Дополнительное чтение 2 страница

⁴⁹ См., например: Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М.,1973; Кон И.С. К проблеме национального
характера. М.,1974; Картавцев Л.И. Этнос и его психология. Л.,1976.

⁵⁰ Сикевич З.В. Национальное самосознание русских (Социологический очерк). М.: АОЗТ «Меха­
ник», 1996. С. 97.

⁵¹ Смирнов П.И. Социология личности. СПб.; 2001. С. 171.

⁵² Барулин B.C. Российский человек в XX веке. Потери и обретение себя. СПб.: Алетейя, 2000. С. 189.

⁵³ Сикевич З.В. Национальное самосознание русских (Социологический очерк). М.: АОЗТ «Меха­
ник»,1996. С. 95.

⁵⁴ Смирнов П.И. Социология личности. СПб., 2001. С. 172.

⁵⁵ Там же. С. 172.

темой ценностей). Понятие «менталитет» по содержанию гораздо шире, чем понятие «национальный характер».

Долгое время проблема национального менталитета у нас практичес­ки никак не изучалась. Прорыв наметился в начале 1990-х гг. Так, напри­мер, в 1992 и 1993 г. вышли в свет коллективная монография авторов Ин­ститута этнологии им. Миклухо-Маклая «Русские: этносоциологические очерки», работа двух петербургских ученых А.О. Бороноева и П.И. Смир­нова «Россия и русские: характер народа и судьбы страны», а также уни­кальная монография московских специалистов из ВЦИОМ «Советский простой человек». В них был впервые представлен научный анализ этно-

национальных особенностей и характера русских. Однако с методологической точ­ки зрения и по глубине раскрытия про­блемы первые монографии оказались в целом очень слабыми. Общее впечатле­ние от них осталось скорее негативным: поверхностная констатация фактов со­провождалась обилием цифр, не имела под собой твердой научной основы. К то­му же обе монографии вышли в свет с та­ким большим временным разрывом меж­ду сбором данных и их публикацией, что, учитывая темпы общественных перемен в постперестроечной России, они мораль­но устарели еще до своего рождения⁵⁶. И только с появлением работ B.C. Агеева, З.В. Сикевич, П. Шихирева, М.В. Граче­ва и А. Наумова изучение российского национального характера приобретает черты научной обоснованности, чему во многом способствовало использование западной методологии.

Развитие эмпирических исследований по российской ментальности во многом инициировано классическими трудами голландского ученого Герта Хофстеда. В период с 1967 по 1973 г., пока он работал психологом в крупнейшей компании IBM, он измерил степень выраженности национальных различий в 40 странах мира⁵⁷, а в научный лексикон вошло понятие «индекс Хофстеда» (Hofstede's Dimensions). Он включал четыре переменные культурного разнообразия: неопределенность избегания {Uncertainty Avoidance), дистанция власти {Power Distance), муску-линность—феминность {Masculinity—Femininity), индивидуализм—коллекти­визм {Individualism—Collectivism). Позже, когда эмпирические интересы ав­тора распространились на Азиатский континент, добавилась пятая перемен­ная — конфуцианский динамизм {Confucian Dynamism).

⁶ Латова Н.В., Лотов Ю.В. Российская экономическая ментальность на мировом фоне // Обще­ственные науки и современность. 2001. №4. ⁵⁷ Объект исследования — мультинациональные корпорации, объем выборки — 116 000 ед.

Первая переменная измеряла самочувствие людей в неопределенных си­туациях. Высокий уровень Uncertainty Avoidance присуждался тем культурам, где люди подчинялись формальным правилам и немедленно терялись, когда

наступали неожиданные ситуации. Напротив, низкий уровень присущ тем обществам, где люди привыкли к отсутствию четких законов, а потому чувствовали себя вполне комфортно в неопределенных ситуациях. Перемен­ная Power Distance измеряла то, на­сколько индивиды, занимающие в организации или обществе низкоста­тусные позиции, считают распределе­ние власти в обществе справедливым. Благодаря третьей переменной можно было сравнивать страны, определяя их как преимущественно «мускулинные» и «феминные». В первых существова­ ли четкие представления о том, каки­ми должны быть роли мужчины и женщины в обществе, а во вторых никакой четкости не было. Четвертую переменную Хофстед позаимствовал у Эдварда Хала⁵⁸, а пятая имела сугу­бо региональную специфику, поскольку измеряла уровень экономическо­го развития стран Азиатского региона, придерживающихся конфуцианской философии. Из этического кодекса Конфуция он взял такие ценности, как бережливость, стремление не потерять лица, услужливость, преданность иерархическим принципам⁵⁹.

Несколько позже список исследуемых стран был им расширен до 70, включив и Россию⁶⁰. Правда, данные для России Г. Хофстед собирал по кос­венным источникам: национальной статистике, литературе и истории, ре­зультатам локальных исследований. Методология Г. Хофстеда признана во всем мире, она привлекает к себе внимание ученых из разных стран. По этому же пути пошли российские социологи А.И. Наумов⁶¹, М. Грачев, В.В. Кочетков и др., поставившие своей целью развитие идей Г. Хофстеда применительно к российской действительности.

Результаты их исследований, а также данные Д. Боллингера, Ш. Паффер. Э. Джонса, Г.У. Солдатовой, Н.М. Лебедевой свидетельствуют о промежу­точном положении России на шкале индивидуализма — коллективизма. Авторы отмечают изменения в культуре России, фиксируемые на шкалах

⁵⁸ Hall E. Т. Understanding cultural differences. Yarmouth, ME: Intercultural Press, 1990.

⁵⁹ Hofstede G. Culture's consequences: International differences in work-related values. Newbury Park, CA:
Sage, 1980; Hofstede G. Cultural differences in teaching and learning // Int. J. of Intercultural Relations.
1986. № 10. 301-320; Hofstede G. Cultures and organizations: Software of the mind. L.: McGraw-Hill.
1991; Hofstede G., Bond M. H. Confucius & economic growth: New trends in culture's consequences //
Organizational Dynamics, 1988. № 16 (4). P. 4-21.

⁶⁰ Hofstede G. Cultures and organizations: Software of the mind. N.Y.: McGraw Hill, 1997.

⁶¹ Naumov A.I. Hofstede's Measurement of Russia: The Influence of National Cultures on Business
Management // Menedzment. 1996. № 3. P. 70-103; Naumov A., Puffer S. Measuring Russian Culture
using Hofstede's Dimensions // Appl. Psychology. 2000. № 49 (4), 709-718.

культурных измерений. В настоящее время наметился переход русской куль­туры от коллективистического полюса к индивидуалистическому; русские в бывших союзных республиках отличаются меньшим по сравнению с ти­тульным населением коллективизмом. При контакте с коллективистскими культурами русские отмечают у себя индивидуалистические черты, а с ин­дивидуалистическими культурами — черты коллективизма. Хотя традици­онно Россию относили к феминным культурам (Н.А. Бердяев, В.В. Розанов), в настоящее время индекс мужественности повышается. Согласно данным Ш. Паффер и А.И. Наумова⁶² (выборка 250 человек), в середине 1990-х гг. в сознании россиян выявлены средний уровень индивидуализма, мускулин-ности и властной дистанции, умеренно высокий — патернализма и избега­ния неопределенности. Молодое поколение россиян, вступившее в произ­водственную жизнь в эпоху перестройки, имеет высокие показатели по шкале мускулинности и низкие по шкале патернализма. Если раньше Н.А. Бердяев, В.О. Ключевский и Г.П. Федотов отмечали большую дистан­цию власти в России, то сейчас ее показатель уменьшается⁶³.

На наш взгляд, следует различать «национальный характер» как понятие и «национальный характер» как реальность, включающую в себя стереоти­пы мышления, модели и образцы поведения, сознательное и бессознатель­ное, язык. Иными словами, это сочетание большого числа компонентов в некой структуре или образце {pattern). Проблематика национального харак­тера остается в рамках привычно сложившихся методов исследования: фи­лософии, этнографии и гуманитарных наук, в то время как следует учиты­вать мировой опыт и те «познавательные повороты», которые были совер­шены в изучении культуры.

Культурологические исследования в нашей стране осуществлялись пре­имущественно в пределах философского и гуманитарного типов знания. Отечественная культурология как философско-гуманитарная наука продол­жила в новых условиях исследование общественного сознания, интересовать­ся которым в рамках советской марксистской традиции стало возможно лишь в 1960-х гг. Особая известность, которую в отечественной гуманитаристике в 70—80-е гг. приобретает французская историческая школа «Анналов», во многом объясняется неразработанностью проблематики культуры в рамках господствовавшей тогда философской теории. Приемами и инструментари­ем школы «Анналов» охотно воспользовались исследователи культуры в 80— 90-х гг., и культурология предстала как история ментальностей и «картин мира» различных эпох и цивилизаций. Огромное внимание отечественная культурология уделяла и проблеме личности, причем своеобразие типов лич­ности раскрывалось преимущественно на историческом материале или же ма­териале художественной культуры. Активно обсуждался вопрос о соотноше­нии эволюционного и цивилизационного подходов в изучении культуры. Если эволюционный подход был хорошо известен благодаря такой его раз­новидности, как теория формаций, то цивилизационный подход оказался сравнительно новым и потребовал своего осмысления. Социолог и антропо­лог К. Касьянова в своей книге «О русском национальном характере» связы-

⁶² Naumov A., Puffer S. Measuring Russian Culture using Hofstede's Dimensions // Applied Psychology,
2000. № 49 (4), 709-718.

⁶³ См.: Кочетков В.В. Социология межкультурных различий. М,: Социум, 2000.

вала его особенности с общинным укладом России, доказывая, что русские имеют в психиатрической классификации «эпилептоидную» личностную структуру. В основе национального, или этнического, характера, согласно концепции К. Касьяновой, лежит некоторый набор предметов или идей, которые в сознании каждого носителя определенной культуры связаны с интенсивно окрашенной гаммой чувств или эмоций. Совокупность таких элементов, «гамма чувств», служит своеобразным «знаменателем личности», который состоит из цепочки «предмет — действие» и который еще можно назвать социальным архетипом. Социальный архетип передается человеку по наследству от предыдущих поколений, существует в его сознании на невер­бальном, чаще всего нерефлексируемом и очень глубоком уровне психики; ценностная структура личности «погружена» в ее архетипы, а те элементы, которыми личность соприкасается с окружающим миром — «типичные дей­ствия» — и составляют ее этнический характер, лежащий в основании инди­видуального характера⁶⁴.

Российский антрополог СВ. Лурье⁶⁵ считает применимым к данной про­блеме понятия культурного сценария — многоуровневых и многофакторных поведенческих схем, в которые соединяют сотни тысяч и миллионы людей в общем культурнообусловленном действии, например, совместном труде или ритуале. В таком случае освоение культуры, например ребенком или иностранцем, состоит не в «обучении», а во включении в присущие этой культуре сценарии: человек учится правильно себя вести в них, находить, а потом грамотно и творчески исполнять свою роль. Любую культуру можно представить как иерархическую систему сценариев — самых простых, при­менимых в одной-двух ситуациях, и предельно обобщенных, описывающих и задающих поведение большинства членов этноса в большинстве ситуаций. При такой постановке вопроса правильнее говорить не о «русском нацио­нальном характере», а скорее о «русском сценарии», который разыгрыва­ется народом в его истории.

Л. Гудков Постперестроечный характер

Из острой формы в первые два года после нача­ла гайдаровских реформ негативные пережива­ния (явления массовой фрустрации, депрессии, дезориентированности, страхов и диффузных тревог, зафиксированных в ходе наших опросов) перешли в хроническую и стали устойчивым не­гативным фоном социально-экономических трансформаций в России. Ясно ощущаемая мас­сами собственная неспособность жить по прави­лам наступающей рыночной экономики, резкий разрыв между растущим уровнем потребитель­ских запросов и сохраняющейся от прежних вре­мен трудовой мотивацией, а соответственно, и низкими доходами породили феномены острой социальной зависти и неприязни в отношении предприимчивости и активности более успешных и поднимающихся групп (более молодых, образо­ванных, не обремененных уравнительным созна­нием, беззастенчивых в выборе средств дости­жения успеха и достатка, гораздо более крими­нализированных).

Но если в отношении «новых русских» это раз­дражение и возмущение сравнительно успешно разряжалось в анекдотах, блокировалось разли­чием оценок и отношений разных поколений, социальными барьерами между группами, стра­хом, привычкой или нейтрализовалось социаль­но-культурной близостью к удачливым «своим», то в отношении этнически «чужих» этого не про­исходило. Напротив, механизмы социального

⁶⁴ Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994. С. 32.

⁶⁵ См.: Лурье СВ. Историческая этнология. М., 1998; Он же. Психологическая антропология. Исто­
рия, современное состояние, перспективы. М.: Академический проект, 2003.

Особой темой стала Россия: ее культурное своеобразие, национальный характер и менталитет. Марксизм отрицательно относился к русской рели­гиозной философии, поэтому самосознание русской культуры в ее важней­ших проявлениях было закрыто для философских рефлексий. Культуроло­гия расширила возможности изучения русской культуры, проявив интерес к темам и проблемам, содержавшимся в работах философов Серебряного века. Осмыслялись основные направления в развитии культурологической мысли России XIX в. и рубежа веков, возник огромный интерес к культуро­логическим идеям русских философов, в особенности русских религиозных философов. Исследовалось влияние геополитического фактора и географи­ческой среды на формирование русского национального характера. Отме­чался социоцентризм российского общества, существенное влияние, кото­рое оказало православие на формирование русского культурного архетипа, а также связь между ним и российской государственностью. Замеченные Н.А. Бердяевым «антиномичность России» и «жуткая противоречивость» русской культуры стали своеобразной парадигмой в исследовании и русско­го национального характера.

Русский национальный характер рассматривался преимущественно в рамках гуманитарного и философского методов в изучении культуры. Дан­ный подход, бесспорно, обнаруживает свою эвристичность, но тем не ме­нее представляет собой исследовательскую спекуляцию, к которой можно подобрать факты как подтверждающие, так и опровергающие априорные построения (непрекращающийся спор западников и славянофилов о «судь­бе России» является этому лучшим подтверждением). Некоторые авторы считают, что русские — ярко выраженные коллективисты, для подтвержде­ния этого достаточно упомянуть такие черты национального характера, как открытость, гостеприимство, упование на «авось», зависимость. Но можно найти факты, свидетельствующие об обратном. А. де Кюстин с ненавистью описывал «Россию в 1839 году» как страну рабов, в которой все пронизано

ресентимента превращали накопляющийся по­тенциал этих негативных эмоций, с одной сторо­ны, в идеализированное или сублимированное представление о самих русских, а с другой — в

резкое недоверие к властям и антипатию, непри­язнь к «инородцам».

Как показывают данные опросов, к этому време­ни заметно усилилась значимость таких «типич­ных черт» русского национального характера, ко­торые должны были компенсировать болезненный комплекс неполноценности «русских», выра­жающийся как разрыв между верой в присущий испокон века русским массовый героизм, вели­кодержавной гордостью (если не кичливостью), самопожертвованием, стремлением к доминиро­ванию (осознаваемых именно в качестве коллек­тивных, всеобщих, а потому как бы экстраорди­нарных, консолидирующих национальных свой­ств) и индивидуальными, в этом плане — приземленными, повседневными характеристи­ками частного существования: бедностью, соци­альной пассивностью,зависимостью от властей, бытовой агрессивностью, дезориентированнос-тью, неуверенностью в завтрашнем дне и т.п. Таковы, например, «доброта», «простота», «от­зывчивость», «терпеливость», «готовность прий­ти на помощь», «отсутствие эгоизма» и стяжа­тельства и т.п.

[удков Л. Антисемитизм в постсоветской России (http://pubs.carnegie.ru).

страхом, а апатичные и трусоватые русские даже дышат не иначе как по приказанию императора. А всего несколькими годами ранее Александр Пушкин писал: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна». Русский человек склонен к эмоцио­нальному бездействию, к ожиданию будущего благоденствия. Безусловно, существует множество теорий, пытающихся объяснить и разгадать феномен «славянской души». Русское этническое самосознание, по мнению многих исследователей, основывается на таких чертах, как смирение и страдание. Склонность русского человека к эмоциональности, фатализму, песси­мизму, иррационализму, моральным суждениям, детерминизм, анархизм, патернализм, фрустрация как черты менталитета русского человека пере­даются в русском языке, как считают ряд специалистов⁶⁶, определенными языковыми средствами. Конфликт­ность национального характера рус­ского человека, представление о фа­тальной предрешенности саморазру­шения со стороны русского человека в создаваемой им же, по собственно­му почину, конфликтной ситуации, антиномия таких черт, как патернализм и социальная фрустрация, — чер­ты самосознания русского человека, проявляющиеся в беллетристике и в русском языке.

Примеры из произведений Лермонтова, Достоевского и Булгакова де­монстрируют особенности русской языковой личности, для которой исклю­чительно важным оказывается выражение оценки причинно-следственных отношений с подчеркиванием таких характеристик причины, как ее внут­ренний характер по отношению к объекту рассуждения, неспособность человека сопротивляться воздействию причины, существование потусто­ронних сил, управляющих поступками человека — объекта рассуждения, — т.е. фатальный детерминизм русской языковой личности, что проявляется в системе языковых средств, выражающих причинно-следственные отно­шения, и в русских односоставных безличных предложениях. Стремление не выразить субъект действия формой именительного падежа в активной конструкции, не выразить субъект действия вообще, а также отмеченные выше бессубъектные безличные односоставные предложения не просто составляют особую трудность при изучении русского языка как иностран­ного — это черта менталитета русского человека, черта русского националь­ного характера.

Одной из важнейших тем в социальной антропологии становится тема динамики культуры, способов ее функционирования, типов культурных процессов и методов их исследования. Расширяется категориальный аппа­рат, вводятся такие новые понятия, как аккультурация, диффузия, диффе-

⁶⁶ Богин Г.И. Модель языковой личности в ее отношении к разновидностям текстов. Автореф. дисс.... докт. филол. наук. Л., 1984; Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996; Караулов Ю.Н- Русская языковая личность и задачи ее изучения // Язык и личность. М.,1989; Он же. Русский язык и языковая личность. М., 1987; Менталитетные свойства русской языковой личности в зер­кале словаря, грамматики и морфемной структуры слова (http://www.philol.msu.ru).

ренциация, инновация. В качестве причин динамики культуры выделялись инновация как самоизменение культуры и инверсия как процесс, происхо­дящий под внешним влиянием. Обратившись вначале к анализу примитив­ных культур, социальная антропология затем перешла к исследованию со­временных обществ и стала наукой, изучающей в сравнительном плане (от­сюда столь большая значимость кросскультурных исследований) различные типы культур и этапы их изменения.

В рамках социальной антропологии осмысляется также проблема этно­центризма и культурного релятивизма. Деятельность первых антропологов была отмечена этноцентризмом: для них свойственно было сравнивать все культуры со своей собственной, считавшейся наиболее передовой. Позиция этноцентризма постепенно сменилась позицией культурного релятивиз­ма — признанием того, что любая культура может быть понята лишь в соб­ственном контексте и рассматривать ее нужно как единое целое. Рассмот­рение культуры как системы предполагало анализ поведенческих образцов и стереотипов мышления, характерных для представителей различных куль­тур. Таким образом, антропологи вышли на тему национального характе­ра, исследованию которого были посвящены работы М. Мид, Р. Бенедикт, Р. Линтона. Ими были предприняты попытки дистанционного исследова­ния национального характера японцев, немцев и русских, исключающего

применение анкетного опроса рези­дентов или прямого наблюдения за коренным населением. Учеными ис­пользовались такие методы, как опрос представителей культур, оказавшихся вдали от родины (иммигрантов, воен­нопленных), изучение литературных произведений, фотографий, искусст­ва, фольклора, газетных статей, радиосообщений, автобиографий, фильмов. На основе анализа этого ма­териала создавались «психологичес­кие портреты» народов; на основе об­ наруживаемых доминантных тем, проявляющихся в анализируемом ма­териале, выявлялись характерные для того или иного народа черты лично­сти и иерархия ценностей. Особенно многочисленные исследования были посвящены Японии, Германии, США, России.

В работе 1930 г. Р. Бенедикт выделила два типа культурных конфигура­ций: «аполлоновскую» культуру (в поведении доминируют порядок, согла­сованность, гармония) и «дионисийскую» (основана на крайних типах по­ведения). К первому типу была отнесена культура индейцев пуэбло, ко вто­рому — культура индейского племени пима. В работе «Модели культуры» Бенедикт несколько модернизировала принцип классификации и исполь­зовала для определения паттернов «клинический» подход: в частности, куль­тура племени квакиутль была определена как «мегаломаниакальная», куль­тура добу — как «параноидная».

В годы Второй мировой войны Рут Бенедикт занялась изучением японской национальной психологии. Книга «Хризантема и меч» стала классической

работой, в которой были использованы собранные исследовательницей ма­териалы. Исследуя японцев, главное внимание Бенедикт уделила вопросу о том, почему японцы столь жестоки к своим пленным и одновременно дру­желюбны к победителям, которые нанесли им самое жестокое и бескомпро­миссное поражение во Второй мировой войне. Казалось, поражение совер­шенно преобразило японцев, они превратились в нацию, состоящую из но­вых людей, которые благожелательно относились к демократической политике американцев. Разгадка, по мнению Р. Бенедикт, крылась в особен­ностях национального характера. Сильной стороной японцев является упор­ство в продолжении однажды выбранного направления, но когда это оказы­вается абсолютно невозможным, они с той же настойчивостью продвигают­ся к другой цели. Такова «этика альтернативности». Японцы «попытались достигнуть своей цели посредством войны, им это не удалось. Они отбрасы­вают этот путь и пытаются найти возможность изменить направление»⁶⁷. Та­кого рода особенность приобретается в про­цессе взросления и социализации. Специфи­ка системы воспитания детей в японских семьях состоит в резкой смене ориентации по достижению ребенком определенного возрас­та. Примерно до 6—7 лет детям разрешается вести себя как им вздумается, но уже подрост­ки за любую провинность подвергаются серь­езному наказанию. Воспитательная практика формирует двойственность или амбивалент­ность взгляда на мир. Опыт психологической свободы хранится в памяти всю жизнь. Это память о времени, когда они не знали наказа­ний⁶⁸.

Маргарет Мид принадлежит работа «На­циональный характер». Она рассматривала три основных аспекта исследования нацио­нального характера: 1) сравнительное описа­ние культурных конфигураций (в частности, сравнение соотношения различных обще­ственных институций), характерных для той или иной культуры; 2) сравнительный анализ ухода за младенцами и детского воспитания; 3) изучение присущих тем или иным культурам моделей межличностных отношений, таких, например, как отношения между родителями и детьми и отношения между ровесниками⁶⁹. Э. Голдфранк (1945), исследовавший индейские племена, описывал лич­ность индейца пуэбло через такие поведенческие особенности, как «бояз­ливый», «склонный к аргументациям» и т.п. А. Халлоуэл (1940) проанали­зировал особенности психологического склада индейцев сольто, в частно-

⁶⁷ Benedict R. The Chrysanthemum and the Sword. Boston: Houghton Mifflin, 1946. P. 304.

⁶⁸ Ibid. P. 287.

⁶⁹ Mead M. National Character // Kroeber A.K. (ed.). Anthropology Today. Chicago, III: The University of
Chicago Press, 1953.

сти, были выявлены особые манифестации агрессивной установки — подо­зрительность, опасения по поводу возможного колдовства (при отсутствии явных физических проявлений агрессивности).

Британский антрополог Джеффри Горер⁷⁰ предпринял попытку вывес­ти особенности личности русского, в частности его отношение к власти, восприятие налагаемых ограничений, способы самоконтроля и выражения агрессии из обычая тугого пеленания в младенчестве. Этот подход получил известность как концепция «пеленочного детерминизма». Ее развила и популяризировала М. Мид, а Э. Эриксон адаптировал ее в статье «Легенда о юности М. Горького».

Дж. Горер считал, что русским свойственна традиция туго пеленать мла­денцев с ранних месяцев их жизни. Это, по его мнению, приводит к тому, что они растут сильными и сдержанными, в противном случае они легко могли бы себя поранить. На короткое время их освобождают от пеленок, моют и активно с ними играют. Дж. Горер связал альтернативу между длительным периодом неподвижности и коротким периодом мускульной активности и интенсивного социального взаимодействия с определенными аспектами русского национального характера и внешней политики России. Многие русские, по его мнению, испытывают сильные душевные порывы и короткие всплески социальной активности в промежутках долгих перио­дов депрессии⁷¹. Эта же тенденция, по его мнению, характеризует и политическую жизнь общества: длительные периоды покорности сильным внешним авторитетам перемежаются яркими периодами интенсивной ре­волюционной деятельности. Туго пеленая младенца, русские как бы инфор­мируют своих детей о необходимости сильной внешней власти. Зажатые с младенчества люди вырастают послушными и терпеливыми, покорными даже тоталитаризму, но склонными к кратковременным бунтам и анархии. Именно «пеленочный» комплекс привел к царизму, сталинизму, а также крестьянским бунтам и социалистической революции. К типичным чертам русского национального характера Дж. Горер относил: склонность к наси­лию, устраивание заговоров, стремление к частым исповедям, страх перед врагами, которые не имеют даже четкого определения, анархизм, неприем­лемость компромисса, поиск вечной правды, чувство вины.

Гореровскую гипотезу, конечно же, критиковали, но критика, как пра­вило, била «мимо цели», поскольку, чтобы ответить отрицательно на воп­рос: «Действительно ли русская душа — спеленутая душа?»⁷² — нужно опе­рировать фактологией. Правда, и с фактологией у самого Горера обстояло не все благополучно. В предисловии к своей работе о русском националь­ном характере, вышедшей в соавторстве с Дж. Рикманом, он признавался: «Эта книга не основана на личном опыте или собственных наблюдениях.

⁰ Gorer G. Himalayan Village. An account of the Lepchas of Sikkim. L.: Michael Joseph, 1938; Gorer G.
Death, grief and mourning. N.Y. Doubleday, 1965; Gorer G. The Danger of Equality and Other Essays. L.:
Cresset Press, 1966; Gorer G. The devil's disciple; the revolutionary theories of the Marquis de Sade, Paris:
Courrier graphique, 1933; Russian Culture: The Study of Contemporary Western Cultures. Vol. 3 / By J.
Rickman, M. Mead, G. Gorer. N.Y., 2001; Gorer G. The American People A Study in National Character.
N.Y.: W.W. Norton & Company Inc., 1948.

¹ Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросскультурную психологию. М.: Изд. Дом «Ключ-С»,
1999. С. 104.

Эриксон Э. Детство и общество. СПб.: Ленато, ACT, Фонд «Университет, книга», 1996. С. 540.

Как интурист, я совершил две короткие поездки в СССР в 1932 и 1936 гг. Мое знание русского языка очень посредственное — могу лишь разобраться в простейшем тексте с помощью словаря»⁷³.

В своих работах Дж. Горер описал также результаты исследования япон­ского характера (1943), уделяя внимание прежде всего влиянию стиля вос­питания на формирование психического склада личности. Он утверждал, в частности, что особенности «приучения к туалету» определяют наличие у взрослого японца повышенной тревоги по поводу нечистоплотности.

Дата добавления: 2015-06-04