Собрание сочинений по психопатологии в 2 тт. Т. 2 19 страница

а) В начале острого психоза в переживаемом больным появился особый вид бредовой интерпретации отношений, который мы хотим назвать бредовой интерпретацией значения. Бредовой интерпретацией отношений называются все те непосредственные бредовые переживания, в которых внешние события ошибочно интерпретируются больным как имеющие отношение к нему, так, например, параноик, видя беседующих людей, сразу думает, что речь идет о нем, и он знает, что если кто-то улыбнулся или сделал какой-то жест, то они касаются его, и т. д. И если здесь содержание бреда является совершенно ясным, то существуют такие виды переживаний, когда с предметами связывается страшное, вызывающее ужас или неземное, неваспринимаемое (трансцедентальное) значение, в любом случае не вполне ясное, загадочное значение. Предметы и события имеют значение, но не означают ничего определенного, понятийно определяемого. Редко бредовая интерпретация значения является чисто объективной, в большинстве случаев определенную роль в этом играет сама личность больного. Значения связаны с ней загадочным образом. И всегда из этой бредовой интерпретации значений тотчас произрастают отдельные определенные образы, явно бредовая интерпретация отношений. Нашему больному мир представляется жутким, затем чудесным, как будто бы наступил «золотой» век, музыка странным образом полна значения, все люди знают нечто, имеют в виду нечто, о чем больной в духе своей идеи о наступлении «золотого» века постоянно размышляет, не достигая ясности. При этом опять появляется простой бред, касающийся отношений, прозрачные намеки и тому подобное.

Чтобы более наглядно показать бредовую интерпретацию значения, которую мы феноменологически должны принять за типичный и элементарный способ психического переживания, мы приведем для сопоставления случай с ярко выраженной бредовой интерпретацией значений в духе жутких событий и преследований. Он показывает феноменологически в интересующем нас направлении то же самое, что и наш больной. В другом же он совершенно отличен; Здесь речь идет о процессе, при котором абсолютно нельзя было установить реактивные моменты, речь идет о бредовой интерпретации значений с содержанием, направленным в сторону преследования, в то время как у нашего больного содержание было направлено в сторону изменения мира и достижения «золотого» века. (Важнейшие места выделены курсивом.)

Якоб Файт, 1880 г. р., холост. Был очень одаренным ребенком. Дельный коммерсант, в последнее время жил в Нью-Йорке. Ранее никогда не болел, но всегда был нервозен, особенно жарким летом.

Летом 1907 г. окружающие заметили, что он изменился и стал говорить странные вещи. В конце сентября он внезапно разрушил всю домашнюю обстановку, был силой доставлен в больницу, где из-за крайнего возбуждения был одет в смирительную рубашку. Вскоре его перевезли в Германию. 12 декабря его доставили в гейдельбергскую клинику, он полностью ориентировался в ситуации, но в контакт вступать отказывался. Он строил гримасы, кривлялся, принимал позы, характерные для кататонии, выкрикивал громким голосом неразборчивые слоги. Внезапно он разразился громким смехом, затем опять сидел, уставившись перед собой, кусал подушку, бил кулаком по ноге и т. д. При этом его внимание можно было фиксировать, и в большинстве случаев он давал ответы, но пытаясь шутить и уклоняясь от прямого ответа. (Больны?) — «На это мне наплевать». (Сбиты с толку?) — «Насколько я знаю, да». (С какого времени больны?) — «Болен всю жизнь». (С какого времени стало хуже?) — «Не бывает ни худшего, ни лучшего. Бывает только хорошее. Есть только один Бог». (Кто, по его мнению, врач?) — «Миньон». Один раз его состояние было на короткое время прервано более депрессивной картиной: мрачное выражение лица, при приближении к нему непроизвольно отворачивается, не допускает никаких прикосновений, не позволяет задавать вопросы; «Я не буду отвечать на вопросы. Вы спрашиваете 1000 раз одно и то же». Иногда издает рычащие звуки.

В конце января больной стал контактен, полностью пришел в себя. Теперь он охотно и подробно рассказывал о себе, каких-либо

Слова «хорошее» и «Бог» в оригинале созвучны, это могло играть роль в высказывании.— Прим. пер.

признаков отклонений не было, но он совершенно не хотел понять что был болен. Он рассказывает о пережитом им; «28 сентября 1907 г. к моей квартире подъехала больничная карета, и без какой-либо причины 4—5 мужчин силой увели меня, связанного, в машину». Этот «акт насилия» представляется ему сейчас таким же таинственным, как и тогда. «Возможно», тут замешан Исаак Розенберг. Ситуация развивалась следующим образом: за день до того (27 сентября) он был утром в кафе. Официант был высокий, сильный мужчина, он быстро и как-то жутко проскочил мимо него и насыпал ему в кофе калия. Поэтому он кофе пить не стал. Затем он отправился в магазин и работал там до вечера. Из магазина он поехал, не ужиная, к Розенбергу. Он хотел вернуть ему зонтик, который брал у него, и кое-что спросить. Точнее, в магазине произошла кража, и больной подозревал слесаря. Слесарь вел себя странно: «При его виде мне было не по себе». Об этом он сказал Розенбергу. Но тот отвечал как-то странно. Затем он рассказал Розенбергу, что уже с 9 числа он не получал писем из дому и что он очень беспокоится и хочет послать телеграмму. На это Розенберг ответил, делая при этом своеобразные движения руками, что лучше еще немного подождать. Короче говоря, Розенберг вел себя странно. Вот это и было то, что он хотел спросить у Р.

Он поехал туда на городской электричке, позвонил в дверь. Ему открыла молодая незнакомая дама: «Господина Р. и его жены нет дома». Он решил подождать внизу на улице. Все было очень странным. К дому подъезжало очень много машин, из них выгружали многочисленные чемоданы и вносили в дом. Мимо проезжало и намного больше городских электричек, чем обычно, и, странным образом, все вагоны были пустыми. В Нью-Йорке, вероятно, «что-то» происходило. Все изменилось. Из дома вышел мужчина, у него был расстегнут воротник, а взгляд был пронизывающим, это был детектив. Вскоре на улице появилось множество таких людей. Кроме того. по улице взад и вперед ходила какая-то старая женщина, которая подстерегала момент, чтобы ударить его по голове. Затем появилась собака, которая была как будто загипнотизирована, выглядела, как резиновая заводная собака, как детская игрушка. Количество людей увеличивалось, и он заметил, что что-то затевается против него. Он стал волноваться за себя, это был «не страх, а беспокойство за собственную безопасность». Поэтому он встал у входной двери между находящимися там колоннами, «я подумал о Саймсоне». Так могли подойти только спереди. Но все проходили только мимо него, но делали так, что газета, которую он держал под мышкой, очень сильно билась, кроме того они все так стучали зонтами, как будто в тех был какой-то аппарат и как будто они хотели напугать его.

Наконец, на машине приехал Розенберг. Сначала он хотел избежать встречи с ним. Затем они вместе поднялись наверх. В квартире все пахло постным мясом. Фрау Р. разделась, она сняла больше, чем это было прилично. Перед ним поставили суп, который есть он не стал. Он попросил кусок хлеба, который съел с большим аппетитом.

Вскоре он пошел на свою квартиру. Там были живые картинки, как в кинематографе. Он видел двух собак, которых, как будто на поводке, таскали взад и вперед, они выглядели, как бульдоги, но в виде картинок были размером с мышь. Затем он увидел изображение Габриэля Макса на белом столе. Это было настолько необычно, что он опять стал беспокоиться за свою безопасность. Его картины в рамах, висевшие на стене, стали «подпрыгивать». В соседней комнате и в ванной, вероятно, были люди, которые все это осуществляли. Из-за «страха за собственную шкуру» он в этот вечер не ходил в туалет, потому что там, он был уверен, «что-то» происходило, поэтому он мочился в носовые платки и клал их на окно, чтобы они не пахли. Он поставил перед дверью стул, чтобы быстрее услышать, если к нему захотят вломиться. В поисках причины всех этих явлений он вынул все из шкафов, снял картины. Шумы на улице были необыкновенно сильными. Он слышал стук в дверь. Ночью он спал мало. В конечном итоге ему до всего остального уже не было дела. На следующее утро он не стал одеваться, а опять разбросал в поисках причины происходящего все вещи по комнате. Затем пришли Р. и еще один Друг, и вскоре его увезли на машине. Он даже сам удивился, как смело он боролся против четырех мужчин. От природы он вовсе не смелый.

Его провели в большие ворота. Затем, по-видимому, его усыпили. Когда он очнулся, то кто-то занимался его половыми органами: это было чувство, которое нельзя описать, как будто бушевал электрический вихрь. Некая сила удерживала его на кровати. Но самая сильная боль пришла позднее: сквозь нос ему просунули резиновую трубку (вероятно, искусственное питание). Он чувствовал себя, как в средневековой камере пыток. Часто у него так кружилась голова, что все вокруг крутилось. Его позвоночник был как будто из резины. Его завернули, положили в ванну, по его словам, также били. Его ужасное волнение отступало, когда он пел. Еще он, кажется, кричал: убейте меня. В этой ситуации это было бы самым лучшим.

О дальнейшем развитии событий он пишет: «Я чувствовал себя душевно и физически больным. Меня часто спрашивали, женат ли я, и хотели убедить меня в том, что в Париже у меня, якобы, есть ребенок, и это повторялось так часто, что временами, несмотря на сильные боли» которые мне причиняли, я принимал все это за грубую мистификацию и комедию. День, когда меня отпустили из «госпиталя», я не могу назвать, потому что мне его как таковой не сообщили. Какой-то чиновник провел меня через различные бюро, затем в открытой машине меня привезли на пирс и посадили на пароход Северогерманской компании Ллойд С. В день прибытия в Бремерхафен один мужчина сопроводил меня к дрожкам и доставил в здание, которое, как я понял по щитам «Распоряжения, или соответственно, предписания», было полицейской тюрьмой Бремерхафена. Я дал господину тюремному надзирателю все желаемые сведения... мы поехали в Гейдельберг. Я был под впечатлением, что

дело в том безобразии, которое со мной сотворили и которое по возвращении на мою родину несколько прояснится, я был в хорошем настроении и пытался после столь долгого тяжелого времени, которое мне пришлось пережить, развлечь себя различными забавами и, одновременно размышляя обо всем, что я перенес, найти ту отправную точку, причину, по которой меня схватили 28 сентября 1907 г. в Нью-Йорке. В любом случав господа доктора из-за такого моего поведения в начале сошли с ума от моего душевного состояния, но я могу заверить, что я чувствовал себя как душевно, так и физически нормально, здоровым и сильным, как тогда, так и сейчас... Я знаю, что незнание своего положения сделало меня виновным в некоторых промахах, но я прошу их не замечать».

Из последних замечаний ясно, что больной почти полностью не осознает, что был болен. Он в полном рассудке, строит разумные планы на будущее, стремится работать, размышляет по поводу предстоящих армейских занятий, дает в высшей степени находчивые и умные ответы, во всех отношениях ведет себя нормально, одним словом, он здоров, за исключением одного пункта: он не осознает, что был душевно болен. Все, что он творил, было лишь забавами? шутками. За свои галлюцинации он крепко держится, как за действительно происшедшее, хотя все это остается для него загадкой. «Я должен был бы считать себя сумасшедшим, если все это было только в моем воображении». Он не сомневается, что картинки в его комнате были на самом деле, что живая собака на улице несколько минут двигалась, как будто это была заводная резиновая игрушка, а затем снова ожила и побежала дальше. Свои объяснения по отношению к элементарным пережитым событиям он выдвигает как простые предположения. Он критически различает то, что было фактически, и объяснение. И удовлетворяющего его объяснения он не находит. Предположение, что в этом замешан Р., для него всего лишь подозрение. Поэтому примененные к нему насильственные меры и другие события того времени остаются для него загадкой. В этом состоянии больной был выписан. Несколько месяцев спустя его брат сообщил, что больной сначала не хотел верить в свою болезнь, но позднее он все осознал. С самого начала он превосходно работал в магазине брата, затем поступил в большую коммерческую фирму, где ранее учился, и, по его словам, поедет в один крупный город на работу в качестве директора филиала. Там он уже живет 4 года. Мы не имели сведений о его повторных заболеваниях. В 1912 г. он застраховал жизнь. По данным страховой компании, он успешно работает в своей фирме.

б) Если бредовая интерпретация значений играла существенную роль только в начале острого психоза, то основное содержание переживаемых во время острого психоза событий было представлено у больного в виде единиц сознания, которые, по-

видимому, образуют форму для основной массы содержаний, и на которых, дополнив их галлюцинациями (голоса, шумы и т. д.), строится психотическое переживание.

Единица сознания как невидимое реальное присутствие содержания описана Ахом в «Нормативное психологии». Такие полностью невоспринимаемые единицы сознания создавали у больного, например, содержание внеземных вселенских событий. В какой степени их, впрочем, могут дополнять воспринимаемые элементы, трудно судить. Больной не мог дать об этом ясной информации. Вероятно, не будет ошибочным предположить, что существуют феноменологические переходы от абсолютно чистых единиц сознаний к конкретным представлениям, а оттуда к псевдогаллюцинациям.

Единицы сознания больного существенно отличаются от обычных тем, что они даны больному без его воли, как внешние события, а не как зависящие от направления мыслей, лишь субъективные содержания. В этом плане патологические элементарные единицы сознания соотносятся с нормальными так же, как псевдогаллюцинации с представлениями. Патологические элементарные единицы сознания мы можем разделить на две группы: достоверные единицы сознания и бредовые единицы сознания. Первые создают у больного в убедительной форме не через восприятие чего-либо реально существующего, которое при случае могло бы восприниматься органами чувств. Бредовые единицы сознания создают убедительным образом существование, реальность пространственно отдаленных или непространственных процессов, которые невозможно воспринимать органами чувств. Примером имеющих воплощение единиц сознания является дама, которая за его спиной выполняет вместе с ним все его движения. Он знает это точно, непосредственно, хотя он ее не видит. В виде ложных бредовых единил сознания выступают земные и неземные процессы. В отдельном случае очень трудно разграничить во время богатых переживаний кульминации психоза отдельные содержания относительно вида, в котором они предстают.

Непосредственное убеждение в действительном существовании данных ему невоспринимаемых содержаний больной постоянно подчеркивает. То, что это была действительность, для него •«просто очевидно». «Я видел то, что происходило снаружи, непосредственно, и этому все время соответствовали подрагивания в теле». «Очевидность того, что я чувствую, самая высшая, какая только бывает. Если бы я даже видел абсолютно

противоположное, это бы ничего не изменило. Все время было чувство: это так, нет ни малейшего сомнения». На малое значение чувственно воспринимаемой репрезентации больной мне указывал многократно. Непосредственное убеждение, существовавшее во время видений, могло быть затем, как это видно из истории больного, подвергнуто сомнению так же, как это бывает, когда мы после восприятия думаем, было ли его содержание действительным.

Из всей цепочки пережитых больным событий мы хотели бы выделить одно, как представляющее интерес. После драматических вселенских переживаний у больного было чувство, что сохранилось только пространство его палаты. Остальное пространство не существовало, и наступил «золотой» век. Теперь он хотел осуществить самое мощное действие. Это пространство не имеет права существовать. Он приказал: «Пространство, исчезни!» Но ничего не произошло. У него не было нужной силы. Такое переживание представляется типичным. В богатых по содержанию психозах события развиваются по нарастающей. У больного чудовищная сила, он видит действие за действием в психотической реализации и достигает кульминационного момента: он хочет умереть, реальный мир должен исчезнуть и тому подобное. Но тут он должен потерпеть неудачу. В сознании временами наступает некое изменение, отрезвление, передышка, затем переживание начинается снова. Чтобы точно охарактеризовать это переживание катастрофы несостоятельности, приведем для сравнения пример из другого случая: Больной, капельмейстер Байнманн (классическая Dementia praeсох сначала в парановдальной, затем в кататонической форме) написал собственную историю своей болезни, в частности, о влиянии аппаратов. Мы находимся в том месте описания, где он думает, что должен умереть, обрести вечный покой. Он испытывал чувство потрясающей радости. «Моя радость, что я попаду на небо, становилась все сильнее, ах, и радость, я увижу Эмми (умершая сестра), ах, Эмми... Потом я крикнул довольно громким голосом: итак, прощай, милое моему сердцу искусство и... ну... пора, я досчитаю до трех и давай... раз... два... три... Подожди только, на, давай. Итак,..I, 2, 3, давай!!! Но ничего не произошло, а аппарат защелкнулся и вернул мне мое нормальное настроение. Папа сказал мне тогда: "Карл, тебе надо лечь и успокоиться". Я в то время на самом деле думал, что должен умереть, что меня сожгут электричеством, это было бы как удар, и я обрел бы вечный покой».

Личностное сознание больного имело в психозе также двойную ориентацию. Больной все время осознавал, что он Иосиф Мендель, и, одновременно с этим, он был богом, сыном короля???, всей вселенной и т. д. Раздвоение больного встречается многократно. Здесь речь идет о феноменологически не очень ясных фактах. Мы в общем знаем переживание собственно раздвоения, которое происходит таким образом, что рядом друг с другом переживаются на самом деле две личности во всей полноте чувств, и мы знаем также раздвоение, когда индивид переживает себя только одного, но вне себя видит еще некоего другого, которого он, очевидно, считает двойником, не переживая его изнутри как раздвоение. Больной чувствует себя удвоенным в лице с другим полом — в своей сестре, позднее также в сопровождающей его даме Моне Лизе. В дальнейшем он даже физически ощущал себя двуполым, он пережил в себе половой акт между двумя этими лицами. Наконец, он чувствовал, как ему, другому, делают вскрытие, в то время, как он сам лежал в постели.

Что касается имеющих отклонения от нормы чувственных состояний, укажем на увеличение количества и усиление глубины переживаний, связанных со способностью жить чувствами других, перед психозом, а также сошлемся на обзор его чувств, имеющих отклонение от нормы. Только одно чувство мы хотим выделить особо, которое, как нам кажется, является характерным при таких формах психоза: завершающее чувство безразличия. Чем все закончится, ему безразлично, он чувствует себя пассивным.

Это чувство, которое мы отметили также и в первом случае, описано еще одним больным, который пережил (в психозе) религиозную войну, мировой пожар, треск ружей, грохот пушек, «какого не услышишь даже в самых диких битвах», и описано следующим образом: «Вообще-то, самые ужасные фазы моих галлюцинаций я перенес со стоическим спокойствием, как будто бы я как раз знал, что вся эта суматоха только бред и скоро должна прекратиться»1.

По отношению к психотическому. переживанию у больного многократно появлялось чувство принуждения, которому он вна-

1 fehrlin, Die Schizophrenie. Im Selbstverlag. (Собственное описание больного шизофренией).

чале подчиняется, но от которого он к концу пытается уйти через переключение внимания. Когда он, слушая музыку в курортном парке, вышел на террасу, он почувствовал, что нечто заставляет его пойти по определенному пути. Он должен был идти точно по следам какого-то другого лица. Он подчинился также требованию точно следовать музыке телодвижениями и т. д.

Движения, которые больной делал во время психоза, были, по его мнению, всегда мотивированы, даже самые странные, ошибочно принимаемые за «кататонические». Когда он производил такие движения, он хотел, например, лучше разместить (известные) существа, помочь им двигаться и т. п. Такие показания о сквозной мотивировке моторных явлений, обращающих во время психоза на себя внимание и воспринимаемых как «кататонические», не являются необычными при такого рода психозах, богатых переживаниями, например, мы можем процитировать Нерваля: «Каталептическое состояние, в котором я находился несколько дней, было мне научно объяснено, и сообщения тех, кто меня наблюдал, привели меня в своего рода раздражение, потому что я видел, что сумасшествию были приписаны движения и слова, которые для меня совпадали с различными фазами одной логической цепи событий».

Среди феноменов сферы воли есть еще один обращающий на себя внимание факт — чувство невероятной силы. Больной чувствовал, что по физической силе он бесконечно превосходит других людей. Он чувствовал, что даже десять мужчин не смогли бы удержать его. Это чувство чрезвычайной силы встречается также часто: «Тут у меня появилось чувство, что я стал очень большим, что я электрическим потоком могу поразить все, что бы ни приблизилось. И было нечто странное в той заботливости, с которой я сдерживал свои силы и щадил жизнь солдат, на меня нападавших» (Нерваль).

2. Каузальные связи. Никто, по-видимому, не сомневается в том, что у нашего больного речь идет о шизофреническом процессе. Но так как мы ничего не знаем о причине этих

процессов, кроме часто однородной тяжелой наследственности — в нашем случае этого нет,— то мы можем лишь поставить вопрос о том, когда этот процесс начался. Представляется вполне возможным рассматривать в качестве первых проявлений процесса шесть лет назад уменьшение прилежания больного и появление глубокой неприязни к юриспруденции. Четыре года назад появилось чувство непонимания со стороны семьи, он уединяется от своих товарищей. Если рассматривать оба этих временных отрезка как первые, самые легкие сдвиги процесса, то явным и несомненным он становится, начиная с момента два года назад. Он стал недоверчивым, подавленным, молчаливым, постоянно жаловался, что плохо себя чувствует, стал раздражительным, неконтактным, потерял почти всяческую инициативу. Эта более тяжелая фаза сначала прошла, однако осталось постоянное шизофреническое состояние: он был резок и вел себя оскорбительно по отношению к знакомым, вообще же был очень застенчив, его поведение при употреблении алкоголя было необычным и иногда спонтанным («охотно симулирует сумасшедшего»). Для отдельных фаз или сдвигов мы не можем установить тех моментов в жизненной ситуации больного, которые их вызвали.

У нашего больного с юности был более чем обычный интерес к философии и, кроме того, незаурядные культурные потребности, тонко развитая способность к восприятию. При таких задатках, мы понимаем это лучше, чем обычно, больной каждый раз, как только болезнь начинала прогрессировать, со страстью отдавался изучению философии. Это общее своеобразие данных процессов, что заболевшие, особенно на первой стадии, обращаются к глубочайшим проблемам, мировоззренческим и религиозным вопросам. При особенных задатках нашего больного эта черта должна была проступить очень сильно. Эту связь мы попытаемся понять лучше в следующем разделе, так же, как и другую, что философия привела больного к мучительному переживанию скепсиса. Таким образом, мы придерживаемся взгляда, что изучение философии, и особенно скепсис, являются следствием и выражением вызванного этим процессом душевного изменения.

Как связанное с этим следствие процесса, следует воспринимать и его неспособность к профессии. Она, сочетаясь с фиаско в философии, составила главное содержание его страданий в последний год перед острым психозом: до определенной степени

понятная сама по себе жизненная ситуация, которая, как целое, сама обусловлена протекавшим в нем процессом.

За три месяца до психоза с ним произошло некое превращение в результате впечатления от одной дамы, с которой лично он так и не познакомился. Но все оставалось в общих чертах по-старому до момента, за месяц до психоза, когда произошла неудача с экзаменом'. С этого времени болезнь существенно усилилась, все уже видели, что он болен, в следующие недели у него развились бредовые идеи, понятная связь которых с этой неудачей несомненна. После дальнейших расстройств из-за сцен с родителями по поводу выбора профессии, из-за вопросов других о профессии, через некоторое время, приблизительно четыре четыре недели, разразился острый психоз, которому за два дня до этого предшествовала встреча с дамой, на которую он не надеялся, и которая произвела на него глубокое впечатление.

На основе этих кратко обобщенных данных мы пришли к мнению, что речь в этом случае идет о реактивном психозе. Процесс создал диспозицию, которая сделала вообще возможной такую странную реакцию на тяжелую жизненную ситуацию. Процесс наряду с этим стал причиной душевного изменения, которое принесло с собой фиаско в философии из скепсиса и несостоятельность в профессии, невозможность найти себя в реальном мире.

Скепсис и профессиональная несостоятельность уже внесли в его душевную жизнь напряжение, которое из-за неудачи на экзамене, и находясь в непосредственной временной связи с ним, пришло к разрядке. После всех внутренних неудач он все поставил на эту карту: он ждал высшей оценки I. Когда здесь его постшло несчастье, он совершенно отчаялся, и тут стало развиваться болезненное изменение (о нем свидетельствуют его родственники и пишет он сам), которое переросло через четыре недели в тяжелую форму острого психоза. В какой степени содержание психоза в своей основной части находится в понятной связи с его жизненной ситуацией, на которую острый психоз стал реакцией, мы хотим рассмотреть в следующем разделе.

'И он, и окружавшие его, ожидали получить высшую оценку - I и были очень удивлены и разочарованы, когда он получил II. Кроме того, плохая оценка была препятствием при приеме на государственную службу. Он считал, что ему придется очень долго ждать, или что его никогда не примут.

Реактивность психоза в данном случае ясна не в той мере, как в первом случае. Если мы зададим себе вопрос: разразился ли бы психоз без этой особой жизненной ситуации, то в первом случае без какого-либо сомнения мы ответили бы — нет. Клинк при счастливом браке оставался бы — по крайней мере, еще очень длительное время — здоровьм. В данном же случае мы должны ответить: получи он за экзамен единицу, острый психоз разразился бы, вероятно, не в этот момент. Но обусловленная процессом жизнь души привела бы, очевидно, при любых обстоятельствах — и чем позднее это произошло бы, тем меньший повод был бы нужен — к этому же самому виду психоза. В конечном счете, мы не можем измерить, в какой степени приблизительно осуществился сдвиг, который в определенной степени уже назревал, и который также был вызван этим реактивным поведением. После психоза больной снова настолько же здоров, насколько он был здоров до этого, прогресса этого процесса не наблюдалось. Поэтому мы, по-видимому, должны считать, что доля влияния сдвига очень незначительна.

Реактивность проявилась после психоза в том, что больной испытывал неприязнь к тому, что касалось домашних отношений и что заставляло думать о проблемах с профессией: что он чувствовал себя плохо, когда к нему приезжала мать, которая ранее постоянно требовала принятия решения относительно профессии, что при первом возвращении домой тут же наступил незначительный рецидив и он снова приехал в клинику.

Процесс как таковой продолжает существовать: его бредовая позиция по отношению к определенным событиям перед психозом, его похожие на припадки состояния, определенные черты, которые особенно дают о себе знать в его письменных произведениях и указывают на элементарные изменения личности — все это является признаками хронического шизофренического состояния.

3. Понятные связи. Прежде всего мы хотим попытаться понять те своеобразные понятные связи, которые были перед психозом и появление которых мы рассматриваем как следствие процесса. Затем мы хотим, насколько это будет возможно, попытаться понять само содержание острого психоза.

Душевные изменения, виды нового жизненного настроя, новых жизненных чувств, которые появляются в результате шизофренического болезненного процесса, трудно понять и трудно описать. Еще не удалось описать их так, чтобы можно было сказать:

8 К. Ясперс Т. 2

эти жизненные настроения появились только как следствие этих процессов. Кроме того, мы можем изучать их с надеждой на успех только у более отличающихся, более одаренных людей. Если мы сможем понять их у них, то тоща мы сможем легче найти их и в менее дифференцированных формах обычных случаев. Но одаренные больные с шизофреническим процессом очень редко — во многих случаях из-за отсутствия возможности — становились предметом научного исследования.

Дата добавления: 2015-06-04