XXXVIII 15 страница. – Профессор, вы не находите это объяснение несколько неудовлетворительным?

– Профессор, вы не находите это объяснение несколько неудовлетворительным? – поинтересовался студент в очках.

– И нахожу, и не нахожу. Я лишь пытаюсь объяснить вам, что такое Большой взрыв, исходя из данных, которыми мы располагаем на сегодня. Дело в том, что данная теория, если оставить в стороне проблему начальной сингулярности, решает де‑факто парадоксы, порожденные гипотезой вечной Вселенной. Тем не менее не все ученые, как и некоторые из вас, удовлетворились теорией Большого взрыва. Наибольший интерес среди появившихся следом гипотез представляет теория неизменного состояния Вселенной, основанная на идее беспрерывного возникновения низкоэнтропийной материи. Материя, согласно указанной теории, рождается не в бурном начальном выбросе, а в перманентном, растянутом во времени процессе относительно небольших вспышек, в результате которых происходит замещение материи, умершей вследствие достижения максимальной энтропии. Если это так, Вселенная может быть вечной. И наука серьезно рассматривала подобную возможность, причем столь серьезно, что в течение длительного времени теория неизменного состояния Все ленной выступала на равных правах с теорией Большого взрыва.

– А разве сейчас эти две теории не выступают на равных правах?

– Нет. Сейчас объясню, почему. Ученые предположили, что масштабный начальный выброс не мог не оставить после себя фоновой космической радиации. Существование подобного отголоска первоисходного извержения Вселенной было предсказано в 1948 году. Указывалось даже, что это остаточное излучение должно иметь температуру около пяти градусов по шкале Кельвина, то есть быть примерно на пять градусов выше абсолютного нуля. Но где же, черт побери, было это «эхо»? – Луиш Роша пожал плечами и развел руки в стороны, выражая недоумение. – Поиски ни к чему не приводили, пока в 1965 году два американских физика, экспериментируя в Нью‑Джерси с большой телекоммуникационной антенной нового типа, не столкнулись с раздражающим фоновым шумом, напоминавшим свист закипевшего чайника. Экспериментаторы принялись вертеть антенну, ориентируя ее в разных направлениях. Но нервирующий звук не прекращался; казалось, он исходил из всех частей небесной сферы – от отдельных звезд и галактик, космических пустот и удаленных звездных туманностей. Попытки избавиться от него продолжались в течение года. Прозванивание контуров электропроводки, проверка надежности контактов, попытки найти другие возможные неполадки, – все усилия обнаружить источник помех оказались безрезультатными. Отчаявшись справиться с проблемой собственными силами, экспериментаторы решили связаться с учеными Принстонского университета, рассказали им обо всем происходившем и попросили помочь с объяснением. И объяснение вскоре нашли: это было «эхо» «большого взрыва».

– Как это эхо? – удивился студент в очках. – Насколько мне известно, в безвоздушном пространстве звук не распространяется…

– «Эхо» – это, разумеется, образно выражаясь. На самом деле американские физики обнаружили реликтовое излучение, который за время, пока шло до нас, трансформировалось в микроволны. Данное явление получило название «космический шум», а проведенные термоизмерения показали, что ее температура составляет около трех градусов по Кельвину, то есть очень близка к предсказанной в 1948 году. – Лектор сделал быстрый круговой жест рукой. – Вам никогда не приходилось при переключении каналов на телевизоре попадать на частоты, где нет трансляции? Что вы видели? А?

– Электрические помехи, профессор.

– Прыгающие по всему экрану точечки и раздражающий треск и шипение, так? Знайте: примерно один процент наблюдаемой картинки обусловлен «эхом» Большого взрыва. – Он улыбнулся. – Если однажды, включив телевизор, не найдете ни на одной программе ничего интересного, советую вам настроиться на канал без вещания и посмотреть рождение Вселенной. Нет более захватывающего реалити‑шоу, чем это.

– Эту начальную вспышку, профессор, ее можно доказать математически?

– Да. Кстати, Пенроуз и Хокинг доказали ряд теорем, демонстрирующих неизбежность Большого взрыва при условии достижения гравитацией экстремальных параметров, подобных тем, при которых образовалась Вселенная. – Он указал на доску. – На одном из ближайших занятий мы рассмотрим эти теоремы.

– Но, профессор, объясните, что произошло следом за Большим взрывом. Образовались звезды, да?

– Все, о чем мы говорим, произошло, вероятнее всего, пятнадцать миллиардов лет назад. Энергия, сконцентрированная в точке с нулевым объемом, выплеснулась из нее словно в грандиозном извержении.

Луиш Роша написал на доске знаменитое уравнение Эйнштейна: Е=МС².

– Поскольку, согласно данной формуле, энергия соотносима с массой, материя возникла из преобразования энергии. В первый миг появилось пространство, которое немедленно начало расширяться. Но пространство неотделимо от времени, так что появление пространства автоматически повлекло за собой появление времени, которое тоже мгновенно начало свой ход. В тот первый миг родилась суперсила, возникли все законы. Температура достигала десятков миллиардов градусов. Суперсила начала разделяться на различные взаимодействия. Запустились первые ядерные реакции, в результате которых образовались ядра таких наиболее легких элементов, как водород и гелий, а также изотопы лития. В течение трех минут после Большого взрыва синтезировалось девяносто восемь процентов всей материи, которая существует ныне и будет существовать когда‑либо в будущем.

– Атомы, из которых состоит тело современного человека, восходят к тому моменту?

– Да. Девяносто восемь процентов существующей материи возникло из выброса энергии в результате Большого взрыва. Это означает, что почти все атомы, имеющиеся в нашем теле, до того, как попали в него, уже прошли через различные звезды и побывали в составе тысяч организмов. А каждый из нас состоит из огромнейшего числа атомов, из которых по самым скромным подсчетам примерно миллион уже принадлежал другим людям, жившим задолго до нас. – Он поднял бровь. – А это, в свою очередь, означает, что в каждом из нас имеются атомы, некогда пребывавшие в телах Авраама, Моисея, Иисуса Христа, Будды или Мухаммеда.

По рядам прошелестел легкий шум. Было видно, что вся аудитория теперь внимает каждому слову профессора.

– Однако вернемся к Большому взрыву. Вслед за начальным выбросом энергии Вселенная начала автоматически организовываться и структурироваться, подчиняясь законам, возникшим в первые мгновения. Через определенное время температурные параметры понизились до критической отметки, и произошло разложение суперсилы на четыре фундаментальных взаимодействия: сначала выделилось гравитационное взаимодействие, затем сильное и под конец – электромагнитное и слабое взаимодействия. Под воздействием гравитации материя организовалась в локальные группы. По прошествии двухсот миллионов лет зажглись первые звезды. Родились планетарные системы, галактики и галактические группы. Первоначально планеты были небольшими раскаленными телами, которые вращались вокруг звезд, сами подобные малым звездам. Остывая, они затвердевали. Так произошло и с Землей, – лектор развел руками и улыбнулся, – на которой теперь живем мы с вами.

– Профессор, вы только что сказали, что планеты, казавшиеся малыми звездами, охлаждались и затвердевали. Из этого можно сделать вывод, что и с Солнцем произойдет то же самое?

Луиш Роша скорчил гримасу.

– Эка вы, однако! Думать о таком с утра – весь день испортить!

Аудитория засмеялась.

– Но это случится или нет? – настаивала студентка.

– Всегда приятно говорить о рождении, вы уже обратили внимание? Все любят новорожденных. А вот что касается смерти… Гм‑м, тут совсем другой разговор. Однако, ничего не попишешь, ответ на ваш вопрос – утвердительный. Да, Солнце умрет. Точнее, первой умрет Земля, а уж потом Солнце, после умрет галактика и в самом конце – Вселенная. Таково неизбежное следствие второго закона термодинамики. Вселенная движется к тотальной энтропии. – Драматизм вывода подчеркнул театральный жест. – Все рожденное умирает. Таким образом, от точки «альфа» мы переходим непосредственно к точке «омега».

– То есть к концу Вселенной?

– Да, к концу Вселенной. – Профессор выбросил на правой руке два пальца, демонстрируя их аудитории. – Все указывает, что впереди у нас две возможности.

Повернувшись к доске, он написал на ней по‑английски:

– Первая – это так называемый Big Freeze, или Великое оледенение. Речь идет о заключительном следствии второго закона термодинамики и вечного расширения Вселенной. С возрастанием энтропии свет постепенно гаснет до установления повсеместно однородного температурного режима, при котором Вселенная превращается в громадное ледяное кладбище галактик.

– Но это еще не завтра произойдет, можно надеяться? – пошутил кто‑то из студентов.

По рядам пробежали смешки.

– По расчетам – минимум через сто миллиардов лет. – Лицо профессора Роши снова передернуло нервным тиком. – Я знаю, это настолько громадный срок, что по сути ни о чем не говорит вам, поэтому лучше представим его более понятным образом. Сравним Вселенную с человеком, которому на роду написано умереть в сто двадцать лет. Тогда, могу сказать вам, Солнце возникло, когда этому человеку исполнилось десять лет, а сейчас, когда живем мы, ему пятнадцать лет. То есть впереди у него еще сто пять лет жизни. Совсем не плохо, вам не кажется?

Аудитория согласилась, и Луиш Роша вновь повернулся к доске.

– А теперь рассмотрим второй вариант реализации точки «омега».

На белой поверхности доски появилась следующая надпись черным маркером:

– Второй вероятный сценарий – это Big Crunch, или Большое сжатие, – объявил профессор, стоя опять лицом к залу. – Расширение Вселенной замедляется, в какой‑то момент вовсе прекращается и переходит в сжатие. – Он плавно развел ладони в стороны, зафиксировал на мгновение на определенной ширине и двинул навстречу друг другу, будто держал между ними большой воздушный шарик, который надувался, достигнул максимального размера и стал сдуваться. – Под воздействием силы гравитации пространство, время и материя начинают конвергировать, сходятся в единую точку, которая, ужавшись до нулевого объема, содержит в себе бесконечную энергию. – Ладони соединились. – Большое сжатие, если хотите, это – Большой взрыв на оборот.

– Как надуваемый и сдуваемый шарик?

– Точно. С той лишь разницей, что сжатие происходит не из‑за сдувания, а под воздействием гравитации. – Луиш Роша вынул из кармана пятьдесят евроцентов. – Видите эту монетку? – Он подбросил ее, денежка подскочила примерно на метр вверх и упала ему опять в руку. – Видели? Монета поднялась, на миг замерла в воздухе и вернулась в исходное положение. Сначала она побеждала силу притяжения, но затем была ею побеждена.

Один из доселе молчавших студентов поднял руку, и лектор кивком предоставил ему слово.

– Профессор, какой из вариантов гибели Вселенной представляется вам более реальным?

Луиш Роша постучал маркером рядом с цифрой один.

– Астрофизики склонны считать таковым Великое оледенение.

– Почему?

– На то имеется две причины, и обе вытекают из астрономических наблюдений. Во‑первых, потому что для Большого сжатия требуется наличие во Вселенной гораздо большей массы материи, нежели наблюдаемая нами. Видимой материи недостаточно, чтобы силой гравитации спровоцировать сокращение Вселенной. В связи с этим появилась гипотеза о существовании так называемой темной материи, то есть материи, которая вследствие своей слабой интерактивности остается невидимой. Для реализации Большого сжатия темная материя должна составлять около девяноста процентов от общего количества существующей во Вселенной материи. Однако такую материю трудно обнаружить. Кроме того, если она и существует, неизвестно, сколько ее на самом деле. – Лектор пожал плечами. – Во‑вторых, Великое оледенение представляется более вероятным в силу новых данных, полученных в результате современных наблюдений именно за расширением Вселенной. В 1998 году открыли, что скорость, с которой удаляются галактики, продолжает увеличиваться. Происходит это, вероятно, под воздействием некой неизвестной силы, которую стали именовать темной энергией. Предсказанная еще Эйнштейном, она берет верх над гравитационным взаимодействием. Большое сжатие предполагает замедление скорости расширения до полной остановки и переход к сокращению Вселенной. А поскольку скорость расширения возрастает, вывод может быть только один. – Он обвел взглядом лица студентов. – Кто‑нибудь может сказать, какой?

Студент в очках поднял руку.

– Вселенная движется к Великому оледенению.

Профессор победно взмахнул руками и улыбнулся:

– Совершенно верно!

У выхода из аудитории образовалась бурливая запруда из спешивших на перемену студентов. Томаш Норонья спустился с амфитеатра и неподвижно, подобно охраняющему плотину часовому, стоял неподалеку от двери, наблюдая, как этот шумный поток выплескивается наружу. Луиш Роша между тем отвечал на вопросы подошедших к нему молодых людей. Это продолжалось несколько минут. Затем, собрав со стола бумаги, профессор астрофизики вышел в холл, сопровождаемый самым любознательным из слушателей. Историк двинулся за ними, и когда студент наконец попрощался с преподавателем, ускорил шаг и, догнав, обратился к профессору:

– Профессор Роша!

Астрофизик повернул голову, видимо, приняв незнакомца за еще одного заинтересовавшегося лекцией студента.

– Да!

Томаш протянул ему руку.

– Добрый день. Мое имя – Томаш Норонья, я профессор истории Нового Лиссабонского университета и сын профессора Мануэла Нороньи, который читает математику здесь, в Коимбре.

Луиш Роша взметнул брови:

– А! Как же, как же! Профессора Мануэла Норонью я очень хорошо знаю! – И пожал протянутую руку. – Как ваш батюшка?

– Проблемы со здоровьем. И как дальше пойдет – неизвестно.

Профессор астрофизики сокрушенно покачал головой.

– Что же это такое? Университет почти враз лишился двух своих лучших умов! Это… у меня слов нет, чтобы выразить, это… настоящая беда.

– Да, действительно… проблема.

– Беда, – повторил Луиш Роша.

Беседуя, они вышли на улицу, и физик, встрепенувшись, растерянно оглянулся по сторонам и даже, задрав голову, посмотрел на здание, откуда они только что вышли. Оно походило на больничное, если бы не огромные каменные статуи по углам, а также гиганская фотография оседлавшего велосипед Эйнштейна на фасадной стене.

– Извините, – пробормотал профессор Роша. – Какая оплошность! Я такой рассеянный.

Они вернулись обратно и поднялись на этаж, где располагались кабинеты профессорско‑преподавательского состава. Войдя следом в небольшую рабочую комнату, где царил творческий беспорядок, Томаш сразу перешел к делу.

– Послушайте, профессор, я пришел к вам в связи с одной деликатной темой.

– Это имеет отношение к вашему отцу?

– Нет‑нет, – поспешил заверить собеседника Томаш. – Это имеет отношение к вашему учителю.

– К моему учителю? – удивился Роша.

– Да, я имею в виду профессора Сизу.

– Он был для меня больше, чем учитель… Он был мне как второй отец, – опустив глаза, произнес физик. – До сих пор не могу поверить, что он вот так взял и исчез, не оставив следов.

– Именно о его исчезновении я и хотел поговорить.

Луиш Роша посмотрел на Томаша странным взглядом.

– Вы пытаетесь найти его?

– Да, следственные органы попросили меня оказать им содействие.

– К вам обратились из «Жудисиарии» или из «Пэ‑Эсэ‑Пэ»[21]?

– Не угадали.

На лице Луиша Роши отразилось недоумение.

– Откуда же?

– Видите ли… э‑э‑э… это… так сказать, из мировой полиции.

– Из Интерпола?

– Да, – слукавил Томаш. – Они обратились ко мне с просьбой помочь в расследовании этого дела.

– А почему им занимается Интерпол?

– Видимо, исчезновение профессора Сизы затрагивает международные интересы.

– Вот как? И о каких конкретно интересах идет речь?

– Боюсь, я не волен разглашать то, что мне известно.

Луиш Роша в задумчивости почесал подбородок.

– Но вы, кажется, представились профессором истории…

– Да, я историк.

– Почему же Интерпол счел целесообразным прибегнуть к вашим услугам?

– Я являюсь экспертом по криптоанализу, а они обнаружили зашифрованный текст, способный подсказать путь к местонахождению профессора Сизы.

– Что вы говорите?! – Сообщение глубоко взволновало Рошу. – Что же это за зашифрованный текст?

– Извините, сказать это я тоже не имею права. – Томаш чувствовал себя крайне некомфортно из‑за того, что ему приходилось столь нагло врать, и потому решил разом покончить с неудобными вопросами. – Так я могу рассчитывать на вашу помощь или нет?

– Разумеется, да! – воскликнул физик. – Что вы хотите узнать?

– Какими исследованиями занимался профессор Сиза.

Луиш Роша выпрямился, вытянув шею, посмотрел в окно и глубоко вздохнул. Затем сел за рабочий стол, положил свои листки в папку, спрятал ее в выдвижной ящик, откинулся на спинку стула и пристально взглянул на Томаша.

– Вы не проголодались?

Поскольку основное обеденное время еще не наступило, ресторан гостиницы «Астория» был почти пуст. Через большие витражи салона, привнося радостные нотки в его роскошное великолепие, лился яркий, насыщенный теплом дневной свет. Особый шарм залу придавал деревянный пол, хранивший память о столь любимых в тридцатые годы минувшего века гала‑ужинах с танцами. Коимбра жила деловито‑размеренной жизнью города, расположенного всего в двух шагах от провинции.

Внутри гостиницы все дышало прошлым, и это было не удивительно. Построенная в нежно‑розовом стиле «бель эпок», она сохраняла в своих стенах неповторимую атмосферу, переносившую в первую треть XX столетия. Томаш чувствовал себя здесь особенно уютно, испытывая профессиональную потребность погружаться в былое, вдыхать его ароматы.

В качестве основного блюда оба профессора заказали «магрэ» – утиное филе в медово‑апельсиновой подливе. Томаш сначала хотел взять «шанфану», но потом передумал, поскольку это типично местное яство из козлятины оставляет ощущение тяжести в желудке.

– Ну, а теперь расскажите, профессор, – попросил он наконец, – какие исследования проводил профессор Сиза?

Луиш Роша взял ломтик хлеба и намазал на него весьма аппетитный на вид гусиный паштет.

– Мой дорогой профессор Норонья, – сказал он. – Уверен, вы помните, что написал Кант в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума». – Физик намазал толстым слоем паштета второй ломтик хлеба. – Он пришел к выводу о существовании трех фундаментельных метафизических проблем, решить которые наука не в состоянии: Бога, свободы и бессмертия. По мнению Канта, ученые никогда не смогут доказать бытие Бога, определить, обладает ли человек свободной волей, а также со всей достоверностью узнать о том, что происходит после смерти. Данные вопросы, как полагал Кант, относятся к области не физики, а метафизики.

Томаш в задумчивости покачал головой.

– И это представляется разумным.

– Разумным это может представляться обычному смертному, – возразил Луиш Роша, – но никак не профессору Сизе. Профессор полагал, что можно научно доказать существование Бога и решить проблемы, связанные со свободой воли и бессмертием. При этом он был убежден, что эти вопросы взаимосвязаны.

– Прошу простить мое невежество, – промолвил историк. – Но разве возможно доказать существование Бога?

– Согласно Канту, нельзя.

– А согласно профессору Сизе можно? Но почему?

– Все зависит от того, что определяется словом Бог. Скажите, что есть Бог в вашем понимании?

– Не знаю… некое высшее существо… Творец.

– Но это явно не тянет на серьезное определение, вам так не кажется?

– Кажется, – согласился Томаш с усмешкой. – В таком случае, что же, по‑вашему, есть Бог?

– Хорошо. Если не ошибаюсь, это ваш первый вопрос: что есть Бог? – Луиш Роша развел в стороны ладони. – Если мы ожидаем увидеть древнего патриарха с бородой и глубоким низким голосом, озабоченно взирающего на Землю и отслеживающего поступки, помыслы и устремления каждого из нас, то ждать доказательств существования подобной личности нам придется, полагаю, вечно. Такого Бога не существует, это всею лишь вымышленная фигура, позволяющая нам наглядно представлять себе нечто, находящееся выше нас. По сути дела мы сами создали Бога в образе отца‑заступника, ибо человек нуждается в ком‑то, кто бы его охранял, ограждал от напастей, давал утешение в часы невзгод, помогал принимать неприемлемое, объяснять необъяснимое, противостоять злосчастиям. И этот кто‑то есть Бог. Мы представляем себе, что где‑то там, высоко, – физик указал вверх, – существует всемерно заботящийся о нас Некто, к Кому можно обратиться за поддержкой в минуты печали, Некто, под Чьим оком и покровительством мы пребываем…

– Но в таком случае, если Бога не существует…

– Я не говорил, что Бога не существует, – поправил его физик.

– Разве?

– Я сказал, что не существует антропоморфного Бога – такого, каким мы его себе представляем в духе иудейско‑христианской традиции. И вообще кто он, библейский Бог? Тот, кто велел Абрааму убить сына только для того, чтобы удостовериться, что патриарх хранит Ему верность? Тот, кто обрек человечество на страдания лишь за то, что Адам вкусил яблока? Но разве по здравом размышлении можно верить в столь мелочно‑ревнивого и своенравного Бога? Разумеется, такого Бога нет!

– А какой же есть?

– Профессор Сиза верил, что Бог – во всем, что окружает человека. Что это не стоящая над нами сущность, которая блюдет нас и оберегает, а созидательный разум, неуловимый и вездесущий, внеморальный, с которым встречаешься повсеместно, делая каждый вздох, куда бы ты ни ступил и ни посмотрел, который присутствует в макрокосмосе и микромире атомов, который все наполняет собой и всему придает смысл.

– Я начинаю понимать, – заверил Томаш, – профессор Сиза полагал возможным доказать существование этого Бога.

– Да.

– И как давно он пришел к такому выводу?

– Сколько я его знаю, он всегда так считал. Думаю, эта убежденность у него еще со времен стажировки в Принстоне.

– И как можно доказать, что Бог существует?

Луиш Роша улыбнулся.

– Этот вопрос следовало бы адресовать профессору Сизе.

– Тем не менее скажите хотя бы вот что: сами‑то вы верите в возможность доказать существование Бога?

– Зависит от того, что вы подразумеваете под доказательством… Как по‑вашему, что такое научный метод?

– Процесс сбора информации о природе.

– Вы это определяете так, – принял ответ Луиш Роша, – а я иначе. По‑моему, научный метод – это диалог человека с природой. Используя научный метод, человек задает природе вопросы и получает от нее ответы. Главное в том, как он формулирует вопросы и как истолковывает ответы. Не каждый способен вести беседу с природой и понимать то, что она говорит в ответ. Для этого необходимо иметь специальную подготовку, проницательность и прозорливость, а также острый ум, улавливающий тончайшие оттенки. Вы согласны?

– Да.

– Я веду к тому, что бытие или небытие Бога может зависеть от способа постановки вопроса и способности понять ответ. Например, второй закон термодинамики появился как результат вопросов, заданных природе посредством проведения экспериментов с теплотой. На них природа дала ответ, продемонстрировав, что передача энергии осуществляется от горячего тела к холодному, а не наоборот, и что переход всей энергии в полезную невозможен. – Луиш Роша сделал жест рукой, как бы охватывая все помещение ресторана. – Так же обстоит дело и в вопросе о Боге. Надо знать, какие вопросы необходимо задать и как их сформулировать, а после суметь истолковать полученные ответы. Именно поэтому, когда речь идет о доказательстве бытия Бога, мы должны быть крайне осмотрительны. Если кто‑то надеется, что мы представим ему ди‑ви‑ди с записью Бога, который созерцает Вселенную, держа в одной руке Скрижали Завета, а другой поглаживая свою густую белую бороду, тот будет разочарован. Подобные кадры никогда не появятся. Однако если мы поведем разговор об определенных ответах природы на специфические вопросы… все может обернуться иначе.

– Какие вопросы вы имеете в виду?

– Ну… связанные с логическим мышлением например. Возьмем проблему Большого взрыва, о котором я рассказывал сегодня на лекции.

– Да, и что?

– Вы спрашиваете что? Разве не очевидно? Ведь если имел место Большой взрыв, это означает, что Вселенная была создана. Но кто же совершил акт Творения? – Физик подмигнул. – А?

– Э‑э‑э… ну… разве не могло быть естественных причин?

– Разумеется. Мы и говорим с вами о естественной причине. – Луиш Роша постучал указательным пальцем по лбу. – Запомните, профессор Норонья: Бог – это как раз естественное. Разговоры о сверхъестественном, о чудесах и волшебстве… все это глупости. Если Бог существует, то не где‑нибудь, а во Вселенной. Бог есть Вселенная. Понимаете? Создание Вселенной явилось результатом не искусственного, а естественного акта, совершившегося в соответствии со специфическими законами и определенными универсальными константами. Однако вопрос всегда возвращается в исходную точку. Кто создал законы Вселенной? Кто определил универсальные константы? Кто вдохнул жизнь в мироздание? – Он ударил ладонью по поверхности стола. – Таковы, любезный профессор, центральные вопросы, диктуемые логикой. Творение связано с Творцом.

– Вы хотите сказать, что посредством логики мы можем доказать существование Бога?

Луиш Роша поморщился.

– Нет, никоим образом. Но логика подсказывает нам путь. – Физик склонился к Томашу над столом. – Послушайте, вы должны понять следующее: Бог, если существует, открывает нам лишь толику Своего бытия, скрывая доказательство этого бытия за завесой элегантных ухищрений. Вам знакомы теоремы о неполноте? Они показывают, что в пределах одной логической системы невозможно доказать все имеющиеся в ее рамках утверждения, в том числе даже если недоказуемые утверждения истинны, теоремы о неполноте тем самым несут в себе глубоко мистический по значению подтекст. Это как если бы Бог мог сказать: «Я самовыражаюсь через математику, математика – Мой язык, но доказательств, что это так на самом деле, Я вам не дам». – Луиш Роша взял хлебец. – А есть еще и принцип неопределенности, который сводится к тому, что мы никогда не сможем с точностью определить одновременно координаты и скорость частицы. Это как если бы Бог предупредил: «Я уже определил и прошлое и будущее, но окончательного доказательства, что это на самом деле так, Я вам не дам». Мы никогда не сможем получить окончательного доказательства бытия Бога.

– Но каковы же признаки Его бытия?

– Логически его обосновали Платон и Аристотель, а затем Фома Аквинский и Лейбниц. Я имею в виду каузальный аргумент. Основная его идея формулируется просто. Из физики и собственного повседневного опыта мы знаем, что у всех событий есть причина, а последствия их становятся причиной других событий, и так далее, как в эффекте домино. Если у Вселенной было начало, из этого следует, что каждая событийная цепочка тоже имела свой исток. Двигаясь от причины к причине, мы доберемся до момента возникновения Вселенной – того, что сегодня называют Большим взрывом. А какова первопричина всех других причин? Что запустило машину, что привело ее в действие?

– Бог?

Луиш Роша улыбнулся.

– Вполне вероятно, – почти шепотом произнес он. – Если разобраться, гипотеза о вечной Вселенной исключает бытие Бога. Вселенная всегда существовала и существует сама по себе. В вечной Вселенной, без начала и конца, цепь домино‑причин бесконечна. – Он поднял кверху палец. – Идея же Сотворения мира, в свою очередь, с неотвратимой неизбежностью предполагает наличие первопричины. Однако следует соблюдать предельную осторожность и не впадать в ошибку, объясняя все «Богом пробелов» каждый раз, когда мы не располагаем ответом на какой‑то вопрос, в то время как в действительности есть и другое объяснение. Резюмируя вышесказанное, считаю важным выделить следующее: Творение соотносится с проблемой Творца, и сколько ни углубляйся в суть, мы обречены возвращаться к этому кардинальному вопросу. – Луиш Роша покачал головой. – С другой стороны, если мы вводим в уравнение величину «Бог», определяя в условиях, что это Он совершил акт Творения, то в дальнейшем сталкиваемся со множеством новых проблем. Первая: где пребывал Бог, если до Большого взрыва не существовало ни времени, ни пространства? Следующая: что явилось причиной Бога? Ведь если все имеет причину, значит, ее имеет и Бог.

– Следовательно, первопричины не существует…

– Или она есть, кто знает? Мы, физики, состояние в начальный момент Большого взрыва именуем сингулярностью. В этом смысле, по аналогии с Большим взрывом, который возник из сингулярности, можно было бы сказать, что сингулярность – это Бог.

Томаш пригладил рукой волосы.

– Данный аргумент представляется интересным, но он не является окончательным, разве не так?

– Да, – согласился физик. – Он не окончательный. Имеется и второй довод, который кажется значительно более сильным. Философы называют его по‑разному, что же касается профессора Сизы, то он называл его… аргументом намеренности. Вопрос намеренности, как вам известно, с точки зрения толкования, имеет чисто субъективный характер. То есть имярек может намеренно совершить нечто, но другие никогда не могут быть абсолютно уверены, что это нечто результат намеренного действия. Можно лишь предполагать, строить догадки, и только сам совершивший деяние достоверно знает, намеренное оно или нет. – Луиш Роша, повернув руку ладонью вверх, повел ею в направлении Томаша. – Если, допустим, вы опрокинете этот стол, я могу интерпретировать подобное деяние, пытаясь оценить, сделали вы это намеренно или нет. Вы могли сделать это намеренно, но притворились, что произошла досадная случайность. Иначе говоря, только у вас будет абсолютная уверенность относительно предумышленности вашего действия, моя же уверенность всегда будет субъективной, понимаете?

Дата добавления: 2015-06-04