Введение к комментариям на Евангелие от Матфея 2 страница

Иероним Стридонский составил свой четырехтомный Комментарий на Евангелие от Матфея в 398 г. по просьбе своего друга и ученика Евсевия Кремонского, как утверждается в предисловии к этому сочинению. Здесь же Иероним объясняет, что в связи со скорым отъездом друга он должен был закончить свою работу за две недели до Пасхи. Далее он говорит о том, что был весьма краток в изложении и пользовался следующими источниками: сочинениями Оригена, Ипполита Римского, Феофила Антиохийского (f в к. II в.), Феодора Гераклийского8, Аполлинария Лаодикийского и Дидима Слепца (f 398) из греческих авторов; Викторина из Пе-товии (f ок. 304), Фортунатиана Аквилейского (IV в.) и Илария Пиктавийского -из латинских. Дошедшие до нас тексты вполне подтверждают зависимость Иеро-нима от Оригена, в то время как использование им текстов Илария кажется незначительным. Определенные сохранившиеся фрагменты Феодора и Аполлинария также имеют точки пересечения с комментарием Иеронима.

Наиболее очевидной характерной чертой этого комментария является его краткость, а также большое разнообразие, ограниченное общей структурой, заданной данным жанром. В некоторых случаях объяснение того или иного фрагмента не превышает по размеру самого комментируемого текста, в то время как в других оно значительно длиннее. Очевидно, что Иероним писал в спешке и не систематически, так что он подробно рассматривает некоторые детали, кажущиеся ему интересными сами по себе или по тому, что говорится о них в его источниках, в то время как многие другие затрагиваются только вскользь. Порой складывается впечатление, что мы имеем дело с собранием объяснительных глосс, а не с систематическим комментарием. Даже в тех случаях, когда Иероним дает достаточно объемные объяснения и приводит различные истолкования на один фрагмент библейского текста, его дискурс остается предельно лаконичным. В целом можно заключить, что автор справился с заданием, поставленным перед ним Евсевием: ut Matheum breviter exponens verbis stringerem sensibus dilatarem (объясняя Матфея, будь краток, краткими словами объясняя пространные смыслы). На самом деле в этом комментарии, при его сравнительно ограниченном объеме, заключено значительное количество материала самого разнообразного происхождения.

В предисловии к своему труду Иероним Стридонский также говорит о том, что по просьбе Евсевия он в основном проводил историческое (т.е. буквальное) истолкование, но также местами добавлял inteligentiae spiritalis flares, т.е. аллегорические толкования. Действительно, этот тип истолкования широко представлен в данном сочинении. В контексте такого рода неоднородной композиции характерные черты личного экзегетического стиля Иеронима можно распознать в исторических, филологических и критических аннотациях, которые часто встречаются в тексте. Очевидно, что в аллегорических истолкованиях, применяющих слова и дела Иисуса к событиям будущей жизни Церкви и к каждой конкретной душе в отдельности, Иероним зависит от своих источников – прежде всего от Оригена, но также и от других. Именно благодаря такому разнообразию в перспективе истолкования невозможно точно определить, в чем состоит основной предмет интереса автора, в отличие от случая с сочинением Илария. Наиболее общей отличительной чертой экзегезы Иеронима является способность сбалансировать требования буквальной и духовной интерпретации. Несмотря на то, что в композиции и стиле сочинения часто проявляются поспешность и отсут-ствие внутренней взаимосвязанности, в целом Иерониму удалось выразить свое экзегетическое понимание, хотя, возможно, и не в самом лучшем виде.

Анонимный комментарий на Евангелие от Матфея (Opus imperfectum in Mattaeum, далее – OIM) был известен в средние века как комментарий на Евангелие от Матфея, уже тогда существовавший в неполном виде под именем Иоанна Златоуста. Этот труд, пользовавшийся большой популярностью, как об этом свидетельствуют более 200 сохранившихся рукописей, разделен на 54 гомилии разного размера. Такое деление, однако, не является изначальным, поскольку по своей природе это сочинение не является гомилетическим. Скорее, это комментарий, составленный специально для чтения. Толкование заканчивается на Мф.25:46 и содержит две значительные лакуны: первая между гомилиями 22 и 23 – пропущено толкование на Мф.8:11-10:15; и вторая, еще больше, между гомилиями 31 и 32 – пропущено толкование на Мф.13:14-18:35. Атрибуция OIM Иоанну Златоусту, очень древняя, но не имеющая (как признавал уже Эразм Роттердамский) никакого основания, сыграла важную роль в том, что это сочинение дошло до нас. По всей вероятности, если бы оно не было помещено под защиту великого имени, ему не суждено было бы пережить столько столетий. На самом деле автором комментария был арианский епископ или пресвитер, живший"в первые десятилетия пятого века в одной из придунайских епархий, где присутствие этих еретиков было весьма заметным. Исследователи расходятся в суждении о том, на каком языке было изначально составлено данное сочинение: на греческом или на латинском. Дж. ван Баннинг предполагает, что оригинал был латинским, но был написан в пограничном регионе, где наблюдалось сильное влияние греческого языка9. Ведя полемику с «еретиками» (под которыми подразумевались православные, доминировавшие в тот момент благодаря поддержке императора Феодосия)10, неизвестный автор проявляет свои взгляды как арианские только в немногих сложных с вероучительной точки зрения фрагментах текста, что послужило дополнительным фактором для сохранения этого сочинения на протяжении многих веков. Основная часть рассуждений автора носит морально-нравственный и, соответственно, вполне ортодоксальный и общий характер. Именно фрагменты подобного рода в основном были включены в нашу подборку. Уже в конце средних веков фра г-менты, компрометировавшие текст с точки зрения вероучения как отражавшие ари-анские взгляды автора, были переписаны, и эта тенденция была продолжена первыми издателями. Поэтому издание, помещенное в Патрологии Миня11, является в этом плане неудовлетворительным. Однако такие недостатки достаточно незначительны, и они не делают невозможным использование текста, представляющего собой наиболее значительный комментарий на Евангелие от Матфея, написанный на латыни.

Автор OIM, использовавший в своей работе труды Оригена и, возможно, Иеро-нима, демонстрирует прекрасное знакомство с теорией и наиболее распространенными приемами аллегоризирующей экзегезы александрийской традиции. Он не обделяет вниманием и буквальное истолкование текста, которое прежде всего используется им для морального наставления. Однако он всей душой разделяет убеждение Филона и Оригена в том, что Писания скрывают за завесой слов более глубокое и истинное значение, пролить свет на которое он старается, применяя все ресурсы, которые предоставляет ему традиция аллегоризации, отдавая явное предпочтение этимологическому символизму. Его цель – выявить самый сокровенный смысл Евангелия от Матфея, с тем чтобы показать, как он понимает логику, разумность поступков Иисуса, в основе которых всегда лежит стремление к духовному благополучию человечества. Автор ведет изложение в диалектической манере, давая как буквальное, так и духовное объяснение текста подробно и в точных словах. Понятно, что проводимая с такой четкостью и строгостью аргументации экзегеза приносила большое интеллектуальное удовольствие схоластикам, и неудивительно поэтому услышать от Фомы Аквинского, что он скорее предпочел бы заполучить полный текст OIM, нежели стать правителем Парижа12.

Как мы уже видели, интерес автора в значительной степени – в предметах морального значения: в этой сфере его внимание направлено прежде всего на условия существования Церкви, в особенности ее иерархии, проступки которой он критикует с не меньшей силой, чем Ориген. Моральное поведение означает ответственность, и автор постоянно подчеркивает ее значение, проявляя очевидное знакомство с полемикой между Августином и пелагианами, причем он разделяет позиции первого, однако постоянно подчеркивает значение свободной воли. Как представитель маргинального меньшинства, коему суждено уменьшаться день ото дня, он остро ощущает подвешенное положение, в котором находятся он сам и его сообщество. Поэтому он постоянно возвращается к традиционной теме отвержения иудеев и избрания Церкви из язычников, причем, по его мысли, под это осуждение подпадают и те люди, которых он считает еретиками: они являются в настоящее время наследниками иудеев по причине той позиции власти, которой они обладают. С целью укрепить решимость оставшихся верными он поднимает и акцентирует тему гонений, которые являются окончательным испытанием с целью

определить стойкость и способность к самопожертвованию немногих избранных.

Мы уже говорили о значении катен для получения фрагментарного знания о греческих экзегетических текстах, не дошедших до нас в своей первоначальной форме. Благодаря изданию Дж. Ройсса13 в нашем распоряжении теперь имеются четыре ряда фрагментов различного размера и ясности содержания, происходящие из комментариев на Евангелие от Матфея, составленных весьма важными и ранними авторами, присутствие которых весьма увеличивает научную ценность данного сборника. Это Феодор Гераклийский14, Аполлинарий Лаодикийский, Феодор Мопсуестийский и Кирилл Александрийский. На основании этих фрагментов мы можем судить о способности авторов использовать даже мельчайшие детали библейского текста с целью продемонстрировать причины, лежащие в основе действий Иисуса, и тенденцию связывать текст с теми или иными фрагментами других Евангелий, с тем чтобы расширить понимание значения этих действий в контексте домостроительства искупления. В частности, в случае с Феодором Мопсуестийским даже по фрагментам можно составить достаточно ясное представление о характерной для его экзегетического стиля технике объяснительного парафраза, в котором библейская история сплетается воедино со своим объяснением. Что касается Кирилла, то, несмотря на то, что он более сдержан в принятии геременевтических позиций александрийской традиции, чем Ориген и Дидим, присутствие этой традиции столь же отчетливо видно в его фрагментах, которых насчитывается значительно больше, чем в случае с тремя остальными авторами. Я имею в виду не только то, что в сравнении с сочинениями этих трех авторов у Кирилла намного больше места уделяется аллегоризации библейского текста, но также и его акцент на темах истории спасения (с целью подчеркнуть враждебное отношение иудеев) и педагогического значения воплощенного Христа, согласного с Его ролью в домостроительстве Ветхого Завета.

Серийные гомилии.

90 гомилий Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея были произнесены в Ан-тиохии, когда этот проповедник был еще пресвитером, вероятно, в 390 г. В среднем они достаточно длинны и покрывают без пропусков и систематично все Евангелие от Матфея целиком. Хотя каждая речь остается автономной и законченной в отношении к остальным, все они теснейшим образом взаимосвязаны, чем доказывается, что этот исключительный ораторский tour de force был закончен в течение краткого периода времени. Ораторское мастерство Иоанна Златоуста прежде всего славилось своей способностью к пробуждению эмоционального восприятия в слушателях. Этот дар также проявляется в гомилиях на Евангелие от Матфея в щедром применении паренэзы15 и в тенденции к морально-нравственному истолкованию, вопреки эксплицитно заявленной экзегетической природе текста. Однако эта последняя также никогда не упускается из виду: это очевидно не только в том, что достаточный объем текста посвящается экзегезе, но и в том, что объясняемый библейский текст систематически разбивается на фрагменты. Несмотря на постоянное извлечение из библейского повествования моральных уроков и на то, что интонация автора постоянно остается экспрессивной, экзегеза и паренэза обычно вполне различимы в тексте гомилии.

Хотя Златоуст старался избегать полемического тона, к которому были столь привержены его учитель Диодор Тарсийский и друг Феодор Мопсуестийский, и мудро предпочитал не занимать чересчур односторонних и потому опасных позиций, он, тем не менее, принадлежал к антиохийской школе как в вероучительной, так и в экзегетической перспективе. Поэтому неудивительно, что в его гомилиях на Евангелие от Матфея систематически проводится буквальное истолкование библейского текста.

Будучи направляемо таким основным интересом, истолкование Иоанна Златоуста обычно следует определенной схеме. Во многих случаях оно начинается с аллюзии на словечко Т0Т8 (тогда, в то время), открывающего многие библейские фрагменты, – Златоуст употребляет вопросительное местоимение 710Т8 (когда?). Ответ на этот вопрос определенным образом задает положение истолкования внутри сюжета библейского повествования. Объяснения Златоуста очень живые, он создает практически зримые образы. Его задачей является как можно яснее и сис-тематичнее продемонстрировать человеколюбие, демонстрируемое в поступках Иисуса, и заключающийся в них поучительный смысл. Даже в тех случаях, когда эти поступки кажутся противоречащими друг другу (например, в одних случаях Иисус совершает знамение, о котором Его просят, в других отказывается сделать это), их смыслом всегда является достижение определенного педагогического эффекта, исходя из того, что наиболее полезно для присутствующих в тот момент людей. По контрасту с неограниченной благостью Иисуса с максимальной четкостью выявляется злобная натура Его врагов. Очевидно, что экзегеза, следующая таким принципам и извлекающая из них моральные уроки, именно в буквальном истолковании находит для себя наиболее приемлемый способ выражения.

Благодаря работе нескольких ученых, прежде всего Р. Этэ и Ж. Лемарье, мы сегодня располагаем весьма полным представлением об экзегетических трудах Хрома-тия, епископа Аквилейского в конце четвертого – начале пятого столетия16. Они идентифицировали, собрали и издали его гомилии, разбросанные по различным собраниям проповедей и дошедшие до нашего времени анонимно или под именем Иеронима Стридонского и Августина Иппонского. В дополнение ко многим отдельным проповедям, Хроматию был заново атрибутирован целый корпус сочинений: это 59 гомилий на Евангелие от Матфея, которые следует датировать последними годами его епископского служения (после 400 г.). Данный корпус начинается с гомилии, выступающей в качестве пролога, из которой мы узнаем о намерении оратора истолковать в последовательном ряде гомилий все Евангелия подряд. На самом деле гомилии 1-48 выступают в качестве связного текста, в котором дается последовательное истолкование, с очень небольшими пропусками, Евангелия от Матфея от начала до Мф.9:31. Последующие гомилии, наоборот, иллюстрируют лишь избранные фрагменты Евангелия, последний из которых – это Мф.18:19-35. Очевидно, что многие гомилии утрачены. В целом, по сравнению с Иоанном Златоустом, гомилии Хро-матия довольно коротки, что было обычно для Запада. Кроме того, хотя паренэсис постоянно вклинивается в изложение, дидактический элемент все же очевидным образом преобладает. Первичной задачей изложения является объяснение слушателям значения предварительно зачитанного фрагмента Священного Писания.

Подобно Иларию Пиктавийскому, на котором он в значительной степени основывается, Хроматий придерживается руководящих принципов и норм александрийской экзегезы, которые стали известны ему непосредственно из иеронимовых переводов гомилий Оригена. Параллельно им было усвоено и лежащее в их основе представление о том, что одному и тому же фрагменту Писания может быть дана более чем одна интерпретация на уровне духовного понимания. Приверженность максиме sensus spiritalis multiplex est автор демонстрирует неоднократно. Таким образом, аллегорическое истолкование достигает в экзегезе Хроматия значительного размаха в связи с тем, что ему необходимо применить текст Евангелия к современной ему ситуации в Церкви. Если учитывать исторический контекст литературного творчества Хроматия, мы поймем, что его особый интерес состоит в раскрытии опасностей, представляемых различными еретиками той эпохи. Зачастую он напоминает о той ответственности, которая лежит на членах церковной иерархии, равно как и о необходимости почтительного к ним отношения. Но наиболее характерной чертой экзегезы Хроматия является постоянно прослеживающаяся тенденция установления связи между интерпретируемыми фрагментами Священного Писания и ветхозаветными текстами. Ему это нужно не столько для того, чтобы из этого сопоставления вывести то или иное аллегорическое истолкование, сколько для того, чтобы подчеркнуть единство всего откровения, демонстрируя, что пророки и другие герои Ветхого Завета предчувствовали и предвозвестили весьма значительную часть того, что содержится в Евангелии. Становится очевидно, что основной интерес Хроматия состоит в ознакомлении слушателей с текстом Ветхого Завета, который, как мы узнаем из различных источников, был достаточно плохо известен большинству верующих на Западе. Гомилетические произведения Хроматия представляют для нас особый интерес, поскольку благодаря им мы знакомимся с определенным проповедническим методом; он не достигает таких высот экзегезы, как те великие авторы, творчество которых обсуждалось выше, хотя его работа вполне качественна. Скорее, параллели можно найти в творчестве других современных ему проповедников среднего уровня (Гауденций из Брешии (t ок. 410), Зенон Веронский (f ок. 380), Григорий Эльвирский (f 385), из чего можно заключить, что в данном случае мы имеем дело с наиболее обычным для западной Церкви той эпохи типом гомилетической активности.

Гомилии и другие источники

Гомилии на воскресные и праздничные дни часто были основаны на фрагментах Евангелия от Матфея, и, соответственно, через призму этого жанра мы можем углубить свое понимание святоотеческой экзегезы этого Евангелия. Для того чтобы собрание текстов было максимально разнообразным и представительным, в него были включены отрывки из экзегетов различного уровня – от самых знаменитых, таких как Августин Иппонский и Григорий Великий, до малоизвестных, как, например, так называемый Епифаний Латинянин, епископ (V-VI вв.), чье творчество имеет важное значение для наших целей, подобно творчеству Хроматия. Здесь мы должны еще раз вспомнить о троице таких великих латинских проповедников первой половины пятого века, как Лев Великий (f 461), Максим Туринский (f 465) и Петр Хризолог (f 450), епископ Равенны, – а на Востоке о Евсевии Эмесском и Севере Антиохийском. Наследие двух последних дошло до нас исключительно в переводах на латинский и сирийский соответственно. Воскресные гомилии по самой своей природе меньше, чем серийные, подходили для того, чтобы давать систематическую экзегезу евангельского текста. На самом деле, мне пришлось опустить в данном собрании многие гомилии, в основном восточных авторов, поскольку специфический характер их экзегетического подхода в слишком большой мере определяется паренэсисом или другими общими литургическими целями, чтобы они были полезны в свете задач настоящего собрания текстов. Напротив, в случае упомянутых выше ораторов (за исключением только Евсевия Эмесского и Льва Великого), систематическая практика разбиения истолковываемого текста на фрагменты позволяла уделять достаточно внимания специфически экзегетическим целям гомилии, пусть эти цели не всегда достигались самым эффективным образом.

Тексты, объединенные здесь в одну рубрику, представляют собой широкое разнообразие выразительных форм и эксплицитно экзегетического содержания. С одной стороны, это крайне подчеркнутый риторический тон Петра Хризолога или Евсевия Эмесского (просвечивающий даже сквозь латинский перевод в случае последнего), с другой – скромная проза Епифания Латинянина, тоже, впрочем, весьма высокого литературного качества. Григорий Великий также подчас выражает себя в менее элементарной форме, чем поначалу кажется читателю. Что касается герменевтического ratio, то за исключением Евсевия Эмесского, предшественника антиаллегорической реакции в Сирии и Палестине середины четвертого столетия, наблюдается общая тенденция к духовно-ориентированной экзегезе. Такая экзегеза широко использовала аллегоризацию, учитывая силу воздействия образной речи на аудиторию, что обеспечивало больший эффект в пастырской работе. Хотя Север проповедовал в Антиохии, которая столетием ранее была оплотом экзегетов-буквалистов, сам он весьма открыт в отношении аллегоризации. Это роднит его с Иоанном Златоустом, его великим предшественником, несмотря на все их расхождения в образе истолкования и на его тенденцию ограничивать истолкование контекстом жизненного служения Иисуса. Напротив, Августин Иппонский и Григорий Эльвирский предпочитают осовременивать и обобщать духовный смысл этого служения с целью применить его к текущим нуждам Церкви и верующих. В целом мы сталкиваемся с качественными экзегетическими произведениями, среди которых выделяются несомненные вершины: сочинения Августина и Севера. Это показывает, что многовековая практика, обогащенная теоретическими размышлениями над истолкованием Библии, привела к распространению, даже в скромных с культурной точки зрения кругах, принципов, которым должно было следовать истолкование священного текста, обеспечивая надежным основанием труды греческих и латинских экзегетов.

В заключение кратко рассмотрим еще некоторые использованные нами тексты, которые либо не являются экзегетическими по своей природе, либо не подпадают ни под одну из разновидностей, на которые мы разделили весь имеющийся экзегетический материал. Я имею в виду три трактата о молитве: Тертуллиана (De oratione), Киприана Карфагенского (De dominica oratione) и Оригена (De oratione). В каждом из них объясняется, слово за словом, Молитва Господня – как единственная молитва, которой научил Сам Иисус и в которой, следовательно, заключено в сжатой форме все Его учение. Из известных нам обращений к отдельному верующему вне литургического контекста объяснение Тертуллиана является древнейшим. В отличие от него, в толковании Киприана предметом интереса является значение этой молитвы для общества. Ориген же, как обычно, демонстрирует прежде всего духовное понимание слов Иисуса. В своей книге De sermone Domini in monte (0 нагорной проповеди Господа), написанной около 395 г., Августин также приводит объяснение Молитвы Господней, но уже в более широком контексте всей Нагорной проповеди. Даже в этой работе преобладающий интерес Августина лежит в объяснении священного текста с точки зрения того, как он соотносится с современным ему положением Церкви и ее индивидуальных членов. В результате его экзегеза носит преимущественно моральный характер, с вкраплениями замечаний, относящихся к вероучительной сфере. В книге De consensu evangelistarum (О согласии евангелистов), созданной около 400 г., рассматриваются противоречия, возникающие из сравнения повествований об одних и тех же событиях в четырех Евангелиях. На такие кажущиеся противоречия часто указывали язычники для доказательства недостоверности этих текстов, и уже на протяжении двух веков данный предмет привлекал внимание экзегетов и полемистов. Августин приобщается к этой уже устоявшейся традиции, демонстрируя типичные для него свободу и оригинальность подхода. Для целей данного сборника интерес представляли те фрагменты, где Августин рассматривает начало и конец Евангелия от Матфея.

Критерии отбора и упорядочивания текстов

Из сказанного выше становится ясно, что патристические сочинения, посвященные истолкованию Евангелия от Матфея, дошли до нас в значительном объеме, в особенности если сравнить его с сохранившимся материалом, имеющим отношение к другим книгам Нового и, тем более, Ветхого Заветов. Очевидным образом, данный материал распределен неравномерно: некоторые работы принципиальной важности сохранились не полностью (Ориген, Хроматий Аквилейский, OIM) либо содержат местами объяснения, краткость которых делает их бесполезными для нашей работы (Иларий Пиктавийский, Иероним Стридонский). Для определенного количества евангельских фрагментов мы имеем только два полезных истолкования, в то время как для других в нашем распоряжении – десять и более интерпретаций, так что приходится выбирать, хотя подчас такой выбор требует болезненного отсеивания ценного материала. В этом последнем случае в основе выбора лежало желание представить наиболее широкое разнообразие интерпретаций и герменевтического подхода. В качестве общего принципа, в тех случаях, когда это позволял имевшийся под рукой материал, я старался подбирать по крайней мере по четыре истолкования на каждый евангельский фрагмент, иногда увеличивая их число до шести-семи – в тех случаях, когда либо истолковываемый текст, либо предложенные истолкования и их значительное разнообразие представляли достаточный интерес, чтобы пойти на такое расширение раздела.

В распределении материала я последовал методу составителей древних катен, разбив Евангелие от Матфея на фрагменты, каждый из которых снабжался рядом истолкований. При разбиении текста на фрагменты я руководствовался желанием выделить отрывки текста, каждый из которых представляет некоторую логическую завершенность, но стремясь при этом избежать излишней фрагментации текста. В результате фрагменты имеют весьма различный размер: от одного до восьми стихов каждый – при том что оптимальным размером, как мне казалось, был фрагмент от двух до четырех стихов. Особый случай представляют притчи, некоторые из которых имеют размер более восьми стихов: для них делалось исключение, и я старался представить их как единое целое. То же относится к родословной Иисуса (Мф.1:2-16). Что же касается расположения толкований, сопровождающих и объясняющих каждый фрагмент Евангелия, то они распределялись по возможности в наиболее логичной последовательности, без учета хронологического соотношения их авторов. Поскольку многие толкования затрагивают не весь объем того фрагмента, к которому они относятся, то они были распределены в соответствии с последовательностью фрагмента – от начала до конца. В тех же случаях, когда мы имеем дело с различными толкованиями одного и того же текста, я распределял их в соответствии с возрастанием сложности, начиная с наиболее простых и наиболее буквальных толкований и заканчивая более сложными, обычно аллегорическими.

Значительная часть выбранных отрывков происходит из комментариев и серийных гомилий, поскольку только в этих текстах можно найти последовательное истолкование даже длинных фрагментов евангельского текста. Именно эти отрывки образуют структурную основу данного собрания. Их отбор производился таким образом, что каждая евангельская перикопа обычно сопровождается несколькими полными толкованиями, неизбежно носящими самый общий характер. Использование отдельных, несерийных, гомилий позволило обогатить и разнообразить эту однородную схему за счет добавления некоторых толкований, представляющих, на наш взгляд, особый интерес. Отобранные и представленные здесь экзегетические тексты различаются не только стилем и глубиной толкования, но также и размером, занимая от нескольких строк до целой страницы. При выделении конкретного фрагмента толкований я руководствовался единственным критерием: чтобы он представлял собой связный и завершенный дискурс. Сам характер данного собрания требовал разделения длинных экзегетических текстов на несколько фрагментов, а также зачастую – изоляции важного фрагмента путем вырывания его из контекста. В то время как тексты некоторых экзегетов (например, Иеронима Стридонского и Иоанна Златоуста) вполне безболезненно проходят через данную операцию, другие несколько пострадали от нее. Последнее относится, например, к текстам Оригена, что обусловлено характером дискурса и постановки проблем в его экзегезе, а также к сочинениям Августина Иппонского и Илария Пиктавийского. В случае Оригена мы решили ограничиться почти исключительно его аллегорическими толкованиями. Однако, чтобы у читателя не создалось превратного представления о трудах этого великого экзегета, следует помнить о том, что буквальное истолкование также подразумевается им как само собой разумеющееся. Это верно и в отношении других авторов. С целью не пропустить некоторые толкования, имеющие особо важное значение, мне пришлось включить в подборку некоторые достаточно длинные тексты.

Изложив достаточно подробно критерии, которыми я руководствовался при отборе и распределении материала, я могу добавить, что это лишь самые общие соображения. Все они подчинены основополагающему критерию: создать такое собрание текстов, которое было бы, в рамках отпущенного объема, наиболее богатым и разнообразным. Решение о разбиении комментария к Евангелию от Матфея на два тома, первый из которых посвящен главам 1-13, а второй – главам 14-28, было принято издателем, в связи с чрезвычайно большим объемом имеющегося материала. Это вполне соответствует тому значению, которое ранняя Церковь приписывала этому Евангелию. Данное введение поможет читателю сориентироваться в обоих томах.

Манлио Симонэтти

Дата добавления: 2015-06-04