M w о о4 и 1-н п м w R. Он о4 и 6 страница. Как справедливо было замечено и в тогдашней легальной печати, самая программа, заявленная ло­рис-меликовым

Как справедливо было замечено и в тогдашней легальной печати, самая программа, заявленная Ло­рис-Меликовым, отличалась большой неопределенностью. Эта неопределенность видна и во всех даль­нейших действиях и словах графа. С одной стороны, он заявляет, что самодержавие «разобщено с насе­лением», что «на поддержку общества он смотрит как на главную силу...», на проектированную реформу «не смотрел как на нечто окончательное, а видел в ней только первый шаг» и т. д. В то же время,

44________________________________ В. И. ЛЕНИН

с другой стороны, граф заявлял представителям печати, что «... возбужденные в обществе надежды суть не что иное, как мечтательная иллюзия...», а во всеподданнейшем докладе государю категорически заяв­лял, что Земский собор был бы «опасным опытом возвращения к прошедшему...», что проектируемая им мера никакого значения в смысле ограничения самодержавия иметь не будет, ибо не имеет ничего обще­го с западными конституционными формами. Вообще, по справедливому замечанию Л. Тихомирова, самый доклад этот отличается замечательно запутанной формой» (стр. 117).

А по отношению к борцам за свободу этот пресловутый герой «диктатуры сердца», Лорис-Меликов, довел «жестокости до не бывавших ни раньше ни позже фактов смертной казни 17-летнего мальчика за найденный у него печатный листок. Лорис-Меликов не забыл отдаленнейших уголков Сибири, чтобы ухудшить там положение

то

людей, страдавших за пропаганду» (В. Засулич в № 1 «Социаль-Демократа», стр. 84). При таком колебании правительства только сила, способная на серьезную борьбу, мог­ла бы добиться конституции, а этой силы не было: революционеры исчерпали себя 1-ым марта, в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твердой организа­ции, либеральное общество оказалось и на этот раз настолько еще политически нераз­витым, что оно ограничилось и после убийства Александра II одними ходатайствами. Ходатайствовали земства и города, ходатайствовала либеральная печать («Порядок»⁴⁰, «Страна»⁴¹, «Голос»⁴²), ходатайствовали — в особенно благонамеренной, хитроспле­тенной и затуманенной форме — либеральные авторы докладных записок (маркиз Ве-лепольский, проф. Чичерин и проф. Градовский — «Записка» Витте излагает их содер­жание по лондонской брошюре «Конституция графа Лорис-Меликова», изд. фонда вольной русской прессы. Лондон, 1893 г.), выдумывая «остроумные

Автор «Записки» вообще самым тщательным образом списывает, как мы видели, нелегальные бро­шюры и признает, что «подпольная пресса и иностранная литература с своих точек зрения давали до­вольно верную оценку положению вопроса» (стр. 91). У русского ученого «государствоведа» оказывает­ся оригинальным только кое-какой сырой материал, а все основные точки зрения на политические во­просы в России он должен заимствовать из подпольной литературы.

__________________ ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 45

попытки перевести монарха через заветную черту так, чтобы сам он этого не заметил». Все эти осторожные ходатайства и хитроумные выдумки оказались, разумеется, без ре­волюционной силы — нолем, и партия самодержавия победила, победила, несмотря на то, что 8-го марта 1881 г. на Совете министров большинство (7 против 5) высказалось за проект Лорис-Меликова. (Так сообщается в той же брошюре, но усердно списываю­щий ее автор «Записки» Витте тут почему-то заявляет: «Что происходило на этом — 8-го марта — совещании и к чему оно пришло, достоверно неизвестно; полагаться же на слухи, проникшие в иностранную печать, было бы неосторожно», 124.) 29-го апреля 1881 г. вышел манифест, названный Катковым «манной небесной», — об утверждении и охране самодержавия⁴³. Второй раз, после освобождения крестьян, волна революци­онного прибоя была отбита, и либеральное движение вслед за этим и вследствие этого второй раз сменилось реакцией, которую русское прогрессивное общество принялось, конечно, горько оплакивать. Мы такие мастера оплакивания: мы оплакиваем бестакт­ность и самоуверенность революционеров, когда они задирают правительство; мы оп­лакиваем нерешительность правительства, когда оно, не видя пред собой настоящей силы, делает лжеуступки и, давая одной рукой, отнимает другой; мы оплакиваем «вре­мя безыдейности и безыдеальности», когда правительство, расправившись с не под­держанными народом революционерами, старается наверстать потерянное и укрепляет­ся для новой борьбы.

IV

Эпоха «диктатуры сердца», как прозвали министерство Лорис-Меликова, показала нашим либералам, что даже «конституционализм» одного министра, даже министра-премьера, при полном колебании правительства, при одобрении «первого шага к ре­форме» большинством в Совете министров не гарантирует ровно ничего, если нет серь­езной общественной силы, способной заставить

46___________________________ В. И. ЛЕНИН

правительство сдаться. Интересно также, что и правительство Александра III, даже по­сле выступления с манифестом об утверждении самодержавия, не сразу еще стало по­казывать все свои когти, а сочло необходимым попробовать некоторое время подура­чить «общество». Говоря «подурачить», мы не думаем приписать политику правитель­ства какому-либо маккиавелистическому плану⁴⁴ того или другого министра, сановника и т. п. Нельзя достаточно настаивать на том, что система лжеуступок и некоторых, ка­жущихся важными, шагов «навстречу» общественному мнению вошла в плоть и кровь всякого современного правительства и русского в том числе, ибо и русское правитель­ство в течение уже многих поколений сознало необходимость считаться с обществен­ным мнением так или иначе, в течение уже многих поколений воспитывало государст­венных деятелей, изощренных в искусстве внутренней дипломатии. Таким дипломатом, имевшим назначение прикрыть отступление правительства к прямой реакции, явился сменивший Лорис-Меликова министр внутренних дел граф Игнатьев. Игнатьев высту­пал не раз как чистейший демагог и обманщик, так что автор «Записки» Витте проявля­ет не мало «полицейского благодушия», называя период его министерства «неудавшей­ся попыткой создать самоуправляющуюся местно землю с самодержавным царем во главе». Правда, именно такая «формула» была выдвинута в то время И. С. Аксаковым, ею пользовалось для своих заигрываний правительство, ее разносил Катков, основа­тельно доказывая необходимую связь между местным самоуправлением и конституци­ей. Но было бы близорукостью объяснять известную тактику полицейского правитель­ства (тактику, необходимо присущую ему по самой его природе) преобладанием в дан­ный момент того или другого политического воззрения.

Игнатьев выступил с циркуляром, обещая, что правительство «примет безотлага­тельные меры, чтобы установить правильные способы, которые обеспечивали бы наи­больший успех живому участию местных деятелей в деле исполнения высочайших предначертаний». Зем-

__________________ ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 47

ства ответили на этот «призыв» ходатайствами о «созыве выборных от народа» (из за­писки гласного Череповецкого земства; мнение гласного Кирилловского земства гу­бернатор не разрешил даже напечатать). Правительство предложило губернаторам ос­тавлять такие ходатайства «без дальнейшего производства», «и в то же время были, по-видимому, приняты меры, чтобы подобные ходатайства не были возбуждаемы в других собраниях». Делается пресловутая попытка созывать по выбору министров «сведущих людей» (для обсуждения вопроса о понижении выкупных платежей, об упорядочении переселений, о реформе местного управления и пр.). «Работы экспертных комиссий не вызвали сочувствия в обществе, а со стороны земств, несмотря на все предупредитель­ные меры, вызвали даже прямой протест. Двенадцать земских собраний заявили хода­тайства, чтобы к участию в законодательной деятельности земские люди приглашались не в отдельных случаях и не по назначению от правительства, а постоянно и по выбору земств». В Самарском земстве подобное предложение было остановлено председате­лем, «после чего собрание в виде протеста разъехалось» (Драгоманов, н. с, стр. 29; «За­писка», стр. 131). Что граф Игнатьев надувал земцев, это видно из такого, например, факта: «Полтавский предводитель дворянства, г. Устимович, автор проекта конститу­ционного адреса 1879 г., заявил открыто в губернском дворянском собрании, что он получил от графа Игнатьева положительное уверение (sic!), что правительство призо­вет представителей страны к участию в законодательной работе» (Драгоманов, там же). Прикрытие правительственного перехода на решительно новый курс этими продел­ками Игнатьева закончилось, и назначенный ЗО-го мая 1882 г. министром внутренних дел Д. А. Толстой недаром заслужил себе прозвище «министра борьбы». Ходатайства земств даже об устройстве каких-нибудь частных съездов отклонялись без церемоний, и даже по жалобе губернатора на

- так! Ред.

48___________________________ В. И. ЛЕНИН

«систематическую оппозицию» земства (Череповецкого) был случай замены управы правительственной комиссией и административной ссылки членов управы. Д. А. Тол­стой, верный ученик и последователь Каткова, решил предпринять прямо уже «рефор­му» земских учреждений, исходя из той основной мысли (действительно подтверждае­мой, как мы видели, историей), что «оппозиция правительству свила себе прочное гнездо в земстве» (стр. 139 «Записки»: из первоначального проекта земской реформы). Д. А. Толстой проектировал заменить земские управы подчиненными губернатору при­сутствиями и все постановления земских собраний признать подлежащими губернатор­скому утверждению. Это была бы действительно «радикальная» реформа, по интересно в высшей степени, что даже и этот ученик Каткова, «министр борьбы», «не отступил, — по выражению самого автора «Записки», — от привычной политики министерства внутренних дел по отношению к земским учреждениям. Свою мысль — упразднить в сущности земство — он не выразил в своем проекте прямо; под видом правильного развития начал самоуправления он желал оставить внешнюю форму последнего, но лишив ее всякого внутреннего содержания». В Государственном совете эта мудрая го­сударственная политика «лисьего хвоста» была еще дополнена и развита, и в результа­те земское положение 1890 г. «оказалось новой полумерой в истории земских учрежде­ний. Оно не упразднило земства, но обезличило и обесцветило его; не уничтожило и всесословного начала, но придало ему сословную окраску;... не сделало из земских уч­реждений действительных органов власти,... но увеличило над ними опеку губернато­ров,... усилило право губернаторского протеста». «Положение 12-го июля 1890 г. было, в намерении его составителя, шагом по пути к упразднению земских учреждений, но никак не коренным преобразованием земского самоуправления».

Новая «полумера» — как излагает дальше «Записка» — оппозиции правительству не уничтожила (оппозицию реакционному правительству и невозможно было бы,

__________________ ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 49

разумеется, уничтожить усилением этой реакционности), а только сделала некоторые проявления ее скрытыми. Оппозиция проявлялась, во-первых, в том, что некоторые ан­тиземские, если можно так выразиться, законы встречали отпор и de facto не осущест­влялись; во-вторых, опять-таки в конституционных (или по крайней мере имеющих за­пах конституционализма) ходатайствах. Первого рода оппозицию встретил, например, закон 10-го июня 1893 г., подчинивший подробной регламентации земскую организа­цию врачебного дела. «Земские учреждения дали дружный отпор министерству внут­ренних дел, которое и отступило. Пришлось приостановить введение уже готового ус­тава в действие, отложить его в сторону для полного собрания законов и выработать новый проект, построенный на началах совершенно противоположных (т. е. более угодных земствам)». Закон 8-го июня 1893 г. об оценке недвижимых имуществ, вво­дивший равным образом принцип регламентации и стесняющий права земства в деле обложения, тоже встречен несочувственно и в массе случаев «на практике вовсе не применяется». Сила созданных земством и принесших значительную (сравнительно с бюрократией, конечно) пользу населению врачебных и статистических учреждений оказывается достаточной, чтобы парализовать сфабрикованные в петербургских канце­ляриях уставы.

Второго рода оппозиция выразилась и в новом земстве в 1894 г., когда адреса земств Николаю II снова намекнули совершенно определенно на их требования расширить са­моуправление и вызвали «знаменитые» слова о бессмысленных мечтаниях.

«Политические тенденции» земства не исчезли, к ужасу гг. министров. Автор «За­писки» приводит горькие жалобы тверского губернатора (из отчета его за 1898 г.) на «тесно сплоченный кружок людей либерального направления», сосредоточивающий в своих руках все ведение дела губернского земства. «Из отчета того же губернатора за 1895 г. видно, что борьба с земской

- фактически, на деле. Ред.

50___________________________ В. И. ЛЕНИН

оппозицией составляет тяжелую задачу местной администрации и что от председатель­ствующих в земских собраниях предводителей дворянства требуется иногда даже «гражданское мужество» (вот как!) для выполнения конфиденциальных циркуляров министерства внутренних дел о предметах, которых земские учреждения не должны касаться». И дальше идет рассказ о том, как губернский предводитель дворянства сдал перед собранием должность уездному (тверскому), тверской — новоторжскому, ново-торжский тоже заболел и сдал председательство старицкому. Итак, даже предводители дворянства обращаются в бегство, не желая исполнять полицейских обязанностей! «За­коном 1890 г., — сетует автор «Записки», — земству дана сословная окраска, усилен в собраниях правительственный элемент, в состав губернских земских собраний введены все уездные предводители дворянства и земские начальники, и если такое обезличенное сословно-бюрократическое земство продолжает тем не менее проявлять политическую тенденцию, то над этим следовало бы призадуматься»... «Противодействие не уничто­жено: глухое недовольство, молчаливая оппозиция живут несомненно и будут жить до тех пор, пока не умрет всесословное земство». Таково последнее слово бюрократиче­ской мудрости: если урезанное представительство порождает недовольство, то уничто­жение всякого представительства — по простой человеческой логике — еще усилит это недовольство и оппозицию. Г-н Витте воображает, что если закрыть одно из учрежде­ний, выносящих наружу хоть частичку недовольства, то недовольство исчезнет! Но ду­маете ли вы, что Витте предлагает поэтому что-либо решительное, вроде упразднения земства? Нет, ничуть не бывало. Разнося уклончивую политику ради красного словца, Витте сам не предлагает ничего, кроме нее же, — да и не может предлагать, не вылезая из своей шкуры министра самодержавного правительства. Витте бормочет что-то со­вершенно пустяковинное о «третьем пути»: не господство бюрократии и не самоуправ­ление, а административная реформа, «правильно организующая» «участие обществен­ных эле-

__________________ ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 51

ментов в правительственных учреждениях». Сказать такой вздор легко, но только ров­но уже никого теперь — после всяких опытов со «сведущими людьми» — не обманет эта выдумка: слишком очевидно, что без конституции всякое «участие общественных элементов» будет фикцией, будет подчинением общества (или тех или других «при­званных» от общества) бюрократии. Критикуя частную меру министерства внутренних дел — введение земства на окраинах, — Витте по общему вопросу, им же самим вы­двинутому, не может дать ровно ничего нового, подогревая только старые приемы по­лумер, лжеуступок, обещания всяких благ и неисполнения никаких обещаний. Нельзя с достаточной силой подчеркнуть, что по общему вопросу о «направлении внутренней политики» Витте и Горемыкин — едино суть, и спор между ними есть спор своих лю­дей, домашняя ссора в пределах одной шайки. С одной стороны, и Витте спешит зая­вить, что «ни упразднения земских учреждений, ни какой-либо ломки существующего порядка я не предлагал и не предлагаю... об упразднении их (существующих земств) при настоящих условиях едва ли может быть речь». Витте, «с своей стороны, думает, что с созданием на местах сильной правительственной власти возможно будет с боль­шим доверием отнестись к земствам» и т. д. Создавши сильный бюрократический про­тивовес самоуправлению (т. е. обессилив самоуправление), можно больше «доверить» ему. Старая это песенка! Г-н Витте боится только «всесословных учреждений», он «во­все не имел в виду и не считал для самодержавия опасной деятельность разного рода корпораций, обществ, сословных или профессиональных союзов». Например, относи­тельно «сельских общин» г. Витте нимало не сомневается в их безопасности для само­державия вследствие их «косности». «Преобладание отношений по земле и связанных с ними интересов придают сельскому населению такие духовные особенности, которые делают его безразличным ко всему, что выходит за пределы политики своей колоколь­ни... Наш крестьянин занят на сходах раскладкой податей,... распределением поземель­ных участков и т. п.

52___________________________ В. И. ЛЕНИН

Кроме того, он неграмотен или полуграмотен, — какая же тут может быть полити­ка?» Г-н Витте очень трезв, как видите. По отношению к сословным союзам он заявля­ет, что в отношении их опасности для центральной власти «существенное значение имеет разобщенность их интересов. Пользуясь этой разобщенностью, правительство против политических притязаний одного сословия всегда может находить опору и про­тивовес в других». Не что иное, как одну из бесконечных попыток полицейского госу­дарства «разобщить» население, представляет собой и «программа» Витте: «правильно организованное участие общественных элементов в правительственных учреждениях». С другой стороны, и г. Горемыкин, с которым г. Витте так яростно полемизирует, ведет и сам ту же систематическую политику разобщения и притеснения. Он доказыва­ет (в своей записке, на которую отвечает Витте) необходимость создания новых долж­ностей чиновников для надзора за земством; он — против разрешения даже простых местных съездов земских деятелей; он горой стоит за положение 1890 г., этот шаг к уп­разднению земства; он боится включения земствами в программы оценочных работ «тенденциозных вопросов», боится земской статистики вообще; он стоит за то, что на­родную школу надо изъять из рук земства и передать в ведение учреждений правитель­ственных; он доказывает, что земства неспособны вести продовольственное дело (зем­ские деятели вызывают — видите ли — «преувеличенные представления о размерах бедствия и потребностях пострадавшего от неурожая населения»!!); он отстаивал пра­вила о предельности земского обложения «в целях ограждения землевладения от чрез­мерного увеличения земских сборов». Таким образом Витте совершенно прав, когда он заявляет: «Вся политика министерства внутренних дел по отношению к земству заклю­чается в медленном, но неуклонном подтачивании его органов, постепенном ослабле­нии их значения и постепенном же сосредоточении их функций в ведении правительст­венных установлений. Нисколько не преувеличивая, можно сказать, что когда указы­ваемые

__________________ ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 53

в записке (Горемыкина) «мероприятия, принятые за последнее время в целях упорядо­чения отдельных отраслей земского хозяйства и управления», будут приведены к бла­гополучному концу, то в действительности у нас не будет никакого самоуправления, — от земских учреждений останется одна идея да внешняя оболочка, без всякого делового содержания». Политика Горемыкина (и еще более Сипягина) и политика Витте идет, следовательно, к одному и тому же, и состязание но вопросу о земстве и конституцио­нализме есть, повторяем, не более как домашняя ссора. Милые бранятся — только те­шатся. Таков итог «борьбы» гг. Витте и Горемыкина. Что же касается до наших итогов по общему вопросу о самодержавии и земстве, то их удобнее подвести в связи с разбо­ром предисловия г-на Р. Н. С.

Предисловие г-на Р. Н. С. представляет много интересного. В нем затронуты самые широкие вопросы о политическом преобразовании России, о разнообразных способах этого преобразования, о значении тех и других сил, ведущих к преобразованию. С дру­гой стороны, г. Р. Н. С, стоящий, очевидно, в близких отношениях к либеральным кру­гам вообще и земско-либеральным кругам в особенности, представляет из себя, несо­мненно, нечто новое в хоре нашей «подпольной» литературы. Поэтому и для выяснения принципиального вопроса о политическом значении земства и для ознакомления с вея­ниями и... не скажу: направлениями, а настроениями в кругах, близких к либералам — очень стоит остановиться поподробнее на этом предисловии, разобрать, плюс или ми­нус, насколько плюс, насколько и в чем минус это новое?

Основная особенность воззрений г. Р. Н. С. состоит в следующем. Как видно из очень многих, цитируемых нами ниже, мест его статьи, он поклонник мирного, посте­пенного, строго легального развития. С другой

Этим псевдонимом подписывался г. Струве. (Примечание автора к изданию 1907 г. Ред.)

54___________________________ В. И. ЛЕНИН

стороны, он всей душой восстает против самодержавия и жаждет политической свобо­ды. Но самодержавие потому и есть самодержавие, что оно запрещает и преследует всякое «развитие» к свободе. Это противоречие проникает собой всю статью г. Р. Н. С, делая его рассуждения крайне непоследовательными, нетвердыми, шаткими. Совмес­тить конституционализм с заботой о строго легальном развитии самодержавной России можно только посредством предположения или хотя бы допущения того, что самодер­жавное правительство само поймет, утомится, уступит и т. п. И г-ну Р. Н. С. с высоты его гражданского негодования действительно случается падать и до этой вульгарной точки зрения самого неразвитого либерализма. Вот пример. Г-н Р. Н. С. говорит о себе: «... мы, видящие в борьбе за политическую свободу для сознательных современных людей России их Аннибалову клятву, столь же святую, как некогда борьба за освобож­дение крестьян для людей сороковых годов...» и еще: «... как ни тяжело нам, людям, давшим «Аннибалову клятву» борьбы с самодержавием», и т. д. Хорошо сказано, силь­но сказано! Эти сильные слова служили бы украшением статьи, если бы всю ее прони­кал тот же дух непреклонной, непримиримой борьбы («Аннибалова клятва»!). Эти сильные слова — именно потому, что они так сильны — будут звучать чем-то фальши­вым, если рядом с ними промелькнет нотка искусственного примирения и успокоения, попытка провести, хотя бы ценою всяческих натяжек, концепцию мирного, строго ле­гального развития. А у г. Р. Н. С. таких ноток и таких попыток, к сожалению, слишком достаточно. Он уделяет, например, целых полторы страницы подробному «обоснова­нию» той мысли, что «государственная политика в царствование Николая II заслужива­ет еще более (курсив наш) сурового осуждения с нравственной и политической точки зрения, чем черный передел реформ Александра II при Александре III». Почему же бо­лее сурового осуждения? Оказывается, потому что Александр III боролся с революци­ей, а Николай II — с «легальными стремлениями русского общества», первый —

ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 55

с политически сознательными, второй — «с вполне мирными и подчас даже действую­щими без всякой ясной политической мысли общественными силами» («плохо даже сознающими, что их сознательная культурная работа подтачивает государственный строй»). Это в очень значительной степени неверно фактически, — о чем речь ниже. Но и помимо того нельзя не отметить странности самого хода рассуждений автора. Он осуждает самодержавие, и из двух самодержцев он более осуждает одного не по харак­теру политики, которая осталась прежней, а потому, что перед ним нет (будто бы) «за­дир», вызывающих, «естественно», резкий отпор, нет, следовательно, повода к пресле­дованиям. Не сквозит ли в самом уже употреблении подобного аргумента явной уступ­ки тому верноподданному доводу, что-де нашему батюшке-царю нечего бояться со­звать излюбленных людей, ибо все эти излюбленные люди и не помышляли никогда о чем-либо, выходящем из рамок мирных стремлений и строгой легальности? Нас не удивляет, если мы читаем такой «ход мыслей» (или такой ход лжи) у г. Витте, который пишет в своей записке: «Казалось бы, что там, где нет ни политических партий, ни ре­волюций, где никто не оспаривает прав верховной власти, — там нельзя противопос­тавлять администрацию народу или обществу...» и т. д. Нас не удивляет такое рассуж­дение у г. Чичерина, который в записке, поданной графу Милютину после 1-го марта 1881 г., заявлял, что «власти необходимо прежде всего показать свою энергию, дока­зать, что она не свернула своего знамени пред угрозою», что «монархический порядок совместен с свободными учреждениями лишь тогда, когда они являются плодом мир­ного развития, спокойной инициативы самой верховной власти», и советовал создать «сильную и либеральную» власть, действующую при помощи «законодательного орга­на, усиленного и обновленного выборным

Стр. 205. «Это даже неумно», замечает г. Р. Н. С. в примечании к этому месту. Совершенно справед­ливо. Но разве не из той же глины слеплены вышеуказанные рассуждения г-на Р. Н. С. на стр. XI—XII его предисловия?

56___________________________ В. И. ЛЕНИН

элементом». Со стороны вот этакого г. Чичерина было бы совершенно естественно признавать заслуживающей большего осуждения политику Николая II потому, что в его царствование мирное развитие и спокойная инициатива самой верховной власти могли бы привести к свободным учреждениям. Но естественно ли, прилично ли такого рода рассуждение в устах человека, давшего Аннибалову клятву борьбы?

И фактически г. Р. Н. С. не прав. «Теперь, — говорит он, сравнивая настоящее цар­ствование с предыдущим, —... о том насильственном перевороте, который предносил­ся деятелям «Народной воли», никто серьезно не помышляет». Parlez pour vous, monsieur! Говорите только за себя! Нам же доподлинно известно, что революционное движение в России за последнее царствование не только не умерло и не ослабело по сравнению с прошлым царствованием, а, напротив, воскресло и возросло во много раз. И какое же это было бы «революционное» движение, если бы из его участников никто серьезно не помышлял о насильственном перевороте? Нам, может быть, возразят, что в приведенных строках г. Р. Н. С. имеет в виду не насильственный переворот вообще, а переворот специфически «народовольческий», т. е. переворот и политический и соци­альный в одно и то же время, переворот, ведущий не только к низвержению самодер­жавия, но и к захвату власти. Такое возражение было бы неосновательно, ибо, во-первых, для самодержавия как такового (т. е. для самодержавного правительства, а не для «буржуазии» или «общества») важно вовсе не то, для чего его хотят свергнуть, а то; что его хотят свергнуть. А, во-вторых, и деятели «Народной воли» в самом начале царствования Александра III «преподнесли» правительству альтернативу именно та­кую, какую ставит перед Николаем II социал-демократия: или революционная борьба, или отречение от самодержавия. (См. письмо Исполнительного комитета «Народной воли» к Александру III от 10-го марта 1881 г., где поставлены два условия: 1. об-

«Записка» Витте, стр, 122—123, «Конституция графа Лорис-Меликова», стр. 24.

__________________ ГОНИТЕЛИ ЗЕМСТВА И АННИБАЛЫ ЛИБЕРАЛИЗМА_________________ 57

щая амнистия по всем политическим преступлениям и 2. созыв представителей от всего русского народа при всеобщем избирательном праве и свободе печати, слова и сходок.) Да г. Р. Н. С. и сам отлично знает, что о насильственном перевороте «серьезно помыш­ляют» многие не только из среды интеллигенции, но и из среды рабочего класса: загля­ните на стр. XXXIX и след. его статьи, где говорится о «революционной социал-демократии», которой обеспечены и «массовая основа и умственные силы», которая идет к «решительной политической борьбе», к «кровавой борьбе революционной Рос­сии с самодержавно-бюрократическим режимом» (XLI). Не подлежит, таким образом, никакому сомнению, что «благонамеренные речи» г. Р. Н. С. представляют собой лишь особый прием, попытку повлиять на правительство (или на «общественное мнение») посредством уверений в своей (или в чужой) скромности.

Г-н Р. Н. С. думает, впрочем, что понятие борьбы можно истолковать очень широко. «Упразднение земства, — пишет он, — даст революционной пропаганде огромный ко­зырь — мы говорим это вполне объективно (sic!), не испытывая никакого отвращения к тому, что обычно зовется революционной деятельностью, но и не восхищаясь и не ув­лекаясь именно этой формой (sic!) борьбы за политический и общественный прогресс». Эта тирада очень знаменательна. Если приподнять quasi -ученую формулировку, щего­ляющую совершенно некстати «объективностью» (раз автор сам ставит вопрос о пред­почтительности для него той или другой формы деятельности, или формы борьбы, то говорить при этом об объективности его отношения — то же самое, что приравнивать дважды два к стеариновой свечке⁴⁵), — то получится старая-престарая аргументация: мне вы, господа правители, можете поверить, если я вас пугаю революцией, ибо у меня к ней душа совсем не лежит. Ссылка на объективность есть не что иное, как фиговый листочек, прикрывающий субъективную антипатию к революции и революционной

Дата добавления: 2015-06-04