Собрание сочинений по психопатологии в 2 тт. Т. 2 14 страница

Во все время психоза он спал очень мало и коротко. «Иначе бы я так не похудел». Но иногда и, как он думает, ненадолго сон одолевал его (ср. описание, где у него во сне забрали мозг). Он был чрезвычайно вял, в конце испытывал боли в конечностях, временами он засыпал уже по дороге из Маннгейма в Гейдельберг.

Описание его переживаний представляется нам слишком прямолинейным. Он не очень хорошо осознает противоречия, которые во время психоза заставляют одно и то же переживание — но постоянно возвращающееся в воспоминаниях — представать в совершенно разном освещении. Наиболее сильно это проявляется в сцене с мозгом.

Личностное сознание больного, по его данным, все время сохранялось. И хотя он становился брилльянтовым Королем Солнца и др., он все время ощущал себя Клинком.

У него никогда не было ощущения силы, ощущения власти, он не предпринимал никаких активных действий, а только реагировал на вопросы и приказы. Он чувствовал себя совершенно бессильным, пассивным и зависимым. Я был «как будто в плену». В начале психоза он испытывал сильный страх, но вскоре — после «экзамена» и после того, как его «разрезали», страх исчез. Он все, что происходило, воспринимал более равнодушно, даже'если это было самое ужасное. «Я ничего не мог тогда поделать: надо было просто это все выдержать, больше ничего, что там сделаешь, когда во все это влип. Мне было все равно, что будет». «Теперь надо посмотреть, что будет дальше.» Ни разу, по его мнению, у него не было чувства радости, когда ему присваивали высокие титулы и т. п. Если он на какое-то время выходил из состояния переживания, он чувствовал облегчение. Он говорит, что когда при переезде в Гейдельберг он выглядывал из дрожек, «был рад, что вышел из делириума. Каждый должен это разок пережить. Я был рад, что наступил покой».

В последние дни психоза он не задумывался о своем состоянии. «У меня внутри была такая путаница, что думать было невозможно.» Но иногда, по его словам, он просто «очень лениво лежал» и говорил себе; «какое мне до этого всего дело». Он думал про себя: я не буду отвечать, пока не захочу, если я устану, лягу на бок. Когда он шевелился, сразу раздавался крик: «Тихо». За исключением этих небольших моментов, он никогда не сопротивлялся, а все сносил.

В отношении того, в каком виде ему было дано содержание переживаемого им, больной не в состоянии дать очень вразумительной информации. У меня сложилось впечатление, что в его писаниях по сравнению с тем, как это было на самом деде, на передний план

6 К. Ясперс. Т. 2

слишком выдвигается конкретно-чувственный элемент. Ведь у него было изобилие ложных восприятий. Оптических: образы, видения, фотографии, звери, воздушный корабль, корзина и т. д. В течение всего психоза он слышал голоса, род которых нельзя было установить, но которые, судя по всему, были телесной природы. Наряду с ними, без сомнения, большую роль играли единицы осознанности, но больной сведений об этом не дал.

По окончании острого психоза при поступлении в клинику — то есть в то время, как мы его наблюдали, постоянно — Клинк был все время рассудителен, дисциплинирован и сориентирован. Но в те недели, что он оставался в клинике, с ним произошли психические перемены. Сначала он безостановочно рассказывал о событиях, которые он пережил, писал собственное описание болезни до тех пор, пока он — спустя приблизительно 2 недели — не объявил, что больше ничего писать не будет, и жалеет, что уже что-то написал. В самоописании также говорилось, что он хочет развестись со своей женой, теперь же дело обстоит обратным образом. У него только одно желание — поговорить со своей женой. «Сначала моя жена, а затем уж я доделаю свое описание до конца». Его жена пришла и сказала, что она хочет остаться одна и не хочет больше жить с ним вместе. На следующий день он объявил, что теперь больше не хочет работать над описанием. «Я все это отложил в сторону, теперь мне легко, у меня груз с плеч». Он, несомненно, более весел, чем до посещения жены, несмотря на неблагоприятный исход. Он объяснил: он сделал все, что мог, он хотел пойти в лечебницу для алкоголиков, чтобы показать жене хороший пример и т. д. Ну а теперь он согласен на все. Но затем он снова сказал: «У моей жены нет повода подавать на развод. Я не дам согласия на развод». Он не стремится к тому, чтобы его выписали: «Это все в ведении господ врачей, тут я не могу командовать».

В устной беседе больной также доставляет теперь трудности. Он часто отказывается отвечать прямо, особенно, что касается последней части психоза, когда его жена являлась в виде духа. Он говорит: «Когда я такое рассказываю, я сразу прихожу в волнение так, что потею». «И вообще, когда мне надо что-то рассказывать, у меня не получается так, как это было, не хватает выражений». «Я могу вспомнить все, но не хочу в это углубляться». «Зачем это мне все время волноваться и рассказывать все снова и снова. Вот когда у меня все будет ясно (он имеет в виду отношения с женой), я все на воле напишу и принесу в клинику». «Я уже достаточно рассказал, не найдешь и троих, которые такое расскажут». Во время рассказа можно объективно наблюдать, что он действительно возбуждается. Он становится то красным, то бледным, потеет, смущается (при вопросах о возвышении его личности, о чувстве радости, счастья и

ДР.).

В дальнейшем же очень бросается в глаза, как он с нескрываемым оптимизмом смотрит на будущее своего брака. Впрочем, он как-то раз говорит, если жена опять будет неверна ему: «тогда будут приняты решительные меры, тогда будет развод», но это звучит не очень серьезно. Его жена, давно занимающаяся проституцией, отказывается опять сойтись с ним, посещает его только один раз и больше не приходит. Он, впрочем, получает письмо от своей золовки, которая

пишет, что жена, якобы, хочет вернуться к нему, если он выполнит свое обещание; отдавать зарплату, не пить. То, что его жена не приходит, он мотивирует так: она стесняется, потому что в последний раз дала врачам такие неблагоприятные сведения о нем. Он думает, что с его браком все будет в порядке, собственно, у него в этом нет сомнения: «В прошлом году мне понадобилось только два дня. В воскресенье все будет в порядке», при таком мнении его выписали в среду, 31 июля.

Врачам он в целом несколько не доверял, не имея при этом определенных навязчивых идей. Он полагал, что его, наверное, хотят свести с ума и т. п. или, опять же, все считают, что он сумасшедший или слабоумный. Якобы, помогают его жене и не признают его правоту. «Сегодня у мужчины нет прав, все права у женщин.»

Поведение больного в движениях и жестах естественно. Выражение лица не имеет ничего особенного. Иногда бросается в глаза некоторая эйфория, недостаточно мотивированная. Весь же облик этого сильного рослого мужчины имеет какую-то вялость.

Для его дальнейшей характеризации приводим далее еще некоторые отрывки из его писем: 28 июня он написал первое письмо: «Дорогая золовка... Я все же еще раз прошу, что я всю семью Катц (семья жены) и всех родственников самым искренним образом о прощении. Так как я все же сознаю что я несу основную вину... Перед моими глазами прошедшая жизнь, и настоящая. А будущее должно теперь стать счастливой жизнью для нашей семьи. Мне надо бы сказать что-то важное моей дорогой жене и детям, потому что нет мне более покоя дольше скрываться от вас... Я надеюсь, что моя дорогая жена и старшие дети мне все простят, что я и буду делать, чтобы жить дальше мирной жизнью... С уважением М. К.». Он приписывает «Я жду скорого ответа..., заканчивая, Прислушайся, дорогая золовка моя, Я, ваш пятый пасыночек, Нашел в питие свое смертное ложе Я закричал: «Ах, Марта, спасите меня». Но не было той, что услышала б меня, Так я засыпал в страхе и мучениях Все больше и больше после пития, Поэтому дорогая золовка, помни о том, Что ни делает Господь, все к лучшему.

Большой привет передает всем родственникам Ваш зять с уважением Мориц".

1 июля он пишет своей жене: «Дорогие жена и дети!

Я нижайше сообщаю тебе, что я хотел бы поговорить с тобой... (хочет вступить в "голубой крест", отправиться в лечебницу для алкоголиков, обещания и т. д.)... Я тебя твердо жду во вторник

6·

днем. Ты должна прийти, чтобы я потом был спокоен и уверен, что ты все получишь, если я отправлюсь на лечение. Привет... М. К. Дорогая жена, когда ты придешь, принеси мне чего-нибудь покурить. До скорого примирения».

Подвергая больного анализу, мы можем, во-первых, охарактеризовать в существенных чертах способ проявления острого психоза в субъективном аспекте, феноменологию психоза. Во-вторых, на основе данных анамнеза мы можем определить свою позицию по отношению к вопросу о причине и, таким образом, о виде психоза, в-третьих, мы можем выявить понятные связи между жизнью больного и тем, что он переживает во время психоза. У нас не бьсто возможности исследовать объективные проявления психоза, изменения психических функций в смысле их осуществления, как это позволяет в других случаях сделать экспериментальная психопатология, поэтому в данном случае так же, как и в последующем, мы вынуждены отказаться от критериев функциональной психологии.

1. Что касается феноменологии, то мы ограничимся вторьм случаем психоза, только благодаря которому мы смогли лично обследовать больного, и ссылками на описание в конце истории болезни (с. 361 оригинала). Общее состояние сознания больного как таковое не стало для нас окончательно ясным. Его описание звучит иногда так, как будто он временами погружался в состояние, подобное сну, когда грезят наяву, а затем приходил в себя. Отвечая на вопросы, он постоянно подчеркивает, что находился в полном сознании и бодрствовал при всех переживаниях. Временами он засыпал, но он хорошо различает сон в состоянии психоза и бодрствование в состоянии психоза. У него превосходные детальные воспоминания обо всех временах в состоянии психоза, которые оставались идентичными в многократных беседах с обследуемым и в его собственном описании болезни. Таким образом, речь ни в коем случае не может идти о том роде воспоминаний, которые обычно сохраняются о подобных сну состояниях. Его состояние было, кроме того, таково, что реальные факты, воздействующие на него извне, им как таковые правильно осознавались. В этом отношении он во время психоза ориентировался. Он знал, в чем дело, когда хозяйка приносила ему чай, когда доктор приходил к нему домой, когда его привезли в больницу, когда его перевезли из Маннгейма в Гейдельберг.

В начале своей болезни он часто, а затем уже редко осознавал, что у него «видения». В то время, как вначале он жил или в своих переживаниях или в действительности, то затем действительность все больше и больше втягивалась в мир его переживаний, так, например, одиночная палата воспринималась им преимущественно как каюта корабля, но в краткие моменты — и как больничная палата (двойная ориентация).

Переживаемое представляло собой вначале отдельные сцены, которые перемежались произвольными перерывами. Позднее переживание стало почти беспрерывным, «лихорадочным». Вначале одна и та же переживаемая ситуация не повторялась дважды в одном и том же виде. В конце появились повторы, и наконец, все вмешалось в хаосе.

Вначале больной испытывал сильное чувство страха, большую боязнь перед преследованиями, но это чувство в состоянии психоза вскоре полностью пропало. Он стал необычно равнодушен, безразлично взирал на происходящее, не испытывал страха, относился ко всему фаталистически. У него нельзя отметить и следа активности. Он совершенно пассивно отдался происходящему, чувствовал себя абсолютно бессильным, безвольным. Когда состояние переживания прекратилось, у него было лишь чувство избавления, что теперь он обрел покой.

Охарактеризуем этот тип краткосрочного психоза обобщающе: При совершенно бодром сознании и сохранившейся способности ориентироваться из начальных отдельных сцен, из страха, из мании преследования складывается развивающееся и чрезвычайно богатое переживание, в котором страх исчезает и уступает место чувству крайнего равнодушия при пассивном, безвольном бездействии. И наконец, сохраняются надежные детальные воспоминания обо всех подробностях.

2. Если мы зададим вопрос о причинах этого психоза, то одновременно это будет и вопрос о диагнозе. В начале нашего обследования мы, опираясь на данные анамнеза, по чувственной образности переживаний, по сильной изнуренности в результате психоза, -по завершающему сну и дальнейшему благоразумному поведению предположили, что имеем дело с алкогольным психозом. Но мы вынуждены были отказаться от такого взгляда по следующим причинам: по психологическому типу психоз был явно не алкогольный, фантастический мир переживаний, их

связи, способность ориентироваться свидетельствовали о том, что это не Delirium. Только начало, со страхом и преследованием при сохранении ориентации, позволяло думать об алкогольном галлюцинировании, дальнейшее же течение, характеризующееся равнодушием и пассивностью и отсутствием страха, решительно говорило о противном. Кроме того, данные анамнеза хота и свидетельствовали об употреблении алкоголя, но не говорили об алкоголизме: все понесенные им наказания не были наказаниями за преступления (насилия) на почве алкогольного опьянения, он постоянно работал, и работоспособность его не уменьшалась, его поведение дома не было поведением алкоголика: несмотря на обоснованную ревность, которая его очень беспокоила, абсолютно отсутствует тип алкогольной маниакальной ревности. Признаки тяги к алкоголю тоже не были установлены, скорее более очевидной является зависимость более интенсивного употребления алкоголя от его раздражения по поводу поведения жены. В конечном счете, против алкоголизма говорит и постоянный хабитус больного: у него отсутствует юмор, характерный для пьянил, невозмутимое легкомыслие. Он безоговорочно признает, что употреблял алкоголь, не отказывается отправиться в лечебницу для алкоголиков, если это будет желательно. Также нет и признаков физических отклонений, вызванных алкоголизмом.

Если посмотреть на историю больного как на целое, то не может быть сомнения в том, что оба психоза имеют реактивную природу. Для него чрезвычайно важное значение имеет совместная жизнь с женой и детьми. Он очень убедительно описывает то, насколько его задевало пренебрежительное отношение к нему его жены. Дважды она от него уходила. Он бьш вынужден жить один, чрезвычайно страдал, в свободное время постоянно думал о своей жизни, и оба раза, в первый приблизительно через 7 недель, во второй — через 3—3 1/2 недели, впал в состояние психоза, содержание которого оба раза строилось преимущественно на его отношении к жене. Отдельные понятные связи мы вскоре перечислим. А прежде зададим себе вопрос о причине, которая привела этого мужчину к такой психотической реакции на свою жизнь. Бьш ли это его постоянный, существующий с детства душевный склад? (Не было ли дело в истерической реакции?) Или этот мужчина изменился в результате какого-то

процесса, и речь идет о реакции на основе вызванного этим процессом изменения? (Идет ли речь о шизофренической реакции?) Мы придерживаемся последнего взгляда на следующих основаниях: сам психоз не обнаруживает характерное при столь тяжелых формах истерической реакции помрачение сознания, отсутствует истерический характер, а сам психоз не имеет ни единой черты театральности. Отсутствуют истерические стигмы. Среди признаков острого психоза фантастичность содержания, богатый мир переживаемого без явно выраженного помрачения сознания при сохранившейся способности ориентироваться и ясных воспоминаниях относятся к тем чертам, с которыми мы привыкли часто встречаться при психозах более точно установленных процессов. Констатировать определенное начало процесса было невозможно, однако в пользу наличия процесса говорят странный круг чтения, упрямое поведение больного, последующее действие психоза, которое при рассудочном понимании им болезни не позволило ему выработать также и эмоционально ясную объективную установку к ней, его лишенное критических черт, несмотря на всю неверность его жены и ее нежелание жить с ним, упорно удерживаемое стремление к совместной жизни, его оптимизм в этом отношении, его склонность к болезненным заблуждениям (недоверие по отношению к врачам), и, наконец, его несколько странные письменные произведения. И если процесс не может рассматриваться как доказанный в строгом смысле, то все же убедительным представляется то, что данные психозы не являются ни алкогольными, ни истерическими и что они, по крайней мере, состоят в родстве с обычными шизофреническими, богатыми переживаниями психозами. Более детальная дифференциация в настоящее время, когда мы имеем так мало самых общих понятий для обозначения болезней, невозможна. Для того, кто в качестве решающего фактора выбирает психологический тип психоза, диагноз шизофрения в нашем случае будет, вероятно, однозначным, тот же, кто требует доказательств наличия начавшегося в определенное время процесса и неизлечимости, должен сохранять сомнения и невозможность установить это, связывать с возможно низкой степенью образованности больного.

3. Понятная связь между историей брака и содержанием психоза больного очевидна. В содержании психоза вошли не произвольные содержания из его прошлой жизни, а содержания

его последних, обусловленных его жизнью, душевных потрясений, здесь налицо не сама собой разумеющаяся связь всех психотических содержаний с когда-либо ранее приобретенными содержаниями, а связь между пережитым событием, вызвавшим психоз, и психотическим переживанием. Встает лишь вопрос, где лежит предел нашему пониманию и где начинается шаткое, а где не имеющее основания толкование.

Самому больному все представляется ясным: «Моя болезнь не от пьянства, в ней виноваты в основном мои мысли, беспокойство о моей жене и детях», и после самоизображения обстоятельств он полагает: «Тут не надо быть пьяницей. Этого не выдержит и человек со здоровым рассудком. Как моя жена может погубить человека своими презрением, ненавистью и озлобленностью». Кроме данной общей констатации этой зависимости больной помогает нам не собственной оценкой, суждениями, а своими описаниями.

Обратимся к первому психозу. Когда его жена сбежала со своим любовником Мартином Бауэром, он начал переживать интенсивные душевные потрясения, которые через семь недель переросли в психоз. Больной описывает нам свои волнения, мысли, как он представлял себе, что те оба прекрасно поживают, а он должен платить. Он описывает свою попытку выйти из положения при помощи «домашнего ареста»: описывает, как он жил только сегодняшним днем и его полностью занимала одна мысль, что же дальше будет с ним и с детьми. Его возбуждение возрастало из-за того, что ему постоянно сообщали о других случаях неверности жены. В усиливающемся волнении он через 14 дней после ухода жены продает всю мебель: ту, которую он не мог продать, он раздаривает. О времени, когда он снимал жилье, он пишет: «Я не мог совладать с собой, я все время думал о том, что со мной еще может приключиться». Он «жил беспокойно», но на работу ходил каждый день, есть больше не мог, «продержался потому, что пил». Когда его жена возвратилась в Маннгейм, он попытался склонить ее вернуться к нему, испытывал при этом большой страх перед присутствующим любовником, который однажды, несколько недель назад, избил его. Он ничего не добился, мучился он насмешек товарищей по работе и впал через восемь дней в психотическое состояние, которое постепенно в течение многих дней вышло за рамки

рассудочного состояния и затем через два дня завершилось. Это состояние сопровождалось чувством страха и сознанием, что его преследуют: он жил в реальном мире, обращался в поисках работы, как это полагается, на биржу труда, но при этом был все время преследуем любовником своей жены. Затем к этому добавились бесчисленные незнакомые люди, 117 пущек т. д., для которых он служил мишенью. В апогее болезни, в больничной палате, он видел любовника своей жены, видел своих детей. Он наносил любовнику удары. Он требовал отдать ему жену, но любовник высоко поднимал ее и крепко держал. Таким образом он бушевал несколько часов, пока не заснул и не проснулся на следующий день почти полностью — не доставало лишь полного осознания происшедшего — выздоровевшим.

Содержанием психотических переживаний были страхи и желания больного, которые постоянно занимали его в последние недели перед психозом. Те же самые страхи и желания, которые обусловили длинную череду душевных потрясений, которые в свою очередь имели следствием изменение в психических механизмах, закончившееся временным психозом. В первую очередь, в психозе реализовались страхи: как преследование со стороны любовника жены. Из страха перед Бауэром, так он считает сам, он о каждом человеке, который приближался к нему, думал, что тот хочет застрелить его. Но свое осуществление нашли и желания: он избил любовника жены и был уже недалек от того, чтобы отвоевать ее.

Можем ли мы пойти еще дальше в нашем понимании? Можем ли мы понять фантастические преследования массами людей и пушек, изобретение защиты от пуль, содержание слов голосов, которые утверждали, что он убийца и т. д.? Мы знаем, что школа Фрейда учила бы нас видеть здесь множество связей: какие-либо воспоминания из детства скрываются за его своеобразным сексуальным отношением к своей жене, которое почти не имеет чувственного акцента: его желание убить любовника жены эхом отражается в обвинениях его преследователей, которые говорят что он убийца: вытесненное чувство своей неполноценности замещается в сознании чувством защищенности от пуль и гордостью изобретателя и т. д. Для нас такое понимание не имеет большой доказательной силы. Это понимание является пониманием «как будто», которое как в отношении обвинения

в убийстве, так и в отношении идеи изобретателя и защиты в определенной степени убедительно, но не может удовлетворить нас. Случайные ассоциации, то есть не те, которые могут быть поняты на основе вызывавших аффект переживаний и жизни, а те случайные ассоциации, связанные с какими-либо прежними или настоящими впечатлениями, могут, на наш взгляд, привести к тому же результату. Различие между понятными связями, существование которых мы утверждаем, и отрицательными связями заключается в осуществляемом на основе имеющегося в распоряжении фактического материала психологическом сопереживании, (а не мысленном представлении себе ситуации другого человека), которое заставляет нас видеть большую или меньшую очевидность психологической связи. В соответствии с природой этой очевидности имеются различные переходные случаи, начиная от связей, которые представляются убедительными, через сомнительные, более или менее убедительные, до совершенно не очевидных связей. Психиатры соматического направления работают обычно в слишком узких границах, школой Фрейда границы вообще не очерчиваются и суждения нередко выносятся на основе рационального продумывания очередности ассоциативных связей, вместо широкого психологического сопереживания.

Дальнейшее развитие ситуации в первое время после психоза очень характерно. Психоз, несомненно, принес одновременно разрядку, избавление от угнетающих его волнений и страхов, освобождение от подавленности и отчаяния. В первые дни он спокоен и уравновешен, рассказывает о своей изобретательской идее, собирается развестись. Но через несколько недель он говорит: «Теперь я снова все свои мысли обратил на семью». Он планомерно и последовательно стремится вернуть жену, не хочет больше разводиться и на самом деле добивается того, что семья снова живет вместе.

Развитие и течение второго психоза очень напоминает первый. Он лишь вспыхивает быстрее, длится дольше (7 дней) и по содержанию несравнимо более богат. Его снова покидает жена, после года, в течение которого уже были некоторые скандалы: в качестве нового любовника возникает трамвайный кондуктор. И снова проходит некоторое время, прежде чем больной, углубившись в свои переживания, из-эа своего душевного потрясения впадает в состояние психоза. И снова содержание психоза на-

холится в очевидной связи с его жизненной ситуацией, и снова по окончании психоза он испытывает чувство освобождения, хочет развестись, откровенно дает любые сведения о себе, и снова через несколько недель все его желания направлены на совместную жизнь с женой, он отказывается от всех планов, связанных с разводом, и одновременно становится более замкнутым, уклоняется от ответа на вопросы, касающиеся его жизни и психоза.

Что же касается психического состояния больного после того, как жена снова покинула его, его неудавшихся попыток добиться согласия, его заявления на развод, которое он быстро забрал обратно, то здесь мы отсылаем к связному описанию в истории болезни. Психоз проявился опять в субботний вечер и в воскресный день (может быть, определенную роль при этом сыграло то, что более длительное время отсутствовал такой отвлекающий фактор, как работа).

• Изменение психической диспозиции и внесознательных механизмов, причину которого мы видим в постоянных душевных потрясениях при шизофренической конституции, проявилось сначала в неопределенном страхе и в чувстве неуверенности. Через несколько часов неопределенные чувства приобрели содержание: причем сначала исключительно связанное с отношением к жене: его шурин и другие родственники угрожали ему, затем признавали, что он «полностью прав», и хотели' заставить ее вернуться к нему. Он слышал голоса шуринов, которые кричали: я зарежу его, а затем — ты ему ничего не сделаешь, я его знаю с детства. И так это все чередовалось. Затем он слышал, как жестоко обращаются с его женой, как звали его дети, как жена снова хотела вернуться к нему. Он принял позу смилостивившегося: пусть она по-хорошему придет к нему, тогда он подумает. Он звал своих голодных детей и предлагал им хлеб и колбасу, которые он для них разрезал, но никто не пришел. Таким образом, вначале речь идет о психотической реализации тех событии, которые были бы на самом деле возможны в его нынешней ситуации и которые и составляли собственное содержание его жизни в последнее время.

Во второй фазе появляются фантастические реализации, которые, однако, еще находятся совершенно в той же понятной связи к тому, что послужило поводом для психоза. Оба любовника

его жены, Бауэр и трамвайный кондуктор, а также и жена последнего появляются совершенно голыми, хотят пытать его, вступают на его гаазах в половые сношения друг с другом, задавая ему при этом вопрос, нравится ли ему это. Его жена объявляет ему, что собирается выйти замуж за кондуктора, больной пожелал ей счастья, но развестись отказался.

В третьей фазе перед больным предстают все его незнакомые ему предки, рассказывают ему свою историю, заверяют его, что с ним ничего не может случиться, что они берут его под свою защиту. Напрашивается желание толковать эту сцену как реализацию стремления получить защиту и безопасность от преследований, а упрек предков, зачем он беспокоит их в могиле,— осознанно он их вовсе и не звал — понимать так, как будто бы их призвало неосознанное им желание.

Итак, теперь у нас есть три мотива для того, чтобы сложилось психотическое содержание: 1. Реализация желания- снова жить с женой и реализация препятствующих причин. 2. Реализация действительно возможного перед психозом преследования со стороны любовников и родственников его жены. 3. Возможно, реализация некоторого желания быть более сильным, получить защиту и безопасность. Эти три мотива проходят через все дальнейшее развитие психоза. Но лишь содержание, относящееся к его жене, однозначно опознается как таковое, в то время, как преследование и возвеличивание своей персоны принимают фантастический характер и могут быть поняты как состоящие в связи с начальными преследованиями только на основе сложной символики.

Его жена сломала ногу, бьиа тяжело больна, просила прощения, которое он ей дал. Но ответным шагом на это было то, что все это оказывается ложью, что опасности, что она умрет, нет, что она собирается выйти замуж за кондуктора. Когда он во время преследований был проклят, вместе с ним были прокляты также и его жена и дети. Они были удивлены и не могли поверить, что он смог с ними так поступить («как будто бы понимаемо» как осуществление желания). Если бы они знали, они поступили бы с ним.иначе. И снова жена просит его о прощении, она с ним в больнице, ее избивают, она спасена, она зовет его на помощь, и, наконец, ее убивают в какой-то глубокой яме. И вот жена сопровождает его в виде духа. Она учит его,

как он должен умереть, чтобы попасть к ней, она все еще любит его. Теперь она постоянно у него в виде духа и находится на некотором расстоянии. Он кладет ей хлеб, чтобы она поела. В конце, при поступлении в гейдельбергскую клинику, он покидает ее, она же плачет и жалуется, что теперь он бросил ее: «Разве ты больше не хочешь знать меня и детей?» «Прощай, Мориц, мы больше не увидимся»,— были ее последние слова. Психоз приносит больному в отношении его жены после многочисленных колебаний взад и вперед в конечном итоге довольно полное исполнение желания.

Дата добавления: 2015-06-04