XXXVIII 22 страница

Старик‑тибетец, вытянув руку, снова приложил ладонь к стволу дерева.

– Да, и мы сидели с ним здесь, на этом самом месте, под этим вот деревом. Он рассказал, что появились дополнительные сведения, которые развеяли сомнения Эйнштейна. В частности, спутник СОВЕ[26],запущенный НАСА в 1989 году для измерения параметров реликтового космического излучения, обнаружил чрезвычайно малые вариации распределения микроволнового фона, что соответствует флуктуациям плотности вещества, объясняющим рождение звезд и галактик. Он рассказал и о другом спутнике, WMAP[27], оснащенном еще более совершенной аппаратурой, который с 2003 года передает уточненную информацию о реликтовом излучении, позволяя постоянно детализировать картину рождения Вселенной. И эти новые данные подтверждают гипотезу расширения Вселенной на ранней стадии Большого взрыва. Кроме того, Аугушту сообщил, что завершил исследования, осуществленные с применением другого подхода, и теперь имеется еще одно научное доказательство бытия Бога.

– Какое?

Бодхисаттва развел руками, показывая, что помочь чем‑либо бессилен.

– Этого он мне не открыл. Сказал лишь, что собирается объявить об этом научному сообществу и попросил, если ученые обратятся ко мне, чтобы я подтвердил, что был свидетелем изысканий Эйнштейна.

Возникло непродолжительное молчание.

– Но каким может быть второе доказательство? И есть ли возможность это узнать?

– Да, есть. Нагарджуна[28]сказал: «Взаимозависимость есть источник существования и природы вещей, сама же по себе каждая вещь есть ничто».

– Что вы хотите этим сказать?

Бодхисаттва улыбнулся.

– У Аугушту был адъюнкт – профессор, с которым он работал. Он все знает.

Длинная очередь граждан из стран, не входящих в Евросоюз, двигалась страшно медленно, и Томаш решил проверить действенность звонков, сделанных накануне вылета из Лхасы. Однако офицер пограничной службы никак на него не отреагировал, и тогда историк включил свой мобильный и с нарастающим раздражением ждал, когда его наконец «пропишет» местная сотовая сеть. Но когда он уже набрал номер, за прозрачными будками пограничников вдруг мелькнуло знакомое лицо.

– Hi, Томаш! – крикнул Грег Салливан, как всегда прилизанный и аккуратный, вылитый мормон. – Я здесь!

– Здравствуйте, Грег! – воскликнул Томаш, расплываясь в улыбке.

Американский атташе взмахом руки подозвал невысокого господина с черными усами и круглым брюшком, и пройдя через служебную зону, они направились к Томашу.

– Это – мистер Морейра, начальник пограничной службы, – представил незнакомца Грег.

Мужчины поприветствовали друг друга, и Морейра спросил:

– Где сеньора, о которой идет речь?

Томаш кивком подозвал Ариану, и после обмена приветствиями Морейра провел всех через паспортно‑таможенную зону и, пропустив иранку вперед, пригласил ее войти в небольшой кабинет. Томаш было сделал шаг, намереваясь последовать за ней, но начальник пограничной службы преградил ему путь.

– Нам с сеньорой надо выполнить некоторые формальности, – сказал он вежливо, но не допуская возражений. – Прошу вас, господа, подождите здесь.

Томаш, несколько обескураженный, остался стоять у стеклянной двери, наблюдая, как Ариана, сидя за столом, заполняет множество каких‑то бумаг.

– Все под контролем, – заверил его Грег.

– Надеюсь что да.

Американец поправил узел огненно‑красного галстука.

– Послушайте, Томаш, вы не могли бы прояснить мне обстановку? – попросил он. – Когда вы звонили из Лхасы, я, честно говоря, не врубился.

– Мне удалось выяснить, что формулы экономичной и простой в производстве атомной бомбы не существует.

– О чем же тогда рукопись, которая столь беспокоит мистера Беллами?

– Это научный труд, написанный с применением криптографических приемов, в котором Эйнштейн доказал, что в Библии отражена история рождения Вселенной, и вывел формулу, якобы доказывающую существование Бога.

На лице Грега появилась недоверчивая улыбка.

– Да о чем вы вообще говорите?

– Я говорю о «Формуле Бога». Рукопись Эйнштейна, находящаяся в руках иранцев, не имеет отношения к ядерному оружию. Это научная работа, посвященная содержащимся в Библии доказательствам бытия Бога.

Американец тряхнул головой, словно пытаясь пробудить разум от ленивой дремы.

– Но это лишено какого‑либо смысла! Зачем Эйнштейну составлять и зашифровывать работу, в которой говорится, что Библия доказывает бытие Бога?

– Грег, вы не поняли, – перебил его Томаш, утомленный перелетом и начавший уже тяготиться вынужденной задержкой в аэропорту. – Эйнштейн открыл, что изложенная в Библии история сотворения мира совпадает с данными, которые современная наука только недавно признала истинными. К примеру, из Библии следует, что Большой взрыв произошел пятнадцать миллиардов лет назад, и эту же информацию на основе анализа фонового космического излучения недавно подтвердили спутники. Спрашивается: как авторы Ветхого Завета могли знать об этом тысячелетия назад?

Грег со скептическим видом смотрел на португальца.

– В Библии говорится, что Большой взрыв произошел пятнадцать миллиардов лет назад? – переспросил он. – До сих пор мне не приходилось слышать ни о чем подобном. – И поджал губы. – Я только помню о шести днях Творения…

Томаш вздохнул, сдерживая раздражение.

– Забудьте. Потом я вам все объясню, хорошо?

Американец несколько секунд смотрел на него.

– Гм‑м, – промычал он. – Во всей этой истории меня заботит только вопрос об атомной бомбе. Вы рукопись‑то видели? Читали?

– Видел, но не читал.

– В таком случае как вы можете быть уверенным в том, что говорите?

– Я беседовал со старым тибетцем, который в молодости был физиком и работал у Эйнштейна в Принстоне вместе с профессором Сизой.

– И он сказал вам, что рукопись не имеет отношения к атомной бомбе?

– Да, именно так и сказал.

– А вы проверили эту информацию?

– Проверил.

– Как?

Томаш указал головой на кабинет директора иммиграционной службы.

– Ариана читала рукопись в оригинале и подтвердила, что все сходится.

Грег обернулся и посмотрел на иранку, заполнявшую въездные документы.

– Извините, – приняв решение, сказал он Томашу. – Мне нужно срочно позвонить.

Американец достал из кармана мобильник и отошел, потерявшись в одном из коридоров лиссабонского аэропорта.

Заполнение бумаг заняло много времени. Телефон в кабинете, должно быть, раскалился от входящих звонков, а сам пограничник наверняка утомился просматривать такое количество документов. Наконец вернулся Грег, и Морейра попросил его зайти. Томаш через стекло видел, как они о чем‑то переговорили, затем Ариана и Грег попрощались с Морейрой и направились к двери.

– Она должна остаться под нашей опекой, – сообщил Грег, выйдя из кабинета.

– Под чьей это опекой? – опешил Томаш.

– Под опекой американского посольства.

Историк вопросительно посмотрел на «дипломата».

– Ничего не понимаю! – воскликнул он. – С документами у нее все в порядке? Бумаги оформлены?

– Все как положено. Но она поедет сейчас со мной.

Томаш взглянул на Ариану, и ему показалось, что та напугана, затем снова перевел взгляд на Грега.

– А зачем?

Атташе пожал плечами.

– Мы должны задать ей кое‑какие вопросы.

– Но… о чем вы собираетесь ее спрашивать?

Грег покровительственно положил ему руку на плечо.

– Послушайте, Томаш. Доктор Ариана Пакраван – ответственное лицо Министерства науки Ирана, она причастна к ядерной программе этой страны. И мы должны ее расспросить, понимаете?

– Что значит «расспросить»? Сколько вы будете с ней беседовать? Час? Полтора?

– Нет, – ответил американец. – Беседовать мы с ней будем, возможно, не один день.

– Но это немыслимо! – возмутился историк, беря Ариану за руку.

Грег решительно его остановил.

– Томаш, прошу вас, не встревайте!

В ответ португалец приставил указательный палец к груди американца.

– По телефону мы с вами договорились, что Ариана сможет въехать в Португалию и вы позаботитесь обо всем, что с этим связано. Кроме того, мы договорились, что она будет чувствовать себя свободным, не скованным никакими ограничениями человеком и что в случае угрозы со стороны иранских властей вы обеспечите нам необходимую защиту. Так будьте любезны выполнять взятые на себя обязательства.

– Томаш, – Грег был само спокойствие и невозмутимость, – вся эта многоходовка задумывалась, имея в виду, что вы раскроете нам секрет рукописи Эйнштейна.

– И мы вам его уже раскрыли.

– Где же тогда формула Бога?

Томаш застыл словно в столбняке.

– Но… я это пока не выяснил.

На лице Грега заиграла победная улыбка.

– Вот видите! Вы свою задачу не выполнили.

– Но выполню.

– Охотно верю. Но пока ваша часть обязательств не выполнена, вы от нас ничего требовать не можете, не так ли?

Томаш не отпускал руку Арианы, которая умоляюще смотрела на него.

– Послушайте, Грег. Эти маньяки продолжают неотступно следовать за мной, так что я больше всех заинтересован в разгадке тайны и скорейшем окончании дела. Я вас прошу сейчас только об одном: позвольте Ариане поехать со мной в Коимбру. Я прошу немного, ведь так?

В это мгновение возле них появились двое мужчин крепкого телосложения и по‑военному отсалютовали Грегу. Не вызывало сомнений, что это американские «секьюрити», вероятно – переодетые в гражданское платье сотрудники охраны посольства Соединенных Штатов в Лиссабоне, которых вызвали в аэропорт для сопровождения Арианы.

Томаш обнял иранку, словно давая тем самым торжественный обет быть ее защитником от всех нынешних и грядущих невзгод. «Культуратташе» посмотрел на них и покачал головой.

– Я все понимаю. Серьезно, понимаю, – заверил он. – Но у меня есть указания, и я не могу их не исполнить. Я проинформировал Лэнгли обо всем, что вы мне только что рассказали, и они связались с португальскими властями и выдали мне новые инструкции. Доктор Пакраван должна поехать с нами в посольство. И желательно, добровольно.

Томаш еще крепче прижал Ариану к себе.

– Нет.

Грег кивнул посольским «секьюрити», те заломили Томашу руку, с легкостью оторвали от земли и потащили в сторону, будто он ничего не весил. Изогнувшись всем телом, Томаш предпринял отчаянное усилие высвободить руку и вырваться, но тут же получил оглушительный удар в затылок и рухнул как подкошенный. Ариана вскрикнула, но люди в штатском намертво прижали его к холодному полу.

– Не надо, Томаш, – голос Арианы звучал на удивление спокойно, в нем даже слышались покровительственные нотки. – Со мной ничего не случится. – И резко сменив тон, она властно бросила охранникам: – Отпустите его, вы слышите?

– Не беспокойтесь, с ним все будет в порядке. Пойдемте.

– Уберите руки! Я пойду сама!

Голоса, быстро удаляясь, растаяли. Оставшийся охранник только теперь освободил Томаша. Однако по пытка приподнять голову вызвала у португальца головокружение и тошноту. В глазах мелькали пассажиры с тележками, чемоданами и ручной кладью, многие смотрели на него осуждающе. Американский «секьюрити» как ни в чем не бывало вышагивал по коридору в направлении зоны получения багажа. Томаш с трудом поднялся на ноги и, борясь с дурнотой, растерянно озирался по сторонам. Как ни напрягал он зрение, знакомой фигуры нигде не было.

Ариана исчезла.

Следующий час прошел в лихорадочных поисках выхода из сложившейся ситуации. Томаш снова разговаривал с начальником пограничной службы, связывался с посольством США и даже попробовал прозвониться в Лэнгли и поговорить с Фрэнком Беллами.

Все оказалось бесполезным.

Ариану у него отняли, и теперь она была вне его досягаемости. Вокруг женщины, которую он любил, словно вмиг выросла глухая стена. Изолированная от внешнего мира, она находилась где‑то за укрепленной и тщательно охраняемой оградой, скрывавшей американское посольство в Лиссабоне.

Томаш тяжело опустился на скамью в зале прилетов и растер лицо ладонями. Он чувствовал отчаяние и бессилие. Что делать? Как быть? Как устранить препятствие, неожиданно разлучившее их с Арианой? А каково ей после такого предательства? Ему оставалось одно: он должен до конца раскрыть тайну рукописи Эйнштейна.

Но что следует предпринять? Прежде всего – узнать, какой второй путь открыл профессор Сиза. Оставался нерешенным и вопрос о документе, где предположительно зашифрована формула Бога. Формула, которая управляет Вселенной, объясняет бытие и представляет Бога таким, каков Он есть.

С какой стороны подступиться к головоломке? По словам Тензина, для сокрытия истинного текста Эйнштейн использовал систему двойного шифра. А еще тибетец упомянул, что в этом деле может помочь…

Размышления Томаша прервал звонок мобильного.

Вдруг его усилия все‑таки не напрасны и ему сейчас сообщат, как можно вызволить Ариану?

Чуть ли не дрожа от нетерпения, он выхватил из кармана телефон и нажал на зеленую кнопку.

– Да, слушаю вас!

– Алло! Это ты, Томаш?

В трубке звучал голос матери.

– Да, мам, – ответил он, с трудом скрывая разочарование, – это я.

– Ах, сынок, как хорошо, что я тебя разыскала! Ты не представляешь, как я переволновалась…

– Мама, ну ты же знала, я в Тибете!

– А ты хотя бы иногда мог позвонить?

– Я звонил.

– Один раз, в день приезда. А потом…

– Мама, ну что поделать? У меня буквально не было времени набрать твой номер. Успокойся! Я ведь уже здесь!

Дона Граса вдруг тихо заплакала, и раздражение Томаша тут же улетучилось.

– Мама, почему ты плачешь? Что случилось?

– Твой отец… Его увезли в больницу, в университетскую клинику.

И она разрыдалась.

– Мама, успокойся, прошу тебя!

– Они сказали… они сказали, что он умирает…

Характерный больничный запах нервировал Томаша. Поерзав на банкетке, он взглянул на мать и нежно провел ладонью по ее аккуратно завитым золотисто‑русым волосам. «А ведь когда‑то, – подумалось ему, – этот цвет был естественным…» Дона Граса сидела с покрасневшими глазами, сжимая в кулаке платок, но держалась молодцом. Сознание, что муж должен увидеть ее уверенной, позитивно настроенной и энергичной, придавало ей сил.

В приемную вышел лысый мужчина в белом халате и очках.

Подойдя, он поцеловал дону Грасу и протянул руку Томашу.

– Рикарду Гоувейа, – представился лечащий врач отца. – Добрый день.

– Здравствуйте, доктор!

– Ну что, путешественник? – улыбнулся тот. – Ваши родители много рассказывают о вас.

– Вот как? И что же они говорят?

Гоувейа подмигнул.

– Вы разве не слышали, что содержание бесед с пациентами является врачебной тайной?

Распахнув дверь, он жестом пригласил посетителей пройти в кабинет. В небольшом помещении в глаза сразу бросалась модель тела в натуральную величину с разрезом, демонстрирующим внутренние органы человека. Предложив доне Грасе и Томашу занять стулья у письменного стола, доктор сел и пару минут просматривал историю болезни, видимо, пытаясь оттянуть начало разговора. Наконец он отложил бумаги и поднял голову.

– Весьма сожалею, но вынужден констатировать отсутствие положительной динамики в Состоянии вашего супруга, – обращаясь к доне Грасе, сообщил Гоувейа. – Единственное, что могу добавить: похоже, оно стабилизировалось.

– Это хорошо? – с тревогой спросила дона Граса.

– Ну… по крайней мере неплохо.

– Как дышит Манэл, доктор?

– С трудом. Мы даем ему кислород и препараты, расширяющие дыхательные пути, пытаясь облегчить проблему, но трудности остаются.

– Пресвятая Богородица! – воскликнула дона Граса. – Он очень страдает, да?

– Нет, это не так.

– Скажите мне правду, умоляю!

– Он не страдает, уверяю вас. Вчера он поступил с болями, мы ввели сильнодействующее средство, и ему стало легче.

Дона Граса прикусила нижнюю губу.

– Вы действительно думаете, что ему не выкарабкаться?

– У вашего супруга очень серьезное заболевание. На вашем месте, как мы уже говорили вчера, я бы готовился к худшему. – Сомкнув на мгновение веки, он кивнул, словно отвечая своим мыслям. – Хотя нельзя исключать и возможность улучшения. Известно немало примеров, когда в последний момент что‑то менялось в неожиданную сторону. Кто знает, может, так произойдет и сейчас? Тем не менее, – врач сделал скорбное лицо, – порой приходится принимать вещи такими, каковы они на самом деле, как ни тяжело это признавать.

Томаш, до сих пор сидевший молча, спросил:

– Доктор, как звучит диагноз?

– Чешуйчато‑клеточная карцинома четвертой степени. Рак распространился по всему телу, дал метастазы в мозг, кости, печень. В состоянии, подобном тому, в котором находится ваш отец, лечение не дает результатов. Обычно данная разновидность рака подлежит хирургическому вмешательству, но не в четвертой стадии. В неоперабельных случаях принято обращаться к радиотерапии, и именно ее мы в последнее время проводили. Как я уже отметил, исцеление не представляется мне вероятным. Хотя, конечно, – он сделал неопределенный жест, указывая рукой вверх, – случаются чудеса…

– Для чего тогда радиотерапия?

– Она замедляет развитие болезни, а также позволяет уменьшить боли. – Гоувейа встал из‑за стола и указал две точки на макете человеческого тела в разрезе. – А еще приносит облегчение при компрессии спинного мозга. – Он снова сел. – Разумеется, у радиотерапии есть и отрицательные моменты, не без того. В частности, она может провоцировать воспалительный процесс в легких, сопровождаемый кашлем, повышением температуры и затрудненным дыханием.

– На какой срок в аналогичных ситуациях удается продлить жизнь больному?

– Как вам сказать… в каждом случае по‑разному. У кого‑то организм выносливее, а у кого‑то сопротивляемость ниже… Рак легкого является наиболее частой неоплазией, каждый третий онкологический больной умирает от этого заболевания… Мало кто знает, но почти девяносто процентов случаев заболевания раком легкого связаны с курением…

Дона Граса воспользовалась возникшей паузой.

– Доктор Гоувейа, можно его увидеть?

Врач поднялся, завершая разговор.

– Разумеется, дона Граса. Подождите, пожалуйста, в приемной. Сестра вас пригласит, когда он проснется.

Медсестра вошла в приемную стремительным шагом. Приколотая к белому халату карточка извещала, что ее зовут Берта.

– Добрый день. Пациент Норонья уже проснулся. Будьте любезны, следуйте за мной.

В длинном больничном коридоре Томаш опередил мать и, приноравливаясь к походке медсестры, старался идти с ней в ногу.

– Как он?

– В полном сознании.

– Да, но я хотел спросить, как он себя чувствует…

Медсестра, не поворачивая головы, искоса посмотрела на Томаша.

– …Не очень хорошо. Но болей у него нет.

– Ну хоть так…

Берта, не снижая взятого темпа и не меняя выражения лица, снова искоса глянула на историка.

– Он очень слаб и быстро устает, – предупредила она строго. – А переутомление в его состоянии противопоказано.

– Да.

– Мне кажется, он смирился с неизбежностью смерти. Как правило, так бывает только с пожилыми пациентами. Молодым принять такое ужасно трудно. Но некоторые пациенты солидного возраста, эмоционально зрелые, уверенные, что у них была цель и жизнь прожита не бессмысленно, принимают неотвратимость конца значительно легче.

– Вы хотите сказать, что мой отец уже принял неизбежность смерти?

– Да, хотя, конечно, продолжает держаться за жизнь. У вашего отца еще остается надежда. Но убежденность, что он выполнил свое жизненное предназначение, помогает ему смотреть правде в глаза. Кроме того, он понимает, что всему есть свой конец, и сознает, что его время истекает.

– В жизни нет ничего вечного, не так ли? Все временно, преходяще, смертно.

– Легко так говорить, когда ты полон здоровья, чем когда болен и это коснулось лично тебя. Когда мы здоровы, о своем отношении к смерти мы можем говорить что угодно, в том числе даже дикие и безрассудные вещи. Но понять, каково это на самом деле, можно только оказавшись в его положении.

– Представляю себе.

– Нет, не представляете, – Берта грустно улыбнулась. – Но наступит момент, когда смерть из абстрактного понятия превратится в поджидающую за углом реальность, поймете.

В огромной палате стояла тишина, нарушаемая лишь шепотом переговаривавшихся больных. Стараясь не нарушать их покоя, посетители в молчании проследовали за медсестрой между койками и вошли в отделение одноместных больничных номеров. Берта остановилась у одной из дверей и, осторожно открыв ее, жестом пригласила войти. Томаш пропустил мать вперед и с замиранием сердца переступил порог.

Увидев отца, он едва сдержал слезы.

Мануэл Норонья изменился до неузнаваемости. На кровати лежал усохший до костей старик с морщинистым, смертельно бледным лицом, пергаментной кожей, растрепанными по подушке седыми волосами и погасшими глазами, в которых, однако, при появлении жены и сына вспыхнула искра жизни.

Дона Граса поцеловала мужа и улыбнулась. Улыбка матери светилась такой уверенностью, что Томаш не мог не восхититься силой ее духа. Еще минуту назад она выглядела убитой горем, а теперь, у смертного одра мужа, излучала спокойствие и твердую веру в победу. Задав Мануэлу несколько вопросов, на которые тот ответил едва слышным голосом, мать жестом фокусника извлекла из‑под шали тайком пронесенную плетеную корзинку. В ней оказался кружок рабасала[29], уже от одного вида которого текли слюнки, и лепешка из пшеничной муки с миндалем – отец все это очень любил, как тут же вспомнилось Томашу. Дона Граса отломила по небольшому кусочку сыра и хлеба и, нашептывая нежные слова, положила их в рот мужу.

Закончив кормить, она салфеткой вытерла ему рот, пригладила рукой волосы, подтянула повыше одеяло и поправила воротничок пижамы. Все это дона Граса делала мягко, заботливо, и от нее веяло теплом и уютом. Глядя на больного беззащитного отца и ухаживающую за ним мать, Томаш был поражен этим удивительным единением родителей.

Они прожили в семейном союзе пятьдесят лет, делили радости и печали, никогда не разлучались, и сыну было горестно сознавать, что сейчас они радуются, быть может, последним мгновениям, и путь их скоро разойдется, как у горизонта расходятся земля и небо. Их объединяла зрелая любовь, и в основе этого чувства лежала уже не кипучая безрассудная страсть, а нежная привязанность, глубокое взаимопонимание и трогательная забота друг о друге.

Немного успокоившись, Томаш тоже приблизился к кровати и взял в свою руку холодную и немощную ладонь отца.

– Ну как ты, а? – спросил он, силясь изобразить улыбку.

Старик слабо улыбнулся в ответ и медленным взглядом обвел свою кровать.

– А ты не видишь? Я уже ничего не могу делать сам. Меня кормят с ложечки. Переодевают. Подмывают, как младенца.

– Это только сейчас. Когда тебе станет лучше, ты опять будешь все делать сам, вот увидишь.

– Лучше уже не станет… – Отец сделал жест, выражавший усталость и бессилие.

– Не говори ерунды. Конечно, станет!

– Я сплю теперь все время… Силы иссякли. Я как будто вернулся в детство. Только детство наоборот. – Губы математика дрогнули в едва заметной усмешке. – …Какой будет смерть?

– Мануэл, ну что ты такое говоришь! – перебила жена. – Еще накликаешь…

– Я все время спрашиваю себя, – прошептал умирающий, – что меня там ждет.

– Замолчи и не смей больше вести такие разговоры. Тебя послушать, так можно подумать, что ты действительно… что ты…

– Грасинья, дай мне выговориться. Для меня это важно. В последние месяцы меня замучила бессоница, – уже почти неслышно прошептал Мануэл Норонья, обращаясь снова к сыну. – Я ложился спать и не мог заснуть, ворочался, крутился в постели, и в голову все время лезли мысли о смерти, о небытии. Ужасная вещь…

– Да ладно тебе, – чтобы не молчать, сказал Томаш.

– Вот я и думаю: какой будет смерть? – Он глубоко вздохнул. – Какое оно, небытие после нее? Такое же, как до рождения? Может, наша жизнь, как Вселенная, начинается Большим взрывом и кончается Большим сжатием? – Он плотно сжал губы. – Мы рождаемся, растем, достигаем расцвета, а затем начинаем слабеть и умираем. – Посмотрел на сына пронзительным взглядом. – Всего‑навсего только это? Неужели жизнь сводится лишь к этому?

– Отец, не много ли ты думаешь о смерти?

Старик скривил рот.

– Немного думаю. Что есть, то есть. А кто не думает, оказавшись в моем положении? Но может, больше даже, чем о смерти, я думаю о жизни. Иногда мне думается, что жизнь – это ничтожная суета. Я умру, и никто во всем мире не заметит, что меня больше нет. Как когда‑нибудь Вселенная не заметит гибели человечества. Как потом вечность не заметит гибели Вселенной. Все: и мы сами, и то, что вокруг нас, – сущая мелочь, прах, тлен, пыль. – Он повернул голову. – А иногда мысли приходят совсем другие, и я думаю, что все мы рождаемся со своим предназначением, каждый исполняет отведенную ему роль, и все вместе составляем задуманный с грандиозным размахом план. Роль может быть смехотворно маленькой, может казаться столь незначительной, что и сама жизнь начинает представляться потерянной – зряшной и никчемной. Но кто знает, не станет ли в конечном итоге эта крошечная роль решающей и судьбоносной в развязке грандиозного космического действа? – Грудь старика тяжело вздымалась, он устал. – Возможно, мы как маленькие бабочки, которые взмахом хрупких крылышек способны породить катаклизмы в далеких уголках Вселенной.

Томаш протянул руку и сжал холодные пальцы.

– Думаешь, мы когда‑нибудь сможем разгадать тайну всего?

– Чего именно – «всего»?

– Жизни, существования, Вселенной, Бога. Всего.

Мануэл вздохнул. На лице его отражалась нечеловеческая усталость, веки опускались на глаза, будто налитые свинцом.

– Аугушту знал ответ.

– И каков ответ?

– Изречение Лао‑цзы. – Отец умолк, ему не хватало дыхания. – Этой мудрости Аугушту научил его давний друг, тибетец. – Он усилием воли напряг память. – Постой‑ка, как же она звучит…

В палату вошла Берта.

– Все, довольно, – решительно сказала она. – Вы и так уже слишком задержались. Пациенту нужен отдых.

– Один момент, – попросил Томаш. – Так что сказал Лао‑цзы?

Отец кашлянул и едва слышно прошептал.

– «В конце безмолвия лежит ответ, – процитировал он. – В конце наших дней лежит смерть. В конце нашей жизни – новое начало».

Мобильный зазвонил, когда они выходили из больницы. Мать вытирала слезы, которые теперь неудержимо текли из глаз, застилая взор.

– Hi, Томаш, – прозвучало в трубке.

Это был Грег.

– Да, слушаю, – сухо ответил Томаш. – Что, выбили показания? Она сказала вам все что вы хотели?

– Да ничего такого не было, мы же не дикари.

– Ах, вот как? То есть в иракских тюрьмах вы тоже обошлись без применения подобных методов?

– Ну… там совсем другое дело.

– А в Гуантанамо?

– И это тоже другое дело.

– А чем они другие‑то? В чем отличие? – ледяным тоном резал правду‑матку португалец. – В одном случае речь шла об иракцах, в другом – об афганцах, а она – иранка. Велика ли разница?

– Послушайте, нам надо было задать ей ряд вопросов, – миролюбиво сказал Грег. – Доктор Пакраван располагает весьма ценными сведениями, и мы не имели права не воспользоваться такой возможностью. В конце концов дело касается национальной безопасности! Будьте спокойны, все было цивилизованно. Кстати, могу сообщить, что никакой дополнительной информации нам вытащить из нее не удалось.

– Отлично сказано.

– В Лэнгли ею очень недовольны.

– Рад слышать.

Грег раздраженно щелкнул языком.

– Послушайте, Томаш, мне не до шуток. Я звоню, потому что получил насчет нее указания из Лэнгли. Там считают, что ее лучше отправить обратно, раз она не желает сотрудничать.

– Вы этого не сделаете!

– Почему же?

– Да потому… потому что ее там убьют. Она помогла мне, это вы понимаете?

– А мы‑то тут при чем?

– Иранцы теперь уверены, что она переметнулась на сторону ЦРУ.

– Повторяю, – невозмутимо сказал Грег, – мыто тут при чем? Нам не за что ее благодарить. В конечном счете нам она помочь не захотела. И с какой стати нас должно заботить, как к ней отнесется режим, который она выгораживает!

– Если она что‑то и пытается сделать, так это не предать свою страну, и только. Вы не находите, что это более чем естественно?

– Тогда вполне естественно и то, что мы ее репатриируем. Вы не находите?

– Нет, не нахожу! – впервые за время разговора Томаш чуть не сорвался на крик. – Я нахожу это преступным. Не вы ли недавно клялись мне защитить ее от иранских спецслужб?

– Послушайте, Томаш. Мы брали на себя обязательство обеспечить ей необходимую защиту в обмен на раскрытие тайны рукописи Эйнштейна. Как я понимаю, на данный момент вы нам эту тайну не раскрыли, не так ли?

– Основное я вам уже сказал, а от раскрытия тайны меня отделяет самая малость.

– Это уже другой разговор.

– Дайте мне еще несколько дней.

Дата добавления: 2015-06-04