Введение 1 страница. В XVII В. Начинается активное проникновение европейцев на Африканский континент

В XVII в. начинается активное проникновение европейцев на Африканский континент. Именно в этом столетии в странах Западной Европы создаются многочисленные монопольные компании, к которым надолго переходит главная роль в работорговле — этой определяющей форме взаимоотношения Тропической Африки и Европы на ближайшие двести лет. В этом же столетии монопольные компании Голландии, Англии и Франции основательно теснят пионеров европейской колонизации — португальцев, практически изгоняя их с Африканского побережья Атлантического океана к северу от устья Конго. Потеряв доступ к рынкам Гвинейского побережья, португальцы в течение всего XVII в. пытаются окончательно подчинить себе государство Конго и в конце концов в немалой степени способствуют его распаду. На другой стороне континента в первой половине столетия иезуиты предпринимают безуспешную попытку закрепиться в Эфиопии. А в 1652 г. голландская Ост-Индская компания основывает на южной оконечности материка Капскую колонию — первую европейскую поселенческую колонию на африканской земле.

Активизация европейского проникновения в Африку в ряде случаев оказывает непосредственное воздействие на развитие африканских культур, в том числе и литератур. Причем результаты этого воздействия самые разные, иногда диаметрально противоположные: в одном случае старые культурные традиции подавляются и разрушаются, в другом — косвенно стимулируется подъем национальной литературы, в третьем — возникают совершенно новые формы культурной жизни.

Из тех областей Африки южнее Сахары, в которых к XVII в. уже существует письменная литературная традиция, только Западный и Центральный Судан продолжает развиваться без прямых контактов с европейцами. Несмотря на марокканское завоевание, прервавшее в 90-е годы XVI в. бурный подъем культуры в городах Сонгайской державы на Среднем Нигере, в XVII в. здесь все же продолжается довольно активная литературная деятельность, прежде всего в Томбукту. Именно в этом городе создаются две крупные исторические хроники: «История искателя сообщений о странах, армиях и знатных людях» Махмуда Кати и «История Судана» Абдаррахмана ас-Сади. В этих произведениях подробно описывается история Сонгаи, одного из крупнейших государств доколониальной Африки, и соседних с ним областей, собран богатейший материал по истории развития культурной жизни, позволяющий проследить давние литературные связи между Суданом и странами Северной Африки. Кроме того, в хрониках можно обнаружить следы фольклорной традиции, восходящей еще к доисламскому периоду. Эти хроники были лишь частью довольно многочисленных сочинений, которые не дошли до нашего времени, но неоднократно упоминаются в самом тексте (например, сочинения видного ученого Ахмеда Баба (ум. 1627).

В странах Западного и Центрального Судана в XVII в. продолжалось достаточно интенсивное развитие письменности на арабском и отчасти на местных языках. Так, в государстве Борну арабоязычная литература сохранилась в виде царских хроник и династийных списков, а в городах-государствах хауса существовали хроники на родном языке.

На Африканском побережье Индийского океана колонизаторская деятельность португальцев привела к разрушению государственности прибрежных областей, ликвидации некогда процветавшей морской торговли, к упадку и застою в культурной жизни побережья, в том числе и в литературе. В XVII в. при захвате португальцами восточноафриканских городов практически были уничтожены все древние суахилийские рукописи, и только к концу XVII в. начинается возрождение суахилийской письменной традиции, приведшее позднее, после ликвидации португальского владычества, к заметному подъему суахилийской литературы.

В Эфиопии иезуитская пропаганда в первой половине XVII в. вызвала стремительный рост патриотических настроений у населения страны. В эфиопской литературе этого периода появляются новые сюжеты, связанные с борьбой эфиопов против католического засилия. Новые сюжеты разрабатывались в рамках традиционных жанров религиозной литературы, что, однако, ни в коей мере не умаляет их художественного и историко-культурного значения.

568

И наконец, совершенно новым явлением в исстории культуры Африки стала литература голландских поселенцев в Капской колонии. При всей своей жанровой ограниченности, особенно в ранний период, она в конечном счете послужила основой для последующего развития литературы на языке африкаанс, первой европоязычной литературы на Африканском континенте.

Таковы основные черты литературного развития тех областей Африки в XVII в., где существовали письменность и литература в современном понимании этого слова.

568

ЭФИОПСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

XVII век в Эфиопии начинается в обстановке междоусобных и религиозных распрей, восстаний и беспорядков. В страну проникают католические миссионеры-иезуиты и развертывают энергичную пропаганду за присоединение Эфиопии к римско-католической церкви. После десятилетней борьбы за престол в 1607 г. царем Эфиопии становится Сисинний, принявший царское имя Сэлтан Сагад. Стремясь к самодержавной власти, он показал себя энергичным и независимым государем, чем вызвал недовольство родовой знати. Желая упрочить свое положение и надеясь на помощь католических монархов Европы в своей борьбе против натиска мусульман, которых поддерживала Оттоманская Порта, Сисинний объявил в 1629 г. о присоединении Эфиопии к католической церкви и под влиянием иезуитов начал гонения по всей стране. Василид, сын Сисинния, призвал отца восстановить прежнюю, «александрийскую» веру, и Сисинний, столкнувшись с повсеместным сопротивлением народа, вынужден был в 1632 г. отречься от престола в пользу сына. Однако религиозные волнения в стране продолжались, и поэтому Василид изгнал иезуитов и запретил им под страхом смерти впредь появляться в Эфиопии. Хотя обстановка государственной и религиозной смуты мало способствовала созданию литературных памятников, Сисинний позаботился о составлении пространной хроники своего царствования. Написанная высоким стилем, прекрасным литературным языком, она представляет собой интереснейший памятник эфиопской историографии, завершающий развитие этого жанра, который был вездесущ в эфиопской литературе около трех столетий.

Хронику Сисинния писали два придворных историографа, а третий, видимо, лишь завершил ее. Первые 22 главы написаны духовником царя Мехерка Денгелем, который в 23-й главе назван «зачинателем этой книги». Вторая часть хроники принадлежит перу известного поборника католичества, придворному историографу Такла Селасе, впоследствии казненному царем Василидом. Третьему автору принадлежит, по-видимому, лишь заключение, написанное после смерти Сисинния.

Судя по тексту хроники Сисинния, историческое повествование в XVII в. становится более сдержанным, внимание авторов уже не сосредоточивается исключительно на личности царя, исторические события освещаются шире. Образ царя, разумеется, живописуется, как и прежде, положительными красками, но приемы придворных историографов существенно меняются. Они уже не рискуют вступать в прямое противоречие с историческими фактами, а стараются уделить больше внимания событиям, представляющим царя в выгодном свете, и умолчать или упомянуть вскользь о фактах, способных бросить тень на героя хроники. Не случайно такие важные события царствования Сисинния, как принятие царем католичества, деятельность миссионеров-иезуитов, стоявших близко ко двору, массовые восстания поборников национальной веры, не нашли отражения в хронике. Очевидно, общее возмущение в стране против папизма побудило историографов умолчать о склонности Сисинния к католичеству. Нет в хронике и осуждения католицизма. Видимо, авторы сочли за благо обойти молчанием слишком актуальную в те времена тему.

Особое внимание уделено в хронике Сисинния возрождению таких традиционных для идеального облика эфиопского царя черт, как воинские доблести и христианские достоинства. Сисинний всегда побеждает, а если и вынужден отступать, то отступает с честью, являя при этом чудеса силы и мужества: «И его сподвижники бежали, и не остались с ним. После того как все они рассеялись, стал он отступать мало-помалу. И когда преследовали его мусульмане, оборачивался он, как зверь единорог, как львица со львятами, отгонял их, отбрасывал от себя и от сподвижников своих. И не было такого, кто приблизился бы к нему и покусился бы на него, когда он оборачивался так, сражаясь и прокладывая дорогу себе, наподобие льва и зверя единорога». Даже поражения царя изображены как залог будущих побед: «Это поражение царя

569

было ему наказанием от бога, как сказал премудрый Соломон в книге своей: «Ибо наказует бог возлюбленных своих». Ибо царь этот, Сэлтан Сагад, от воцарения своего и до сего времени много раз был победителем над врагами [...] И все эти победы не проходили без того, чтобы не подвигнуть немного сердца царя к гордости и превозношению. И бог единый и господь, наставник наказующий, научил его, как наставляет он смирение и вразумляет слабость естества рода человеческого, дабы не было ни превозношения у победителя, ни посрамления у побежденного, и еще дабы уразумел он, что всякий день силы и день слабости дается от бога, а не от человека. И посему сотворил бог победу галласам и поражение царю». Подобное морализирование весьма характерно для эфиопской историографии — отступая от хроникального изложения хода событий, автор пытается их осмыслить и объяснить.

Под стать воинским доблестям царя и его нравственный облик идеального христианина: «И царь Сэлтан Сагад помиловал его и облагодетельствовал всех людей. После того как узнал царь о своей победе, повелел он не убивать никого из людей, уцелевших в битве, ибо посетило его мягкосердечие господне, несравненное. Ни доброта отца, ни милосердие матери не сравнится с ним, и потому восхваляли его весьма, и славили премного, и благодарили люди, ему подвластные. И еще говорили тогда уцелевшие в битве: „Если бы победил царь Иаков, ни единая душа не спаслась бы. Славу богу, давшему победу царю Сэлтан Сагаду“». Главной задачей авторов хроники Сисинния является, конечно, прославление своего героя, но в отличие от хронистов XIV—XV вв. (например, от хроники царя Амда Сиона) они не просто декларируют добродетели своего царя, а стараются показать их более конкретно, ссылаясь, как мы видим, и на общественное мнение.

В XVII в. историографы проявляют и значительно больший интерес к историческим событиям как таковым. Так, уделяя главное внимание в хронике Сисинния описанию походов и личных подвигов царя, хронисты упоминают и о действиях его врагов и соперников, часто и пространно повествуют об обмене посланиями между царем и могущественными эфиопскими феодалами, подробно сообщают содержание этих посланий. Богатство исторического содержания, строгость стиля и чистота литературного языка позволяют рассматривать хронику Сисинния как вершину эфиопского историографического жанра.

Наряду с расцветом официальной историографии, представленной хроникой Сисинния, в XVII в. начинает развиваться и монастырская историческая традиция. Впервые за пять веков монашества в Эфиопии (XII—XVII вв.) появляются летописи, написанные в монастырях. Если в хрониках царей повествование подчинялось одной цели — возвеличить и прославить государя, то монастырские летописцы изображали главным образом жизнь своего монастыря, а образ царя (в зависимости от его отношения к «черному» духовенству) приобретал иногда совершенно иную окраску, нежели в произведениях официальной историографии.

По мере роста и усиления монашеских конгрегаций, в Эфиопии появляются истории отдельных монастырей. К числу таких литературных памятников относится «Повествование о Дабра-Либаносском монастыре», написанное в 1654 г. Содержание его довольно разнообразно: здесь и сведения из истории Дабра-Либаноса, и отрывки из монастырского устава, и описание обрядов, и рассказы о подвижниках монастыря и т. п. Такую разносторонность содержания можно объяснить тем, что это произведение было первым памятником, известным нам, композиция которого еще не успела сложиться. В разделе, посвященном монастырскому уставу, излагается порядок обрядности богослужения, правила монастырской дисциплины и иерархии. Эта часть «Повествования» весьма пострадала, и текст здесь не вполне понятен. Более интересны, особенно как первая попытка жанра патристики в эфиопской литературе, рассказы о монахах и подвижниках. Рассказы изобилуют чудесами, так как интересы повествователя ограничены строго монастырскими рамками, сведений исторического характера в них почти нет. Историческая часть «Повествования» сохранилась лучше других. В ней идет речь о построении монастыря, о нашествии мусульман, разорении и восстановлении Дабра-Либаноса. Заканчивается повествование 1593 г. Последующие события бурного XVII в. — борьба эфиопского народа против римско-католического засилья, борьба за национальную веру и в конечном счете за национальную независимость — отражены в произведении другого традиционного жанра эфиопской литературы — в «Житии Валатта-Петрос».

Расцвет житийного творчества в Эфиопии приходится на XVII в., и пространное «Житие Валатта-Петрос», знатной дамы, посвятившей себя борьбе с католичеством, можно без преувеличения назвать одним из лучших произведений этого жанра. Оно было написано в 1672 г., спустя всего тридцать лет после смерти его героини, и поэтому представляет собой ценнейший исторический источник, освещающий такие стороны общественной жизни той эпохи, которых предпочитали не касаться авторы официальных

570

хроник. Со страниц «Жития Валатта-Петрос» встает образ убежденной поборницы национальной веры, энергичной противницы царя, твердо и безбоязненно отстаивавшей свои убеждения. Ради борьбы с католицизмом она покидает своего мужа — приближенного Сисинния, постригается в монахини и активно противоборствует католической пропаганде, бесстрашно обличая царя. Это, пожалуй, первое произведение эфиопской литературы, где женщина является главной героиней повествования, наравне с мужчинами активно участвует в общественной и политической борьбе, пренебрегая авторитетом и мужа, и царя. (Правда, в Эфиопии XVII в. монашество было единственной сферой, в которой женщина могла проявить себя как самостоятельная личность.)

К житийной литературе относятся также «Житие царя Иоанна» (1667—1682), которое является интересным добавлением к довольно сухому и краткому списку войн этого царя и церковных событий того времени, помещенных в другом памятнике — «Краткой хронике», и «Житие преподобного Яфкерана-Эгзиэ», имя которого упоминается на страницах «Краткой хроники» в связи с царствованием Амда Сиона (первая половина XIV в.). Палеографические данные и изящество формы позволяют отнести это «Житие» к XVII в., когда житийная литература в Эфиопии переживала период расцвета. Однако удаленность времени жизни героя от времени написания его жития не могла не сказаться отрицательным образом на содержании этого произведения. В отличие от «Жития Валатта-Петрос», повествование здесь гораздо суше, хотя автор постарался оживить текст рассказами о различных чудесах, избегая, впрочем, шаблонов. Заканчивается житие весьма поэтическим плачем учеников на смерть святого.

С царствования Василида, сына Сисинния, начинается так называемый «гондарский период» в истории Эфиопии (1632—1855); в 1636 г. был основан город Гондар — новый центр эфиопского государства. И при Василиде, и при его преемниках — царях Иоанне I (1667—1682) и Иясу I (1682—1706) — продолжаются религиозные распри. В связь с этими распрями можно поставить оригинальнейшее произведение эфиопской литературы, которое представляет собой два трактата, «Исследование Зара Якоба» и «Исследование Вальда Хейвата». Первое сочинение — это автобиография эфиопского книжника Зара Якоба, который, изучив религиозные споры между католическими миссионерами и эфиопским духовенством, пришел к выводу о ложности всех существовавших религий и выработал свое рационалистическое мировоззрение. Зара Якоб верит в единого бога-творца, давшего человеку разум, человек сам может и должен отличать доброе от злого, истинное от ложного. Зара Якоб не отрицает заповедей, но он отрицает догмат об их незыблемости и неизменности; он утверждает, что божественные заповеди изменялись людьми, и потому человек должен проверять их разумом, данным ему богом. На этом основании он отвергает монашество, догматику и религиозный фанатизм, столь характерные для Эфиопии того времени.

«Исследование Вальда Хейвата» дополняет первое. Вальда Хейват, ученик Зара Якоба, развивает учение своего наставника.

Большинство исследователей, однако, склонны считать эти трактаты позднейшей мистификацией католического миссионера Джусто да-Урбино, прибывшего в Эфиопию в 1846 г. Сторонники такой точки зрения исходят главным образом из того, что памятники стоят особняком в эфиопской литературе как по своей автобиографической форме, так и по вольнодумию и по рациональному содержанию. На наш взгляд, это вопрос спорный, так как безусловными доказательствами авторства Джусто да-Урбино мы не располагаем. Как показывает «Автобиография Павла», эфиопского монаха XIV в., жанр автобиографии в эфиопской литературе не уникален. Продолжительные религиозные распри XVII в. (сначала между католичеством и монофизитством, а затем и внутри самой монофизитской церкви) могли заронить в душу мыслящего человека сомнение в истинности противоборствующих учений и побудить его к попытке выработать свою собственную религиозную систему.

В XVII в. появляется еще один интересный памятник эфиопской литературы — «Богатство царей», представляющий параллель к уже существовавшей «Славе царей», содержащей династическую легенду о восстановлении Соломоновой династии в 1270 г. и низложении узурпаторов-загвеев. В этих сочинениях использован широко распространенный фольклорный сюжет о волшебной птице и юноше, который, съев по ошибке голову этой птицы, получает царство. По легенде при дворе последнего царя загвейской династии петух стал кричать человеческим голосом: «Кто съест мою голову, тот унаследует царский трон». Царь приказал зарезать петуха, изжарить и подать ему. Служанка, приготовлявшая птицу, выбросила ее голову, которую съел Иекуно Амлак, потомок эфиопского царя Менелика I, сын Соломона премудрого и царицы Савской, и получил таким образом престол. Однако, если в «Славе царей» восстановление династии соломонидов происходит мирным путем благодаря содействию преподобного Такла Хайманота — святого, весьма популярного в Эфиопии, и

571

игумена Иисуса Моа, то в «Богатстве царей» Иекуно Амлак силой отнимает престол у последнего царя загвейской династии, причем царь этот погибает. Но в «Богатстве царей» важная роль отводится Такла Хайманоту, основателю Дабра-Либаносского монастыря. Возможно, что в создании произведения принимали участие члены этой могущественной монашеской конгрегации. Сравнение двух памятников показывает, что в «Богатстве царей» представлена новая, самостоятельная версия легенды, отличная от версии «Славы царей».

Даже краткий обзор эфиопской литературы XVII в. показывает, что, несмотря на бурные исторические события этого столетия, в Эфиопии успешно развивались традиционные литературные жанры: историография и агиография. В области историографии XVII век ознаменовался отходом официальных хроник от стиля «монументального историзма», переходом к более объективному летописанию и появлением монастырской традиции, существенно дополнявшей официальную историографию. Вершины своего развития достигла в XVII в. житийная литература (правда, и в XVIII в. создаются житийные произведения, но уже заметен упадок жанра). Одновременно появляются новые сочинения, несвойственные литературе прежних веков, — это «Исследования» Зара Якоба и Вальда Хейвата. К этому же периоду относится и литературная обработка новой версии древней династической легенды «Богатство царей». К сожалению, о литературе XVII столетия мы можем судить лишь по отдельным произведениям, попавшим в рукописные собрания Европы. Кто знает, какие сокровища еще таятся в обширных книгохранилищах многочисленных эфиопских монастырей и церквей и какие неожиданные открытия ожидают исследователей эфиопской литературы.

571

СУАХИЛИЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

На узкой полоске Восточноафриканского побережья, от устья р. Джуба на севере до мыса Дельгадо на юге (т. е. на территории современных Сомали, Кении, Танзании и Мозамбика), и прилегающих островах на основе этнического развития мелких племен начиная с VIII—X вв. н. э. шел процесс формирования более крупной этнической общности — народности васуахили. В процессе взаимодействия близкородственных диалектов (банту) и арабского языка складывался единый язык народности — кисуахили, а в результате взаимопроникновения двух культурных комплексов — местного африканского и восточного мусульманского — возникла своеобразная суахилийская культура; развивалась литературная традиция, первоначально в устной, а затем, вероятно с XIII в., в письменной форме. Следует заметить, что впоследствии, с установлением европейского колониального господства в Восточной Африке и с борьбой за независимость восточноафриканских народов, язык суахили перестал быть связанным с определенным этносом (суахилийской народностью) и в настоящее время распространен по всей Восточной, а также в Центральной Африке, в пределах многих современных независимых государств. На нем говорит около 50 миллионов человек, и содержание понятия «суахилийская литература», естественно, изменилось.

Хотя письменность на языке суахили зародилась, как уже говорилось, вероятно, в XIII в., рукописей, относящихся к этому и нескольким последующим векам, не сохранилось. Все они погибли при захвате восточноафриканских городов португальцами (в XVI в.), и возрождение письменной традиции, а точнее, появление (и накопление) новых рукописных материалов началось с конца XVII — первой половины XVIII в. Поэтому вплоть до XVII в. суахилийская литература предстает перед нами практически нерасчлененной, процесс развития приходится реконструировать на основании более поздних текстов, поэтому любая датировка произведений приблизительна.

В XII—XV вв. на Восточном побережье Африки сложился ряд процветающих городов-государств, официальной религией которых был ислам, а население состояло из африканцев и смешивавшихся с коренным населением переселенцев из Аравии и близлежащих стран Востока (крупнейшие из этих городов — Пате, Ламу, Момбаса, Килва).

Суахилийское общество этого периода в целом можно разделить на свободнорожденных и рабов. Роль этих двух основных социальных групп в создании суахилийской литературы различна. Число грамотных было, естественно, ограниченно, и в него входили прежде всего мусульманская верхушка и ученое сословие, а также слои населения, связанные с торговлей. Неграмотным, независимо от их социальной принадлежности, литература была доступна лишь в устном изложении. Но вместе с тем именно эта часть населения, как носитель устной литературной

572

традиции, была главной питающей средой суахилийской литературы.

В процессе становления литературы играла определенную роль и система образования. Для воспитания детей нужна была специальная литература, в которой согласно традициям того времени так или иначе отражались необходимые нормы поведения, элементы социальных отношений. Те слои населения, которые не могли дать своим детям полного по тому времени образования, пользовались в воспитательных целях, в сущности, той же литературой, но в устном изложении. В устной передаче дидактические произведения изменялись под влиянием фольклорных традиций и, может быть, записывались вторично, в более доступных для народа формах. Поэтому границу между собственно литературными и фольклорными произведениями провести очень трудно, также нелегко выделить четко две традиции — письменную и устную. Это были две стороны одного и того же процесса; судить о нем мы вынуждены на основании материалов различного происхождения: по сохранившимся переделкам ранних произведений, по записям европейцами устной передачи этих произведений и по текстам, которые, возможно, и были когда-то записаны, но сейчас передаются в устной форме.

Автором средневековой суахилийской литературы был обычно придворный поэт или странствующий певец. Придворный литератор — представитель особой касты, эту касту и обслуживающий. Странствующий же певец сохранял для широких слоев населения старинные традиции, сюжеты, формы.

В суахилийском народном творчестве особое место занимает легендарный герой — Лионго Фумо. Во многих старинных легендах говорится о нем как об исторической личности — правителе процветающего города в районе Пате-Ламу. Можно предположить, что предание о Лионго Фумо, широко распространенное на Восточно-африканском побережье, возникло вокруг имени некогда действительно жившего человека, и некоторые специалисты относят время его жизни даже к XII—XIII вв. Наиболее ранняя запись легенды была сделана миссионером Э. Стиром и опубликована им в 1870 г. Представляет она собою пересказ на языке суахили конца прошлого века стихотворного произведения, созданного на древнем диалекте кингови (кингози), как можно судить об этом по нескольким небольшим отрывкам на кингови, сохраненным, видимо, для украшения повествования. Вероятно, перед нами свидетельство или параллельного существования в устной передаче двух вариантов легенды — поэтического (на диалекте кингови) и прозаического (на разговорном суахили), или того, как после утраты письменной стихотворной традиции древнего, мертвого языка сказание о Лионго продолжало жить в переводе на живой разговорный язык. Обращает на себя внимание и то, что вариант, записанный Э. Стиром, не содержит обычного для старинных суахилийских произведений обращения к Аллаху в начале повествования. Нет в нем и других следов мусульманского влияния.

Содержание легенды вкратце таково. Некогда жил человек по имени Лионго, отличавшийся необычайной физической силой, умом и неуязвимостью. Он наводил ужас на людей, и его решили убить. Ожидая дня казни, Лионго каждый вечер в темнице поет песни на непонятном древнем языке. Тайный язык этих песен понимает только его мать, а в них Лионго объясняет ей, каким образом можно освободить его от цепей и колодок. Затем Лионго просит у врагов разрешения в последний раз перед смертью спеть свои песни под музыку. Собирается народ, приходят музыканты. Они играют снаружи тюрьмы, а Лионго внутри поет и, пользуясь шумом всеобщего веселья, перепиливает цепи и колодки напильником, который передала ему мать. Освободившись от пут, Лионго убивает стражей и уходит в лес. К нему подсылают сына его брата, который узнает у Лионго, что убить его можно только медной иглой, уколов в пупок. Враги Лионго обещают сыну его брата, что сделают его правителем, и тот вкалывает медную иглу в живот спящего Лионго. Перед смертью Лионго идет к источнику, из которого берут воду. Там он умирает и остается стоять у воды, опираясь на лук. Страх перед Лионго мешает жителям города брать воду, люди страдают от жажды. От матери Лионго требуют, чтобы она уговорила сына уйти от источника. Мать произносит заклинания, и тогда Лионго падает. Его хоронят, но сын его брата не получает обещанной награды за предательство: его убивают.

Со временем легенда о Лионго превратилась в сказание о далеких временах; Лионго приобрел черты легендарного героя. Эта легенда стала основой многих литературных произведений, которые существуют и теперь в различных формах.

Считается, что Лионго был также великим поэтом, автором многих стихов и песен на диалекте кингови. Авторство некоторых выдающихся памятников суахилийской литературы, таких, например, как поэма «Книга об Ираклии», созданная по времени значительно позднее, чем предполагаемый период жизни Лионго, приписывается самими суахилийцами Лионго Фумо.

Старосуахилийская письменность, просуществовавшая с XIII по XX в., возникла на базе

573

арабской графики. Письменные знаки языка Корана принесли на Восточное побережье Африки переселенцы-мусульмане примерно в X в. Но, чтобы возникла письменность на другом языке, с совершенно иной грамматикой, с иным строем, необходимо было, чтобы появилась настоятельная потребность в письменности. Такую потребность вызвало в первую очередь развитие морской торговли, которая составляла основу экономической жизни суахилийцев, а также исламизация суахилийского общества. На языке суахили стали составляться деловые бумаги, велась переписка, записывались хроники городов, генеалогии правящих семей и, наконец, литературные произведения. Наиболее ранние свидетельства использования старосуахилийского письма обнаружены на монетах, где отчеканены имена правителей суахилийских городов, а также на могильных плитах (примерно с XIII в.). Но рукописи того же времени, как уже говорилось, все погибли. К счастью, многие литературные произведения, хроники, генеалогии хранились в памяти народной, передавались в устной форме из поколения в поколение, а начиная с конца XVII в. вновь фиксировались на бумаге.

Одним из первых европейцев познакомился с образцами ранней суахилийской словесности миссионер Людвиг Крапф. В 1854 г. он прислал в библиотеку немецкого востоковедного общества в Галле две рукописи крупных поэтических произведений — тенди, записанных старосуахилийским письмом — «Книги об Ираклии» и «Поэтической книги».

Рукопись «Книги об Ираклии», обнаруженная Крапфом, содержит 1007 строк и датируется концом XVIII в. — самым началом XIX в. (в настоящее время есть еще несколько рукописей этого произведения, самая ранняя из которых относится предположительно к 1728 г.). Как полагают, в основе этой старинной суахилийской поэмы лежит арабское прозаическое произведение, относящееся к XIV в., а сама поэма могла возникнуть в XVI в. В ней описывается яростное столкновение мусульманского воинства с византийцами-христианами, но на это описание, возможно, наложились более поздние реминисценции борьбы восточноафриканских городов-государств с португальцами. К XVI в. можно отнести и другую известную поэму — «Откровение», в которой рассказывается о гибели суахилийских городов в результате португальского завоевания. Одним из ранних суахилийских произведений считают также поэму «Хамзия».

Дата добавления: 2015-06-04