Пандемониум. Наряду с представлениями о высших богах в исконнославянской ре­лигии существовали верования в богов низшего уровня, духов, оборот­ней, которые в совокупности

Наряду с представлениями о высших богах в исконнославянской ре­лигии существовали верования в богов низшего уровня, духов, оборот­ней, которые в совокупности составляли славянский пандемониум.

См. подробнее: Комарович В. Л. Культ рода и земли в княжеской среде XI—XIII вв.//Труды Отдела древнерусской литературы. Т. 16. М.— Л., 1960.

См.: Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987; Рыбаков Б. А. Язычество древ­них славян. М., 1994.

См., напр., последние работы: Клейн Л. С. Памятник языческого бога Рода//Язычест-во восточных славян: сборник научных трудов. Л., 1990; Зубов Н.И. Научные фантомы славянского Олимпа//Живая старина. 1995. № 3.

Веселовский А. Н. Судьба-доля в народных представлениях славян// Веселовский А. Н. Разыскания в области русского духовного стиха.— Сборник отделения русского языка и словесности. СПб., 1889. Т. 46. № 6. С. 179.

Веселовский А.Н. Цит. соч. С. 189.

Уже у Прокопия Кесарийского есть упоминание о почитании славя­нами рек. О культе водных источников (рек, озер, родников, колодцев) и рощ дружно говорят средневековые авторы.Древнерусский текст свиде­тельствует, что многие «чеснок боготворят». Эти верования строились на анимистических представлениях о природных объектах и развивали тенденцию к деификации духовных двойников рек, озер, растений. Данные фольклора позволяют уверенно судить о том, что некоторые де-ифицированные сущности были отчетливо персонифицированы (см., например, былинный образ Дуная-богатыря).

За редким исключением, средневековые тексты скупо упоминают о демонологии славян. Поэтому материал для реконструкции славян­ской демонологии черпается прежде всего из данных этнографии и фольклористики, которые извлечены из стихии поздних, синкретиче­ских верований. Существенно дополняют картину реликты языкового наследия, открывающие доступ к праславянским представлениям. Вме­сте оба источника — фольклорно-этнографический и лингвистиче­ский — позволяют воссоздать хотя и не бесспорную, но все же доста­точно верную панораму славянской демонологии.

Значительный отряд демонологичеких персонажей составляли су­щества, именовавшиеся бесами. Общеславянское слово ЬеБъ этимологи­чески родственно санскр. bhayate «бояться», лат. foedus «гадкий, отвра­тительный, отталкивающий»². Очевидно, в круг исходных значений слова besb входят значения «пугающий, страшный, отвратительный». Из славянских соответствий (болг. бяс «дикая ярость, злоба», макед. бес «бешенство, ярость, злоба» и др.) проясняются значения злобности, буйности существ, номинированных именем «бесы».

Бесам религиозное сознание славян приписывало злонамеренность и губительную силу. В первую очередь, к бесам относились духи опас­ных для посещения мест: лесной глуши (у восточных славян — леший, лешачиха), болот (зыбочник, болотник восточных славян, болотник ка­шубов, др.), омутов, коварных водных стихий (водяной, водяниха вос­точных славян, отчасти вилы, самовилы южных славян, др.). В поле, по поверьям, обитали полудницы, злобные женские духи, появлявшиеся в полдень и олицетворявшие солнечный удар.

Слово некоего христолюбца, ревнителя правой веры//Красноречие Древней Руси. (XI—XVII вв.). М, 1987. С. 126.

См.: ЭССЯ. 2, 89; Преображенский А. Этимологический словарь русского языка. Т. I.It, 1958. С. 60.

К категории наиболее враждебных и опасных бесов принадлежала «группа полудемонов человеческого происхождения, к которым отно­сятся, по древним языческим представлениям, люди, не избывшие свой век, пришедшие «в мир иной» неестественным образом, без необходи­мых обрядов и т. п. и потому не порвавшие с земной жизнью, наполо­вину оставшиеся в мире земном. Таковы упыри, вурдалаки, вещицы (или ведуницы), отчасти русалки и др. Они вредят роду человеческому и потому их следует опасаться»¹.

Рядом с этими застрявшими на границе земного и загробного миров существами религиозное сознание поставило образы призраков, духов коварных наваждений. Славянская тапьjа, манья — безобразный при­зрак умершей старухи, разыскивающей по свету погубленного ею сына. В общем значении манья — «привидение», «вводящий в наваждение призрак». По-видимому, понятие об этих призраках, восходящее к прас-лавянскому тапа, родственно древнеримским представлениям о ma­nes — «душах умерших», maniae — «призраках мертвых». Оба понятия берут начало от индоевропейского та «махать рукой» и демонстрируют общее семантическое развитие: «манящее движение (руки)», «соблазн, наваждение», «призрак, привидение», «злой дух».

Прямое отношение к смерти имели олицетворения болезней. «Се-верновеликорусские вещицы — воплощения болезней — могут подраз­деляться согласно своей специализации: среди них есть тресея, огнея, мимохода, лихорадка и т. п.»³. Недуги считались следствиями происков духов болезней. Смерть, мор были персонифицированы общеславян­ским образом мары (марухи, мора, кикиморы) — женского смертонос­ного существа. Образ мары связан в славянской традиции с другим олицетворением смерти — богиней Мареной (Мараной, Маржаной).

Сокрытое в семантике слова «бес» значение отталкивающего своим видом существа вполне соответствует тому облику бесов, который удержан славянским фольклором. Водяного представляли стариком с одутловатым лицом, длинной зеленой бородой, раздутым животом; ки­кимора — существо уродливое, косоглазое, с заиканием или немотой; упырь — ходячий покойник, наводящий страх своим видом, багровым

Толстой Н. И. Каков облик дьявольский?/Яолстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 260.

См.: Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические ис­следования. М., 1991. С. 217.

Толстой Н. И. Каков облик дьявольский?//Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 260.

лицом, хвостом. По своему виду бесовская сила «может быть антропо­морфна (в облике человеческом), зооморфна (в облике зверином), «ну-леморфна» (бесплотна) и смешанно антропозооморфна (в облике полу­человека-полузверя). Последняя форма у славян, надо полагать, доста­точно поздняя...»¹.

Природа и даже наименования большинства персонажей низшей мифологии соотнесены с архаической картиной мира, разделенного на разные локусы, на «чужие» («дикие») места — водяной, леший, болот­ник, и «свое» («освоенное») пространство — дома (домовой), овина (овинник), двора (дворовый) и др. По мнению А. К. Байбурина, «почти весь восточнославянский демонический «пантеон» (домовой, леший, полевой, подяной и т. д.) можно рассматривать как религиозно-мифоло­гическое выражение идеи дискретности окружающего мира, его расчле­ненности на лес, поле, море, дом и т. п.»². В культах рощ, деревьев, род­ников находили свое проявление представления о соответствующих ду­хах.

Отмечается характерная градация демонологических существ, обу­словленная изменением свойств локусов пространства — нарастанием «опасности, нечистоты по мере удаления от центра освоенного про­странства»: «Так, например, домовой считается в основном добрым су­ществом, помощником семьи; дворовой имеет более злой нрав и, нако­нец, баенник (банник) может причинить человеку несчастье, замучить его до смерти...»³. Можно предположить, что в архаической славянской демонологии демоны освоенного пространства, демоны-охранители (например, домовой, овинник), духи благих объектов (колодцев, родни­ков, др.), злаков (житные духи) и некоторые другие не входили в состав бесов.

Группа существ низшей мифологии представляла персонифициро­ванные понятия о судьбе — таковы Доля, Недоля, Нужа Лихо, Горе, Среча, Несреча, Усуд, и др. Их образы антропоморфны и нарративны, т. е. связаны с мифологическими повествованиями. «Носительниц тай­ной неисповедимой судьбы естественно было удалить подальше от лю­дей, окружить тайной; решающим могло явиться представление судьбы

Толстой Н. И. Каков облик дьявольский?//Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 252.

Байбурин А. К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983. С. 109.

Байбурин А.К. Цит. соч. С. 36.

как преимущественно несчастное, недоли. <...> Такие олицетворения поневоле принимали демонический оттенок: их представляли себе в лесу, в болоте...»¹. К персонификациям судьбы примыкали олицетворе­ния этических понятий, наиболее известные из них — Правда и Кривда.

В синкретической религии древнеславянский пандемониум попол­нился некоторыми образами, заимствованными из ближневосточной и греческой демонологии.

Для обозначения демонологических существ в славянском религи­озном языке наряду со словом «бес» использовалось слово «черт». Фо-льклорно-этнографические данные позволяют вскрыть, по утвержде­нию Н. И. Толстого, некоторые общеславянские и даже общеиндоевро­пейские признаки черта: «Черт локально не ограничен, его пребывание и место жительства не ограждено домом, или лесом, или водным про­странством, как у домового, лешего или водяного. Он может появляться «на грешной земле» везде, даже в церкви и в неурочный час. Это одно из главных его свойств. Другим его свойством является отсутствие се­зонности— он может появляться в любое время года. <...> Есть, разу­меется, и любимые места его пребывания — «расходные дороги» (раз­вилки дорог, росстани), болота, топи, лесные чащобы и «меречи»,— и излюбленное место действия — полночь или вообще время от захода солнца до первых петухов (реже полдень), в году — Святки и канун Ивана Купалы и т. п.; но это время не лимитировано строго, и в общем черт может появиться везде и всегда на зов или без зова»². Архаический славянский черт зооморфен или антропоморфен, «но наиболее ярким показателем черта оказывается его пристрастие к быстрым метаморфо­зам, из которых обычно завершающей оказывается превращение в вихрь, т. е. обретение нулевой «морфности»³.

Показания языка надежно подкрепляются фольклорно-этнографиче-скими свидетельствами о верованиях в особое пристрастии чертей к пе­рекресткам и развилкам дорог, к порубежным моментам времени. Эти данные указывают на то, что представления о черте могут восходить к вере в магическую силу границ, порубежных черт⁴.

Магия и мифология границ были тесно соотнесены с представлени­ями о смерти и посмертном существовании, с культом мертвых — тех, кто перешел границу посмертного существования.

Веселовский А. Н. Судьба-доля в народных представлениях славян//Сборник отделе­ния русского языка и словесности. СПб., 1889. Т. 46. № 6. С. 221.

Толстой Н И. Каков облик дьявольский?//Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995. С. 262.

Там же.

⁴См.:ЭССЯ. 4. 164—166.

Дата добавления: 2015-06-04