Активные техники работы со сновидениями в терапевтическом анализе

Помимо интерпретации, существуют и другие, более активные методы работы со снами. Они предложены в основном постыонгианцами — учениками и последовате­лями К.Г.Юнга, придерживавшегося несколько иных представлений о природе и функциях бессознательной психики. В этой книге юнгианской теории внимания почти не уделялось, так что в последней главе вряд ли стоит приводить систематическое изложение основ ана­литической психологии. Я попробую ограничиться собст­венно постъюнгианскими представлениями, сделав ос­новной упор на архетипической психологии Джеймса Хиллмана. По ходу изложения будут либо изложены вкратце необходимые положения юнгианской теории, либо специально оговорены соответствующие ссылки.

Несколько слов о панораме современного постьюнгианства. Согласно мнению видного теоретика этого направления Эндрю Самуэлса [64], можно выделить три основных школы аналитической психологии: классичес­кую, школу развития и архетипическую. Это членение произведено на основе учета исследовательских и клини­ческих приоритетов, так что вполне уместно говорить о трех различных типах дискурсивных практик — тем бо­лее, что столь принципиальных различий в теории и ме­тодологии, как в психоанализе, здесь нет.

Юнгианцы, принадлежащие к классической школе, ос­новное внимание уделяют исследованиям Самости, понимаемой как трансцендентальная вершина человечес­кого развития, наивысшая полнота творческой самореа­лизации индивида. Всесторонне исследуются архетипические аспекты Самости, ее символические переживания и их влияние на процесс терапии.

[278]

Школа развития, по мнению Самуэлса, больше сосредо­точена на клинических аспектах аналитической практики. Центральной проблемой является перенос, его разнооб­разные формы, архетипическая символизация, взаимное влияние бессознательной психики терапевта и клиента в аналитическом процессе. Именно эти явления реализуют главное назначение юнгианской психотерапии — содейст­вуют процессу индивидуации (личностного роста, разви­тия Самости).

Наконец, архетипическая школа, представленная работа­ми Дж-Хиллмана, АТутгеибюль-Крейга, Г.Корбина, ис­следует и использует в терапии образы, выступающие в ка­честве базового, первичного уровня психической реальности. Речь идет об образах сновидений, фантазии, поэтических и художественных образах, которые рассмат­риваются как проявление и спонтанная деятельность чело­веческой души. Хиллман подчеркивает, что образы имеют сугубо творческий характер:

"В архетипической психологии термин ''образ" не отно­сится к послеобразу, т.е. к результату ощущений и восприя­тия. Не означает "образ" и ментальной конструкции, пред­ставляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых служит данный образ. В дейст­вительности образ соотносится только с самим собой. За сво­ими пределами он не связан ни с чем проприоцептивным, внешним, семантическим: образы ничего не обозначают. Они составляют само психическое в его имагинативной ⁶¹ ви­димости; в качестве первичной данности образ несводим [к чему-либо еще — Н.К. ]" [88, с. 63].

Такая точка зрения, при всей ее кажущейся необычно­сти, свойственна на самом деле многим людям. Клиенты часто относятся к создаваемым ими образам именно так — с величайшей любовью и почтением. Попытка те­рапевта разрушить этот пиетет своими интерпретациями может серьезно осложнить ход терапии и нарушить взаи­мопонимание и доверие к аналитику.

И все же интерпретации — неотъемлемая и важнейшая часть терапевтического анализа. Вся проблема состоит в

[279]

том, чтобы уметь различать те моменты, в которых пред­ставленные пациентом образы и мотивы не нуждаются в толковании, а требуют иного отношения. Иногда клиен­ты сами помогают решить эту задачу, иногда нет.

Так, я припоминаю семинар по юнгианскому анализу, на котором одна из участниц с большой эмоциональной выразительностью рассказала историю ⁶² о прекрасной девушке, выросшей среди очень некрасивых, уродливых людей. Героиня в детстве долго мучилась оттого, что ее считали непривлекательной и ненормальной, а когда вы­росла, молодой принц из другого племени открыл ей на­стоящее положение вещей, и все закончилось, как и по­ложено, счастливой свадьбой.

С аналитической точки зрения, история была совер­шенно прозрачной. Среди участников семинара не было отбоя от желающих проинтерпретировать те или иные ас­пекты рассказанного в контексте личностных особеннос­тей клиентки и ее возможных психологических проблем. Однако все толкования, несмотря на то, что в большин­стве своем были обоснованными и точными, никак не продвигали работуи, чем дальше, тем больше выглядели неуместными.

Наконец, один юноша осторожно заметил: "Я думаю, эту историю не стоит анализировать. Это просто Маша рассказала о себе, и я лично многое понял. Вряд ли все наши высказывания насчет проективной идентификации и нарциссической самоидеализации в этом случае так уж справедливы".

— Почему? — взвились особо усердные из начинаю­щих аналитиков.

— Потому что Маша на самом деле очень красивая, — честно ответил он.

Так оно и было. Образ стройной голубоглазой красави­цы продолжал незримо витать среди присутствующих на семинаре, и до сих пор многие из постоянных участни­ков его хорошо помнят. С того времени историю "Про Машу среди обезьян" периодически напоминают анали­тикам, которые слишком рьяно (так, что за этим просма-

[280]

триваются компенсаторные мотивы) рвутся разрушать нарциссические саморепрезентации своих клиентов.

Архетипическая психология исходит из того, что обра­зы в качестве базовых элементов психики спонтанны, об­ладают автономностью и величайшей ценностью. В этом своем качестве они могут рассматриваться как единицы структуры личности, ее составные части. Развивая пред­ставления Юнга о базовых архетипах личностной органи­зации ⁶³ (в число которых входят Тень, Персона, Анима или Анимус и Самость), Хиллман в 1975 г. предложил парциальную теорию личности.

Суть ее состоит в следующем. Любая человеческая лич­ность характеризуется множеством интенций, стремле­ний, желаний и намерений, в ней в различных пропор­циях смешаны творчество, корысть, жажда нового, любовь к покою, зависть, самопожертвование, честолю­бие, самодостаточность и т.д. Можно представить себе эти части в виде самостоятельных персонажей, последо­вательно или одновременно участвующих в повествова­нии под названием жизнь. "Личность является театром архетипических фигур, — пишет Хиллман, — часть из ко­торых располагается на переднем плане внизу и в центре, другие ожидают за кулисами, а само состязание демонст­рирует героические, коммерческие, комические, трагиче­ские и фарсовые темы" [88, с.36].

Персонифицированные множественные личности, со­ставляющие отдельного субъекта, довольно часто пред­ставлены в сновидениях. В такой форме их можно (и нужно, считает Хиллман, ибо этот способ рассмотре­ния личностной структуры уже сам по себе терапевтичен — он выгодно отличается от научных абстракций ти­па "факторов", "мотивов" или "черт") использовать в работе с клиентами, поскольку непосредственно пережи­ваемые и воспринимаемые образы вызывают меньшее от­торжение и защиту.

С такими парциальными (частичными) личностями в форме образов можно взаимодействовать по-разному. Сними можно поговорить, сразиться, высмеять, заклю­чить в объятия, нарисовать, пожалеть и т.п. По желанию

[281]

клиента, с образами сновидений можно не только разго­варивать, но и танцевать, коллекционировать их, давать имена или угощать мороженным. Эти действия, вирту­альные или реальные, могут быть проявлениями как рег­рессивной угрозы целостности Я, так и прогрессивной дифференциации, способствующей развитию Самости. Все зависит от терапевтической ситуации в целом и про­фессиональной интуиции аналитика.

Одним из наиболее часто встречаемых образов снови­дения является мотив двойника. Дуализм как исконное свойство человеческой природы задолго до Юнга и Хиллмана описывали мифологические, религиозные, литера­турные и философские традиции Востока и Запада. Ин­дийские Веды и древнейшие анналы Японии, шумерские сказания и полинезийские мифы, "Старшая Эдда" и "Тысяча и одна ночь", Платон и Аристотель, Достоев­ский и Ч.Р.Метьюрин внесли свой вклад в понимание этой архетипической фигуры.

В приводимом далее примере тема двойника артикули­рована сугубо академически. "Героиня" этого случая — моя коллега по профессии, психолог, хорошо знакомая с теорией и практикой психотерапии. Наш разговор был просто беседой двух приятельниц (поэтому сохранено ме­стоимение "ты"). Но я думаю, что абсолютно "чистых" от супервизии разговоров на профессиональные темы у пси­хотерапевтов не бывает. Начало было сакраментальным для нашего времени — денег катастрофически не хватает. И я поинтересовалась, почему коллега не расширит свою психотерапевтическую практику. В ответ она сказала:

— Знаешь, я не могу для себя выбрать окончательно — терапия или собственно научные исследования. Я пони­маю, что, по большому счету, одно другому не помеха, но вот для меня это почему-то не так. В нашем городе же­лающих на это дело {иметь психотерапевтическую прак­тику — Н.К.) хватает, придется впрягаться по-настояще­му — и когда писать, читать, думать?

— Я думаю, это все ерунда. У тебя какие-то бессозна­тельные страхи — хотела бы я знать, какие.

[282]

Мы посмеялись и сменили тему разговора, а наутро приятельница рассказала сон:

Мне снится твой рабочий кабинет, книжные полки; компью­тер, правда, мой и расположен по-другому, не так, как у тебя. Я в сновидений это как-то понимаю и иду к одному из шкафов. И вижу книги, которые там стоят, с другой стороны — очень странное чувство, как. будто еще одна я ходит там, за полка­ми. И она не может выйти, потому что ей надо пройти через книги, а этого почему-то нельзя. Причем книжные полки и са­ми книги точно твои, и коты ⁶⁴ стоят, но во сне так выгля­дит, будто они застекленные и отчасти зеркальные. Отсюда, наверное, и двойник — а может быть, это потому, что у те­бя зеркало висит над компьютером...

Тут коллега замолчала — мы как раз сидели с ней в этом самом кабинете и обе видели, что над компьютером у меня висят часы, а не зеркало. Далее состоялся следую­щий диалог:

— Вот и интерпретируй это в свете твоей вчерашней теории про мои бессознательные страхи.

— Да это ты "Алисы в Зазеркалье" начиталась — лите­ратурные реминисценции.

— Ничего не реминисценции. Между прочим, зеркало над компьютером висит у меня.

Тут мы и решили разобраться с этим сновидением. По­скольку обе участницы беседы знали глубинную психоло­гию, то основной момент, имеющий отношение к про­блеме — невозможность выйти, потому что нельзя пройти через книги — был понятен, как и ряд второсте­пенных мотивов — отчасти игровые, отчасти реальные отношения конкурентности, существовавшие между на­ми, и т.п. Но разгадка сна упорно не давалась в руки.

И тогда я предложила интерактивную технику — раз уж мы сидим в том самом месте, которое изображено в сно­видении, то пусть коллега воспроизведет свои действия наяву. Она с жаром согласилась и потребовала "для пол­ноты картины" поставить на книжную полку зеркало. Я принесла зеркало и спросила, куда его ставить.

— На полку с книгами по постмодернизму.

— Но это будет низко, тебе по пояс.

— Зато высоко и правильно с точки зрения ценности.

[283]

Я поняла, что мы на верном пути. Подруга взяла с пол­ки несколько книг, разложила их (некоторые даже рас­крыла) и задумалась. Я посмотрела — это были книги Ж.Делеза и М.Фуко.

— Ты почему эти выбрала?

— Я их как-то помню по сну. Точнее, помню заголов­ки... хотя нет, у Фуко все помню.

Названия были такими: "Надзирать и наказывать", "Забота о себе", "Рождение клиники" (М.Фуко), "Логи­ка смысла" (ЖДелез). Я заметила:

— Ну, мы как две гадалки. Можно считать эти книги картами Таро?

— Нет, это, если угодно, мои архетипические персони­фикации.

— Угодно. И что ты о них можешь сказать?

— Тут нет еще одной, — ответила подруга.

— Я знаю, какой именно, — сказала я. И подала ей книгу Делеза, посвященную Фуко. Она раскрыла ее, про­чла оглавление, немного подумала, а потом сказала:

— Вот и решение проблемы.

— Ничего себе, — подумала я. Кто из нас аналитик? Я даже не успела понять, в чем проблема, а коллега говорит о решении. И выразила это вслух. В ответ она сказала:

— А откуда ты узнала, какую книгу дать?

— По названию. Ты выбрала только Делеза и Фуко. А я дала тебе книгу Делеза "Фуко" — как завершающий элемент прогрессии.

— Видишь, кто чем силен. Ты — интуицией, а я — ло­гикой.

И рассказала следующее. Она действительно считала на­учные исследования своим главным делом. Психотерапев­тическая практика, в числе прочего, потребовала бы регу­лярных записей на сеансах и после них. Такая работа — работа архивариуса, в ней почти нет творческого начала, а его отсутствие ужасало подругу больше всего на свете.

Она не размышляла над всем этим подробно — я была права насчет вытеснения бессознательных аспектов про­блемы. Но книга Делеза, непосредственно затрагивающая соотношения мысли, познания и описания его результа-

[284]

тов, структурировала затруднения и подсказала решение проблемы одним только своим оглавлением, которое я здесь и привожу, выделив курсивом непосредственную логику разрешения последней:

1. От архива к диаграмме.

2. Новый архивариус.

3. Новый картограф.

4. Топология (мыслить по-иному).

5. Страты или Исторические формации (видимое и вы­сказываемое знание).

6. Стратегии или Нестратифицируемое (мысль извне — власть).

7. Складки или Внутренняя сторона мысли (субъекти­вация) ⁶⁵.

Конечно, в описании этого случая у меня просто нет возможности эксплицировать все психотерапевтические инсайты, поскольку анализ двумя аналитиками одного из них, выступающего в роли клиента, — дело весьма спе­цифическое. Однако сам эпизод прекрасно иллюстрирует возможности стандартов архетипической психологии в терапии. Наше с коллегой взаимодействие, инспириро­ванное имагинативной логикой сновидения, позволило сформулировать и разрешить весьма серьезную личност­ную проблему: она в дальнейшем не раз говорила, что этот случай окончательно снял у нее психологические ог­раничения в сфере практической психотерапии.

Г.Корбин и Дж.Хиллман психотерапевтическую прак­тику такого рода называют созиданием души. В качестве заключительного комментария я процитирую хиллмановское понимание этого процесса:

"Созидание души описывают так же, как получение обра­зов (imaging), т.е. видение или слушание с помощью вообра­жения, которое в любом событии усматривает его образ. По­лучение образов означает высвобождение событий из буквального воспринимания путем погружения его в мифи­ческий апперцептивный контекст. В этом смысле созидание души приравнивается к де-буквализации — устранению "дур­ной" конкретности. Другими словами, созидание души соот­ветствует психологической установке, которая с подозрением

[285]

отвергает наивный, данный уровень событий, чтобы отыс­кать другие — теневые, метафорические значения этих собы­тий для души" [88, с.83].

В нашем случае детали сновидения (книги, зеркало, часы) были единогласно приняты в качестве таких "вы­свобожденных" образов-событий; правда, апперцептив­ный контекст был не мифическим, а эпистемологичес­ким. А почему бы и нет? Кто сказал, что архетипы не могут выражаться таким образом (в виде книг по постмо­дернизму)? Уж наверное мифологемы ученого конца XX столетия не обязаны воспроизводить архаическое ми­ровоззрение буквально. Зато финальные инсайты, свя­занные с книгой Делеза "Фуко", имели первосортную мифологическую (синхронистическую) природу.

В сновидении другого пациента парциальные личности были представлены величественными, могущественными фигурами со множеством сверхъестественных свойств. Он созерцал образы демонических мужчин и прекрасных женщин, одновременно соблазнительных и устрашаю­щих. Персонажи сна были представлены в динамике, но клиент (господин Э.) не мог вспомнить, что именно они делали. "Там были помещения, похожие на дворцы, и ка­кие-то поля, или охотничьи угодья, лес... Все как-то не­четко и расплывчато, но по смыслу, а не визуально, если Вы понимаете, о чем я говорю".

Сначала я предложила идентифицировать эти образы в соответствии с какой-либо мифологической или религи­озной традицией, дав им соответствующие имена. Г-н Э. с увлечением занялся этим, используя греческую мифо­логию, и то и дело советовался со мной, как будет лучше. В процессе работы я заметила, что, назвав образ каким-либо именем (содержание сна он подробно записал, так что необходимый для реконструкции материал имелся), клиент в дальнейшем приписывал ему соответствующее занятия (Афина пряла, Афродита любовалась собой в зеркале и т.п.).

Т: Но ведь Вы не помните, что именно делали персо­нажи в Вашем сновидении?

[286]

К: Нет... Но они ведь должны это делать?

Т: Не знаю. По-моему, образы сновидения никому ни­чего не должны.

К: А зачем мы тогда даем им все эти имена? Ведь это же позволит понять смысл сновидения, его послание, так сказать.

Т: Как раз смысл сна Вы и назвали расплывчатым. Не­четким.

К: А Вы пытаетесь его прояснить.

Т: Да, наверное. Но можно поступить и иначе. Это Ва­ши образы, и смысл тоже должен быть Вашим. Каждая фигура в сновидении — это часть Вашей личности. Так что можно узнать, что они делают, и без помощи мифо­логических прототипов. Как мы можем быть уверены, что образ Вашего сна сидел за прялкой потому, что ему так положено, а не потому, что Вы видели это на самом деле?

К: Наверное, Вы правы. Никто там у меня во сне не прял. Я бы это запомнил.

Т: Может быть, Вы стесняетесь рассказать об их заня­тиях? Возникает ощущение, что ряд моментов сновиде­ния кем-то тщательно отредактирован.

К: Нет, дело не в этом. Но если они — это я, то где же тогда я сам?

Клиент пытается соотнести какой-нибудь образ с Эго, центром сознания личности. После непродолжительного размышления он продолжает:

К: Странно, но меня там действительно нет. И я, ка­жется, знаю, почему. Это они все на меня там охотятся... преследуют. Но мне всегда удается ускользнуть — я про­сыпаюсь.

Т: А если бы не удалось?

К: Тогда их всех бы не стало. (Пауза) Вот оно в чем де­ло! Это не греки, это Дикая Охота ⁶⁶. Я охочусь за ними, а они — за мной. Поэтому они не могут поймать меня там, во сне, а я их — здесь, на терапии.

В ходе дальнейшей работы господин Э. разрешил себе (своему Эго, ответственному за самоидентичность и про­странственно-временную непрерывность личности) стать

[287]

пойманной добычей, в результате чего стал лучше пони­мать некоторые свои интенции, противоречащие созна­тельной установке. Одновременно с этим ему удалось смягчить в себе ту часть, которую можно было назвать Диким Охотником. Уменьшилось напряжение, связанное с необходимостью поддерживать образ неумолимого со­вершенства, который он считал абсолютно необходимым на работе (г-н Э. был руководителем фирмы) и отчасти в семье — в отношениях с сыном.

Данный пример хорошо иллюстрирует хиллмановское требование не интерпретировать образы, а взаимодейст­вовать, "сближаться" с ними. Вообще интерпретация как редукция, объяснение значения образа и, соответственно, сведение его к чему-то другому, меньшему, чем он сам, как это повсеместно делается в психоанализе, у юнгианцев не принята. Наоборот, главной задачей истолкования является как раз обогащение коннотативных смыслов и значений образов сновидения посредством помещения их в соответствующий контекст.

Дата добавления: 2015-06-04