Мертвые души. Том 2 16 страница

IV.

Непосредственно связаны со второй частью «Мертвых душ» те записные книжки Гоголя, которые содержат не только материалы к поэме, но также черновые наброски к ней. Таких записных книжек Гоголя дошло до нас две.

Первая записная книжка в отрывках по неполной копии Трушковского опубликована Н. С. Тихонравовым (в ряде случаев с ошибочным прочтением текста) в приложении к журналу «Царь-Колокол» (1892 г., вып. III) и вторично по той же копии в 10 издании (т. VI, стр. 457–496). Полностью по автографу воспроизводится здесь впервые. Эта книжка датирована в 10 издании 1841–1842 годами; в действительности к этим годам относятся лишь первые записи. Гоголь пользовался этой книжкой до середины 1844 г. На начало в ней записей с 1841 г. прямо указывает первая же из них: упоминаемый тут «Петр Михайлович» — П. М. Языков, брат поэта и спутник Гоголя при его возвращении из-за границы на родину осенью 1841 г. Следующий затем перечень «дел Петра Михайловича», где между прочим значится: «вымыть коляску, уставить стекла фонарей», не оставляет сомнения в том, что запись сделана как раз в пути, т. е. в сентябре — октябре 1841 г. Что касается последних в этой книжке заметок, то, начиная с заметки «Дела, предстоя<щие> губернатору» и до конца, они все внесены сюда со слов графа А. П. Толстого, что подтверждается следующим отрывком из обращенного к нему письма Гоголя, служащего, вероятно, наброском статьи «Занимающему важное место» («Выбранные места из переписки с друзьями»):

«Вас удивляет, почему я с таким старанием стараюсь определить всякую должность в России, почему я хочу узнать, в чем ее существо? Говорю Вам: мне это нужно для моего сочиненья, для этих самых „Мертвых душ“, которые начались мелочами и секретарями и должны кончить<ся> делами покрупнее и должностями повыше, и это познание точное и верное должностей в том… в каком они должны у нас в России быть. Мне бы не хотелось дать промаха и погрешить против правды, тем более, <что> характер<ы> и люди в остальных двух частях выходят покрупнее обыкновенных и в значительных должностях. Я Вас очень благодарю, что Вы объяснили должность генерал-губернатора; я только с Ваших слов узнал, в чем она истинно может быть важна и нужна в России».^[143]

Как раз разъяснению административной роли генерал-губернатора, в отличие от губернатора, посвящены последние заметки первой записной книжки. Да и непосредственно предшествующая им заметка «Сведения о Лыскове» тоже указывает на сношения Гоголя с семьей Толстых: графиня А. Г. Толстая, урожденная княжна Грузинская, была дочерью того самого князя Грузинского, которому когда-то принадлежало Лысково, крупное приволжское село в шестидесяти верстах от Нижнего-Новгорода. Нетрудно, наконец, определить и время внесения всех этих заметок в книжку. Начало сближения Гоголя с А. П. Толстым падает на май — июнь 1844 г., когда Гоголь писал из Бадена Жуковскому: «Живу порожняком и беседую с одним гр. Толстым».^[144] Летние беседы с ним в Бадене Гоголь вспоминал осенью этого года в письме к Н. М. Языкову (от 12 ноября). Из этого письма тоже между прочим видно, что беседы касались административных возможностей губернатора.

Простираясь, таким образом, от сентября 1841 г. до мая — июня 1844 г., заметки первой записной книжки охватывают и время завершения первого тома «Мертвых душ» и начальный период работы над вторым. Главным источником собранных здесь этнографических и статистических материалов послужили устные и письменные сообщения П. М. Языкова, уроженца Симбирской губернии и знатока своего края, этнографа, геолога. В письме к нему от 18 мая 1842 г., перед обратным отъездом за границу, Гоголь спрашивает: «Да зачем вы не прислали мне ничего на дорогу? Слов и всяких заметок теперь у вас без сомнения понабралось вдоволь. Велите переписать всё, что ни набралось, на тоненькую почтовую бумагу и пошлите в письме к Николаю Михайловичу; если не поместятся за одним разом, — за двумя». Характер ожидавшихся Гоголем от П. М. Языкова «заметок» еще точней определен в письме Н. М. Языкова от 25 марта 1842 г.: «Брат Петр Михайлович обещал прислать Гоголю собрание слов русских, им для него записанных, и описание крестьянских изделий или ремесл, им же составленное. Гоголю то и другое теперь очень нужно».^[145] Не дошедшая до нас переписка П. М. Языкова с самим Гоголем несомненно и содержала все эти заметки, вносившиеся по мере поступления в записную книжку. Как видно из письма Гоголя к Н. М. Языкову от 2 апреля 1844 г., «драгоценные выписки» П. М. Языкова продолжали пересылаться и в 1844 г.

Материалом первой записной книжки Гоголь воспользовался для отдельных глав первой части поэмы в период ее окончательной доработки в октябре — декабре 1841 г.: для гл. IV — заметки, касающиеся псовой охоты (нач. «Густопсовые. Чистопсовые»; см. выше, стр. 321 и сл.), и выражения: «скалдырник», «Софрон» (стр. 326), — они вошли в речь Ноздрева; для гл. V — имя «Милушкин» (из раздела «Мужички», стр. 343), перешедшее в перечень проданных Собакевичем «душ» («Милушкин, кирпичник!»); для гл. VI — названия хозяйственного скарба (из раздела «Сосуды», стр. 339), перенесенные в описание хозяйства Плюшкина; для варианта гл. VIII — описание турухтана весной (из раздела «Птичьи и звериные крики») в качестве сравнения с мужчиной, заслужившим одобрительный отзыв дам; более мелкие заимствования встречаются и в остальных главах. Материал, перешедший в уцелевшие главы второго тома поэмы, проанализирован выше. В истории создания второго тома «Мертвых душ» заметкам П. М. Языкова вообще принадлежит немаловажное значение: знакомя Гоголя с средним Поволжьем, они придали соответствующий местный колорит не только доминирующему в уцелевших главах пейзажу, но и внесенным туда чертам быта, народной речи и т. д.

Другая помещенная в этом томе записная книжка в выдержках опубликована (с ошибками) Н. С. Тихонравовым по копии Н. П. Трушковского в приложении к журналу «Царь-Колокол» (1892 г., вып. III), вторично, по той же копии, — в 10 изд. соч. Гоголя (т. VI, стр. 527–541); полный ее текст по подлиннику печатается здесь впервые. Надпись на обороте переплета, с датой «1846, 8(20) октября», с точностью устанавливает, когда книжка попала Гоголю в руки. В тот же день он писал подарившему ему эту книжку Жуковскому: «Нельзя было лучше и кстати сделать подарка. Моя книжка вся исписалась. Подарку дан был поцелуй, а в лице его самому хозяину». Как долго пользовался ею Гоголь и когда именно вносились отдельные записи, видно из содержания этих последних, где встретилось, между прочим, и несколько новых дат (годы 1847, 1848 и 1849). Одна из первых записей — «Вексель № 12017» — говорит, конечно, о векселе от Прокоповича, упоминаемом в письме к Жуковскому из Неаполя от 4 марта 1847 г. по поводу соответствующего извещения от Плетнева; извещение, в виде номера, и занесено было тогда же, очевидно, в записную книжку, опять упоминаемую в названном письме к Жуковскому: «Видно, недаром было написано в записной книжке, данной мне во Франкфурте на дорогу: „до свиданья“ и вслед за этим прибавлено: „Франкфурт“». Ряд дальнейших записей, начиная со слов «Звезда освещена свечами» и кончая словами «гулянки ночные, называемые Петровками, продолжающиеся до Спаса» (см. выше, стр. 361–371), представляют собой сжатые выборки из книги Снегирева «Русские простонародные праздники», которую выслал Гоголю Шевырев в июне 1847 г.^[146] Гоголь же получил ее около 2 декабря;^[147] следовательно, записи о праздниках датируются декабрем 1847 г.

Далее следует запись в русской транскрипции арабских слов (сирийский диалект); запись фонетическая и содержит некоторые неточности. Текст книжки, начинающийся этим словарем и заканчивающийся словами «В Назарете дождь задержал нас двое суток» (см. выше, стр. 371), относится ко времени палестинского путешествия Гоголя, т. е. падает на январь — апрель 1848 г., а записи, озаглавленные «В Полтаве» и «В Киеве», падают на май — июнь этого же года, когда Гоголь действительно побывал и в Полтаве и в Киеве, о чем известно из его писем к Данилевскому от 4 и 16 мая. Дальнейшие записи, начиная с озаглавленной «Вопросы Хомякову» и кончая записью «Филатов в Севске, Постоялый двор» (см. выше, стр. 383), охватывают московский период, от сентября 1848 г. до июня 1950 г., когда на пути в Васильевку с Максимовичем Гоголь, по воспоминаниям последнего, «в Севске, на Ивана-Купалу… неподалеку от постоялого двора» услышал заинтересовавшее его причитание трех сестер-девушек над покойницей матерью.^[148] Среди дальнейших записей некоторые могут относиться к тому же московскому периоду (книжка заполнялась не всегда в одной и той же последовательности). Такова запись: «Платье гадз зефир» и т. п. (см. выше, стр. 388), которая по своему положению в книжке должна быть отнесена к 1849–1850 гг. Но есть, несомненно, и более поздние. Таковы, например, записи об обязанностях мужа и жены (см. выше, стр. 386), во многом совпадающие с июльскими письмами 1851 г. к матери и сестрам по поводу предстоящего замужества одной из них; или запись о митрополите Филарете (см. выше, стр. 387), совпадающая, должно быть, с тем посещением его Гоголем, о котором идет речь в одной из записок конца 1851 г. к Шевыреву.

Этой записной книжкой Гоголь, следовательно, пользовался в течение пяти лет, вплоть до последних месяцев своей жизни. Значительная часть записей падает на наиболее интенсивный период работы над вторым томом поэмы. Записи, относящиеся непосредственно к ней, проанализированы выше. Обе записные книжки публикуются здесь как дополнительный материал к работе над «Мертвыми душами», и этой задачей ограничен комментарий к ним.

V.

Второй том «Мертвых душ» был последним литературным трудом Гоголя и единственным художественным произведением (за исключением только «Развязки Ревизора»), над которым Гоголь работал в последний период своей жизни, — в период, отмеченный «крутым поворотом» (выражение самого Гоголя) во всем его мировоззрении. Второй том «Мертвых душ» представляется не столько органическим продолжением первого, сколько новым, по существу, произведением — с иными идеологическими предпосылками, иными заданиями, иными во многом художественными приемами. В сознании самого Гоголя уже на первых приступах к работе над вторым томом он характеризуется прежде всего своим отличием от первого. Основные отличия Гоголь видел в большей, по сравнению с первым томом, значительности содержания и в ином, чем в первом томе, выборе героев.

Письма Гоголя за 1843–1845 гг. показывают, что во втором томе должны были найти выражение моралистические идеи Гоголя вообще, и что Гоголь связывает свой труд с собственным воспитанием. В письме к Н. М. Языкову от 14 июля 1844 г. Гоголь пишет: «так самый предмет и дело связано с моим собственным внутренним воспитанием, что никак не в силах я писать мимо меня самого, а должен ожидать себя». Тот же смысл имеют и слова в письме к Смирновой от 25 июля 1845 г.: «Вовсе не губерния и не несколько уродливых помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет „Мертвых душ“. Это пока еще тайна… и ключ от нее, покамест, в душе у одного только автора». Еще яснее развивается эта мысль в «Четырех письмах к разным лицам по поводу „Мертвых душ“», именно в письме четвертом, не названным адресатом которого является несомненно та же Смирнова. Основное содержание второго тома раскрывается не как изображение «прекрасных характеров», а как указание «путей и дорог» к «высокому и прекрасному», т. е. как тема нравственного возрождения.

Это объяснение не отменяло первоначального замысла, а только разъясняло его. Основное различие осталось в силе. Герои второго тома должны быть привлекательнее и сложнее героев первого тома. В нарочито упрощенной форме высказано это в предисловии к новому изданию первого тома (1846 г.): «Взят он <т. е. Чичиков> больше затем, чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели, и все люди, которые окружают его, взяты также затем, чтобы показать наши слабости и недостатки; лучшие люди и характеры будут в других частях». Подобное же схематическое противопоставление встречаем в письме 1850 г. к А. Ф. Орлову, но оно явно вызвано официальным характером этого письма. В частной переписке Гоголь предъявляет к себе те же требования — раскрывать национальные «недостатки» и «достоинства», какие он выдвигал вообще для литературы в статье «В чем же наконец существо русской поэзии». Так, в письме от 29 октября 1848 г. к А. М. Виельгорской сказано — именно по поводу второго тома «Мертвых душ»: «Хотел бы я, чтобы по прочтении моей книги люди всех партий и мнений сказали: он знает, точно, русского человека; не скрывши ни одного нашего недостатка, он глубже всех почувствовал наше достоинство». В письме к К. И. Маркову (ноябрь 1847 г.) сказано прямо, что во втором томе видное место должна была занять тема «недостатков». На предостережения Маркова («если вы выставите героя добродетели, то роман ваш станет наряду с произведениями старой школы»)^[149] Гоголь отвечал: «Что же касается до II тома „Мертвых душ“, то я не имел в виду собственно героя добродетелей. Напротив, почти все действующие лица могут назваться героями недостатков. Дело только в том, что характеры значительнее прежних и что намерение автора было войти здесь глубже в высшее значение жизни, нами опошленной, обнаружив видней русского человека не с одной какой-нибудь стороны».

Идейные задания второго тома определялись в период работы Гоголя над «Выбранными местами из переписки с друзьями» и отразили общее направление этой реакционной книги, в частности, центральную ее мысль о необходимости нравственного возрождения для каждого человека как единственного средства оздоровления общественной и государственной жизни. Однако, как указывал Чернышевский, «новое направление не помешало» Гоголю «сохранить свои прежние мнения о тех предметах, которых касался он в „Ревизоре“ и первом томе „Мертвых душ“». Чернышевский настаивал на том, что реакционные идеи, овладевшие Гоголем, не убили в нем великого художника, что он и «в эпоху „Переписки“ не видел возможности изменять в художественных произведениях своему прежнему направлению».^[150]

Второй том открывается полемически-декларативным вступлением, где автор продолжает настаивать на изображении «бедности, да бедности, да несовершенств нашей жизни». Гоголь стремится к «верности действительности» не только в смысле типической жизненной правды, но и в деталях. Всеми возможными способами Гоголь собирает материалы по «вещественной и духовной статистике Руси».^[151] Он обращается к различным своим корреспондентам с просьбой присылать ему характеристики общественных типов, рассказы о злоупотреблениях администрации, описания изб и мужиков и т. п.^[152] Гоголь изучает русскую жизнь и по книжным источникам, читая, например, «Хозяйственную статистику России» В. П. Андросова, М., 1827,^[153] труд Н. А. Иванова «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях», 1837,^[154] различные путешествия по России и особенно по Сибири — вероятно, для изображения жизни Тентетникова в ссылке.^[155] В этой же связи Гоголь проявляет особый интерес к литературным произведениям писателей, принадлежащих или близких к «натуральной школе». В статье «О современнике» он с этой именно точки зрения выдвигает Даля: «каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигая ближе к познанью русского быта и нашей народной жизни… Его сочинения — живая и верная статистика России». А. О. Россету, который взял на себя ознакомление Гоголя с современной русской литературой, Гоголь писал 11 февраля 1847 г.: «Мне нужны не те книги, которые пишутся для добрых людей, но производимые нынешнею школою литераторов, стремящеюся живописать и цивилизировать Россию. Всякие петербургские и провинциальные картины, мистерии и проч.». В письме к тому же Россету от 15 апреля 1847 г. Гоголь прямо устанавливает связь своих просьб о присылке различных материалов со своей творческой работой: «Скажу вам не шутя, что я болею незнанием многих вещей в России, которые мне необходимо нужно знать… Все сведения, которые я приобрел доселе с неимоверным трудом, мне недостаточны для того, чтобы „Мертвые души“ мои были тем, чем им следует быть». Обращаясь затем с новой просьбой о записи «мнений» и характеристик, Гоголь добавляет: «это в такой степени не игрушка, что если я не наберусь в достаточном количестве этих игрушек, у меня в „Мертвых душах“ может высунуться на место людей мой собственный нос и покажется именно всё то, что вам неприятно было встретить в моей книге». Наконец, вернувшись на родину, Гоголь попрежнему пользуется каждым случаем для того, чтобы пополнить свое «знание России» беседами с разнообразными встречающимися ему людьми.^[156]

Очевиден более широкий по сравнению с первым томом общественный фон, на котором должно было развиваться действие. Второй том свидетельствует о новых творческих исканиях Гоголя и его новых художественных достижениях, сказавшихся, например, в создании таких образов, как образ Тентетникова, Бетрищева, Петуха. Вместе с тем для второго тома характерны бледные образы Уленьки, Платонова, а также схематичные Костанжогло, его жены и др.^[157] Мастерское начало второго тома и отдельные замечательные эпизоды чередуются с натянутыми сценами и дидактической риторикой. Реализм Гоголя оказался в вопиющем противоречии с его реакционно-моралистическими идеями.

В произведении, современном по заданию, не было ни правильного осмысления, ни даже правильного учета действительно борющихся в современности общественных сил. Действительность подчинена была более или менее элементарным схемам и зачастую подменялась изображениями наивно-утопическими (деятельность генерал-губернатора) или примитивными (филантропическое общество). В этом и заключалась основная причина творческой неудачи второго тома как художественного целого.

Критика второго тома «Мертвых душ» обычно сводилась к констатированию творческих удач и неудач Гоголя — удач в изображении «отрицательной» стороны действительности и неудач в изображении «светлой» стороны.

Одним из первых печатных откликов на второй том была статья А. Ф. Писемского.^[158] Высоко оценивая образы Тентетникова, Бетрищева, Петуха, сыновей Петуха, Хлобуева, Писемский дал резко отрицательную оценку образам Уленьки и Костанжогло. О Муразове Писемский отозвался только бегло как о «решительном преобладании идеи над формой»; о генерал-губернаторе не упомянул вовсе. Отрицательно, как карикатуру, оценил Писемский и Кошкарева.

Статьи Н. Д. Мизко («Отечественные записки», 1856, № 6), А. Р[ыжо]ва («Библиотека для чтения», 1855, №№ 10 и 11) и анонимная статья в «С.-Петербургских ведомостях», 1855, № 205, не представляют большого интереса.

Самым важным был отзыв Н. Г. Чернышевского, давшего глубокий анализ последнего произведения Гоголя. Отзыв свой Чернышевский привел в качестве примечания к «Очеркам гоголевского периода русской литературы», гл. 1, впервые напечатанным в «Современнике», 1855, № 12. Критик рассматривал второй том в свете общей идейной эволюции Гоголя, насколько это было возможно по цензурным условиям. Чернышевский находил слабыми «отрывки, в которых изображаются идеалы самого автора». Таковы «дивный воспитатель Тентетникова, многие страницы отрывка о Костанжогло, многие страницы отрывка о Муразове». Но, по мнению Чернышевского, это «еще ничего не доказывает», т. е. не доказывает ущерба гоголевского таланта, так как изображение идеалов (там, где действительность их не давала) «было всегда слабейшею стороною в сочинениях Гоголя». Напротив, там, где Гоголь «переходит в близко знакомые ему сферы отношений», там «талант его является в прежнем своем благородстве, в прежней своей силе и свежести».

Чернышевский выделил прежде всего эпизоды второго тома, написанные в обычной для Гоголя обличительной манере: «разговор Чичикова с Бетрищевым о том, что все требуют себе поощрения, даже воры, и анекдот, объясняющий выражение „Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит“, описание мудрых учреждений Кошкарева, судопроизводство над Чичиковым и гениальные поступки опытного юрисконсульта; наконец дивное окончание отрывка — речь генерал-губернатора, ничего подобного которой мы не читали еще на русском языке, даже у Гоголя». Далее Чернышевский сочувственно отметил ряд мест, проникнутых юмором, «превосходно очерченные характеры» Бетрищева, Петуха и его детей, и многое другое. Общее заключение Чернышевского о втором томе таково: «преобладающий характер в этой книге, когда б она была окончена, остался бы все-таки тот же самый, каким отличается и ее первый том и все предыдущие творения великого писателя… программою художника остается, как видим, прежняя программа „Ревизора“ и первого тома „Мертвых душ“».^[159]

Иллюстрации

1. Н. В. Гоголь. Рисунок В. А. Тропинина (итальянский карандаш и белила). 1840–1842 гг. Институт русской литературы (Пушкинский Дом) Академии Наук СССР.

2. Страница рукописи из третьей главы второго тома «Мертвых душ». Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина в Москве

3. Начало заключительной главы второго тома «Мертвых душ». Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина в Москве

4. Сохранившиеся части разорванного листа с текстом из третьей главы второго тома «Мертвых душ». Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина в Москве

5. Внутритекстовые иллюстрации (зарисовки Н. В. Гоголя в тексте Записных книжек)

Выходные данные

Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Академии Наук СССР

РЕДАКЦИЯ

Н. Ф. БЕЛЬЧИКОВ, Н. И. МОРДОВЧЕНКО, Б. В. ТОМАШЕВСКИЙ

Текст подготовили и комментарии составили В. А. ЖДАНОВ, Э. Е. ЗАЙДЕНШНУР и В. Л. КОМАРОВИЧ

Редактор издательства А. И. Корчагин

Оформление художника Н. В. Ильина

Технический редактор А. А. Киселева

Корректор Н. С. Родина

РИСО АН СССР № 4331. Т-00197. Издат. № 2783.

Тип. заказ № 1764. Подп. к печ. 4/IV 1951 г.

Формат бум. 60 × 921/16. Печ. л 27,25 + 7 вкл.

Уч. — издат. л. 25,25. Бум. л. 13,62. Тираж 6000.

Цена в переплете 25 руб.

1-я тип. Издательства Академии Наук СССР

Ленинград, В. О., 9 лин., д. 12.

Примечания

(1) Фраза не закончена.

(2) В автографе пропуск недостающего текста ничем не отмечен.

(3) В автографе — начинавшихся

(4) В автографе — болдыри.

(5) В рукописи далее недостает одного листа.

(6) Не дописано.

(7) Не дописано.

(8) В автографе — липецк.

(9) В автографе — накликать

(10) Не дописано.

(11) Продолжение в рукописи утрачено.

(12) Начало фразы утрачено.

(13) Из более ранней, чем остальные главы, редакции.

(14) В автографе пропуск недостающего текста ничем не обозначен.

(15) Фраза не закончена.

(16) с любовью (итал.).

(17) Не дописано.

(18) с любовью (итал.).

(19) В автографе — обнаруживается

(20) Фраза не дописана, и далее в рукописи пробел.

(21) Текст начинается с новой страницы, и начало фразы в рукописи отсутствует.

(22) Не дописано.

(23) Край листа оторван и утрачены середина и окончание фразы.

(24) Край листа оторван и утрачены середина и окончание фразы.

(25) На этом рукопись обрывается.

(26) Текст этой строки написан по стершемуся другому тексту; поддается прочтению только окончание: куда ходил <?> к губернатору

(27) В подлиннике: по белой тропу

(28) Слово «просыть» исправлено из другого слова, не поддающеюся прочтению.

(29) «простак» написано по слову: простоват

(30) Далее начато: цве<тет>

(31) Далее начато: цветет

(32) В рукописи: Скалить

(33) В подлиннике ошибочно повторена цифра: 4 и далее нумерация идет с ошибочным счетом (меньше на 1).

(34) Перед этим было начато: Нагрузке судов му<кой>

(35) Далее начато: когда те взошли

(36) служат с отрубленных концов оглоблями

(37) Далее начато: прик<рываются>

(38) Далее начато: зер<нового>

(39) из березовой кор<ы>

(40) где висят

(41) из осинов<ого> дерева, где к<ладут>

(42) Далее начато: хват<ает>

(43) Между строк ранее было записано: сыромоло<т>

(44) В рукописи: Верест

(45) Далее, на пустой странице, над рисунком башенки, запись: Фантастич<еский> <?> Обелиск

(46) Далее начато: обык<новенно>

(47) Далее начато: хлебо<пашество>

(48) такие дерева носят <название>

(49) Далее начато: Картины пожаров

(50) Далее было: за нее

(51) бурлаки идут впер<ед>

(52) Далее было: назначение чиновников, их увольнение

(53) что в губерн<ии>

(54) на каждого три или четыре уезда

(55) всё, что случ<ится>

(56) взятые

(57) Перед «Рекрутские» начато: Относит <ельно>

(58) которые подальше даже

(59) Далее начато: всё это с распоряжения

(60) Далее начато: свое к исполня<ющему>

(61) Далее было: в которо<м> от губерн<атора зависит>

(62) Не дописано.

(63) Далее начато: свидетельство с домом, процент

(64) Далее начато: дает

(65) Начато: [Прокурор мож<ет>] Взятки прокурора

(66) Далее начато: где

(67) происшеств<иях>, делах и следств<иях>

(68) Далее начато: это видно из

(69) обращать<ся> в земский суд и в уездный суд

(70) Вместо «о своем уме»: о своих качествах

(71) Далее начато: Потому

(72) Далее начато: при

(73) Далее начато: всякою

(74) Далее начато: Игры < 1 нрзб. >

(75) с волынками

(76) Далее начато: или потонет

(77) Далее начато: поплывет

(78) Далее зачеркнуто: которая развалилась посереди лужи

(79) Далее зачеркнуто: со всех сторон

(80) Далее начато: вышитый по к<раям>

(81) Далее начато: и ноги обна<жены>

(82) Далее начато: бежали, полные играющей крови

(83) В подлиннике можно прочитать: дрова

(84) Далее зачеркнута строка, не поддающаяся прочтению.

(85) Перед этим зачеркнуты две строки, не поддающиеся прочтению.

(86) Фраза не закончена.

(87) Далее начато: в стройности и порядке

(88) Фраза не закончена.

(89) Далее начато: входя в европе<йскую>

(90) Далее начато: и стало быть не мог знать, то

(91) Над строкой начато: множеством своих

(92) П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М. — Л., 1928, стр. 140–141.

(93) В. И. Шенрок. «Материалы для биографии Гоголя», IV, стр. 104.

(94) Во 2-м выпуске «Москвитянина» за 1841 г., в отделе «Литературные новости» (стр. 616) читаем: «Гоголь написал уже два тома своего романа „Мертвые души“. Вероятно, скоро весь роман будет кончен, и публика познакомится с ним в нынешнем году».

(95) См. т. VI настоящего издания, стр. 223, 241, 242.

(96) Письмо к М. П. Погодину от 8 июля 1847 г.

(97) «Воззови, — обращается Гоголь к Языкову в статье „Предметы для лирического поэта в нынешнее время“ (в „Выбранных местах из переписки с друзьями“), — в виде лирического сильного воззвания, к прекрасному, но дремлющему человеку… О, если б ты мог сказать ему то, что должен сказать мой Плюшкин, если доберусь до третьего тома „Мертвых душ“!»

(98) См. выше, стр. 318.

(99) Письмо к С. П. Шевыреву от 28 февраля 1843 г.

(100) См. соч. Жуковского, изд. 7, т. VI, стр. 504.

(101) П. В. Анненков. Литературные воспоминания, стр. 144–145.

(102) Письмо к Н. М. Языкову от 14 июля 1844 г.

(103) См. выше, стр. 349–357.

(104) См. ниже комментарий к записным книжкам, стр. 425–426.

(105) См. выше, стр. 255–256.

(106) «У мужиков давно уже колосилась рожь, высыпался овес, кустилось просо, а у него едва начинал только идти хлеб в трубку, пятка колоса еще не завязывалась» — ср. записи: «Рожь, ячмень, пшеница колосятся — когда из трубки показывается колос»; «Просо не колосится, а кистится»; «Хлеб пошел в трубку — когда является колосовая трубка»; «Завязалась пяточка — сначала образуется род молочка, когда снизу шелуха начинает затвердевать» (см. выше, стр. 337).

(107) Соответствующее место нынешней главы III ср. выше, стр. 75–76.

(108) См. т. VI настоящего издания, стр. 692–693.

(109) См. письма к А. М. Виельгорской от 14 мая, П. А. Плетневу от 4 и 30 июля, 13 августа, 12 и 26 сентября, 3 и 5 октября 1846 г.

(110) См. письмо к С. П. Шевыреву от 26 июля 1846 г.

(111) См. письма к П. А. Плетневу от 4 декабря 1846 г., С. П. Шевыреву от 8 декабря 1846 г., Н. М. Языкову от 20 января 1847 г., А. О. Смирновой от 22 февраля, Д. К. Малиновскому в марте 1847 г., А. С. Данилевскому от 18 марта, А. О. Россету от 15 апреля 1847 г. и многие другие.

(112) См. письма от 15 апреля к А. О. Россету, от 24 августа к П. А. Плетневу и к С. Т. Аксакову, от 2 декабря к С. П. Шевыреву.

Дата добавления: 2015-06-04