Основы психоанализа 17 страница

Терапевтический анализ придает смыслу статус собы­тия в той мере, в какой он отделяется и отличается от положения вещей, которые производят его и в которых он осуществляется. Не случайно становление фантазма выражается в игре грамматических трансформаций, а его самая существенная особенность состоит в том, что фантазм может быть облечен в слова, выражен предло­жением — Символизирован. При этом речевой акт ана­литика, подбирающего означаемые, создавая фантазм, функционирует в качестве перформатива54. Это важный признак, отличающий сконструированный в терапевти-

[253]

ческих целях фантазм от фантазмов, порождаемых пси­хотиками.

Посредством фантазма (точнее, череды фантазмов, сконструированных в ходе психотерапевтического обще­ния) клиент переходит из образованного симптомами пространства Воображаемого в поле речи и языка, главен­ствующих в Символическом. Ведь именно система языка обеспечивает возможность выражения (артикулирования) желаний и влечений, а речь — это и есть попытка выра­зить бессознательную реальность, символизировать ее или хотя бы намекнуть. Лакан пишет об этом так:

"Чего бы ни добивался психоанализ — исцеления ли, про­фессиональной подготовки, или исследования — среда у не­го одна: речь пациента... Мы покажем, что речь, когда у нее есть слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.

Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он испытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее заполнить, станет искать уже по ту сторону ре­чи" [36, с.18].

Таким образом, в рамках лакановской парадигмы мож­но выделить два основных этапа психотерапевтической работы: интерпретацию бессознательного и переход за/через фантазм. Исследуя симптомы клиента, аналитик пытается увидеть за ними основной фантазм как сущ­ность наслаждения, блокирующего понимание и даль­нейшее истолкование (не надо забывать, что клиент, осо­бенно поначалу, хочет не понимать, а наслаждаться). Далее нужно дистанцироваться от этого фантазма и со­здать новый, который станет для клиента не просто бес­сознательным сценарием получения удовольствия, но также и моментом истины — такой точкой совпадения Символического с Реальным, в которой субъект достига­ет окончательной идентичности себе самому.

Конечно, субъект, пребывающий в этой точке55, — всего лишь гипотеза. Однако Лакан предлагает специаль­ную терапевтическую конструкцию, терапевтический

прием, который он называет синтомом. Синтом (sinthome), как указывает С.Жижек, — это синтез, гибрид симптома и фантазма, атрибут синтетического (synthetic) и в то же время святого (saint) человека, субъекта тера­певтического фантазма. Он играет центральную роль в завершении терапии:

"Симптом как синтом есть некоторая конфигурация озна­чающих, пронизанная наслаждением, — это означающее как носитель jouis-sense, "наслаждения со смыслом".

Важно помнить, что симптом обладает предельным онтоло­гическим статусом: симптом, понимаемый как синтом, — это в полном смысле слова единственная наша субстанция, един­ственное позитивное основание нашего бытия, единственное, что придает субъекту устойчивость. Иными словами, только симптом позволяет нам — субъекту — "избежать безумия", выбрать нечто вместо ничто (психотического аутизма, разру­шения символического универсума). Только симптом, связы­вая наше наслаждение с определенными означающими, с символическими образованиями, придает тем самым некий минимум устойчивости нашему бытию в мире" [20, с.80].

Такая формулировка может показаться слишком кате­горичной. Однако мой личный опыт терапевтической ра­боты показывает, что способность произвольно констру­ировать фантазмы и, тем самым, противопоставить сознательный выбор символического конституирования себя как субъекта симуляционному моделированию, опи­санному в предыдущем параграфе, является важным кри­терием успешности терапии. Будучи осознанным, произ­водство симулякров теряет свою ценность для клиента. Воображаемая нарциссическая самоидентификация не претендует больше на статус экзистенциального априори его жизни, а система личностных смыслов начинает бо­лее реалистично соотноситься со значимыми характерис­тиками внутреннего опыта.

Последнее, о чем стоит упомянуть в контексте обсуж­даемой проблематики — это требования к аналитику, его личности и профессиональному мастерству. В отличие от других авторитетов, Лакан категорически настаивает на бессубъектности терапевта. Он жестко критикует исполь-

[255]

зуемые эго -психологами способ смягчения аналитичес­кой фрустрации, высмеивает балинтовский тезис о "жи­вом зеркале"* и особенно непримиримо относится к идее интеграции Я посредством ассимиляции частичных объ­ектов в процессе терапии.

Эта идея популярна среди аналитиков объектной шко­лы. Исходя из представлений о характерной для невроти­ка параноидно-шизоидной спутанности, они рассматри­вают терапевтический процесс как попытку "собрать воедино" все пережитое на прегенитальных стадиях, час­тичные объекты и влечения и т.п. И воссоздание этого воображаемого Я происходит вокруг некоторого центра, которым является Я аналитика. Попросту говоря, тера­пия, основанная на установлении значимых объектных отношений или личном примере ("делай, как я, и будешь счастлив"), по мнению Лакана, есть не что иное, как вос­соединение фрагментов присущего клиенту воображае­мого расчленения.

Таким образом, идеальный терапевт — это Другой как место в структуре Символического. Перефразируя изве­стную поговорку, можно сказать: для того, чтобы быть святым, это место должно быть пусто; воображаемое Я аналитика начисто исключается из терапевтических отно­шений:

"Если аналитиков специально готовят, то делается это как раз с той целью, чтобы были субъекты, у которых собствен­ное Я отсутствует. Это и есть идеал анализа, который, конеч­но же, остается чистой возможностью... Анализ состоит в том, чтобы позволить субъекту осознать свои отношения не с собственным Я аналитика, а с теми Другими, которые и яв­ляются его истинными, но не узнанными собеседниками. Субъект призван постепенно открыть для себя, к какому Другому он, о том не подозревая, обращается на самом де­ле..." [35, с.353].

* Фрейд писал, что аналитик должен быть для клиента бесстрастным зеркалом, в котором отражается личность последнего. "Живое зерка­ло" примерно соответствует интерсубъективной модели отношений "терапевт-пациент". См. об этом также работы М.Гилла [109].

[256]

Поэтому фантазм, в которым фигуры клиента, анали­тика, субъекта, Другого, Иного могут переплетаться и со­четаться в немыслимых вариантах, представляет собой прекрасную форму артикулирования значений и смыс­лов, находящихся "по ту сторону речи". Психотерапевти­ческий дискурс на уровне фантазма может обеспечить постулируемую Лаканом "связь с подлинным Другим, с Другим, чей ответ всегда оказывается неожиданным, и определяет собой окончание анализа" [35, с.353].

Глава 7. Современные представления об анализе сновидений

7.1. "Долина Царей"

В глубинной психологии трудно найти более интерес­ное и любимое всеми — и терапевтами, и клиентами — занятие, нежели анализ сновидений. Толкование снови­дений — не просто "царская дорога к бессознательному", это настоящая Долина Царей, где покоятся огромные, неисчерпаемые сокровища. И хотя психоанализ фактиче­ски начинался с этого метода ("Толкование сновиде­ний" — первая по-настоящему психоаналитическая и са­мостоятельная работа Фрейда и XX столетия, она вышла в 1899 г., но на обложке стояла дата "1900"), рано гово­рить том, что к 2000 году он (метод*) себя исчерпал.

Правда, как и реальная египетская Долина Царей, об­ласть анализа сновидений разрабатывается не только археологами (аналитиками)56, но периодически подверга­ется и налетам грабителей — авторов разного рода сон­ников, число которых со времен Артемидора сильно уве­личилось. К сожалению, даже квалифицированным специалистам [61] бывает, увы, трудно удержаться от со­блазна составить "краткий справочник" символики сно­видений, нечто на уровне "потоп — это к пожару, а по­жар к — потопу; если же снится милиционер то он символизирует контроль супер-эго над влечениями".

* Равно как и классический психоанализ. Несмотря на то, что библи­ография работ, где психоанализ объявляется ненаучным и устарев­шим, может составить толстый том, в который войдут имена и ува­жаемые (Г.Ю.Айзенк, А.Маслоу, Э.Фромм), и малоизвестные, слухи о кончине фрейдизма, как говорится, сильно преувеличены.

[258]

Чем опасны такие грабежи? Bo-первых, авторы сонни­ков (особенно если они настаивают на своей принадлеж­ности к академическим и научным кругам) косвенно спо­собствуют распространению и без того популярного нынче в нашей ментальности мнения, что психоанализ и психотерапия близки к гаданиям, колдовству, "диагнос­тике кармы" и другим столь же одиозным формам прак­тики. Паранаучная рациональность всегда пыталась наря­диться в академические одежды, и многие современные психологические исследования, пренебрегающие методо­логической рефлексией своих оснований, оказываются на грани фола. Яркий пример тому — онтопсихология А.Менегетги или психоистория Л.Демоза.

Во-вторых, и это гораздо важнее в контексте обсужда­емой проблематики, интерпретация сновидений в прин­ципе не может опираться на сонник любого типа, в том числе и психоаналитический. Основная идея толкования снов, сформулированная Фрейдом и нашедшая логичес­кое завершение у Юнга и Лакана, состоит в том, что сно­видение — это некий текст на языке бессознательного, требующий перевода. Попробуйте представить себе пере­водчика, не знающего ни языка, с которого он переводит, ни проблематики, освещаемой в тексте, ни особенностей стиля автора — ничего. У него в руках только словарь, с помощью которого переводится слово за словом. Переве­дите таким образом несколько фраз сами, не используя при реконструкции смысла грамматических и синтакси­ческих правил русского языка. Это и будет толкование снов по соннику. Рядом с таким "переводом" даже ре­зультат автоматического компьютерного переводчика по­кажется шедевром грамматики и смысла.

А ведь сновидение — не сообщение из Интернета и не инструкция на пакете быстрорастворимого супа. Это сложный текст, со своими стилевыми особенностями (=индивидуальность сновидца) и тончайшими нюансами смысла (=бессознательное видение проблемы в контекс­те жизненной ситуации). В рамках использованной выше аналогии сон, истолкованный по соннику (сколь угодно сложному, пусть даже с элементами алгоритма процеду-

[259]

ры интерпретации, как в "Словаре образов" А-Менегетти [44] — это роман Марселя Пруста или Генри Джеймса в виде дайджеста в автоматизированном переводе.

Характерно, что семиотическую специфику сновиде­ния как сложного и неоднозначного текста, нуждающего­ся в переводе, с предельной ясностью выразил именно семиотик, исследовавший проблемы хранения и переда­чи информации в системе культуры. В статье "Сон — се­миотическое окно" Ю.М.Лотман пишет:

"...власть эта (бессознательное — Н.К.) говорит с человеком на языке, понимание которого принципиально требует при­сутствия переводчика. Сну необходим истолкователь — будь это современный психолог или языческий жрец. У сна есть еще одна особенность — он индивидуален, проникнуть в чу­жой сон нельзя. Следовательно, это принципиальный "язык для одного человека". С этим же связана предельная затруд­ненность коммуникативности этого языка: пересказать сон так же трудно, как скажем, пересказать словами музыкальное про­изведение. Эта непересказуемость сна делает всякое запомина­ние его трансформацией, лишь приблизительно выражающей его сущность. Таким образом, сон обставлен многочисленны­ми ограничениями, делающими его чрезвычайно хрупким и многозначным средством хранения сведений. Но именно эти "недостатки" позволяют приписывать сну особую и весьма су­щественную культурную функцию: быть резервом семиотиче­ской неопределенности, пространством, которое еще надле­жит заполнить смыслами" [40, с.225-226].

Лучше, пожалуй, и не скажешь. Поэтому психотера­певты глубинных школ, всерьез относившиеся к интер­претации сновидений, считали эту деятельность верши­ной профессионального мастерства психоаналитика. Известно ревнивое отношение Фрейда к В.Штекелю, ко­торый, по мнению современников, умел толковать сны лучше, чем сам основоположник психоанализа. Настоя­щими шедеврами аналитического мышления являются толкования, представленные в работах Ш.Ференци, Ж.Делеза и особенно К.Г.Юнга.

Так что начинающему психотерапевту к анализу сно­видений нужно подходить ответственно и очень осторож-

[260]

но. С другой стороны, сновидения изобилуют важной для хода терапии информацией и часто являются "прямыми сообщениями" бессознательного клиента бессознатель­ному аналитика. Их анализ — это, в сущности, "беседа" двух подсознаний, происходящая под контролем внима­тельного и сильного Эго аналитика. Что необходимо для успеха такого разговора?

Американский психоаналитик М.Масуд Кан сформу­лировал ряд требований к функционированию психичес­кого аппарата, которые обеспечивают возможность рабо­тать со сновидением. К их числу относятся:

• хорошее взаимодействие между Эго и Ид;

• внутренний бессознательный источник беспокойства (движущая сила сновидения);

• достаточная интегрирующая сила эго и хорошая способность к символизации;

• способность дистанцироваться от чересчур жесткого контроля со стороны Супер-эго;

• сохранение послеобразов сна в бодрствующем состоянии [63, с.54-56].

Если все эти условия соблюдены, то клиент будет хо­рошо помнить сновидения и станет охотно рассказывать о них терапевту (кажется, нет людей, которые не любили бы говорить о своих снах). Аналитику, в свою очередь, необходимо знание основных принципов работы со сно­видениями, интерпретация которых может существенно продвинуть работу и позволяет хорошо контролировать течение психотерапевтического процесса.

7.2. Функции сновидения в терапевтическом анализе

Как правило, начало терапевтической работы сопро­вождается сновидениями, порожденными бессознатель­ной тревогой, связанной с недоверием к аналитику. Ино­гда сильное сопротивление выражается в том, что клиент не видит снов или не способен их запомнить. После раз­решения этой трудности (можно предложить вспомнить

[261]

более ранние сны, в которых, по мнению клиента, нахо­дили косвенное отражение его проблемы) могут появить­ся сновидения, связанные с темой возможного осужде­ния, преследования и контроля.

Аналитик в них не обязательно представлен в своем собственном обличье. Так, один из моих клиентов (госпо­дин Р., терапия с которым описана ранее в главе 4) видел сон, в котором неизвестные люди в униформе (их было несколько, трое или четверо) ловили его в парке, причем вся ситуация смутно напоминала не то военные учения, не то войну. Молодой человек в сновидении спасался от них, улетая на воздушном шаре. Клиент начисто отрицал возможную связь этого сна с началом терапии:

Т: Ну хорошо, пусть сновидение связано с конкретны­ми особенностями Вашей жизненной ситуации. Но ведь Вы не отрицаете, что приснилось оно после первых сеан­сов, а рассказали Вы его существенно позже.

К: Просто я сейчас его вспомнил.

Т: Возможно, именно потому, что на предыдущем се­ансе я использовала конфронтацию в работе с Вами. Мы немного "повоевали" — и это было дневным остатком57, вокруг которого организовался сюжет сновидения.

К: Да нет, просто мне действительно надо решать жиз­ненную проблему, связанную со службой в армии. После окончания вуза снова встанет вопрос о том, как "откосить" от военной службы. Вот я и спасаюсь от солдат во сне.

Т (игнорируя непризнание и ориентируясь на оборот "да нет", признанный маркер амбивалентности): Скажите, а у кого из нас есть воздушный шар?

К: У Вас, конечно. Все эти психоаналитические штуч­ки... (замолкает). Вот сейчас Вы скажете, что я опять проговорился.

Т: Точнее, Вы признали, что сновидение действитель­но имеет отношение в анализу. И теперь сможете при­нять его интерпретацию.

К: Ну, и?

Т: Столкнувшись с приемами психотерапевтической работы и оценив их эффективность, Вы захотели иметь

[262]

что-нибудь столь же могущественное и эффективное, чтобы при необходимости можно было удрать из неком­фортной ситуации. Еще Фрейд говорил о том, что основ­ное назначение снов состоит в исполнении желаний.

К: И что дальше?

Т: Рано или поздно Вы поймете еще две вещи: во-пер­вых, от меня не надо убегать, я вовсе не "ловлю" Вас.

К: Еще как ловите!

Т: Во-вторых, воздушный шар, на котором Вы спасае­тесь — прямое указание на инфляцию и регрессию...

К (перебивая): Почему?

Т: Потому что "раздутое". Семантика такая. А теперь можно подробнее остановиться на вопросе, который Вы мне только что задали — как еще я Вас ловлю.

Этот диалог существенно улучшил наше взаимопони­мание с г-ном Р. Он убедился, что я хорошо понимаю язык его бессознательного (сновидения), и впредь мог ус­пешнее справляться с тревогой, вызываемой интерпрета­циями. Клиент стал больше доверять моему пониманию и более эффективно усваивал аналитические истолкова­ния, в том числе и те, что не были непосредственно свя­заны со снами. Однако этот паттерн стойко закрепился в работе с ним: если наши терапевтические взаимоотноше­ния ухудшались, он рассказывал очередное сновидение, снова убеждался в том, что я его хорошо понимаю и, ус­покоенный, продолжал анализ.

Для удобства понимания и истолкования сновидений можно использовать представления Д.Анзье, Х.Сегал, Д.Гемайла и других современных психоаналитиков, пола­гающих, что сон — это своеобразное пространство, по­верхность которого изоморфна структуре и содержанию терапевтического процесса. В описании анализа сновиде­ний используются такие метафоры, как "пленка сновиде­ния", "экран" и даже "сцена, на которой разыгрывается воображаемый театр сна" (С.Резник).

Самое интересное — это, конечно, преставление о сно­видении как о тонкой защитной оболочке (pellicule), мем­бране, которая, с одной стороны, охраняет сновидца от

[263]

нежелательных воздействий, а с другой — несет на себе их отпечатки. Анзье пишет:

"Этот защитный экран является тонкой мембраной, поме­щающей внешние раздражители и внутренние инстинктив­ные побуждения на один и тот же уровень посредством сгла­живания их различий. Таким образом, это не граница, способная разделить внешнее и внутренне, как это делает по­верхностное Эго; это хрупкая, легко разрушающаяся и рассе­ивающаяся мембрана (отсюда — тревожное пробуждение), недолговечная пленка. Она существует, только пока длится сновидение, хотя можно предположить, что, бессознательно интроецировав ее, он (спящий — Н.К.) регрессирует до состо­яния первичного нарциссизма... а затем погружается в глубо­кий, лишенный сновидений сон " [63, с. 203-204].

Упомянутая здесь защитная функция — это залечивание нарциссической раны, нанесенной травматическим пере­живанием. Причем травма может быть как ранней (связан­ной с индивидуальной историей жизни и особенно детст­ва сновидца), так и актуальной — нанесенной в анализе удачным толкованием, глубокой интерпретацией и т.п.

Как обычно, приведу пример. В числе участников по­стоянно действующего семинара по глубинной психологии и психотерапии была девушка (Галина Ч.) с очень высоки­ми притязаниями на карьеру аналитического психолога. Обучение у нее шло медленно, и невысокий уровень спо­собностей в сочетании с рядом невротических черт приве­ли к тому, что чужие успехи или просто хороший резуль­тат (интересное сообщение, удачная интерпретация, даже удачно купленная другим психоаналитическая книга) она все чаще начала воспринимать как личную травму.

Однажды близкая подруга, выступая в роли супервизо­ра ее терапевтической работы, дала несколько точных, но весьма жестких интерпретаций этого комплекса. После этого на протяжении ряда ночей Галина видела сны, свя­занные с медицинской тематикой (подруга была меди­ком). В сновидениях с различными сюжетами был один и тот же повторяющийся элемент: некто просвечивает ее с помощью рентгеновского аппарата, но на снимке вме-

[264]

сто обычной рентгенограммы — лицо подруги (иногда мое лицо). Защитно-проективная символика этой "плен­ки сновидения" вполне очевидна.

Пелликулярная теория сновидения хорошо согласуется с теорией складки, "сгиба в душе", сформулированной в одной из работ Ж-Делеза [17]. Отдельные сны — резуль­тат инфлексии (изгиба), в процессе которого внутренняя поверхность бессознательного и внешняя — Эго соприка­саются и происходит своеобразное вторжение образов действительности в психическую реальность сна. При этом возникают особые сингулярные точки, представлен­ные фантазматическими образами сновидения. И даже самой удачной аналитической интерпретации, пробегаю­щей по этим складкам, не удается полностью развернуть их — они, как пишет Делез, "уходят в бесконечность".

Терапевт, не пренебрегающий анализом сновидений, хорошо знаком с еще одной характерной особенностью последних: зачастую один и тот же сон приходится истол­ковывать несколько раз на различных этапах терапии. Появляются новые ассоциативные ряды, всплывают вы­тесненные переживания и эпизоды — все это создает но­вый контекст для прочтения скрытого смысла сновиде­ния. Отдельные элементы (скажем, ужасные демоны снов-кошмаров) могут последовательно соотноситься то с личностью аналитика, то фигурами близкого социаль­ного окружения клиента, чтобы быть узнанными наконец как фрустрирующие образы раннего детства или проек­ции родительских фигур.

Вот что пишет по этому поводу французский психо­аналитик Сесиль де Монжуа:

"Искушение поддаться упрощенному представлению, что латентное содержание, подобно "спящей красавице", ждет интерпретирующего поцелуя аналитика-принца, чтобы осво­бодиться от проклятия сопротивления, препятствует научно­му любопытству относительно активных поступательных процессов превращения значения, наблюдаемого в ходе ин­терпретации сновидения. Когда случается, что в следующих друг за другом фазах психоанализа мы вновь просматриваем записи одного и того же сна, у нас остается мало сомнения в

[265]

том, что на другом конце недосягаемого не зарыто ничего похожего на латентное содержание" [63, с.287].

Иными словами, полное и окончательное толкование сновидения — не более чем фикция, даже если в процес­се терапии создается несколько таких толкований, даже если клиент восторженно приветствует аналитическое мастерство и проницательность своего психотерапевта. Недаром один из ведущих специалистов в анализе снови­дений, Карл Густав Юнг, предостерегал психотерапевтов от иллюзии, будто удачное понимание бессознательной символики снов является эффективной и успешной тера­певтической акцией. В работе "Психология и алхимия", основу которой составляют толкования архетипической алхимической символики сновидений, он пишет: "Бес­сознательное есть автономная психическая сущность; любые попытки управлять им оказывают вредное воздей­ствие на сознание. Оно остается за пределами субъектив­ного контроля, в царстве, где природа и ее секреты не могут быть ни улучшены, ни извращены, где мы можем слушать, но не можем вмешиваться" [99, с. 64].

Это и есть, как мне кажется, наиболее разумный и взвешенный подход к толкованию сновидений. Мы мо­жем поговорить с бессознательным, если знаем его язык (логику смысла сновидения), но не стоит испытывать ил­люзию, будто в ходе такого разговора мы узнаем все о своем собеседнике. В лучшем случае мы лишь поймем, насколько он неисчерпаем. И, разумеется, ни один сон­ник — любого типа — не будет здесь полезен: это все рав­но, что использовать френологию или физиогномику для понимания неисчерпаемой природы человеческой инди­видуальности.

7.3. Сновидение как фантазм

Основные теоретические сведения о фантазме уже бы­ли изложены ранее, в главе шестой. В этом же параграфе мне бы хотелось дать целостное описание терапевтичес­кой работы, в процессе которой немалое место занимал

[266]

фантазм, в том числе и в первую очередь — в форме сно­видения.

Я хорошо понимаю, насколько спорными и неодно­значными могут показаться и мои выводы, и — особен­но — способ работы в этом случае, да и в других, где я использовала представления о фантазме в качестве рабо­чих схем терапии. Мой собственный фантазм на эту тему тоже заслуживает изложения, тем более, что облечен в классическую для фантазмов форму архетипического сновидения:

Я медленно — и одновременно очень стремительно — падаю (или погружаюсь) вниз, в темноту. Но есть нечто вроде золо­той сетки, которая меня поддерживает, хотя больше всего это похоже на летящих вниз птиц,. Очень характерное ощуще­ние наслаждения и страха. Страх связан с тем, что я пони­маю — необходима будет вернуться, а как?

Потом я пробую вернуться, выбраться оттуда. Это получа­ется, но я последовательно оказываюсь во многих местах, не­которые их них напоминают реальные пейзажи, некоторые — совершенно фантастичны. Они захватывают меня, и я неопре­деленно долго перехожу из одного места в другое. А потом по­нимаю, что иду по кругу. И последняя мысль — если у меня бы­ла подходящая (нужная? правильная? та самая?) книга, то нашелся бы человек, который вывел бы меня на поверхность.

Данное сновидение не относится к периоду работы с описанной далее клиенткой, оно отражает состояние бессознательного автора в процессе письменного изло­жения происходившего, при работе над книгой. Некото­рые моменты, связанные с его интерпретацией, содер­жит параграф 7.5.

А теперь — описание случая. Клиентка, госпожа Ш., бы­ла скромной и застенчивой молодой женщиной, привык­шей держаться в тени своей более активной старшей сест­ры. По совету последней она посетила несколько семинаров по структурному психоанализу, после чего начала индиви­дуальную терапию. Своей основной проблемой г-жа Ш. считала зависимость от сестры и других старших родствен­ников (она была младшей дочерью в семье с четырьмя де­тьми). Их мать умерла, когда девочке было полтора года, и

[267]

детей воспитывала вторая жена отца. Отношения с мачехой у клиентки были хорошими, из родительской семьи к сест­ре Ш. ушла в возрасте четырнадцати лет.

Госпожа Ш. была замужем, развелась, у нее трехлетний сын. В настоящее время живет с мальчиком одна, хотя фактически — вместе с семьей сестры (их квартиры на­ходятся в соседних подъездах, сестры ведут общее хозяй­ство, вместе присматривают за детьми — у старшей их двое, мальчик и девочка).

В начале терапевтического анализа клиентка высказала несколько конкретных претензий к старшей сестре. По­следняя "слишком вмешивается" в жизнь г-жи Ш. — принимает за нее решения, выбирает занятия и приори­теты, указывает, как воспитывать ребенка, ит.п. "Она да­же распоряжается моей личной жизнью, — жаловалась клиентка. — Не то, чтобы Ирина (для удобства назову так старшую, а младшую, клиентку, — Татьяной — Н.К.) мне прямо запрещала с кем-нибудь встречаться. Но, зна­ете, она может слегка поиронизировать — и мне уже не­удобно. Мне как-то неловко общаться с человеком, кото­рого сестра не одобряет. К тому же она почти всегда потом оказывается права".

В процессе работы стало понятно, что зависимость гос­пожи Ш. — прежде всего социальная. Это материальная зависимость (деньги зарабатывает старшая сестра), а так­же привычные отношения "родитель-ребенок", устано­вившиеся между сестрами в то время, когда младшая бы­ла еще подростком. Клиентка не раз подчеркивала, что такого рода "сестринская власть" ее не тяготит — пробле­ма заключается скорее в непризнании сестрой ее индиви­дуальной субъективности в качестве взрослой и автоном­ной. "Я не спорю, когда сестра распоряжается деньгами, планирует, что нужно купить, и так далее. Она всегда очень щедрая, и даже странно, что скупость проявляется в мелочах — например, она не дает мне книг".

Дойдя в своем рассказе до этого момента, г-жа Ш. по-настоящему разволновалась. Изменилась ее спокойная и сдержанная манера поведения, в речи зазвучали истери­ческие ноты, связный рассказ превратился в поток отры-

[268]

вистых восклицаний, где жалобы на сестру перемежались с агрессивными выпадами в ее адрес. Было похоже на то, что в процессе терапии создалась миметическая копия какого-то актуального конфликта.

Однако говорить об этом конфликте клиентка не хоте­ла. Немного успокоившись, она продолжила рассказ о своих взаимоотношениях с сестрой, акцентируя внимание на том, как Ирина заботится о ней, как хорошо и дружно они живут, и т.п. Речь пустая грозила захлестнуть терапев­тическую работу. В конце госпожа Ш. заметила: "Получа­ется, что никаких проблем с сестрой у меня и нет".

Поэтому следующий сеанс я начала с того, что предло­жила клиентке рассказать какое-нибудь сновидение, в котором участвует старшая сестра. В ответ г-жа Ш. рас­сказала сон, который, по ее словам, впервые приснился ей еще в детстве, и продолжает периодически сниться до сих пор:

Во сне я вижу себя маленькой девочкой, которая бредет по лесу. Знаете, маленькой — как в сказках. Речь не о том, что мне там три года или пять лет — просто я маленькая, а во­круг много опасностей. Затем, опять как в сказках, меня на­чинает преследовать какая-то ведьма ужасная. Я ее не вижу, а просто знаю, что она подкрадывается ко мне. Я бегу, очень быстро, а потом падаю в яму, проваливаюсь куда-то. Но самое страшное — когда ведьма подходит к краю этой ямы и смот­рит на меня. А потом начинает забрасывать меня в яме — ветками, травой, листьями какими-то. Яма наполняется, она становится вровень с землей. Я знаю, что там, по верху, люди ходят, я чувствую, что они не знают ничего — что тут на са­мом деле яма. А я лежу внизу, живая. И знаете, есть ощуще­ние, что все правильно. Правильно, что я в этой яме лежу — я хорошо спряталась. И страха уже нет.

Дата добавления: 2015-06-04