Митрополит Макарий 16 страница

Никон, когда узнал об этом Соборе (самые акты соборные кем-то сообщены были Никону), отнесся к нему с крайнею неприязнию и называл его не иначе как синагогою иудейскою, а действия его антиканоническими, во-первых, потому, что он, Никон, не был приглашен на Собор для оправдания и осужден заочно; во-вторых, потому, что был судим теми, которые от него же получили рукоположение, словно отец детьми; в-третьих, потому, что Собор созван был одним царем без участия патриарха. Впоследствии Никон выражался даже, что Собор этот должно назвать не только сонмищем иудейским, но и бесовским, потому будто бы, что он созван был не по правилам и все соборование на нем происходило по царскому указу: что хотел царь, то и делали. Неудивительно, если так отнесся к Собору Никон, — удивительно, что и царь не оказал к соборному решению надлежащего внимания. Поколебался ли он в доверии к Собору ввиду происходивших на нем разногласий и побоялся, как бы не погрешить против церковных правил, или опасался новых смятений со стороны Никона, только к избранию нового патриарха, как определено было Собором, царь вовсе не приступал и не делал никаких распоряжений. Все труды Собора, продолжавшиеся около полугода, не привели теперь ни к чему, хотя впоследствии, как увидим, они послужили важнейшим пособием для Восточных патриархов, вместе с новым Собором судивших Никона.

Между царем и бывшим патриархом вскоре после Собора возобновились было добрые отношения. В Воскресенский монастырь прибыл окольничий Иван Михайлович Милославский и от имени царя говорил Никону, что боярин Борис Иванович Морозов (свояк и бывший воспитатель царя) изнемогает и что если была от него патриарху какая-либо досада, то простил бы его. Никон письменно отвечал царю: "Досады от него нам мы не ведаем, кроме любви и милости, а хотя бы и было что, мы, как подражатели Христовы, прощаем ему все, в чем яко человек согрешил пред нами, а когда Господь пошлет по душу его, мы напишем ему, если угодно Вашему благородию, и разрешительную грамоту. Много работал он тебе, великому государю, — поболезнуй же и ты о нем ныне, а отходящим от мира сего ничто столько не пользует, как милостыня и приношение жертв. Мы же, богомольцы твои, оскудели ныне всем в созидании церкви Воскресения Христова и св" Голгофы и св. Живоносного Гроба Христова, и потому молим твою кротость о милостыне на создание храма и на пропитание нам, бедным, и мы, пока жив боярин Борис Иванович, будем молиться о спасении его, а по кончине его не перестанем поминать его... Не грех будет, если и вотчинку пожалуешь на вечное пропитание служащим в церкви и пенязи... А всего полезнее было бы для души боярина, если бы он по смерти и положен был в дому Живоносного Воскресения при св. Голгофе, против великих врат: тогда память великого боярина не престала бы вовек, и Бог упокоил бы душу его по нашим смиренным молитвам со святыми". Не знаем, пожаловал ли что-либо государь Никону по этой просьбе, но другую его просьбу уважил. В генваре 1661 г. последовал царский указ взять с монастырей Никонова строения (как и с других монастырей) даточных людей не только за этот, но и за два предшествовавшие года. Никон написал челобитную, в которой, перечисляя, сколько прежде доставлял он с своих монастырей даточных людей на службу государя, умолял его не брать ныне даточных людей с тех монастырей, по крайней мере за два предшествовавшие года. К Никону прислан был Родион Стрешнев известить, что царь его пожаловал и брать даточных людей с его монастырей за прошлые два года не указал. Из той же челобитной Никона видно, что со всех вотчин Воскресенского монастыря по милости государя не брались даточные люди и за все прежние годы "ради монастырского строения". В ноябре того же 1661 г., 1-го числа, государь прислал Никону с Григорием Никифоровичем Собакиным три тысячи рублей и просил, чтобы Никон написал разрешительную молитву для скончавшегося боярина Ильи Ивановича. Никон благодарил письмом государя за присланную милостыню, выражаясь, что "вложит" ее в церковь Живоносного Воскресения Господня, тогда строившуюся, и послал разрешительную грамоту, с тем чтобы она прочитана была духовником умершего боярина над его телом и вложена в его руки.

Но вскоре же, после бывшего Собора на Никона и после возвращения его из Крестной в Воскресенскую обитель, начались у него столкновения с соседями по земельным владениям, снова нарушившие мир между ним и государем. Какой-то Иван Сытин подал царю челобитную, что крестьяне Воскресенского монастыря скосили сено на его земле более трехсот копен, стреляли в него самого и покушались разорить его жилище. Царь прислал эту челобитную 15 декабря 1660 г. самому Никону, чтобы он послал произвести по ней расследование. Никон поручил своему боярскому сыну Ражейскому произвесть сыск и сыскные речи отослал к государю. Дело на этот раз обошлось спокойно. Другой сосед по имениям, окольничий Роман Боборыкин, у которого Никон и купил вотчину под свой Воскресенский монастырь, завладел кочеваровскою землею и ивановскими лугами, которые монастырь считал своими. Архимандрит и наместник монастыря били челом государю о праведном сыске по писцовым книгам. Указ государев почему-то позамедлил, а между тем пришло время снимать на спорной земле хлеб и сено, и Никон, не дождавшись царского указа, велел своим крестьянам сжать хлеб и скосить сено на той земле. Боборыкин принес жалобу. От царя присланы были сыщик и подьячий, которые и произвели сыск и хотели, как им было велено, дать суд и Воскресенским властям, но получили от них сказку, что "простому человеку нельзя судить людей Божиих, особенно освященных", которую и отвезли в Москву. Не дождавшись решения по произведенному сыску и царского указа, Никон приказал свезти спорное сено своим людям. Боборыкин снова принес жалобу, и 3 декабря 1661 г. присланы были по царскому указу те же сыщик и подьячий произвести новый сыск и взять монастырских крестьян в Москву для расспросов. Никон, который не мог не сознавать по совести, что поступил самовольно, вышел из себя и написал к государю следующее до крайности неприличное письмо: "Начинаю письмо к твоему благоразумию словами, без которых никто из нас, богомольцев ваших, не смеет писать к вам, государям: Бога молю, челом бою. И словом и делом исполняем мы это по долгу своему и по заповеди апостола Павла, но щедрот твоих умолить не можем. Не как святители или как рабы, но как рабичища мы отвсюду изобижены, отвсюду гонимы, отвсюду утесняемы. Видя св. Церковь гонимою, послушав слова Божия: Аще гонят вы во граде, бегите во ин град, удалился я и водворился в пустыне, но и здесь не обрел покоя... За Церковь Божию страждем ныне по заповеди: Больши сея любве никто же имать, да аще кто душу свою положит за други своя. И мы, видев братию нашу биенными, жаловались твоему благородию, но, не получив ничего, кроме укоризны и уничижения, по слову Господа: Остави Мне месть, Аз мщу, оставили ее и удалились в место пусто. Но злоначальный змий нигде нас не оставляет и наветует на нас сосудом своим избранным, Романом Боборыкиным, смущая твое благородие". Сказав затем, как Боборыкин завладел монастырскою землею и как производились сыски по его жалобам, будто бы ложным, Никон продолжал: "Роман, враг Божий, враждует на дом Божий и на нас, Ваших смиренных богомольцев, и то все лжет. Посему молим Вашу кротость перестать от гнева, оставить ярость и не слушать лукавнующих. Откуда ты принял такое дерзновение сыскивать о нас и судить нас? Какие тебе законы Божии велят обладать нами, рабами Божиими? Не довольно ли тебе судить в правду людей царствия мира сего, о чем ты мало заботишься? В наказе написано твое повеление взять крестьян Воскресенского монастыря — по каким это уставам? Надеюсь, если и поищешь, то не найдешь здесь ничего, кроме беззакония и насилия. Послушай Господа ради, что было древле за такую дерзость над фараоном в Египте, над содомлянами, над царями Ахавом, Навуходоносором и другими... Если не умилишься и этими напоминаниями, то хотя бы предложить тебе и все Писание, ты не поверишь... Не довольно ли того, что я бежал и оставил все, еще ли угодно твоему благородию, чтобы я бежал, отрясая прах ног своих ко свидетельству в день Судный? Уже не зовусь великим государем и какое тебе прекословие творю? Всем архиерейским обладает рука твоя судом и достоянием. Страшно молвить, но терпеть невозможно — мы слышим, что по твоему указу и владык посвящают, и архимандритов, и игуменов, и попов поставляют и в ставленых грамотах пишут тебя равночестным Святому Духу так: "По благодати Святого Духа и по указу великого государя". Недостаточно Святого Духа, чтобы посвятить без твоего указа. Но кто на Духа Святого хулит, не получит прощения ни в сей век, ни в будущий... К тому же повсюду: по св. митрополиям, и епископиям, и монастырям — без всякого совета и благословения берешь насилием нещадно вещи движимые и недвижимые, и все законы св. отцов и благочестивых царей и князей, греческих и русских, ты обратил в ничто, даже грамоты твоего отца и твои собственные. Уложенная книга хотя и по страсти написана, но и там написано: в Монастырском приказе сидеть от всех чинов архимандритам, игуменам, протопопам, священникам и честным старцам, и ты все то упразднил; судят и насилуют мирские судьи архиереев, архимандритов и все духовенство, и ты собрал великий Собор вопиющих о неправдах твоих в день Судный. Тогда восстанут на тебя и Св. Дух, Которого ты обесчестил, будто благодать бессильна без твоего указу, и св. апостолы, и св. отцы всех Соборов, и благочестивые цари и князья, которых повеления, правила, узаконения на пользу Церкви ты нарушил и все грамоты упразднил. Данное Церкви Божией и св. монастырям в наследие вечное, недвижимые вещи: слободы, села, озера, леса — ты поотнял и Бога себе причастником не сотворил. За то и Бог тебя оставил и оставит, если не покаешься, и не возвратишь взятое от Божиих Церквей и монастырей, и не утвердишь грамот, прежде им данных. Послушай, как вопиет на тебя св. Церковь за восхищенные тобою вещи... Ты что ни совершил с Божиею помощию — не воздал за то хвалы Богу. Прежние цари за всякую победу воздавали хвалу Богу, иные построили церкви, другие — монастыри, а ты ничего такого не сотворил, но и прежние церкви и монастыри обнищил и ограбил и не Бога прежде прославил, но сам себя выше меры превознес. Потому и отринул тебя Бог и посрамил, и сделались мы поношением для соседей наших... Ты всем проповедуешь поститься, а ныне неведомо, кто не постится; во многих местах и до смерти постятся, потому что есть нечего и нет никого, кто бы был помилован. Нищие и маломощные, слепые, хромые, вдовицы, чернецы и черницы — все обложены тяжкими данями. Везде плач и сокрушение, везде стенание и воздыхание, и нет никого веселящегося в наши дни. Хотим еще поведать тебе нехитрою речью, от Бога ли то было или нет, следующее: 12 генваря 1661 г. был я у заутрени в церкви Св. Воскресения; по прочтении первой кафизмы я сел на место и немного вздремнул. Вдруг вижу себя в Москве, в соборной церкви. Церковь полна пламенного огня, из людей я никого в ней не видел, но увидел, что все прежние архиереи встали из своих гробов в святительских облачениях и как бы совершали великий вход в алтарь; пред ними несен был твой большой царский венец и положен на краю престола; к ним присоединился и я. Тогда встал из своего гроба Петр митрополит, подошел к престолу и, протянув руку свою чрез царский венец, положил ее на Евангелие, то же сделали и все прочие архиереи и я, и начал говорить: "Брат Никон! Скажи царю, зачем он преобидел св. великую Церковь, собранные нами св. недвижимые вещи бесстрашно восхитил; это ему не в пользу. Скажи ему, чтоб возвратил, ибо чрез то навел на себя великий гнев Божий: дважды был мор, сколько тысяч перемерло, все запустело, и не с кем ему теперь стоять против врагов". Я отвечал: "Не послушает меня, хорошо бы, если бы один из вас ему явился". Петр продолжал: "Судьбы Божии не повелели тому быть, но скажи ты, а если тебя не послушает, то если бы кто и из нас явился, и того не послушает. И вот ему знамение, — и, указывая рукою от престола на запад, сказал: — Смотри". Вижу, западной стены церковной нет, виден царский дворец, и огонь, бывший в церкви, собрался, устремился на царский двор, и тот запылал". Если этим не уцеломудрится, — прибавил Петр, — то приложатся казни Божии, большие прежних". А еще один из тех седых мужей сказал: "Вот теперь двор, который ты купил для церковников, царь хочет взять и сделать в нем торжище мамоны ради своей, но не порадуется о своем прибытке — псы будут рождать там своих щенков". Все это было так, от Бога или мечтанием, не знаю, но только так было. Если же кто подумает человечески, что я это сам собою замыслил, то сожжет меня тот огонь, который видел. Об этом словесно сказано было окольничему Родиону Матвеевичу Стрешневу, но сказал ли он твоему благородию или нет, не знаю... Мы столько терпим поруганий от твоих синклитиков! Один из них, ругаясь над тем, как мы по примеру Христа благословляем двумя руками, вздумал и сам благословлять своими проклятыми руками, как архиерей, и, беснуясь, называет себя патриархом по научению от сатаны. И не только сам благословляет, но и пса своего некоего научил действом отца своего сатаны также благословлять передними ногами. Если ты, ведая это, потерпишь такому проклятому и не отомстишь, то гнев Божий не укоснит прийти на тебя. А мы ради Христа не только принять поношения и укорения, но и умереть готовы". При чтении этого письма нельзя не подивиться озлоблению или ослеплению Никона. Сколько преувеличений, неосновательности, неправды в его словах! Как будто в самом деле он удалился с своей кафедры потому, что видел Церковь гонимою и желая положить душу свою за братию свою! Как будто он отовсюду был гоним, отовсюду утесняем! Как будто царь не имел права судить духовных лиц даже по гражданским делам, касавшимся их вотчин и земельных владений, не имел права требовать для допросов даже монастырских крестьян! Как будто царь Алексей Михайлович нарушил все правила св. отцов, уничтожил все грамоты, данные церквам и монастырям, отнял все их имения! Как будто он за одержанные победы не воздавал хвалы Богу! Как будто и прежде Алексея Михайловича наши владыки ставились не по утверждению и не по указу великого государя! И выводить из этого, будто бы царь приравнивался Святому Духу, поставляющему епископов, видеть в этом хулу на Святого Духа, заключать, что царь сам ставит и архиереев, и архимандритов, и попов, — это уже слишком много и произвольно. Утверждать, будто в Уложении написано, чтобы в Монастырском приказе заседали архимандриты, игумены, протопопы и попы, тогда как там этого вовсе не написано, и будто в Монастырском приказе мирские судьи вообще судят и насилуют архиереев и других духовных особ, тогда как они и их крестьяне судились там только по одним исковым на них делам, — это совершенно несправедливо. А страшные угрозы царю казнями Божиими и особенно на всемирном Суде? А это мечтательное сновидение, которым также думал устрашить царя и которому, как сам сознавался в письме к Зюзину, в Москве только посмеялись?

Высказав свое озлобление против царя, Никон не замедлил высказать еще более резко озлобление свое против архиереев. В 1662 г., в неделю православия, он совершал литургию в своем Воскресенском монастыре и во время обряда православия торжественно проклял, или анафематствовал, стоявшего тогда во главе русской иерархии Крутицкого митрополита Питирима, — проклял за три будто бы вины: "За действо ваия (шествие на осляти), за поставление Мефодия, епископа Мстиславского, и за досадительное и поносительное к себе слово". Эта анафема возмутила всех в Москве. Царь потребовал мнения по этому делу от архиереев. Известны письменные ответы к царю митрополитов — Новгородского Макария и Ростовского Ионы, архиепископа Рязанского Ионы, епископов — Вятского Александра и Полоцкого Каллиста. Все они единогласно признали поступок Никона несправедливым и противоканоническим. "Я думаю, — писал, например. Каллист, — что клятва эта суетна и не может вмениться в клятву, потому что из трех вин, ради которых она произнесена, ни одна к тому недостаточна. Действие ваия никем не узаконено из св. отцов, равно и не запрещено не только митрополитам, но и никому из священных лиц: где правило, дозволяющее это действие митрополиту Новгородскому и запрещающее Сарскому и Подонскому? Вторая вина — поставление Мефодия, епископа Мстиславского, — неблагословная вина: преосвящ. Питирим, будучи наместником патриаршим, поставил его на кафедру праздную и по единогласному избранию и совету всех архиереев Великой и Малой и Белой России, а если поставил без воли старейшего архиерея, святейшего Никона патриарха, то потому, что Никон оставил свой престол с клятвою на него не возвращаться и отставлен от него Собором, так что ныне он не есть старейшина архиереям и не есть патриарх Московский, а только архиерей беспрестольный и безобластный. Третья вина — досадительные и поносительные слова — если и подлежит суду, то суду судей, правильно установленных, и по тщательном изыскании, а епископ, по правилам, может быть судим не одним или двумя епископами, но только всем Собором епископов, и Никон не вправе был поставить вопреки правил одного себя судиею и мстителем в этом деле, желая воздать месть за свою досаду. Но если бы даже вины, взведенные на Питирима, были достойны клятвы, клятва, произнесенная на него Никоном, суетна и не может вмениться, потому что по оставлении им кафедры и по соборном отставлении его от кафедры он, Никон, не пастырь и не кормчий Русской Церкви, не может управлять и наказывать. Отчуждился он от паствы российской, отчуждил от себя престол с премногою клятвою — чужды стали и они ему. Зачем же творить правление в чужой ему области; зачем хочет наказывать тех, которых пасти вознегодовал? Если ныне он у нас уже не пастырь, то мы не должны слушать гласа его. И если он возопил гласом клятвенным на преосвящ. Питирима, этот глас нам незнаем, мы не принимаем его, и он для нас нимало не вреден". Когда получены были отзывы архипастырей, равно осудивших анафему, произнесенную Никоном на митрополита Питирима, последний подал царю 13 октября 1662 г. челобитную на Никона за эту незаконную клятву.

В этом-то году, когда раздражение Никона против царя и духовенства достигло, казалось, последней степени, явился в Москве Газский митрополит Паисий Лигарид, которому суждено было принять важное участие в несчастном деле Никона. Паисий, в мире Панталион, Лигарид родился на острове Хиосе, воспитывался в Риме под руководством иезуитов в тамошней коллегии, основанной для греков. По окончании учения возвратился было на родину с мыслию о распространении римской веры, но вскоре переселился в Молдовлахию и сделался дидаскалом ясского училища. Здесь умел понравиться Иерусалимскому патриарху Паисию, поступил в его свиту и в 1650 г. принимал участие в известном "Прении о вере с греки" старца Арсения Суханова. По возвращении в Иерусалим патриарх Паисий постриг Лигаридия, или Гордия, 16 ноября 1651 г. в храме Воскресения Христова в монашество, назвав Паисием, и отдал его под начало находившемуся тогда в Иерусалиме старцу Арсению Суханову. Тот же патриарх не замедлил возвести своего соименника Лигарида в сан митрополита Газского, который, однако же, недолго оставался в своей разоренной епархии и в 1656 г. опять очутился в земле Волошской, где и познакомился с ним Антиохийский патриарх Макарий, возвращавшийся из Москвы. Из Валахии Паисий Лигарид написал письмо к соотечественнику своему Арсению Греку, служившему при патриархе Никоне, и выражал желание побывать в Москве и видеть Никона. Никон в 1-й день декабря 1656 г. отвечал Лигариду: "Слышахом о любомудрии твоем от монаха Арсения и яко желаеши видети нас, великаго государя, тем и мы тебе яко чадо наше, по духу возлюбленное, с любовию прияти хощем; точию, прием сия наша письмена, к царствующему граду Москве путешествовати усердствуй". И в тот же день написал еще четыре письма: к воеводе молдавскому Стефану, к воеводе мутьянскому Константину и к митрополитам — Молдавскому Гедеону и Угровлахийскому Стефану, чтобы они отпустили Паисия Лигарида в Москву с любовию и снабдили всем потребным на дорогу. Неизвестно, почему не состоялась тогда поездка к нам Лигарида; она состоялась только спустя более шести лет, когда Никон не был уже великим государем. В 12-й день февраля 1662 г. прибыл в Путивль, как извещали царя местные воеводы, "из Иерусалима газского Предтечева монастыря митрополит Паисий, а с ним архимандрит его Леонтий, успенский игумен Пахомий, архидиакон Неофит, Троицкого монастыря келаря Арсения (т. е. Суханова), что живет на Москве, племянник его греченин Юрья, да толмач Христофор, да митрополичьих спевак четыре человека". С митрополитом приехали также четверо русских пленных, из которых двух выкупил он сам в Яссах у татар, заплатив тысячу ефимков. Паисий объявил, что идет бить челом о милостыне по царскому указу. Паисий со всею своею свитою был пропущен в Москву и 9 апреля представлялся государю, поднес ему модель Гроба Господня, иорданскую воду, иерусалимские свечи и получил от него жалованья: кубок серебряный, камку, 40 соболей и тридцать рублей деньгами. Вскоре Паисий подал челобитную, в которой говорил, что его небольшая епархия Газская терпит крайние притеснения от турок и что он, не желая более переносить эти насилия, договорился давать выкупу за своих христиан ежегодно по 500 ефимков с условием, чтобы турки не теснили тех христиан и не обращали их в свою веру, а его самого не выгоняли из епархии. Государь приказал выдать Паисию еще сто рублей деньгами да на 50 рублей соболями из Сибирского приказа. Услышал о приезде Лигарида и патриарх Никон и прислал к нему Арсения Грека с следующим приветствием: "Приезду митрополита Газского и брата своего по духу бывший патриарх Никон очень и очень радуется; он уповает, что тобою все придет к глубочайшему миру и рушится средостение, возникшее между царем и патриархом". Паисий принял с удовольствием эти приветственные слова и в вежливых выражениях отвечал патриаршему послу.

Спустя около двух месяцев со времени прибытия Паисия Лигарида в Москву он в самый день Пятидесятницы подал по делу Никона письмо на имя государя и убеждал его ревностнее заняться этим делом для блага Церкви и государства. "Патриаршее достоинство, — писал Паисий, — превышает все прочие, и потому все признают крайне непристойным, что такое высокое седалище в продолжение четырех лет остается обнаженным и без своего украшения. Дело неслыханное, чтобы патриаршая Церковь столь долгое время пребывала в затмении, подобно луне, и лишена была своего законного пастыря, как вдовица, не имеющая мужа. Позволительно рассуждать так: если Никон действительно обременен преступлениями, то определением Собора как недостойный да извержется, ибо за преступлением следует наказание; если же он окажется невинным и не подлежащим никакому осуждению, тогда пусть свободно возвратится на свою кафедру, совершенно оправданный, и таким образом положится конец замешательству. Россия сделалась позорищем для всего мира, и все народы ожидают видеть развязку этой трагикомедии. К тому же да обнаружится невинность и правда, ибо доселе еще носится ложный слух, будто патриарх Никон бежал по причине угрожавшей ему опасности тайного убийства и вследствие открывшегося тиранского заговора. Такая молва наносит великое бесчестие всему государству укоризною в отцеубийстве и обвиняет прежде всего Ваше царское величество, потом сенат и весь народ в таком смертном грехе, о котором и подумать страшно... Таким-то суждениям и клевете иностранцев подвергаешься ты, Алексей, человек Божий, из-за одного Никона, осыпанного твоими милостями и благодеяниями. Но я вижу уже, что мед превращен в соль и прекрасное вино в оцет беспримерною неблагодарностию. Остается как можно скорее снестись с Цареградским патриархом и подробно уведомить его как Вселенского обо всем, чтобы он мог произнести правильное суждение в таком важном деле, от которого чрезвычайно страдает слава всего царства... Донесение же к патриарху должно быть написано на греческом языке, чтобы удобнее могло быть понято без помощи переводчика и тайны Вашего величества не разгласились между многими разномыслящими". В конце письма Паисий сделал приписку: "Сад, запертый для алчущих, и источник, запечатанный для жаждущих, как бы не существуют. Говорю к тому, что давно уже известно о собрании Вашим величеством из разных библиотек многих превосходных книг. Посему нижайше прошу дозволить мне свободный вход для рассмотрения и чтения тех греческих и латинских кодексов".

Патриарху Никону кем-то была сообщена копия с этого письма Паисиева, и он отправил к Паисию длинную грамоту на славянском языке, которую перевел для него на латинский язык учитель Епифаний Славинецкий и которую мы представим по возможности в сокращении. "Нетайно для нас, — говорил патриарх, — что твое преосвященство написал к царскому величеству о нынешнем нужном деле. Но я лучше сообщу тебе ведомость, что и как происходило от начала. Милостию Св. Духа наше смирение посажено на патриаршем престоле согласно с постановлением, бывшим во дни благочестивого царя Федора Ивановича и утвержденным всеми четырьмя Вселенскими патриархами и иными преосвященными архиереями. Шесть лет сидели мы на патриаршем престоле Московском и были согласны во всем с милостивым царем нашим, кроме церковного суда. Царское величество вопреки правил св. Соборов и св. отцов приял себе власть судить нас самих и иных преосвященных, митрополитов, архиепископов, епископов, монастыри и весь чин церковный. Да на что лучшее свидетельство? Ты и сам видишь на Москве, как приближается тиранское разорение Церкви, как по царскому указу мирские люди судят нас самих и всех архиереев. В июле 1658 г., когда царь устроил пир для грузинского царевича, один из вельмож ударил нашего стряпчего, и царь не наказал виновного, несмотря на нашу просьбу; 8 июля царь не пришел против обычая ни ко всенощной, ни к обедне в Казанскую церковь, рассердившись на меня; 10 июля также не пришел в соборную церковь, а только прислал ко мне в келью одного князя с неприличными словами и с бесчестием. И мы, слыша похвалку, вздумали дать место гневу и, окончив литургию, послали ключаря с извещением государю, что мы отходим ради его несправедливой ярости, следуя евангельскому слову: когда будут вас обижать в том граде, бегите в другой, отрясая прах от ног ваших. Царь прислал в церковь вельможу с теми же позорными словами, как и прежде. И мы вышли, и пробыли здесь, в Воскресенском монастыре, год и два месяца, и терпели недостаток в харчах, и отошли в другой монастырь и в третий, который находится на море, и в том пристанище жили год. Тогда царь собрал власти и, ничего не сказав им, как произошло мое отшествие с престола, велел написать на меня некоторым из живущих в его палатах лживые свидетельства, а иных мучениями заставил говорить о мне, что я добровольно оставил престол свой; епископам, архимандритам, игуменам дал дары, чтобы, не спросив моего ответа, почему я отъехал, все подписали против меня свои руки вопреки правилам. По 16-му правилу Двукратного Собора, епископ, удалившийся из своей епархии и пребывающий вдали от нее более шести месяцев без благословной причины, должен быть чужд епископского достоинства. А мой отъезд не таков, но, кажется, учинен по Евангелию, где говорится, что и Сам Христос отходил от ярости жидовской, и Павел из Дамаска и Петр из темницы ушли. Но вот епископы, которые обвинили меня по тому правилу, сами достойны извержения, потому что они больше шести месяцев прожили в Москве на Соборе против меня. Они не должны были слушать царя и приходить без нашего повеления, как и обещались в своей архиерейской присяге не слушаться в таких случаях царя, хотя бы и смертию претил, да мало не все они от меня поставлены. Мы в иные уезды и паствы не отходили по сие время (а Иверский и Крестный монастыри разве не в иных уездах?), но живем в наших московских паствах, хотя недавно великое гонение и жестокую угрозу объявил нам от царского величества окольничий Родион Матвеевич Стрешнев, сказав, что царь не хочет больше терпеть. А мы пред царем не знаем никакой вины, кроме того, что пишем к нему на его неправды: он довел до убожества монастыри, разорил церкви и без нашего благословения отнимает у них поместья. Сам вижу, что на Москве без избрания архиерейского поставляются епископы, архимандриты, игумены по царскому указу, и, кого мы властию, нам данною, вяжем, тех царь велит развязывать и ходит с ними на молитву. Если я проклял Крутицкого митрополита и Симеона Стрешнева, думного мужа (значит, Никон тогда уже исполнил свою угрозу), то не без причины. Крутицкий в неделю ваий незаконно ездил на осляти, поставил только по царскому указу епископа в епархию Киевской митрополии, подвластной Цареградскому патриарху, и во время поставления сидел на патриаршем месте, правит тремя епархиями — патриаршескою, Суздальскою и своею Крутицкою, в которой со времени своего поставления ни разу не был, подсылал злого человека, чтобы отравить нас. Думный Стрешнев проклят за то, что некоторую собаку, подобную ему, научил благословлять обеими ногами. Трех иноков проклял (это было уже по оставлении Никоном кафедры) за то, что они наругаются над исповеданием православной веры, которое прислал нам Паисий, патриарх Цареградский, и в св. литургии поступают против того, что мы правили думою и благословением святейших патриархов. Ты пишешь о книгах, до царского величества собранных из многих стран, что они лежат запертыми без употребления, — эти книги собраны не царскою волею, а нашим радением и отвезены теперь в наши дальние монастыри. Будь здоров и не забывай нас в своих молитвах". Никон, очевидно, старался изложить и даже извратить события в свою пользу.

Паисий, как сам говорит, "не без царского приказания" отвечал Никону (от 12 июля): "Растерзал ты сердце мое твоим апологическим посланием, достоуважаемый патриарше! Оно содержит в себе изящно изложенную драму твоих славных подвигов и страданий, за которые воздаст тебе Господь мзду достойную в день воздаяния. Но, стоя промеж двух сражающихся, не знаю, куда мне обратиться: никто не может служить двум господам. Скажу без лести: Алексей и Никон, самодержец и патриарх, один ежедневно милует, другой и молится и благословляет... Бог дозволил человеку в раю дать имена всем тварям, но не дозволил ему дать имя самому себе, потому что он наименовал бы себя не Адамом перстным, а Всевышним. Поистине корень всех зол — самолюбие. С тех пор как твое блаженство принял титло великого государя, возросли из земли и плевелы... Нехорошо многовластие: да будет один властитель — один царь. Справедливо жалуешься на побиение твоего слуги, но, блаженнейший, как не всякий слуга царский представляет царя, так и не всякий патриарший слуга представляет собою патриарха... О, если бы не было твоего бегства, причинившего столько несогласия. Ты ушел без привета, полный гнева и волнения... Будь сам себе судьей и скажи, был ли кто патриархом, оставаясь вне патриархии столько времени? Возведи окрест очи твои и воззри на чад своих, нуждающихся в патриаршем водительстве. Доколе оставляешь в забвении паству свою? Доколе будешь гневаться?.. Послушай слов моих и соединись с своими членами: ни Церкви, ни царству, ни тебе нет пользы, что ты остаешься вдали от кафедры вопреки правил... Четыре патриарха ожидают узреть конец сей распри: Москва, столица, сделалась позорищем для ангелов и человеков. Но ты говоришь, что против тебя был местный Собор, который положил неправедное отрешение? А разве Афанасий и Златоуст не были оклеветаны?.. Жалуешься на Крутицкого, что ехал он на жребяти, когда это тебе одному позволено, но я слышу, что и Новгородский, и Казанский, и Сибирский архиереи в праздник ваий восседают на жребяти. А в твое отсутствие надлежало и в Москве совершить это Крутицкому, который общим и царским приговором назначен твоим наместником — епитропом... Но перехожу к главнейшей из твоих жалоб: царь, говоришь, ведает церковные дела, избирает архимандритов, устроил Монастырский приказ, берет с монастырей сколько ему угодно. Да ведь все это и другое подобное ты найдешь и в Св. Писании как права и обычные действия царей... Царю свойственно судить других, но не быть судиму другими. Не таков архиерей: он и судит и судим бывает, свидетельствует и на него свидетельствуют... Никто да не называет царя нашего, эту опору народную, унаследовавшего преемственно от предков свою власть с явственными правами, тираном: этот в высшей степени христианский государь милует всех щедро и, подобно Титу, прозванному любовию, раздает благодеяния... Ты можешь похвалиться, Никон почтеннейший, что он часто посещал твою келью; он предстоял тебе с таким смирением и почтением, что бояре соблазнялись не раз об унижении царского достоинства... Вспомни все его милости, патриарх, как из архимандритов возвел он тебя в митрополиты и на этот завидный патриарший престол... Тебе недоставало только одного — называться царем отцом. Возведи, блаженнейший, молитвенные руки твои к Господу, и молись о самодержце нашем и о всем народе, и из-за мелочных поводов не прибегай к отлучениям и проклятиям... Прости нам, если мы в чем-либо погрешили: всем известно, что ты филэллин и одеянием, и обычаем, и почетом... Будь здрав и долгоденствен".

Дата добавления: 2015-06-04