитика».

Фрейдом была создана ясная, логически построенная теория переноса: переживания раннего детства переносятся на аналитика, а чувства и эмоции, которые появляются в процессе анализа, представляют собой повторение чувств и эмоций, впервые возникших в детском возрасте. Одновременно мы приобретаем метод работы с переносом: интерпретацию мотиваций с целью превращения повторений в воспоминания. В этом случае важное значение имеет принцип абстиненции, запрещающий аналитику любое проявление эмоций. Метод лечения логически вытекает из теории Фрейда о структуре психики и наличия феномена переноса.

По-моему, очень важно иметь представление об этих первых наблюдениях явлений переноса. Они создают историческую перспективу, в рамках которой можно определить отправную точку взглядов Юнга. И, кроме того. эти наблюдения содержат много верного; они дают ценную и крайне важную точку зрения для анализа.

Вклад К.Г. Юнга

Последовательная, основанная исключительно на причинно-следственных связях теория Фрейда казалась Юнгу очень узкой и односторонней. Юнг считал, что Фрейд упустил из вида два важных фактора.

Во-первых, Фрейд интересовался только причиной переноса, он задавал вопрос: что вызывает такое странное поведение, как невроз переноса? Юнг считал, что перенос — это вполне нормальное явление для любых отношений между людьми, а потому отношение переноса часто, хотя и не всегда, проявляется в процессе анализа. Тогда перенос должен иметь не только причину, но и цель. Юнга заинтересовал вопрос, каково значение явления переноса.

Во-вторых, Фрейд считал, что в отношении переноса повторяются вытесненные детские переживания. Это должно означать, что он включает в себя только материал индивидуальной человеческой жизни, содержание личного бессознательного. Но в таком глубоком и широко распространенном явлении, как перенос, следует ожидать проявление архетипического содержания коллективного бессознательного. В своем труде «Два эссе об аналитической психологии» Юнг описывает один клинический случай: на примере снов пациентки, имевшей на него сильный перенос, он ясно показал, что она бессознательно считала аналитика богом, которого представляла себе духовной, неземной сущностью. Такое восприятие Юнг считал проекцией на аналитика самости, архетипа целостности и регулирующего центра всей психики. Пациентка была привязана к аналитику и была от него зависима, пока не осознала, что спроецированное содержание составляет часть ее личности, т.е. ее ядро21 (Jung, "The Relations Between the Ego and the Unconsciousness", in Two Essays on Analytical Psychology, CW 7, pars. 206-208.).

Мне вспоминается случай из моей собственной практики. Один из моих пациентов пришел на аналитическую сессию очень раздраженный, так как неделей раньше в его отношениях наступил кризис: его бросила девушка, которую, по его мнению, он любил. Он злился на меня, своего аналитика, так как считал, что именно из-за меня лишился удовольствия обладания любимой женщиной, поэтому от него отвернулась судьба. С другой стороны, он, конечно, точно знал, что я конкретно ничего не сделал, чтобы разрушить его отношения с подругой. Вместе с тем он находился во власти иррациональной идеи, что я принял обличье Венеры или, по крайней мере, ее сына Эроса и в последний момент поразил стрелами любви его возлюбленную. Пациент не давал себе возможности осознать свою фантазию прежде всего из-за ее абсурдности, но был переполнен гневом. Он знал, что я абсолютно не виноват в разрыве отношений, а только пытался понять вместе с ним, почему спустя какое-то время его бросали все его подруги. Тем не менее он был в ярости на свою судьбу, возложив всю ответственность на меня; он ссорился со мной так, словно ссорился с богом.

В то время пациент находился в такой сильной зависимости от меня, что каждый раз перед тем, как что-то сделать, спрашивал у меня совет или через какое-то время после самостоятельного поступка приходил ко мне с покаянием. Такое поведение больше соответствовало переносу, чем обычной сыновней проекции, так как бессознательно он наделял меня сверхчеловеческой силой. Кроме того, он полагал, что я могу найти выход из любой ситуации, и злился на меня за то, что я скрываю от него этот выход, ибо пациенту было совершенно ясно, что я являюсь хозяином его судьбы и всегда заранее обо всем знаю. Уже на этом одном примере можно продемонстрировать, как в ситуации переноса может активизироваться архетипическое содержание.

Теперь становится понятно, что если при переносе всплывает бессознательное архетипическое содержание, то скрытые в переносе мотивации не могут считаться только повторением ситуаций из личной жизни. В бессознательном мы находим и ростки будущего развития, которые могут достичь сферы сознания и постепенно интегрироваться с ним. Перенос действительно является формой проекции — от латинского слова projectio (проекция). Понятие «перенос» мы используем как технический термин для обозначения отношений, существующих между аналитиком и пациентом. Согласно Юнгу, можно говорить о наличии проекции, если содержание субъективных интрапсихических переживаний проявляется во внешней реальности по отношению к другим людям или объектам. Это означает, что мы не осознаем это содержание как некую часть нашей психической структуры.

Так, например, некоторые пациенты часто могут сказать мне так: «Я точно знаю, о чем вы сейчас думаете. Я могу это почувствовать: вы думаете о том, что мое поведение совершенно аморально и считаете меня ни на что не годным», но я совершенно не думаю об этом. Главная проблема таких пациентов — слишком критичное отношение к себе. Они не осознают, что это их собственные суждения, что их собственное негативное критическое отношение к себе проецируется вовне и прежде всего — на аналитика. Они совершенно уверены в его негативном отношении к ним, хотя, разумеется, он не может себе позволить выражать его открыто и в полной мере, так как лечение требует применения разных психологических манипуляций, и т.д.

Совершенно ясно, что наблюдение за тем, какое именно содержание проецируется, дает аналитику возможность определить, в какой области для пациента необходимо усилить степень осознания. Содержание проекций включает не только повторения, обусловленные вытесненным материалом. В проекции может проявиться впервые новое, творческое, но еще не осознанное содержание психики. Таким образом, за особенностью оттенков, форм и содержания, проявляющихся при переносе, часто скрывается внутренний процесс самореализации, который Юнг назвал индивидуационным процессом22 (Jung, "The Psychology of the Transference", CW 16, pars. 353ff.)

. В этом заключается один из самых важных инсайтов Юнга, связанный с феноменом, который называется переносом. Вполне понятно, что при таком подходе работать с переносом значительно сложнее. Теряют смысл все прежние правила и техники работы. Юнгианский аналитик сталкивается с самыми тонкими и сложными и вместе с тем — с очень ценными для него отношениями переноса.

Случай из практики

Чрезвычайно замкнутая женщина 23 лет рассказала свой сон, увиденный ею после первой аналитической сессии:

Я вижу себя в доме. Там вместе со мной находится пожилой человек, который хочет меня убить, вскрыв мне артерии. Я зову на помощь и стараюсь сама остановить кровь. Затем я нахожу в себе силы, чтобы скрыться от него и отправиться на поиски врача. Он следует за мной. Наконец, я попадаю к врачу, который перевязывает мне раны.

Из ее ассоциаций было совершенно ясно, что в образе преследующего ее убийцы воплощалась установка, которую она заимствовала у матери и которая оказывала мощное разрушающее воздействие на ее личность. Согласно описанию, ее мать была властной, набожной католичкой, которая заставляла своих детей с малых лет приобщаться к религиозной жизни, читать молитвы и исполнять ритуалы. Она страдала от неврастенических сердечных болей, используя случавшиеся с ней сердечные приступы, чтобы сохранить власть над окружающими. Если же муж или дети пытались как-то сопротивляться, она сразу заболевала, вызывая у них чувство вины.

Моя очень чувствительная пациентка находилась в глубокой депрессии; у нее наблюдалось много симптомов, обычно возникающих из-за нарушения первичных отношений и недостатка базового доверия23 (См. Erich Neumann, The Child, and Eric Erikson, Childhood and Society.). С малых лет в ее поведении по отношению к матери проявлялся протест, который следовало считать достаточно здоровым явлением. Но вслед за протестом неизбежно возникало чувство вины и желание оправдаться. Затем она должна была извиняться перед матерью, и та ее великодушно прощала. Протест был большим грехом, в котором сначала нужно было покаяться матери, а потом в церкви святому отцу-исповеднику. Разумеется, моя пациентка не могла понимать чрезвычайную важность этих импульсов протеста. поэтому она не могла доверять своим чувствам. У нее все больше и больше развивалось самоотчуждение, все больше и больше становилась ее зависимость от матери.

Швейцарский психоаналитик Юрг Уилли считает, что ребенку, мать которого страдает нарциссическими расстройствами личности, с самого младенчества приходится жить в парадоксальной ситуации: я останусь самим собой, если буду отвечать всем ожиданиям, возлагаемым на меня матерью. Но если я остаюсь именно таким, каким себя ощущаю, то я не являюсь самим собой24 (Jurg Willi, Die Zweierbezeiehung, p. 71.). Моя пациентка бессознательно ощущала, что она не имеет права на собственную жизнь согласно своим желаниям, и эти ощущения проявились в ее первом сне в образе перерезанных артерий. Используя юнгианскую терминологию, можно сказать, что в образе пожилого убийцы в ее сновидении нашел свое воплощение интериоризированный ею негативный материнский анимус.

С этой проблемой она пришла к аналитику. Ее поступок можно считать вполне нормальным, ибо со своей проблемой она не могла справиться сама. После первой сессии у меня возникло впечатление, что по ее ощущению мой подход к исцелению ее «травмы» был правильным. Вскоре развился сильный и очень сложный перенос, о котором можно получить представление по одному очень характерному случаю: однажды она рассказала сон, в котором я давал ей книгу Юнга о божественном младенце. После ее рассказа я подошел к книжной полке, взял эту книгу и дал ей ее почитать. Это была моя спонтанная реакция, импульс, подчинившись которому, я сразу почувствовал удовлетворение. Разумеется, можно усомниться в правильности этой реакции. Вместо этого некоторые аналитики стали бы работать с ее фантазиями, связанными с божественным младенцем, а также с тем фактом, что аналитик дает ей во сне эту книгу. Я же спонтанно выбрал конкретное действие, т.е. отыгрывание сна-фантазии. Естественно, мне стало любопытно, какова будет ее ответная реакция на мои действия, и подумал, что на следующей сессии надо найти время для работы с ее фантазиями.

В следующий раз она была в отчаянии, извиняясь передо мной, что не смогла прочесть книгу, так как возненавидела ее с первой строчки. При этом она добавила, что считает себя слишком глупой, чтобы ее понять, и снова стала извиняться. У меня появилась смешанное чувство. Я точно мог сказать, что был разочарован тем, что эта книга не смогла оказать на нее полезного воздействия и что она отвергла нечто очень терапевтически значимое и ценное для меня. В какой-то момент я даже почувствовал приступ гнева. В то же время ее извинения и самообвинения несколько сгладили мой гнев и разочарование.

Я вспомнил ее первый сон, в котором злодей преследовал пациентку до самых дверей приемной врача. С одной стороны, в ее бессознательном начался важный процесс, о чем свидетельствовал символ божественного младенца, имевший важное значение (он появлялся и в последующих сновидениях пациентки). С другой стороны, было совершенно ясно, что в отношениях со мной у нее повторялись такие же протестные формы поведения и последующее покаяние, которые у нее существовали в отношениях с матерью. Казалось, что я, ее аналитик, принял на себя не только проекцию помогающего ей врача, но и проекцию губительного для нее анимуса.

Это значительно усложняло ситуацию. В конечном счете ей приснилось, что я дал ей эту важную книгу. Это желание явно относилось к врачу и содержало глубокий смысл с точки зрения возможностей ее внутреннего роста. Но то, что я дал ей книгу, вместе с тем означало для нее следующее: «Смотри, вот книга, которую ты должна прочесть, она больше, чем все остальное, должна иметь к тебе отношение, вот как тебе следовало бы относиться к своему внутреннему ребенку»,— такие критические выражения типичны для негативного анимуса. Ей было очень важно противостоять этому внутреннему образу, который был перенесен на меня. Но протест вызывал огромное чувство вины и заставлял ее снова и снова просить у меня прощения. В каком-то смысле ей было важнее разрешить себе выразить реальный протест, чем прочитать эту книгу, поэтому я не стал касаться ее сопротивления, связанного со сновидением, а интерпретировал ее поведение, в котором проявлялась тема протеста-раскаяния. К тому же я добавил, что ее протест был вполне здоровым и свидетельствовал о ее стремлении к независимости. Я мог заметить, что эта интерпретация позволила ей почувствовать огромное облегчение.

И все же ей действительно приснилось, что я дал ей книгу, и мне хотелось поговорить с ней и об этом. В контексте содержания ее сновидения вся картина выглядела совершенно по-иному. Пациентка допускала, что сначала, когда я дал ей книгу, она ощутила прилив огромной радости. Это означало, что я относился к ее снам очень серьезно, как к некоторой очень важной части ее личности. Кроме того, она ощутила мою веру в то, что ей по силам прочитать эту книгу, что было бы для нее существенной поддержкой. С раннего детства она жила фантазиями о знающем человеке, обладающем жизненным опытом, который мог бы проявить абсолютное понимание ее внутренних терзаний. Женщина сказала, что, придя на первую аналитическую сессию, она уже точно знала, что я был именно тем человеком, о котором она фантазировала, но затем сразу же добавила: «Но это все очень смешно и очень сильно преувеличено. Все равно я слишком глупа для этой книги».

Здесь можно видеть, как вновь начинает действовать ее пагубный анимус, но теперь он создает сопротивление по отношению к врачу и к ее желанию исцелиться. В прошлом мать постоянно упрекала пациентку за то, что та постоянно парила в облаках и все преувеличивала, мать не уставала повторять, что дочери давно пора «набраться ума».

Мне кажется, что, с одной стороны, в этой ситуации я оказался для моей пациентки тем умудренным опытом человеком из ее фантазии, который понимал, что происходит в ее внутреннем мире, и оказывал ей поддержку, т.е. был полной противоположностью ее матери. С другой стороны, она все время боялась, что я стану ее осуждать или смеяться над ней, если она как-то себя проявит, т.е. буду поступать в точности так же, как ее мать. И если она видела во мне опытного целителя, то вне всякого сомнения отказ от чтения книги нужно рассматривать как сопротивление ее внутреннему процессу выздоравливания. Но если я становился воплощением ее негативного анимуса, то в отказе от чтения книги нужно видеть здоровый протест, необходимый ей для ее личностного роста. Таким образом, в ее переносе проявлялось и повторение ее поведения с родной матерью, и бессознательная проекция архетипического содержания, которое можно назвать архетипом мудрого целителя.

Осознание сложности такого переноса вовсе не означало, что мне стало гораздо легче найти нужный терапевтический подход, чтобы продолжать работу. Как уже известно, я интерпретировал перенос негативного материнского анимуса пациентки редуктивно, чтобы дать ей возможность вступить в контакт с воспоминаниями о подобных отношениях, пробуждающих в ней похожие эмоции. Но что же делать с констелляцией архетипа целителя при переносе? По всей видимости, ее жизненная потребность в том, чтобы ее понимали и принимали всерьез, была порождена этим архетипическим образом, который появился в ее фантазиях еще в раннем детстве. Пациентку молено было отнести к интровертированному чувствующему типу. Под поверхностной стыдливостью, замкнутостью и явным недостатком общительности можно было ощутить напряженную жизнь ее психики, она постоянно задавалась вопросом о смысле жизни. Ее связь с этой существенной частью личности постоянно прерывалась голосом пагубного анимуса, твердившего ей, что смешно принимать всерьез такие пустые идеи. Но мудрый человек, обладающий жизненным опытом, понимал абсолютно все, что было чрезвычайно важно для ее души. Эта фантазия имела решающее значение, так как помогла пациентке поверить в свои внутренние ценности и перестать их скрывать.

В тот раз я почувствовал, что перенос данного архетипического образа не нужно интерпретировать сразу. Наоборот, было очень важно сохранить его в непосредственном восприятии, хотя, конечно же, мне следовало быть особенно бдительным, чтобы исключить любую попытку видеть себя в роли идеальной и мудрой фигуры. Иногда аналитик не может оказать конкретную помощь, но при этом является прекрасным воплощением архетипа. Разочарование, связанное с осознанием, что аналитик является обыкновенным человеком, должно приходить постепенно, не вызывая травматического шока. Устранение проекций должно проходить медленно: только тогда пациент может распознать в спроецированном материале интрапсихическое содержание, которое затем можно постепенно интегрировать.

Моя пациентка увидела во сне, что я в образе мудрого целителя хотел ей помочь соединиться с божественным младенцем, т.е. с ее внутренним ребенком — символом, который имеет множество смыслов. Вполне возможно, это должно было означать установление связи с ее воспоминаниями и детскими фантазиями, появившимися тогда, когда ей запрещалось спонтанно проявлять свою истинную сущность.

Дата добавления: 2015-06-04