Тройнойзаговор 7 страница

- Какой-то черкес, прибывший недавно из Стам­була, говорил об этом. Я боюсь, что известия о предстоящем отъезде нашего друга могут всплыть на сегодняшнем собрании, - добавил Лонгворт.

- Понимаю, - Белл сделал паузу, стараясь не думать о том, что произойдет, если они потеряют доверие адыгов. - Вы знаете имя этого черкеса?

У Лонгворта были трудности с запоминанием черкесских имен. Он напряженно нахмурился, но тут Георгиу пришел ему на помощь:

- Его звали... Ногай Исмаил. Да, именно так.

- Ногай Исмаил... Ты знашь его, Талустан? - спросил Белл.

Талустан кивнул:

- Да, знаю. Ногай Исмаил приехал лишь вче­ра. Привез какие-то бумаги из Стамбула и до­лжен выступать на меджлисе.

Белл и Лонгворт молчали. Шпионаж и контр­шпионаж, ложные обвинения и вероломство - все это было привычным в их деле. Но самым сквер­ным было то, что срыв произошел в такой кри­тический момент. Белл покачал головой:

- Да, эта история с мистером Э. совсем неве­селая. Нам еще придется разбираться с этим. Но прежде всего, скажите, есть ли какие-нибудь надежды на материальную помощь от правитель­ства Ее Величества?

Лонгворт состроил гримасу:

- Боюсь, что ничего конкретного. Лорд Понсоби и либералы расточают обещания. Единствен­ное, что может сделать эти обещания реальностью, это если Дэвид, вернувшись в Лондон, сумеет изменить обстановку в нашу пользу. Поживем - увидим.

Белл снова наполнил бокалы и нахмурился. Все эти дипломатические выверты приводили его в бешенство. Ему хотелось определенности: если не заключения союза, то хотя бы свободы дейст­вий в торговле с этими людьми. Видит Бог, они заслуживали лучшей доли...

- Ну ладно, Лонгворт, позже мы поговорим об этом подробнее. А сейчас надо идти на меджлис.

Лонгворт поднялся:

- Я рад, что я здесь, Белл. И рад, что позна­комился с Вами.

Мужчины еще раз пожали друг другу руки. Алкоголь немного расслабил их. Они оба поста­вили судьбу своей личной карьеры в зависимость от исхода этой войны, и оба чувствовали, что происходящее гораздо значительнее, чем может показаться на первый взгляд. Сейчас им приходи­лось заниматься той самой мировой политикой, которая всегда воспринималась ими как нечто отвлеченное, теоретическое. Здесь, на Кавказе, они почти в одиночку старались расшевелить целый народ, не имея при этом никакой ясности насчет намерений своего собственного правительства. Тем не менее, они не превратились в равнодушных наблюдателей, сугубых профессионалов, пресле­дующих лишь собственные цели. Лонгворт, сле­дуя за Беллом, с удовольствием наблюдал за его пружинящей походкой и ровной спиной и чув­ствовал, что судьба впервые свела его с англича­нином его класса, образованным, благородного про­исхождения, но отдающего всего себя делу чужо­го народа. Это дело захватило его полностью, хотя Лонгворт и не имел ни малейшего представ­ления, чем все это может кончится для каждого из них.

* * * * *

Генерал Давыдов ехал впереди колонны, сле­дующей по гористой местности. Поручик Голо­вин, капитаны Захарьин и Григорович следовали за ним. Как обычно, впереди колонны и по обе стороны ее находились дозорные, хотя их и было меньше, чем хотелось бы Давыдову: полк Марлинского остался в поселке Абун для защиты поселенцев на период постройки укреплений.

Давыдов приостановился, увидев, что к нему скачет разведчик из передового отряда с донесе­нием.

- Ну что, не пахнет ли там черкесами? - нетерпеливо выпалил он.

Ему не хотелось показывать собственную взвин­ченность, однако генерал уже не мог сдерживать­ся: тяжелая дорога сильно измотала его. Они выехали еще до рассвета. Лес хранил зловещее молчание. От каждой хрустнувшей ветки сердце уходило в пятки. Как-то один из стрелков начал насвистывать, и это привело Давыдова в ярость: нельзя было ничем выдавать свое присутствие. Генерал отдал приказ по колонне сохранять полную тишину, хотя понимал, что так дорога ка­жется людям длиннее.

- Никак нет, Ваше превосходительство, - от­ветил казак. - Перевал чист до самого Николаев­ского форта.

И все-таки Давыдов чувствовал беспокойство. Нечасто русским войскам удавалось совершать столь длинные переходы без малейшего сопротив­ления. Он был склонен думать, что противник затаился, поджидая их в удобном для себя месте.

- Ты уверен в этом, братец? Может быть, они где-то прячутся и ты их просто не заметил?

Разведчик обиженно взглянул на него:

- Разрешите доложить, Ваше превосходитель­ство, в этом ущелье с двух сторон отвесные ска­лы, отсюда и до самого форта. Там козе негде ступить, не говоря уж о человеке или лошади. Я дважды проехал по этой дороге. Там никого нет.

Казак нетерпеливо крутился на лошади. Чем дольше они промешкают, тем хуже. Следовало проскочить через ущелье как можно быстрее. Горцы, это наглое отродье, предпочитали не во­евать до того, как разгорится день. Но солнце поднималось все выше, а приказа от генерала все не было...

Давыдов взглянул на Захарьина, нетерпеливо­го, как игривый щенок, на Головина, мрачного от расставания со своим старшим товарищем, на Григоровича, который всегда делал то, что велят:

- Что вы думаете об этом, господа? Не могли же они раствориться в воздухе. Мы в самом центре черкесской территории.

Первым заговорил Головин:

- Обстоятельства весьма необычные. Налицо все признаки засады. Нам предстоит проехать по ущелью, где колонна не сможет построиться по четыре в ряд, - он повернулся к разведчику. - Поезжай еще раз. Смотри там как следует! Чтоб никаких сюрпризов, не то я шкуру с тебя спущу!

Казак с напускной театральностью выразил поч­тение юному отпрыску славного рода:

- Слушаюсь, Ваше благородие! - лихо бросил он, заломил шапку и пустился вскачь.

Колонна двинулась вперед. Тишину нарушало лишь позвякивание оружия да скрежет тяжелой артиллерии, которую волокли по камню. Но все равно, на каждый звук грохотом отзывалось ог­лушительное эхо, метавшееся где-то меж отвес­ных стен ущелья. Здесь было очень влажно: на утесах в изобилии росли папоротники и орхидеи, от лошадей шел пар, когда они вставали на дыбы, измученные каменистой горной дорогой. Люди изо всех сил старались смотреть вверх, смертельно боясь, что где-нибудь на головокружительном уступе вдруг сверкнет пара горящих глаз или тускло блеснет ружейный выстрел. Им понадоби­лось более часа, чтобы пройти через ущелье. Они вышли с другой стороны и вновь окунулись в океан теплого сухого воздуха, с облегчением рас­правляя плечи.

Давыдов отдыхал, привалившись к дереву на маленьком холме. Сняв перчатки, он отгонял ими комаров, вившихся в тени огромного бука. Гри­горович по его приказанию достал из дорожной сумки и расстелил на траве армейские карты.

- Весьма, весьма странно. Что же они замыш­ляют? Пока это самый легкий поход в моей жизни... - бормотал генерал, разговаривая сам с собой и изучая местность, находящуюся впереди. Он не был привычен к этим местам, но был хорошим солдатом, и опыт подсказывал ему, что столь приветливая улыбка удачи подарена ему неспроста.

Захарьина охватило вдохновение. В нем про­снулся поэт: теперь переход через ущелье пред­ставлялся ему вызовом смерти и торжеством жизни. Яркие краски, пышная растительность и особенно великолепные причудливые цветы - все это замечательным образом соответствовало его представлению о Кавказе. Все ранее прочитанное об этой стране обещало самые сильные, незабы­ваемые впечатления: от природы, от войны, от боевой дружбы и романтических приключений. И вот мечты, навеянные книгами, сбылись, всех радостей ему досталось в полной мере...

- Они отведали огня наших пушек и решили избегать прямых столкновений, - убежденно про­говорил он. - Так я полагаю.

Захарьин не признался, что когда он сам впер­вые увидел действие огня этих пушек, его стош­нило. Страшные видения растерзанных человечес­ких тел постоянно преследовали его, и ему даже пришлось в течение нескольких недель принимать на ночь настойку опия.

Давыдов вытер пот с внутренней стороны своей украшенной галуном фуражки и надел ее, надви­нув козырек на глаза, чтобы защитить их от солнца, припекавшего все сильнее.

- Господа, ясно одно, - проговорил он, - если горцы собирались устроить нам засаду, то уже упустили свой шанс. Там, позади.

Головин решил высказаться:

- Ваше превосходительство, - сказал он, изо всех сил стараясь быть как можно убедительнее, - если и дальше дело пойдет столь же мирно и спокойно, мы могли бы проследовать к побережью на Адлер, сделав в Николаевском форте лишь короткую остановку, только чтобы пополнить запасы продовольствия.

Давыдову было приятно, что Головин прини­мает участие в разговоре и, похоже, освободился от губительного влияния Марлинского. Генерал лично знал дядю Головина еще со времен поль­ских кампаний, и ему не хотелось бы, чтобы этот молодой человек оказался вне почетного реестра членов своей замечательной династии.

- Именно это я и хотел вам предложить, -проговорил Давыдов со скупой улыбкой одобре­ния в адрес Головина. - Будем двигаться дальше. Постараемся добраться до крепости к наступле­нию темноты.

Давыдов сложил карты и отдал их Григорови­чу.

Колонна, прикрытая боковыми дозорами, дви­нулась вперед - все быстрее, все увереннее. Те­перь солдаты смогли перестроиться по четыре в ряд, и ломать голову, почему им так повезло.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Наблюдая, как представители черкесских кла­нов собираются на меджлис, Джон Лонгворт радовался замечательной возможности испытать свои способности в области литературы. Сидя под раскидистым тенистым деревом, он делал заметки и краткие наброски на будущее, для более вну­шительных мемуаров, которые он напишет дома.

Съезд должен был проходить на зеленой лужайке у поселка Аденком. Здесь на живописном лугу, тянущемся примерно с полверсты вдоль берега реки, пышные кроны деревьев нависали над зарослями камыша, стебли которого достига­ли иногда высоты в сажень. Здесь было приста­нище бесчисленной дичи и хорошее укрытие для воинов, совершавших весной и летом набеги на станицы, лежащие к северу от реки.

Однако сейчас здесь происходили мирные со­бытия - на лугу собрались лучшие из благород­ных джигитов, прибывшие на меджлис. Разбитый ими лагерь едва умещался на нем. Круглые ос­троверхие шатры были украшены яркими знаме­нами знатных родов. Перед этими сарацинскими, в глазах европейца, жилищами, пестрели роскош­ные навесы и подушки. Слуги участников мед­жлиса хлопотали вокруг шатров, нося воду, уха­живая за лошадьми и начищая оружие.

На краю луга молодые прислужники знатных воинов и юноши, сопровождающие старейшин, развлекались борьбой, скачками и джигитовкой. С напускной небрежностью они показывали ред­костное мастерство. В тени гигантских дубов было устроено состязание в стрельбе из лука. С тече­нием времени азарт участников все более и более разгорался.

На противоположном конце луга поджарива­лись ножки ягнят, готовились мучные блюда и аппетитные соусы.

Вот-вот должно было начаться утреннее засе­дание. Лонгворт услышал звуки рога - знак тем, кто еще не подошел к назначенному месту. Он быстро собрал свои бумаги и поспешил к велико­лепной поляне посреди гигантских дубов, очи­щенной от валежника. На нижних ветвях деревь­ев были развешаны кама и огромные черкес­ские мечи, рядом находились привязанные лоша­ди в красивой сбруе. Лонгворт с облегчением обнаружил, что хотя все присутствующие старей­шины во время обсуждения должны были сидеть на обыкновенных циновках, для него самого был приготовлен европейский походный стул на трех ножках, на который его вежливо пригласили присесть и вести записи по ходу событий.

Собравшихся было так много, что некоторые из них взобрались на деревья, откуда им было лучше видно и слышно происходящее, или сидели верхом на конях за спинами тех, кто располо­жился на земле.

Основных участников было около двадцати - они представляли все кланы западных адыгов. Джеймс Белл рассказывал Лонгворту о тех, кого он знал, либо переводил то, что шепотом говори­ли собравшиеся друг о друге. Здесь находился хаджи Даниль, которого все знали, как друга и соратника Великого Казбека - он представлял племя шапсугов; Карим-бей приехал от абазахов, Альсида-бей - от бжедугов. Напротив, в окруже­нии своих советников, сидел Мансур-бей, кото­рый и открыл меджлис. Среди прочих привет­ственных слов он сказал:

- Сегодня мы приветствуем находящихся среди нас двух английских джентльменов, друзей Дауд-бея, друзей черкесов. Надеюсь, они сообщат нам новости о планах своего правительства в отно­шении срочной помощи для нас...

Мансур-бей склонился к Беллу в знак уваже­ния:

- Афанди Белл, не могли бы Вы попросить Вашего друга сообщить нам то, что ему известно - мы все с нетерпением ждем этого.

Хотя Джеймс Белл уже довольно сносно гово­рил по-черкесски, но взволнованный торжествен­ностью происходящего, в этот раз он несколько запинался:

- Да, Мансур-бей. Если Вам будет угодно... Мой друг говорит только по-английски. Я и Ис­лам Гери... Мы будем переводить, хорошо?

Мансур-бей любезно улыбнулся. Белл обме­нялся взглядом с Джоном Лонгвортом:

- Говорите. Только помедленнее, чтобы мы успевали Вас переводить. И не вставайте.

Джона Лонгворта прошиб пот. Однако он быстро успокоился, когда понял, что в устах одетого в великолепную, шитую золотом черкеску Ислам Гери, его смущенное неразборчивое бор­мотание становится плавным потоком незнако­мой, но прекрасной черкесской речи, лишенной шипящих и свистящих звуков.

- Господа! Уважаемые старейшины черкес­ских племен! Для меня большая честь быть сегодня с вами и принести вам добрую весть... Как вы знаете, я и мой друг мистер Белл не являемся официальными представителями нашего правительства. Поэтому мы можем говорить с вами только как частные лица...

Здесь Лонгворт посмотрел Мансур-бею прямо в глаза: ему хотелось быть полностью уверенным в том, что этот человек сознает степень личной ответственности и, в то же время, представляет себе секретность будущей операции.

- Действия Дэвида Эркарта, которого вы на­зываете Дауд-беем, а также наше скромное учас­тие направлены на то, чтобы постепенно убедить британское правительство напрямую заняться вашим вопросом, - сейчас он не мог говорить яснее.

Лицо Мансур-бея ничего не выражало. Одна­ко старик медленно и задумчиво поменял пол­ожение - теперь он сидел, опираясь локтем на колено и перебирая четки свободной кистью руки. Его поза, казалось, воплощала спокойную рас­слабленность, но это не могло обмануть Лонгворта. Когда Мансур-бей пересаживался, англичанин обратил внимание на его хромую ногу. Она ка­залась сломанной, и сегодня была перебинтована иначе, чем вчера. То, что этому человеку удава­лось выглядеть совершенно хладнокровным не­смотря на несомненно мучившую его боль, гово­рило о силе его характера.

Лонгворт перешел к самой существенной час­ти своей речи:

- Вы, несомненно, слышали о шхуне «Виксен»- британском судне, которое доставило к ва­шему побережью вооружение и другие необходи­мые припасы. Его зафрахтовал присутствующий здесь мистер Белл. Вы слышали также, что в прошлом году, когда «Виксен» пыталось прорвать блокаду, оно было перехвачено русским флотом,
который претендует на господство в прибрежных водах. Так вот. Этим сейчас занимается британ­ское правительство, и есть все основания над­еяться, что дело шхуны «Виксен» приведет к снятию русскими морской блокады и к призна­нию независимости вашей страны британским правительством.

Когда слова Лонгворта были переведены на язык адыгов, ответом им послужил одобритель­ный ропот собравшихся, продолжавшийся, одна­ко, недолго. Один из них, представляющий шап­сугов, поднялся, чтобы выразить мнение боль­шинства. Это был высокий, худощавый человек с мускулистым, напряженным как струна, телом. Голос его был неожиданно низок, а удлиненное лицо напоминало лик древнегреческой статуи. Он гордо произнес свое имя - Шамиз-бей.

- Наш английский брат говорит хорошо, но туманно, - сказал он, - мы окружены постоянной опасностью, а надежда на помощь очень слаба, неясна и далека. Мансур-бей, пожалуйста, попро­сите нашего гостя высказаться более определенно. Не стоит говорить нам красивые слова. Мы хотели бы услышать правду, какой бы она ни была.

От себя Мансур-бей добавил еще несколько слов. Он обращался непосредственно к Лонгворту и Беллу, у которых пот градом бежал по спине: нелегко быть представителями страны, равно прославившейся как вероломством, так и честностью.

- Со дня приезда сюда Дауд-бея, вашего вели­кого соотечественника, все свои надежды мы возлагаем на Англию. Три года протекло. Три года лишений и кровопролития, но мы все леле­яли эти надежды в наших сердцах...

Из рядов слушавших раздались сердитые голо­са. Мансур-бей поднял руку, требуя тишины:

- Это верно, что Дауд-бей ничего не обещал определенно... однако он воодушевил нас своей верой в успех. Уезжая, он взял с собой послание, подписанное главами всех адыгских кланов. Там были перечислены все беды и надежды наших народов. Эта бумага предназначалась для ан­глийского короля, ее должны были положить к подножью его трона...

После этих слов наступила полная тишина. Лонгворту стало ужасно стыдно за трусость сво­его правительства. Но ведь черкесы ничего не знают о столкновении интересов при британском дворе и в парламенте, и, наверное, не поймут, если даже попытаться им объяснить...

- Мы пережили много бед и знаем, что и в дальнейшем нам не избежать их. Но мы все еще ожидаем помощи, все еще надеемся ее получить, - Мансур-бей говорил прямо, не прибегая к изыс­канным оборотам дипломатического языка. После того, как Лонгворту перевели его слова, он пос­мотрел ему прямо в глаза, как будто стараясь заглянуть в душу иноземца.

Лонгворт понимал, что черкес хотел получить ясный ответ на главный вопрос: собирается Бри­тания остановить русскую экспансию на юг? Или нет? В конце концов, Дауд-бей так и не опубли­ковал в своем «Портфолио» Декларацию незави­симости кавказских народов, не появилась там и карта, изображающая Кавказ как самостоятель­ное государство. Учреждение в английских торго­вых портах неких «черкесских комитетов», зани­мающихся сбором средств и посылкой книг этим страдающим горцам, не имело ничего общего с тем, чего они ждали. Для них Кавказ был домом, которой надо было защищать, а для английского правительства являлся лишь одной из сцен в куда более масштабном спектакле: борьбе с Россией за сферы влияния в Азии.

Мансур-бей явно не собирался позволить Лонгворту отделаться общими фразами:

- Мы были откровенны с тобой. Просим тебя, столь же честно и искренне растолкуй,- чего нам следует ждать. Укажи день - неважно как скоро он наступит, когда мы могли бы надеяться на реальную помощь от твоей страны, день когда мы сможем, наконец, спокойно пасти стада, когда нашим домам не будут грозить пожары, а детям - смерть!

Лонгворт бросил отчаянный взгляд на высо­кие, статные фигуры людей, ждущих от него чуда. Могло показаться, что они молятся: в скре­щенных руках они держали хлысты, опущенные вниз, их головы были слегка наклонены вперед в суровой сосредоточенности.

- Во имя любви к Аллаху! - резко воскликнул Мансур-бей. - Только не обманывай нас. Скажи правду, какой бы они ни была!

Внезапно Джон Лонгворт ощутил страстное же­лание открыть Мансур-бею жестокую правду и предупредить, что не следует рассчитывать на Британию, и что единственное, что им остается - надеяться на собственные силы. Но едва он встал, чтобы заговорить, Джеймс Белл сделал упреждающий жест и быстро вскочил на ноги. Голос у него слегка дрожал, но никто из слуша­телей не усомнился в его искренности:

- Когда я при поддержке Дауд-бея собирался ехать сюда, к вам в горы, мной двигало чистое любопытство и желание получить личную выго­ду... ведь я негоциант! - он говорил быстро, так быстро, что Талустан не успевал переводить, и в волнении дергал его за черкеску.

Белл набрал воздуха в грудь и продолжил уже спокойнее:

- С тех пор, как я вступил на вашу чудесную землю, и испытал на себе щедрость и доброту вашего народа, с тех пор, как увидел отвагу ваших парней и начал сознавать всю отчаян­ность вашего положения - с тех самых пор я понял правоту вашего дела и ваше искреннее стремление к свободе. Это так близко нам, англи­чанам.

Лонгворту оставалось лишь энергично кивать в такт этим словам. Сердце у него бешено коло­тилось - отчасти из симпатии к откровениям Белла, отчасти же из-за мысли о том, что они зашли слишком далеко и теперь неизвестно, чем все это кончится.

- Я не хочу вселять в вас несбыточных надежд или давать бессмысленные обещания, - продол­жал Белл. - Искренне надеюсь, что оправдаются наши общие надежды, и что моя, страна направит сюда необходимое вам оружие и припасы, а также установит дипломатические и торговые отношения со свободной Черкесией...

Послышались одобрительные возгласы.

- Я верю, что так оно и будет, - продолжал Белл, распаляясь все сильнее, - и останусь здесь, в горах, до тех пор, пока эти надежды не осущес­твятся. Я буду сражаться вместе с вами плечом к плечу.

Волна одобрения усилилась.

- Кроме того, - заявил Белл, - я передаю вам в дар все принадлежащие мне запасы свинца и пороха, которые мой товарищ привез на прода­жу!.

Между тем, Мансур-бей выглядел все более утомленным и измученным. Его лицо стало серым - сказывалось бремя власти, да и рана давала себя знать. Лонгворт заметил, что он не прини­мает участия во всеобщем ликовании, вызванном речью Балла. Не хотелось радоваться и ему, в то время как он слушал ответную речь Мансур-бея.

- Мы благодарим тебя, брат, за подарки. Од­нако не в наших обычаях подвергать опасности жизнь гостей, позволяя им участвовать в сраже­ниях. Мы сами обязаны защищать своих гостей. Таковы наши Хабза. Мы воюем с русскими уже не один десяток лет и будем воевать еще столько же, даже если Британия станет нашим другом. Мы уже потеряли многих отважных бойцов, но, как видишь, есть еще много других, способных встать на место павших.

Особенное волнение охватило Лонгворта, ког­да молодые воины в знак клятвы стали один за другим касаться своих кинжалов, висящих у по­яса. Молодые воины-адыги были бесстрашны, фанатичны и безнадежно безрассудны.

Тем временем Мансур-бей продолжал:

- Хуже всего то, что наши винтовки беспол­езны, если нет пороха. Но пока у нас есть сабли, мы никогда не сдадимся гяурам!

Лонгворт не стал ничего добавлять к тому, что сказал его товарищ, и он сидел молчаливый и уставший, в то время как вокруг бушевал ураган радости. У каждого возникло желание погово­рить, обсудить произошедшие перемены. Со всех сторон стоял гул голосов. Однако Лонгворт заме­тил, что некоторые из участников меджлиса бро­сают на них с Беллом сердитые взгляды. Значит, хотя бы некоторые из них все же поняли: широ­кие жесты - еще не официальная политика. А свинца и пороха, привезенных Лонгвортом, мо­жет хватить отсилы на неделю боев.

- Да, вам безусловно удалось воодушевить со­брание, - заметил он сухо Беллу, сидевшему рядом, поджав под себя ноги, и с удовольствием наблю­дающему за результатами своего красноречия.

Впрочем, постепенно то здесь, то там возни­кали яростные споры, сталкивались мнения. Об­разовывались отдельные группки. Единое собра­ние распадалось, разваливалось, погружаясь в пучину словесных баталий.

Мансур-бей слегка постукивал четками по руке. Лонгворт понял, что ему хочется поскорее спро­вадить отсюда англичан. Ему было неясно толь­ко, почему Мансур-бей и другие старейшины допускают такую перепалку в ходе официального собрания, однако Белл, кажется, считал эту си­туацию вполне нормальной.

- Пойдемте, друг мой. Лучше предоставить их самим себе, - бодро проговорил Белл, очевидно, очень довольный своим выступлением.

Он повел Лонгворта прочь, похлопывая по пле­чу:

- Мне нужно с Вами поговорить. Давайте прогуляемся до вон того холма, годится? Помо­жете мне привести мысли в порядок.

Белл так бодро направился вперед, так что Лонгворту пришлось весьма энергично поработать ногами, чтобы не отстать. Они не разговаривали, пока не добрались, наконец, до вершины холма. Там они растянулись на траве в тени огромного дуба.

- Вам довелось воевать вместе с ними, Белл - и каковы впечатления? У них есть субординация, дисциплина, подобная той, что существует в ре­гулярной армии? - в сущности же Лонгворт хотел спросить совсем о другом: есть ли у них шансы на успех?

Белл грубо захохотал. События этого утра за­метно разрядили то напряжение, в котором он жил последнее время:

- Вы спрашиваете как раз о том, чего у чер­кесов нет и никогда не было. На поле брани у них нет ни дисциплины, ни единства. Субордина­ция же, в том смысле, в каком мы ее понимаем, у них просто отсутствует. Они выведут из себя любого начальника или командира советами, что ему надо делать и как поступать, чтобы не нару­шить Хабза. Сначала я принял это за дух свобод­ной демократии, достойный восхищения, но те­перь начинаю думать иначе.

Он замолчал, думая, видимо, о событиях пос­ледних недель.

- Что мы здесь делаем, Белл? Я вдруг почув­ствовал себя довольно неловко, - изрек Лонгворт.

Белл подскочил, ухватившись за траву, да так резко, нетерпеливо, что с корнем выдрал два пучка. Он казался Лонгворту молодым и задо­рным, и в то же время упрямым и несговорчи­вым.

- Что меня больше всего поражает, - восклик­нул Белл, - это мелочный эгоизм, раздирающий их - что поразительно! - даже сейчас, перед ли­цом серьезных испытаний. Они теперь будут бол­тать, спорить между собой днями, даже неделя­ми, в то время, как русские войска пядь за пядью отнимают их земли. Извините. Сейчас я мало похож на оптимиста, но вы - первый человек, кому я поведал о своих разочарованиях.

Какое-то время Белл сидел молча, издалека наблюдая за продолжающимся меджлисом.

- Ну вот, посмотрите-ка, - вдруг сказал Белл и горько рассмеялся.

Джон Лонгворт перевернулся на живот и оперся на локоть. Возвышенность, на которой они нахо­дились, была очень удобна для наблюдения: с этой точки меджлис выглядел как картинка из приключенческого романа для подростков, как полотно художника, изображающего, средневе­ковье, крестовый поход. Живописные фигурки беспорядочно двигались туда-сюда, солнечные блики отражались от сабель. То и дело мелькали разноцветные одеяния: всякий оратор, собираю­щийся сделать «историческое» заявление для пу­щей важности отбрасывал назад полы своего плаща. Какой-то незнакомец обращался к толпе, однако, по всей видимости, изъяснялся очень невнятно или прибегал к доводам, встречаемым не слишком благосклонно. Один за другим ста­рейшины поднимались и отходили от этого чело­века, продолжавшего разглагольствовать. Стари­ки тем временем образовали уже новые группки и начали все сначала.

- Это смелый народ! - патетически восклик­нул Белл. - Вы не найдете людей отважней и
честнее, чем они. Но если кто-то из них вдруг окажется способнее других, они начинают изво­дить его злобными придирками.

Лонгворт очень удивился:

- А как же все эти вожди - Мансур-бей, Карим-бей и другие, которых я еще не знаю? Белл снова опрокинулся на спину и уставился в небо.

- Во всякой другой стране эти люди были бы первыми лицами: князьями, царями, которые умеют заставить подчиняться себе. Но только не здесь. Здесь у каждого вождя по одному сторон­нику и по пять недоброжелателей. Они, по су­ществу, бессильны... Самостоятельно они не в состоянии принимать никаких важных решений, - он указал огрубевшей рукой вниз, на продолжа­ющийся меджлис. - Им приходится проводить такие встречи каждый раз, когда нужно высту­пить в поход, принять важное политическое решение или посоветоваться с другими вождями. Это не только бессмысленно, это просто разруши­тельно, губительно для их дела...

Лонгворт был огорчен. Такой материал не го­дится для читателей «Таймс», он способен свести на нет все надежды на официальное признание законности борьбы этих людей.

- Пока я не могу предложить ничего нового, - удрученно сказал он. - Эркарт заверил меня, что ситуация здесь тяжелая, но поддающаяся контролю. Быть может, нам выпало сыграть здесь свою роль: научить их организации, объяснить все выгоды и преимущества, которые дает на войне жесткая дисциплина...

Белл посмотрел на собеседника с сомнением:

- В некоторых племенах и сейчас живут иску­шенные в военном деле дезертиры из русской армии. Особенно много поляков. Я встречался со многими из них. Они не меньше горцев ненави­дят захватчиков, однако, ничего не могут сде­лать. Невозможно заставить черкесов воевать в соответствии с правилами современной войны. Уверен, что постепенно поляки исчезнут отсюда.

- Но ведь в Индии местные племенные фор­мирования успешно действовали против наших войск! - возразил Лонгворт.

- Да, но там они не разбегались после каж­дого сражения, не так ли? Не то в следующий раз, когда могла понадобится их сила, им тоже пришлось бы собирать подобный «меджлис», что­бы на что-то решиться!

Дата добавления: 2015-06-04