Книга шестая 3 страница

— Бесчестная предательница! А я так искренне любила ее, так доверчиво отдала свою судьбу в ее руки!

— Она самая коварная и жестокая из людей, — согласилась Дюран, — не доверяй ей ни при каких обстоятельствах. Именно в тот момент, когда ты меньше всего опасаешься ее, она бывает всего опаснее. Но, чу! Я слышу шаги. Кажется, она возвращается; учти, что эта наша беседа очень не понравится ей. А сейчас соберись и будь начеку. И дай Бог тебе удачи.

Клервиль и вправду вернулась расстроенная; настоящего удовольствия она так и не получила: у обоих предложенных ей лакеев эрекции хватило ненадолго. Помимо того, она привыкла наслаждаться только при активном участии любимой Жюльетты.

— Я бы наверняка испытала хороший оргазм, если бы ты была рядом, — с упреком добавила она, — даже если бы ты только мастурбировала.

— Мы сделаем это нынче вечером, — сказала я, постаравшись как можно лучше скрыть свои истинные чувства. — Непременно нынче вечером. А сейчас, дорогая, меня не соблазнил бы сам Адонис.

— Ну хорошо, — согласилась она, — пойдем в гостиницу. Мне тоже что-то не по себе, и я не прочь лечь пораньше. До свидания, Дюран, увидимся завтра. Не забудь приготовить музыкантов, добрую пищу, а главное — надежных самцов: без этого наше плавание по морю будет невыносимо скучным.

— Странная все-таки эта Дюран, — начала Клервиль, когда мы пришли к себе, — с ней надо быть очень осторожной, моя драгоценная. Если бы я не была так тебе предана… Поверишь ли, Жюльетта, когда ты отлучилась на несколько минут в туалет, злодейка предложила мне отравить тебя за две тысячи луидоров?

Это громоподобное известие не вывело меня из равновесия: я увидела в нем коварную игру Клервиль. Тем не менее я сделала удивленное и встревоженное лицо.

— Великий Боже, — сказала я, — это не женщина, а чудовище! Теперь я понимаю, почему она внушала мне какое-то беспокойство, пока мы с ней разговаривали.

— Твой инстинкт тебя не подвел. Да, она решила убить тебя, Жюльетта. Просто так, потому что ее забавляла мысль о твоей смерти.

— Но послушай-ка, — я в упор посмотрела на Клервиль, — может быть, она решила нанести удар во время поездки на остров…

— Нет, — ответила, не моргнув глазом, моя подруга, — она собиралась это сделать сегодня вечером, за ужином, вот почему я так рано утащила тебя домой.

— И все-таки меня тревожит эта поездка. Ты уверена, что там не произойдет ничего страшного?

— Абсолютно ничего: я ее переубедила и ручаюсь, что она уже забыла об этом. Однако пора бы поужинать.

Слуги накрыли стол, и я приняла решение. Россказням Клервиль верить невозможно, думала я, к тому же признания Дюран показались мне такими искренними, исполненными самого живого участия… В первое же блюдо Клервиль я незаметно высыпала порошок, который заранее спрятала между пальцев; она взяла в рот кусочек, проглотила его, сползла со стула и, испустив один-единственный стон, свалилась на пол.

— Полюбуйтесь на мою месть, — обратилась я к своим служанкам, потрясенным внезапной смертью нашей спутницы. И рассказала им обо всем.

— А теперь давайте насладимся сладкими плодами отмщения; я лягу на труп этой потаскухи, а вы ласкайте меня; пусть ее пример научит вас, что никогда не следует предавать лучшую подругу.

Мы сняли с Клервиль все одежды, положили мертвое тело в постель; я коснулась ее влагалища, оно было еще теплое, и я начала массировать его; потом взяла искусственный фаллос и совершила с ней содомию. Элиза подставила мне свой зад для поцелуев, другой рукой я ласкала клитор Раймонды. Я разговаривала с Клервиль так, как будто она жива, я осыпала ее упреками, гневными обвинениями, как будто она может меня услышать; я взяла розги и выпорола недвижимое тело… И снова начала содомировать ее. Но она оставалась бесчувственной в самом жутком смысле этого слова, тогда я велела засунуть труп в мешок. А когда наступила ночь, собственные лакеи Клервиль, которые ее ненавидели и теперь горячо благодарили меня за то, что я избавила их от жестокой госпожи, тайком вынесли мешок и бросили в море.

Я сразу написала своему римскому банкиру, напоминая ему, что по условиям контракта, который мы с Клервиль подписали и согласно которому вложенные нами деньги будут принадлежать одной из нас — той, что переживет другую, — он должен выплачивать весь доход мне. Таким образом я одним махом удвоила свое состояние, исчислявшееся уже солидной цифрой в два миллиона. В Италии нет ничего проще, чем уйти от обвинения в убийстве: за две сотни цехинов я подкупила судейских чиновников Анконы, и никакого расследования не проводилось.

— Итак, дорогая моя подруга, — сказала я Дюран, когда мы обедали с ней на следующий день, — вы, кажется, тоже собирались разделаться со мной, или я не права? Эту тайну открыла мне Клервиль и рассказала, как вы думали отравить меня прошлой ночью и как она вас отговорила.

— Гнуснейшая ложь, — спокойно, но твердо ответила мне Дюран. — Верь мне, Жюльетта, я сказала тебе правду: я слишком сильно люблю тебя, чтобы лгать в таких серьезных вещах. Во мне много зла, быть может, много больше, чем в другом человеке, но когда я люблю какую-то женщину, я никогда ее не предаю… Но скажи, выходит, ты ничего не предприняла?

— Нет. Клервиль жива и здорова, мы вместе намерены продолжать путешествие, и я пришла попрощаться с вами. А теперь мне пора…

— Подожди, Жюльетта! Вот как ты меня благодаришь за все, что я для тебя сделала…

— Я не такая неблагодарная, как вы думаете, Дюран, — прервала я, протягивая ей сверток, содержавший сто тысяч крон, в другой руке я держала отрезанные косы Клервиль. — Вот украшение головы, которую вы отдали мне, а это — награда за вашу благородную дружбу.

— Оставьте это себе, мне ничего не нужно, — с достоинством ответила Дюран. — Я обожаю тебя, Жюльетта. За то, что я сделала, мне не надо никакой награды, кроме счастья любить тебя безраздельно; я ревновала тебя к Клервиль и не скрываю этого, но все равно я бы ее не тронула, если бы не ее зловещие замыслы в отношении тебя: я не могла ей простить, что она собралась уничтожить человека, чья жизнь мне дороже своей собственной. Возможно, я не так богата, как ты, но у меня достаточно денег, чтобы вести роскошную жизнь, я могу себе позволить отказаться от твоего подарка, ведь с моим искусством у меня никогда не будет недостатка в средствах, и я не желаю, чтобы мне платили за то, что я сделала от чистого сердца.

— Мы никогда больше не. расстанемся, — растроганно сказала я, — переезжайте ко мне, забирайте себе слуг Клервиль, ее карету, и дня через два мы уедем отсюда в Париж.

Дюран оставила одну из своих горничных, к которой была сильно привязана, отпустила остальную прислугу и поселилась в бывших апартаментах Клервиль.

Судя по тому, как эта женщина пожирала меня глазами, я заключила, что она находится в томительном ожидании того момента, когда моя благосклонность вознаградит ее за все услуги. И я не заставила ее мучиться: после изысканного и особенно роскошного ужина я раскрыла объятия, она бросилась в них, мы удалились в мою спальню, закрыли дверь, опустили шторы, и я отдала свое тело самой развратной и сладострастной из женщин. Несмотря на свой почти пятидесятилетний возраст Дюран оставалась удивительно красивой женщиной; она обладала роскошным, прекрасно сохранившимся телом, рот ее был свеж, кожа нежная, но не дряблая и почти без морщин; у нее был величественный зад, твердые и очень тяжелые груди, удивительно выразительные глаза, тонкое лицо, и несравненной была ее энергия в плотских наслаждениях, и весьма странны были ее вкусы… Капризная Природа создала ее с одним лишь недостатком, которого не заметила ни Клервиль, ни я: Дюран не могла — и не смогла бы никогда — получать удовольствия как все обычные женщины. У нее была непроходимость влагалища, но — прошу вас запомнить эту деталь — ее клитор в палец длиной был причиной ее неодолимого влечения к женщинам. Она с удовольствием порола и содомировала их, не гнушалась она и мальчиками, а позже я обнаружила, что ее необычной величины задний проход принимал в себя все, чего она была лишена в другом месте. Я сделала первый шаг и испугалась, что она лишится чувств в тот момент, когда мои руки коснулись ее тела. — Сначала разденемся, — прошептала она, — только без одежды можно получить удовольствие. К тому же мне очень хочется еще раз увидеть твои прелести, Жюльетта, я горю желанием полакомиться ими.

В один миг мы все сбросили с себя, и мои губы отправились путешествовать по ее телу. Должна признать, что будь Дюран моложе, она не вызвала бы во мне такого интереса. С годами мои вкусы становились все более извращенными, и Природа понемногу приоткрывала мне двери в мир таких ощущений, которые были мне неведомы в молодости. Жаркие ласки этой женщины, похожие на мощные приливы сладострастия, разожгли пожар в моем теле, а искусство и умение моей партнерши не поддается описанию. Только тогда я поняла, как сластолюбивы бывают увядающие распутницы, закаленные в горниле злодейства и порока, как безгранична бывает их извращенная похоть.

А вы, безразличные и лишенные вдохновения недотроги, невыносимые создания, не смеющие даже дотронуться до органа, который вонзается в ваше тело, стыдящиеся ответить оргазмом на оргазм, обратите внимание на мои слова, извлеките из них урок, и пусть мадам Дюран послужит для вас примером.

После первых взаимных ласк Дюран, которая чувствовала себя много свободнее, когда с нами не было Клервиль, поведала мне свои похоти и попросила снисходительно отнестись к ним. Она встала передо мной на колени, а я, по ее просьбе, взяла ее за волосы и стала грубо и повелительно тереться о ее нос то влагалищем, то анусом, потом ерзала задом по ее лицу и мочилась на него. После этого била ее кулаками, попирала ногами и до крови отстегала розгами. Когда она от моих ударов свалилась на пол, я нырнула головой между ее ног и четверть часа сосала ей вагину, одной рукой массируя анус, другой — соски; потом, когда она достаточно возбудилась, Дюран содомировала меня своим клитором и одновременно ласкала пальцами мой хоботок.

— Прости, что я так много потребовала от тебя, Жюльетта, — смиренно сказала блудница, закончив свою программу, — но ты ведь знаешь, до чего доводит нас пресыщение.

— После тридцатипятилетнего либертинажа женщина не должна стыдиться своих вкусов, — отвечала я, — в любом случае они заслуживают уважения, ибо диктуются Природой, причем лучшие яз них — те, которые доставляют нам наибольшее удовольствие.

После этих слов я взялась за дело всерьез и довела ее до того, что она едва не скончалась от блаженства. Мне не с чем сравнить сладострастную агонию мадам Дюран; я никогда не видела, чтобы женщина извергалась с такой силой; она не только выстреливала сперму, как это делают мужчины, но она сопровождала эякуляцию такими громкими стонами, такими мерзкими ругательствами, спазмы ее были настолько сильные, что в эти мгновения ее состояние можно было принять за приступ эпилепсии. Кроме того, она мне прочистила задний проход не хуже мужчины, по крайней мере доставила мне не меньшее удовольствие!

— Ну и как ты себя чувствуешь? — спросила она, поднимаясь на ноги.

— Клянусь влагалищем! — вскричала я. — Ты неподражаема, ты — средоточие похотливости, твои страсти едва не спалили меня, и теперь сделай со мной все то, что я проделала с тобой.

— Что?! Ты хочешь, чтобы я тебя била?

— Бей меня, бей!

— И унижала? И топтала?

— Скорее — я жду.

— Хочешь, чтобы я мочилась тебе в рот?

— Ну конечно, любовь моя; торопись, мое извержение близится.

Дюран, более опытная в подобных забавах, нежели я, действовала с таким несравненным мастерством, что я изверглась в тот самый момент, когда ее страстный язык погрузился в мое влагалище.

— О, как ты сладко кончаешь, сердце мое! — нежно проворковала она. — С каким восторгом отвечаешь на ласки! Теперь я знаю что мы прекрасно заживем вдвоем.

— Не стану отрицать, Дюран, что ты потрясла все мои чувства, и я безмерно счастлива, что встретила такую женщину. Мы с тобой будем властительницами Вселенной, вдвоем мы покорим саму Природу. Ах, какие мерзости, какие преступления мы совершим, дорогая моя Дюран!

— А ты не жалеешь о Клервиль?

— Как я могу жалеть о ком-то, если у меня есть ты?

— Но что, если я выдумала всю эту историю только для того, чтобы устранить соперницу?

— Тогда это было бы редчайшее на свете злодейство!

— Но если я его совершила?

— Так ведь сама Клервиль сказала мне, что ты предложила отравить меня за две тысячи золотых монет.

— Я знала, что она передаст тебе эти слова, и нисколько не сомневалась в том, что ты ей не поверишь и поймешь это как неуклюжую хитрость с ее стороны и как сигнал к тому, что настало время сделать то, что я хотела, чтобы ты сделала.

— Почему ты хотела, чтобы это сделала я? Разве сама ты не могла убить ее?

— Мне было очень важно, чтобы моя соперница погибла от твоей руки — без этого мое удовольствие было бы неполным.

— Ты — страшная женщина! Но погоди, ведь она была не в себе в тот день, когда мы были у тебя в гостях, она даже не смогла насладиться твоими лакеями; мне кажется, она сделала тебе какой-то знак…

— Я нарочно создала такую обстановку и точно рассчитала, что это на тебя подействует, что ее беспокойное поведение насторожит тебя и сделает ее виновной в твоих глазах. Когда же я предлагала ей отравить тебя за две тысячи золотых, я заронила в нее подозрение, что подобное предложение я могу сделать и тебе. Вот чем объясняется ее предупреждающий жест — она боялась оставить нас вдвоем, а ее нервозность оказала на тебя именно тот эффект, на который я рассчитывала. Таким образом два часа спустя Клервиль была мертва.

— Я должна понимать это так, что она невиновна?

— Она обожала тебя… Так же, как и я, и присутствие соперницы было для меня невыносимым.

— Наслаждайся своей победой, коварная, — восхитилась я, обнимая Дюран. — Теперь ты можешь торжествовать: я боготворю тебя, и если бы мне пришлось повторить все снова, я бы сделала это не задумываясь и без всяких причин, которые ты придумала, чтобы облегчить мое преступление… Но почему ты не призналась в своей любви еще в Париже?

— Я не посмела, так как рядом была Клервиль, а когда позже ты еще раз пришла ко мне, со мной был мужчина. Потом меня арестовали. Но освободившись, я всюду следовала за тобой, любовь моя, и никогда не упускала тебя из виду; я поехала за тобой в Анжер, затем в Италию; все время, пока я занималась своей торговлей, я не спускала с тебя глаз. Надежда моя поколебалась, когда я узнала о твоих наперсницах — Донис, Грийо, Боргезе, — и от нее почти ничего не осталось, когда ты вновь встретилась с Клервиль. Но я все равно поехала за вами из Рима, и вот здесь, отчаявшись от столь долгого ожидания, я решилась разрубить этот узел; остальное тебе известно.

— То, что ты рассказала, просто невероятно! В ком еще встретишь подобный пример коварства, ловкости, злобности, порочности и ревности?

— Это потому, что ни у кого нет таких страстей, потому что никто никогда не любил тебя так, как я люблю тебя.

— А когда пламя потухнет в тебе, Дюран, ты поступишь со мной так же, как я поступила с Клервиль?

— Хорошо, мой ангел, я развею твою тревогу. Но требую, чтобы гы оставила себе только одну из своих девиц — Элизу или Раймонду. Выбирай любую, но двоих иметь тебе я не позволю и предупреждаю об этом заранее.

— Со мной останется Раймонда.

— Прекрасно, Так вот, если она станет свидетельницей твоей неожиданной или необъяснимой смерти, пусть вина за это падет на меня. А теперь, — продолжала Дюран, — я прошу тебя написать записку и отдать ее на хранение Раймонде; в этой записке ты назовешь меня своей убийцей в том случае, если смерть твоя наступит каким-либо трагическим образом во время нашей совместной жизни.

— Нет, такие предосторожности ни к чему; я верю тебе, вверяю свою жизнь в твои руки и делаю это с радостью. Только оставь мне и Элизу, не мешай мне и не ревнуй меня. Я — распутница, я не обещаю тебе вести себя безупречно, но клянусь чем угодно, что буду любить тебя всегда.

— Я не собираюсь тиранить тебя, Жюльетта, напротив, я сама буду служить твоим удовольствиям, я готова смешать землю с небом ради твоего счастья. Но как только ты сделаешься добродетельной, я от тебя отвернусь, хотя знаю, что невозможно заманить в сети добра такую женщину, как ты — шлюху по темпераменту и по убеждению: это все равно, что загораживать море плотиной. Прошу я только одного: позволь мне быть единоличной хозяйкой твоего сердца.

— Клянусь, что вы одна будете властвовать в нем.

— В таком случае обещаю тебе неземное блаженство; истинное распутство должно быть свободно от всяких чувств, мы должны иметь только одну подругу и искренне любить ее, а сношаться можно хоть со всем миром. Если хочешь, я тебе дам добрый совет, Жюльетта: избавься от этой толпы, которая вечно крутится вокруг тебя; я сама думаю рассчитать половину своей свиты: чем меньше нас, тем удобнее нам творить свои дела, и ни к чему привлекать к себе внимание. Ведь я не собираюсь бросать свое ремесло, но кому придет в голову покупать яды у женщины, которая ведет роскошную королевскую жизнь?

— Я тоже хочу сполна удовлетворять все свои вкусы, — сказала я. — Хочу воровать, торговать своим телом, и ты совершенно права в том, что не стоит выставлять себя напоказ.

— Я могу выдавать себя за твою мать, в этом качестве мне легче будет найти покупателей на твои прелести; Элиза и Раймонда пусть будут твоими кузинами, мы и для них найдем клиентуру. С таким гаремом в Италии можно жить припеваючи.

— А как же твои яды?

— Не беспокойся, охотников на них здесь гораздо больше, чем в других местах. Мы должны вернуться во Францию, имея чистый доход не меньше двух миллионов.

— Куда же мы сейчас отправимся?

— Я склоняюсь к тому, чтобы снова спуститься на юг. В Калабрии и на Сицилии жители развращены до предела, и там мы найдем золотое дно, тем более что я хорошо знаю те места. В прошлом году я за полдня наторговала там на пятьсот тысяч франков и могла бы выручить еще больше. Южане очень доверчивы, Жюльетта, как все лживые люди: достаточно предсказать им судьбу, и из них можно вить веревки. Это поистине сказочная страна.

— А мне страшно хочется вернуться в Париж, — мечтательно заметила я, — и окончательно поселиться там: разве нельзя заниматься там тем же самым?

— Ну давай съездим хотя бы в Венецию и оттуда — в Милан, затем доберемся до Лиона.

Я согласилась с таким маршрутом, и мы сели за обед. Дюран предупредила меня, что она сама будет оплачивать все наши расходы; она, разумеется, понимала, что моя доля в общей прибыли будет немалой, но упросила меня сделать вид, будто я нахожусь на ее содержании. Признаюсь вам, что принимала ее знаки внимания с тем же тактом, с каким она мне их оказывала, ведь деликатность имеет большое значение в среде злодеев, и тот, кто этого не понимает, совершенно не знает человеческую природу.

— Правду ли говорят, — поинтересовалась я, — что у вас есть бальзам долголетия?

— Такого бальзама не существует, только мошенники торгуют им. Истинный секрет долголетия — это строгая умеренная жизнь, а коль скоро строгость и умеренность не принадлежат к нашим достоинствам, ни ты, ни я, увы, не можем надеяться на чудо. Да и какой в этом смысл, дорогая? Лучше прожить короткую жизнь, полную наслаждений, чем влачить долгое и унылое существование. Если бы смерть означала наступление страданий, тогда бы я посоветовала тебе продлить жизнь как можно дольше, но поскольку в самом худшем случае мы обратимся в ничто, в котором мы пребывали до рождения, мы должны на крыльях удовольствий стремиться к отмеренному нам сроку.

— Стало быть, любовь моя, ты не веришь в потустороннюю жизнь?

— Мне было бы очень стыдно, если бы в моей душе жила хоть капля такой веры. Я так же, как и ты, хорошо представляю себе, что ждет нас за порогом, и уверена, что бессмертие души и существование Бога — совершеннейшая чушь, недостойная внимания тех, кто впитал в себя основные принципы философии. На обломках религиозных доктрин я построила одно-единственное убеждение, которое может даже претендовать на некоторую оригинальность. На основе множества опытов я утверждаю, что ужас перед смертью, якобы естественный и ниспосланный свыше, есть не что иное, как плод нелепых страхов, которые с каждым днем усиливаются в наших душах с самого детства, которые порождены религией и постоянно вдалбливаются в наши головы. Как только мы излечиваемся от них и осознаем неизбежность своей участи, мы не только перестаем смотреть на смерть с тревогой и отвращением, но и начинаем понимать, что в действительности смерть — это всего лишь очередное, пусть и самое последнее, сладострастное удовольствие. Во-первых, мы приходим к уверенности, что смерть — неизбежное явление Природы, той Природы, которая создает нас с одним условием, что когда-нибудь мы умрем; любое начало предполагает конец, каждый шаг приближает нас к последнему пределу, все в мире указывает на то, что смерть — конечная и единственная цель Природы. И вот я тебя спрашиваю, как можно сегодня сомневаться в том, что смерть, будучи естественной необходимостью, то есть потребностью Природы, не может быть ничем иным, кроме как удовольствием, и сама жизнь убедительно показывает это. Следовательно, в умирании есть высшее наслаждение, и при помощи философских рассуждений легко обратить в вожделение все нелепые страхи перед смертью, а чувственное возбуждение может даже привести к тому, что человек будет страстно ожидать своих последних мгновений.

— Ваши оригинальные мысли не лишены логики, — заметила я, — но они могут быть опасны для человека. Подумайте сами, скольких людей удерживает в определенных рамках страх смерти, и если они от него избавятся, тогда…

— Одну минуту, — перебила меня мудрая собеседница, — я никогда никого не хотела удержать от преступления, более того, я всегда желала убрать все препятствия, которые нагромоздила на пути людей глупость. Злодейство — моя потребность; Природа дала мне жизнь для того, чтобы я служила ее целям, и я должна множить до бесконечности все средства для этого. Профессия, которую я выбрала скорее из порочности, нежели из материального интереса, доказывает мое искреннее желание способствовать злодейству; у меня нет большей страсти, чем страсть к разрушению, и если бы я могла опутать своими сетями весь мир, я стерла бы его в порошок без колебаний и сожалений.

— Скажите, какой пол вызывает у вас самую сильную ярость?

— Мне безразличен пол человека — для меня важен его возраст, 'его связи с другими, его положение. Когда я нахожу стечение благоприятных факторов в мужчине, мне доставляет наибольшее удовольствие убивать мужчин, когда же их средоточием является женщина, я, естественно, предпочитаю ее,

— В чем же заключаются эти благоприятные факторы?

— Мне бы не хотелось говорить об этом.

— Но почему?

— Потому что из моих объяснений ты можешь сделать ошибочные выводы, а они могут разрушить наши отношения.

— Ах, дорогая, вы и так уже сказали предостаточно, и я поняла, что ваше любимое занятие — приговаривать людей к смерти.

— Естественно, я прямо сказала это. Но выслушай меня, Жюльетта, и выбрось из головы все свои опасения. Не хочу скрывать от тебя тот факт, что любой предмет, которым я пользуюсь, но к которому не испытываю чувств, постигает участь любой другой утвари. Но если в этом предмете я нахожу приятные и родственные мне свойства, например, такое воображение, как у тебя, вот тогда я способна на верность, о какой ты даже не подозреваешь. Поэтому, любовь моя, забудь свои сомнения, забудь во имя нашей привязанности; я дала тебе самые надежные гарантии своей преданности, ты же не принимаешь ее и заставляешь меня думать, что твой разум не в ладах с твоим сердцем. Кроме того, разве у меня есть хоть какие-то способности, которыми не обладаешь ты?

— Да я не знаю и сотой части того, что знаете вы!

— Ну, если тебе так хочется, — улыбнулась Дюран. — Но знай, что с тобой я буду употреблять свое искусство только для того, чтобы заставить тебя полюбить меня еще сильнее.

— В том нет нужды, ведь злодеи прекрасно ладят друг с другом, и если бы ты не возбудила во мне ужасные подозрения, я никогда бы не отравила Клервиль.

— Кажется, я слышу в твоих словах сожаление, Жюльетта?

— Нисколько, — запротестовала я и поцеловала подругу.

— Давайте поговорим о другом. Хочу еще раз напомнить, что я вручила свою судьбу в ваши руки, и вы должны вложить в мое сердце надежду; наша сила — в нашем крепком союзе, и ничто его не сломит, пока мы будем вместе. А теперь расскажите мне о тех факторах, что побуждают вас к злодейству; мне страшно интересно узнать, насколько сходятся наши взгляды.

— Я уже сказала, что здесь большую роль играет возраст: я люблю срывать цветок в пору его расцвета, в возрасте пятнадцати-семнадцати лет, когда розы распускаются пышным цветом, когда кажется, что Природа сулит им долгую и счастливую жизнь. Ах, Жюльетта, как мне нравится вмешиваться в промысел Природы! Кроме того, я люблю разрушать человеческие узы: отбирать у отца ребенка, у любовника его возлюбленную.

— У лесбиянки ее любимую подругу?

— Ну конечно, лисичка моя, разве я виновата, что непостижимая Природа создала меня такой подлой? Но если жертва принадлежит мне, я испытываю двойное удовольствие. Еще я сказала, что мое воображение возбуждает материальное положение человека, при этом я склоняюсь к двум крайностямбогатство и роскошь или крайняя нужда и обездоленность. Вообще мой удар должен иметь ужасные, насколько это возможно, следствия, а чужие слезы вызывают у меня оргазм; чем обильнее они льются, тем яростнее мои спазмы.

У меня начала кружиться голова, и я с томной блуждающей улыбкой прижалась к своей новой наперснице.

— Ласкай меня скорее, умоляю тебя, ты же видишь, как действуют твои речи на Жюльетту; я не встречала женщины, чьи мысли были бы так близки к моим, как твои; в сравнении с тобой Клервиль была ребенком; я всю жизнь искала тебя, милая Дюран, не покидай меня больше.

И волшебница, желая в полной мере воспользоваться моим экстазом, уложила меня на кушетку и посредством трех пальцев одарила меня такими ласками, каких я еще не знала. Я ответила тем же, обхватив губами ее клитор, а когда увидела, как судорожно сжимается и разжимается ее заднее отверстие — словно цветок, жаждущий вечерней росы, — нащупала рукой искусственный фаллос и вонзила его в таинственный грот, который был невероятных размеров: толстенный инструмент длиной не менее двадцати сантиметров мигом исчез в глубине, и когда он скрылся из виду, развратница застонала, задрожала всем телом и засучила ногами. Воистину, если Природа не дала ей познать обычные удовольствия, она щедро вознаградила Дюран потрясающей чувствительностью ко всем прочим. Один из выдающихся талантов моей наперсницы заключался в способности сторицей возвращать получаемое удовольствие, она оплела меня своим гибким телом и, пока я ее содомировала, она целовала меня в губы, вставив пальцы в мой анус. Она то и дело, забыв обо всем, концентрировалась исключительно на своих ощущениях, и тогда раздавались такие смачные ругательства, каких я не слышала ни от кого. К этому могу добавить, что с какой бы стороны ни посмотреть на эту замечательную женщину — дитя злодейства, похоти и бесстыдства, — можно сказать только одно: все ее качества — и физические и моральные — делали ее самой выдающейся либертиной своего времени.

Потом Дюран захотела ласкать меня так, как перед тем я ласкала ее. Она всадила мне в седалище фаллос, и в ответ на его мощные толчки я извергнулась три раза подряд и хочу повторить, что никогда не встречала женщины, столь изощренной в искусстве доставлять наслаждение.

После этого мы перешли к радостям Бахуса, и когда опьянение достигло предела, Дюран предложила мне выйти на улицу и продолжить развлечения на свежем воздухе.

— Мы полюбуемся, — сказала она, — как идет подготовка к похоронам одной пятнадцатилетней девчушки, настоящего ангелочка, которую я отравила вчера по просьбе ее отца: некоторое время он баловался ею в постели, но она выдала его.

Мы оделись, как одеваются местные потаскухи, и с наступлением темноты вышли из дома.

— Сначала спустимся в гавань и развлечемся с матросами, среди которых попадаются настоящие монстры. Ты даже не представляешь, как приятно выжать соки из этих колбасок…

— Постыдилась бы, шлюха, — укоризненно проговорила я, целуя ее, — ты же совсем пьяна.

— Совсем немного; но не думай, что для того, чтобы разжечь во мне пожар вожделения, мне требуется помощь Бахуса. Я знаю, что этому озорнику приписывают волшебные свойства, но и без него я могу преступить все границы скромности и пристойности; впрочем, ты сама скоро увидишь.

Не успели мы дойти до порта, как нас окружила толпа матросов и грузчиков.

— Привет, друзья, — крикнула им Дюран, — давайте обойдемся без толкучки и не будем спешить: мы удовлетворим вас всех, до последнего. Вот эта девушка — из Франции^[118], она только вчера вышла на панель, сейчас она сядет вот на эту тумбу, поднимет свои юбки и предложит вам ту дырочку, которая вам больше приглянется, а я помогу вам.

Окружившая нас орава с восторженным воем встретила ее речь. Первый захотел увидеть мой голый зад, и его грубая неуклюжесть наверняка испортила бы внешний вид моих ягодиц, если бы Дюран не призвала его к порядку, поэтому он ограничился тем, что забрызгал семенем мою грудь. Второй усадил меня на кнехт и заставил как можно шире раздвинуть ноги; моя спутница направила массивный орган в мое влагалище, я, движимая инстинктивным рефлексом, подалась навстречу и поглотила его до самого корня. Матрос приподнял меня, заголил мне юбки и выставил мой зад на всеобщее обозрение. К нему тотчас подскочил еще один, раздвинул ягодицы и проник внутрь.

Дата добавления: 2015-06-04