Выпуск №32 2 страница

Так что либо конец истории, как говорит Фукуяма. Либо, если его нет, что-то будет после, и это «после» должно быть более совершенным. Мы не можем двигаться назад.

Либо мы поворачиваем назад в феодализм, и тогда надо честно признать, что это фашизм в тех или иных его разновидностях.

Либо надо двигаться вперед. Куда? За счет чего? Что происходит? Что в этом движении дает какие-то надежды на то, что можно двигаться вперед? И где, собственно, находятся эти ориентиры?

Это связано и с глубоким анализом понятия об информации. Ведь информация – это безумно глубокое понятие. Это глубокая категория. По отношению к ней, например, не действуют определенные законы сохранения. Она вообще ведет себя в мире совсем иначе, чем классическая материя. Об этом сказано очень и очень много.

Информационное общество – это общество совсем иное, нежели общество индустриальное. В этом обществе действительно появляются люди, которые обладают другого типа капиталами: информационными, интеллектуальными, бог еще знает какими, которые сталкиваются с классическим капиталом – с капиталом, взятым из индустриального общества.

Эти люди могут быть крайне несимпатичны или, напротив, очень симпатичны. Они могут быть еще более жесткими и еще более высокомерно относиться к своему народу или относиться к нему с глубокой любовью… Тут масса развилок. В этой мозаике есть место чему угодно.

Но если мы начинаем говорить о чем-то, что не связано с капитализмом, мы должны определить классовую базу. Если не капитализм, то что?

И соблазнительней всего, согласен, соблазнительней всего сказать, что вновь мы имеем дело с коллизией труда и капитала в классическом варианте. Что классическим вариантом труда предстает пролетариат, то есть рабочий класс, являющийся прогрессивной силой, которая и должна создать бесклассовое общество. А классическим угнетателем является капитал.

И вот тут мы снова возвращаемся к азам марксизма, и вроде бы все у нас и вытанцовывается. И картина эта для нас привычная и приятная. И я не скрою, что она приятная. Для меня лично она намного приятнее, чем картина, в которой обсуждаются всякие новые варианты: информационное общество, технотронное общество, общество знаний, экономика знаний и так далее – всё это посткапиталистические экономики.

Но нет рабочего класса в том виде, в котором он на сегодняшний день способен решать проблемы страны. Его нет по факту. Вообще, в условиях, в которые попала страна, в условиях регресса – деградации производительных сил – очень трудно говорить о каких бы то ни было классах. И здесь может показаться, что я противоречу сам себе. Если нельзя говорить о классе пролетарском, то почему можно говорить о классе вот этого самого когнитариата, который мы все время обсуждаем?

Главный вопрос заключается в том, что мы не можем с вами сейчас заниматься использованием существующих классовых структур, опираясь на которые и выражая интересы которых мы осуществляем политику. Не на что опереться. Болото. Нет каркасных классовых структур, опираясь на которые можно что-то делать. Всё, что мы можем в данном случае, это формировать новые классовые сущности.

Формировать новые классовые сущности можно лишь в нишах. Использовать нормальные, готовые классовые сущности можно – они выступают над рельефом, как дома, здания, горы… А вот классовые сущности, которые надо формировать, существуют в инкубаторах, в нишах. Так в этих нишах зарождалось человечество, так в нишах зарождается жизнь. Все новое зарождается в нишах.

Приемлемо или неприемлемо для кого-то слово «катакомбы», но я ничего больше не имею в виду. Где регресс, там ниши. И там формирование классовых сущностей, а не использование классовых сущностей.

Значит, на повестке дня не использование нашего когнитариата для того, чтобы провести когнитарную революцию. Увы, такой возможности не существует. Я был бы счастлив, прыгал бы до потолка и предлагал бы совершенно другие приоритеты, если б это было так. Но этой возможности нет. Возможность есть одна – сформировать это в нишах, начать формировать геномы этого нового класса.

Из кого можно формировать подобные сгустки, подобные геномы, точки, центры кристаллизации? Из тех групп населения, которые, во-первых, наиболее устремлены в будущее и, во-вторых, наиболее эксплуатируемы в настоящем.

Какая группа сейчас наиболее устремлена в будущее, в информационное общество, в экономику знаний, технотронное общество и так далее и, с другой стороны, является наиболее эксплуатируемой в настоящем?

Наша интеллигенция вообще и техническая в первую очередь, хотя в целом – наша интеллигенция. Она сейчас одновременно находится в полюсе эксплуатации и в полюсе будущего. Из нее сейчас можно что-то выковывать. И можно выковать очень разное. Можно выковать такую гадость, что о капитализме еще пожалеем, а можно выковать классспаситель. Это вопрос того, кто будет заниматься таким ужасным, но безальтернативным занятием, как социальное конструирование.

В связи с этим мне бы хотелось обсудить категорию «проект».

Когда мы говорим «проект», что мы, вообще-то говоря, имеем в виду? Во-первых, это слово настолько часто используется в бизнесе, в менеджменте и так далее, что сейчас проектом называют всё – даже продажу носков. А, во-вторых, у нас вообще все дефиниции в XXI веке плавают. Открыл один словарь – там одно определение, открыл другой словарь – другое определение. Что же делать?

Нужно не в дефинициях копаться, хотя это тоже очень полезно. Нужно смотреть на живой исторический опыт. И спрашивать себя: кто-нибудь в мире когда-нибудь какой-нибудь проект осуществлял или нет?

Проект – это не некая абстрактная категория, подпадающая под такие-то словеса. Проект – это то, что можно пощупать. Взять и пощупать. Но, конечно же, что-то дает нам и теоретическое содержание понятия. Оно размыто, но оно же не исчезло до конца.

Проект – это когда возникает некий субъект, который любой ценой хочет вбить в реальность что-то совершенно новое и построить эту реальность строго по своему замыслу, противоречащему всему, что существует на настоящий момент. Всему. Вот тогда это проект. В противном случае это не проект. Проект – это не эволюция, это не приспособление к действительности, это не заклятие действительности: «Милая моя, родная, будь такой-то».

Проект – это вдавливание в действительность совершенно новой матрицы. Конечно, когда ты ее вдавливаешь, действительность вступает в свои права. Она спасается с помощью подобной имплантации, она начинает жить с ней вместе одной жизнью. Это вам не шунты сердечной мышцы, не вставные зубы и десны – это гораздо более глубокий симбиоз, хотя в каком-то смысле это что-то подобное.

Но тем не менее, когда мы говорим с теоретической точки зрения «проект», мы имеем в виду указание пальцем на нечто и произнесение слов: «Да будет так!» Проект всегда адресует к воле.

Мангейм говорил об утопии и технологии. Проект – это вот это. И это должно быть при этом масштабным.

Примерное теоретическое содержание проекта таково. Если мы говорим: России нужен Четвертый проект – не Контрмодерн (то есть феодализм), не Модерн (то есть капитализм) и не Постмодерн (то есть маразм, с помощью которого какаято часть мира будет грабить остальную часть мира, сохраняя для себя иллюзорное капиталистическое бытие и отказываясь от истории как таковой вообще)… Если мы хотим чего-то другого – четвертого – и называем это Сверхмодерном, то это проект. Мы это другое, новое, хотим в действительность вдавить, как матрицу. И только с помощью такого вдавливания в гибнущую действительность подобного имплантата действительность может снова задышать. И начать жить, как умирающий больной воскресает при шунтировании. Я еще раз подчеркиваю – это гораздо более сложный процесс, чем-то напоминающий нечто подобное.

Но все наши рассуждения о проекте в таком виде недостаточны, если нет практики, если это нельзя пощупать.

Самый ясный, очевидный из всех проектов, которые непрерывно рассматривают тогда, когда речь идет о проектировании, – это, как ни странно кому-то покажется, сионистский проект. Вопрос тут не в том, нравится он кому-то или не нравится. Я совершенно не собираюсь это обсуждать. Вопрос в технологии. Собрались люди и заявили, что они построят на какой-то территории, которая когда-то, тысячи лет назад, недолгое время была их территорией, абсолютно новое государство. И всех соберут туда – представителей народа, уже даже непонятно, готового ли к подобной идентификации и желающего ли там собраться. И сказали: «Да будет так».

Они изобрели новый язык – иврит называется. И заставили всех отказаться от старого языка, идиша, и взять новый язык. Они создали новый человеческий типаж. Они построили точки роста. Они собрали население. Они выдвинули мощную идеологию. И они вдавили в ближневосточный песок новую матрицу – и она задышала. Она дышит.

Снова подчеркиваю: нравится кому-то или не нравится этот эксперимент – этот эксперимент есть. Его можно пощупать, его можно потрогать, его можно рассмотреть. Если кто-то где-то когда-то осуществил хоть один проект, значит, проекты можно осуществлять. Это разница между умозрением и практикой.

Но, конечно же, сионистский проект – лишь микропроект, который можно рассматривать для того, чтобы точнее понять, как говорят в таких случаях, архитектонику и технологию: что именно придется делать, если действовать проектным путем.

Есть, конечно же, гораздо более крупный проект, и, когда сионисты осуществляли свой проект на Ближнем Востоке, они апеллировали к этому проекту: они строили сионизм как еврейский Модерн, классический еврейский Модерн. Они считали, что они построят классическое, на тот период не знавшее альтернатив национальное государство. Они его построят на новой земле, с новыми людьми, с новым языком, но это будет классическое национальное государство.

И сионизм сейчас загибается потому, что загибается Модерн.

Поэтому когда мы рассматриваем вопрос о проектах, которые осуществлялись, то, конечно же, нам надо сосредоточиться на Модерне просто для того, чтобы понять, чем же примерно мы собираемся заниматься, когда мы говорим о Четвертом проекте. Ведь хоть он и четвертый, но он же проект. В противном случае, вообще непонятно, о чем мы говорим, зачем мы называем это слово. Для меня, например, это слово имеет решающее значение.

Что лежит в основе проекта «Модерн»? Некая картина мира. В этом смысле не французские просветители являются отцами-основателями Модерна. Отцом-основателем Модерна является сэр Исаак Ньютон. Потому что есть ньютоновская картина мира. И надо вернуться в ту эпоху, перевоплотиться в людей того времени и понять, насколько фантастично для них было все, связанное с этой новой картиной мира: этот закон гравитации, эта классическая механика, эти планеты, неумолимо вращающиеся по определенным орбитам, эта возможность рассчитать траекторию любого тела, которое послано откуда-то из орудия или просто рука какая-то кинула его – оно будет лететь строго по определенной траектории в строго определенную точку.

Это вообще картина Вселенной как великих часов, которые завел какой-то часовщик, и они ходят, тикают и тикают безостановочно, четко, повторяя каждый день одно и то же коловращение стрелок. Мне иногда кажется, что погодинские «Кремлевские куранты», эти размышления Ленина о том, что надо починить куранты, конечно, из этой же сферы. Вот это ощущение создателей проектов – а большевистский проект, конечно – это тоже проект: это внедрение в субстанцию жесткой новой матрицы, соединение и новая жизнь на основе подобного внедрения – это тоже «Да будет…» посреди уже отчаявшейся страны. Да будет...

Каждые такие вот создатели проекта мыслят себя как люди, которые чинят и заводят часовой механизм, механизм времени. Здесь есть огромное и неслучайное совпадение с названием нашей программы «Суть времени» и принципом самого этого времени, которое чинят, заводят, и оно начинает идти, оно становится ритмичным. Оно из какофонии превращается в симфонию, оно из хаотической агонии превращается в четкий ритм. «Время, вперед!», «Клячу истории загоним!» – говорит Маяковский.

Вот эта напряженность: «Время, вперед!», это волевое движение к тому, чтобы в умирающую жизнь вогнать новую матрицу, соединить ее с этой жизнью и начать жизнь новую, – вот это вот очень важно. И тут все начинается с картины мира.

Сэр Исаак и его последователи создали фантастическую картину мира, которая оставила невероятно глубокий след в разуме и душе людей их поколения и всех их последователей. Конечно, Локк является тоже очень важным для того, чтобы понять, как это все начиналось. Но ньютоновские открытия, наверное, важнее всего.

Новый великий проект, задающий картину мира, как ни странно, начинался в физике. Не в общественных науках, не в экономике, не в культуре, а в физике. И все столетия после открытий, которая даровала человечеству ньютоновская картина мира, все столетия эта картина мира существовала. Она была абсолютно незыблема.

Мне скажут: «А как же Эйнштейн? А как же Бор? А как же квантовая механика? А как же синергетика? А как же теория систем? А как же Винер? А как же все остальные?»

Отвечаю. Все они шатали картину мира – и никто ее не сокрушал. Были шутливые стишки по этому поводу:

Был долго мраком мир окутан.

«Да будет свет!» – и вот родился Нь ю тон.

Но сатана недолго ждал реванша –

Пришёл Эйнштейн, и стало всё, как раньше.

На самом деле Эйнштейн страстно пытался уточнить и развить ту же картину мира. Он работал с тем же законом гравитации, превратив его в общую теорию относительности, где каждое явление искривления пространства–времени создает волны разной длины, которые катятся по пространственно-временному континууму.

А потом была поставлена еще и задача проквантовать это пространство–время. И пусть даже сам Эйнштейн этого не делал – это делали его ученики, Уилер и другие. Это была сложнейшая работа. Она до сих пор не завершена. Никто еще не построил в этом смысле общую теорию. Но примерно понятно, какой она должна была быть. И она никоим образом не противоречила бы той картине мира, которую предложили люди, пошедшие за Ньютоном, он сам, они все вместе.

И сколько бы человечество ни прорывалось сейчас к новой картине, сколько бы оно ни хваталось то за синергетику, то за теорию хаоса, то за что-то еще, до последнего десятилетия было еще не ясно, где же он, тот прорывной центр физической мысли, за счет которого действительно всерьез начнет меняться картина мира. Было совершенно неясно, где расположен этот центр, где эта новая физика, без которой нет ни новой социологии, ни экономики, ни культурологии, ни метафизики, ничего…

В последнее десятилетие, если верить тому, что мне удалось понять из разговора с 20–30 совсем-совсем неслабыми людьми, занимающимися подобного рода вопросами, центр, вокруг которого начинает формироваться принципиально новая картина мира, обозначился. Он связан с понятиями о темной энергии и темной материи.

Не синергетика, не теория систем, не теория хаоса и уж тем более не разного рода информационные теории и так далее, а именно наличие темной энергии и темной материи начинает перестраивать всю картину мира – всю физическую картину мира.

Теория Большого взрыва, теория струн – все это частности. Новая картина мира начинает медленно и неумолимо создаваться вокруг темной энергии и темной материи.

Это уже не эйнштейновская картина мира. Это не картина мира, предложенная последователями Ньютона и им самим, это уже совершенно другая картина. Если эйнштейновская и ньютоновская еще последовательны по отношению друг к другу, то это будет картина мира абсолютно другая.

И она нависает над человечеством.

Я недаром в своей книге «Исаак и Иаков» обратил на это серьезное внимание. Мне кажется, что если разговаривать всерьез о Четвертом проекте – Сверхмодерне – и обо всем прочем, то нужно начать, конечно, с формирования картины мира.

Картина мира существенно меняется. Это не может быть связно только с физикой. Меняется картина мира в биологии – возникает другое представление о жизни и смерти. Картина смерти и тайна смерти как таковой, а также сама загадка формирования усложняющихся форм и скачков, которые осуществляют эти формы в процессе своего развития, конечно, дополняются вот этой вот физической теорией темной материи, темной энергии.

И одновременно с этим подобная же картина возникает в психологии.

Я говорил об этом, что тут и Маркс, и Эйнштейн, и Фрейд были людьми, которые пытались создать монизм, то есть вывести всё из какого-нибудь одного принципа. Фрейд – из принципа удовольствия или эроса. Эйнштейн – из искривления пространства–времени. И Маркс – из прибавочной стоимости.

Теперь оказалось, что надо не просто поправить Марксову теорию, или эйнштейновскую кривизну пространства– времени, или что-то там в фрейдизме. Фрейд написал «По ту сторону принципа удовольствия». Эйнштейн, введя в свои тензорные уравнения Общей теории относительности «лишний» лямбда-член (за которым, как выяснилось позже, и скрывается феномен темной энергии), фактически признал отказ от своего изначального монизма. Маркс не довел до конца своих исследований, которые фактически говорят о том же самом – о том, что из одного источника мир в принципе не выводим. Он принципиально выглядит по-другому.

Это чувствовали люди предыдущих эпох. Это разрабатывалось в предыдущие эпохи и в науке, и в религии. Об этих разработках и о том, что из них следует, мы поговорим отдельно.

Здесь я пока что хотел говорить о проекте. О том, что великий проект возникает тогда, когда общество чувствует исчерпанность чего-то и не соглашается со смертью. Оно хочет жить. Тогда в недрах общества, в пределах определенных групп, входящих в это общество, возникает проект, возникает единство воли, выражаемое субъектом, который это делает, и ума. Это единство воли, ума и желания жить, желание, чтобы любимое общество, любимая страна, любимое человечество жило, рождают матрицу. Матрицу вбивают в гибнущую субстанцию, субстанция соединяется с этой матрицей, и начинается новая жизнь.

Сделать предстоит что-то подобное. И тогда возникает вопрос: кто и что будет делать?

Я с интересом прочитал дискуссию классических марксистов с Юрием Бялым по поводу того, что такое когнитариат, как именно трактовать Ленина, Маркса и так далее. Я хочу сказать классическим марксистам следующее.

Во-первых, никогда никому не удастся рассмотреть Маркса, свободного от страсти по истории. Это уже не Маркс. Это какое-то странное животное, рассматривающее всех как машины потребления, это не Маркс. Никто в мире никогда не мог себе представить такого Маркса.

Маркс был человеком, с невероятной страстностью переживавшим всё, что касается истории. В этом смысле никакой принципиальной разницы между Марксом и Вебером нет. Представьте себе, нет! Она есть для тех, для кого Вебер является апологетом капитализма, а Маркс – человеком, проклявшим капитализм, как абсолютное зло. Но это неправильное противопоставление. Этому противопоставлению нет места.

Вебер не прославлял капитализм. Он говорил, что капитализм – это страшный, страшный зверь, который можно оседлать моральной уздой, уздой протестантской этики, уздой новых норм. И тогда на этом звере можно ехать.

А Маркс никогда не говорил, что капитализм есть воплощение абсолютного зла, ибо до определенного момента он называл капитал историческим классом. И то, что Вебер называл легитимацией, а Маркс этим словом не называл, Марксом использовалось совершенно таким же образом. Просто Маркс легитимировал капитализм историей и называл его историческим классом, жестко критикуя. А Вебер легитимировал капитализм этикой или проектом. Но и Маркс, и Вебер искали способы легитимации капитализма и понимали, что эта легитимация существует. И проблема легитимации для Маркса столь же ясна и столь же важна, как и для Вебера.

Просто для Маркса легитиматор – это история, он говорит: «История! Для вящей славы истории». А Вебер называет легитиматор словом «этика». Тут они расходятся.

В этом смысле нам нужна этическая история или историческая этика. Этическая диалектика. Но это не значит, что Маркса и Вебера надо рассматривать как абсолютных антиподов.

И есть вторая вещь, очень существенная, побудившая Ленина возвращаться в чем-то к Гегелю (что, кстати, абсолютно не вызывает во мне один только неописуемый восторг – я очень сложно отношусь к Гегелю). Проблема заключалась в следующем: Маркс, раскрывший безумно много, властью занимался очень мало, потому что сильная и слабая сторона Маркса совпадают.

Маркс ненавидел власть. Маркс считал власть злом. И все, что он писал, – о том, что будет, когда власти не будет. И когда Ленин взял власть (а в общем-то уже тогда, когда он ее брал), он понял, что он не может опираться только на Маркса, потому что Марксу эта проблема власти глубоко чужда, отвратительна. Тогда возникло Общество любителей гегелевской философии. И тогда возникли философские письма и другие работы у Ленина. И дальше вся теория власти разрабатывалась уже как бы помимо Маркса, хотя в философско-экономических ранних рукописях можно найти то, что можно использовать в качестве каких-то форм обоснования проблемы власти.

Власть – это нечто весьма и весьма специфическое. С древнейших времен это понимали, ибо уже у Эсхила мятежного титана Прометея приковывать к Кавказу ведут под руки два существа – Сила и Власть. Уже сказав это, первый греческий трагик, фактически не вышедший еще из лона мифа, сказал, что власть – это не сила.

Когда человек хулиганит в зале и вы приказываете охранникам его вывести, вы применяете силу, но это не значит, что вы – власть. Власть – когда вы тихим голосом говорите: «Выйди!» – и он выходит.

Власть в принципе для Гегеля, его последователей, да и вообще для достаточно широкого круга философов, делится на четыре типа, поэтому всякие апелляции к рабовладельческому и более ранним обществам недостаточно корректны.

Это власть закона, власть судьи.

Это власть отца, или власть Бога.

Это власть проекта, или власть вождя.

Это власть господина над рабом. При этом господин доказывает рабу, что он, господин, является властью, одним способом – раб боится умереть, а господин нет. Когда господин показывает рабу, что он (господин) не боится умереть, раб становится рабом.

Это Гегель. Можно сказать, Гегель в интерпретации неогегельянцев, поскольку, что такое классический Гегель, понимают совсем немногие. Вот примерно так.

Закон как основание последний раз был утвержден проектом «Модерн» и стал его главным регулятором.

Власть отца, или Бога – это власть общества до Модерна, и это власть, конечно, феодального, рабовладельческого и других обществ. Она невозможна в условиях нынешнего большого количества светских людей.

Власть господина над рабом мы не хотим рассматривать, потому что в принципе это неустойчивая власть. И потому что в современном мире, как я уже неоднократно говорил, явление шахидизма, может быть, изобретено для того, чтобы показать тем, кто претендует на роль голого господства, что они господами не являются. Есть воля к смерти, которую я лично совсем не приветствую, но которая в данном случае используется для того, чтобы сказать «нет» силам абсолютного господства.

Итак, есть власть проекта – власть вождя, власть от имени проекта.

За проектом «Модерн», который легитимировал капитал, находится следующий проект. Проект «Модерн» начался с ньютоновской картины мира и дальше начал перекидываться в социологию, экономику и другие сферы.

Новый проект начнется опять же с картины мира – эта другая картина мира будет лежать в его основе. А над всеми этими основами будет лежать один принцип – принцип воли и ума, создающий матрицу и вбивающий ее в гаснущую жизнь, и принцип любви, согласно которому жизнь надо воскресить.

Если этого нет – нет проекта. И нет никаких шансов чтолибо возродить на нашей гаснущей территории. Но поскольку мы верим, что шансы есть, то исходить нам придется из этого, ибо больше исходить не из чего.

20 сентября 2011 года

Дата добавления: 2015-06-04