Рэки Кавахара 32 страница

Марк Твен воплотил этот важнейший конфликт американской действительности намного

более глубоко и многогранно, чем любой из его современников. Его уроки оказались бесценными для американской литературы XX в. Твен указал магистральный путь, по которому пошло ее развитие. В его творчестве завершилась целая литературная эпоха, чьим содержанием был переход от романтизма к реализму, и наметились главные черты нового огромного периода художественной эволюции, охватывающего XX столетие.

ЛИТЕРАТУРА НА АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Доминирующей политической тенденцией зарождающейся англоязычной литературы был лоялизм, преданность британской короне, противление американской экспансии с Юга. Идеология лоялизма нашла свое отражение в творчестве Томаса Халибертона (1796—1865).

Помимо своих романов, вышедших в 30—40-е годы, Халибертон известен как собиратель американского юмора. Вырезая из американских газет и журналов заметки о необычных событиях, он постепенно собрал материал для двух книг «Черты американского юмора» (1852) и «Американцы дома» (1854). Халибертона нередко называли «отцом американского юмора», с полным правом его можно считать и предшественником канадских юмористов. Характерно, что Халибертон был более популярен в США и Англии (где в 1858 г. он был удостоен премии Оксфордского университета), чем у себя на родине. Причина подобного явления крылась в устойчивых колониальных комплексах канадцев, которые долгое время не верили в возможности собственной литературы, предпочитая ей проверенные образцы иностранной словесности.

Развитие канадского общества после квебекского восстания 1837 г., направленного против английского засилья, неотвратимо ведет к политическим реформам, которые увенчиваются актом королевы Виктории о Британской Северной Америке (1867), согласно которому Канада объединяется в единое государство, Конфедерацию. В результате укрепляется канадское национальное самосознание. Создается широкое интеллектуальное движение «Канада прежде всего», основанное на идее единой канадской культуры, развивается издательская деятельность. Возникает целый ряд новых журналов, лучшим из которых становится объединяющий литераторов журнал «Неделя». Появляются университеты. В 1881 г. образуется Королевское общество Канады, призванное поощрять развитие искусств и наук.

Идеи национального самосознания находят свое отражение в творчестве плеяды поэтов-романтиков. Предтечей канадского романтизма служит творчество Ч. Мейра, опубликовавшего сборник лирических стихотворений «Страна мечты» (1868), в которых лучшие строки посвящены картинам канадской природы. Во главе группы романтиков становится Ч. Робертс. Его книга «Орион и другие стихотворения» (1880) убедила читающую публику, что в Канаде возможно самобытное искусство.

Описательная поэзия Робертса связана с конкретными образами канадской действительности. Робертс не был силен в философской и религиозной лирике, его патриотические оды стереотипны. Он прославил себя описаниями крестьянского труда и быта, пейзажными зарисовками.

Если Ч. Робертс писал преимущественно поэмы, то излюбленным жанром А. Лампмена (1861—1899) был сонет. Вместе с Китсом он находил незыблемый идеал совершенства в Древней Греции. Китс был его любимым поэтом. «Мне представляется, что я его блеклое преображение», — скромно писал он. Однако порой, особенно в зарисовках зимы, освобождаясь от выспренности и риторики, Лампмен достигал известных высот. Он умер молодым, и ранняя смерть способствовала легенде о не раскрывшемся до конца «гении».

Неприятие индустриальной цивилизации уводило канадских романтиков не в средние века и не на Восток (как это бывало в Европе), а к реальности своей собственной страны. Тема «естественного» человека отражена в стихах о жизни индейцев. П. Джонсон (сама наполовину индианка) в поэме «Плач индейской жены», используя формы монолога, рассказала драматическую историю краснокожих. Другая поэтесса, Изабелла Крофорд, отличалась своим мифопоэтическим ви́дением природы. Идеальная любовь была ее главенствующей темой, однако ей, как и прочим канадским романтикам, недоставало психологизма. Поэт Д. Скотт, описавший жизнь индейцев в резервациях, предостерегал, что этому народу грозит вымирание.

Почти все из перечисленных поэтов писали и прозу. Робертс — автор рассказов о животных

(«Загадка земли», 1896), исторических романов. Исторический роман во второй половине XIX в. становится наиболее популярным жанром прозы. Создание Конфедерации дало новый импульс для освещения исторического прошлого страны. Наиболее известными авторами исторического жанра были У. Керби (1817—1906) и Дж. Паркер (1862—1932).

Керби мечтал о создании единой канадской литературы, воспринявшей все лучшее из литературного наследия Франции и Англии. В остальном его политические взгляды были крайне консервативны. Суждения о своих героях он выносит в зависимости от их преданности британской короне. В романе «Золотая собака» (1877) действие происходит в Квебеке в дни царствования Людовика XV. Подобно Керби, Паркер находит свои общественные идеалы в патриархальной жизни старинной, причем именно французской, Канады, в строгости ее нравов, любви к традиции, уважении к исторической легенде. На редкость уравновешенные и, как правило, невозмутимые канадские романтики ищут стабильности. В их творчестве нет ни моральных сомнений, ни бунтарских идей. Созерцательность торжествует над действием.

К концу века страна утрачивает радужные иллюзии первых лет Конфедерации, уже в 80-е годы с новой силой разгорается соперничество между провинциями, положение обостряется до такой степени, что рассматривается даже вопрос о вступлении Канады в Соединенные Штаты. В такой атмосфере заметна стагнация культуры. В 1896 г. закрывается ведущий литературно-общественный журнал «Неделя». Многие канадцы начинают покидать страну, среди них и писатели. Так завершается период, который, благодаря творчеству романтиков, был назван в Канаде (не без серьезного преувеличения) «золотым веком» канадской литературы.

ЛИТЕРАТУРА НА ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ

С первых лет своего существования литература на французском языке выдвигает главным образом идеи сохранения национального своеобразия, патриотизма, католических духовных ценностей. Одновременно в ней звучит общая для всей канадской литературы тема человека и природы, в которой переплетаются мотивы красоты земли и жестокости северного климата, мужества пионеров и тяжести крестьянского труда.

Патриотические чувства франко-канадцев нашли свое яркое выражение в восстании 1837 г., а их укрепление повлекло за собой развитие национальной культуры. Начиная с 30-х годов XIX в. в становлении национальной литературы важную роль играют три фактора: французский романтизм, канадская политическая публицистика (в частности, выступления Ж.-Л. Папино, руководителя восстания 1837 г.), труды по национальной истории.

Велика роль Франсуа-Ксавье Гарно (1809—1866), автора трехтомной «Истории Канады» (1845—1848).

В этом труде, отмеченном печатью свободолюбия и антиклерикализма, симпатией к коренному населению Северной Америки (для которого открытие европейцами Нового Света было, как писал Гарно, «гибельно»), писатели исторических романов второй половины века постоянно находили источник своего вдохновения.

Если первая книга франко-канадских стихов, опубликованная М. Бибо в 1830 г., написана в русле французского классицизма, то Октав Кремази (1827—1879), явившись, по сути дела, основоположником франко-канадской поэзии, придал ей определенно романтическое направление. Активный сторонник сближения с Францией, Кремази пишет стихотворения («Песнь старого канадского солдата», «Стяг Карийона» и др.) во славу французско-канадской дружбы. Эти стихи, получившие в Квебеке широкий резонанс, обеспечивают Кремази звание национального поэта.

Однако, когда в 1862 г. Кремази переезжает во Францию, он фактически перестает писать: реальная буржуазная Франция разочаровала поэта. Кремази известен помимо стихов как автор интересного «Дневника осады Парижа», который он вел в Париже ежедневно в 1870 г. Как отмечают канадские исследователи, поэтическая ценность стихов Кремази со временем приблизилась к нулю, но их патриотический пафос определил дальнейшее развитие квебекских поэтов.

Продолжателем Кремази становится поэтически более одаренный Луи Фрешетт (1839—1908), которого современники называли «малым Виктором Гюго». Влиянием Мюссе отмечен его первый сборник «Мои досуги» (1863). В середине 60-х годов Фрешетт уезжает в Чикаго, пребывание в котором рассматривает как ссылку (здесь поэту видится параллель с судьбой Гюго). В Чикаго он создает сборник сатирических стихов «Голос ссыльного» (1868). Вернувшись в Канаду, Фрешетт активно издает новые книги стихов, становится первым канадским писателем, удостоившимся премии Французской академии (1880). В 1887 г. он выпускает в Париже свое основное произведение, поэму «Легенда народа», тема которой перекликается

с трудом Гарно. Вступительные строки поэмы: «О наша история! — ларец неведомых жемчужин, // Я целую с любовью твои дорогие страницы» — свидетельствуют о патриотическом замысле автора, предпринявшего смелую попытку создать нечто вроде франко-канадской «Одиссеи», однако двигателем действия предстают не мифологические, а исторические события. Вместе с Фрешеттом патриотическую тему развивали в своей поэзии П. Лемэ (1837—1918) и Н. Бошмен (1850—1931).

К 60-м годам литературная жизнь Квебека заметно оживляется. Появляется такая яркая и противоречивая фигура в канадской словесности, как Анри-Реймон Касгрен (1831—1904). Молодой аббат объединяет вокруг себя целую группу поэтов и прозаиков (среди них О. Кремази, Л. Фрешетт, П. Лемэ и др.) под общим названием «Литературная и патриотическая школа Квебека». Сам Касгрен выступает как критик канадской литературы, собиратель индейского фольклора, автор исторических повестей. Для его стиля характерна патетическая приподнятость и выспренность: «Стояла одна из тех великолепных декабрьских ночей, которые уходящий год, казалось, рождает для того, чтобы приветствовать год настоящий, и замечательное величие которых неведомо людям Юга». К концу века, с возникновением реалистических тенденций, роль Касгрена становится ретроградной. Он возглавляет борьбу с реализмом.

Развитие прозы в ранний период во многом определено именами отца и сына Обера де Гаспе. В 1863 г. выходит роман Филиппа Обера де Гаспе-отца (1786—1871) «Канадцы былых времен». В предисловии автор предупреждает читателя, что намерен создать произведение «канадское по стилю». На первый взгляд, это роман приключений, к которому канадская публика особенно благоволила, однако главное в книге не борьба чувства и долга в душе героини, попавшей в традиционный «треугольник», а фон, на котором бушуют подобные страсти. Именно точность, скрупулезность описаний (от подробностей меню до подробностей военных сражений), относящихся к эпохе французского поражения, и превратили «Канадцев былых времен» в классику канадской литературы.

Вторая половина века во франко-канадской литературе прошла под знаком историко-патриотического романа (произведения А. Жерен-Лажуа, Н. Бурасса, Ж. де Боншерваля, Ж. Мормотта, Э. Руссо и др.). Но качество этих романов, как правило, оставляло желать лучшего; их интрига, развивающаяся на фоне исторического полотна, зачастую стереотипна: молодой герой, рискуя жизнью, из романа в роман спасал попавшую в беду героиню.

В самом конце века к этой галерее романов прибавилась серия романов-памфлетов, в которых подвергалась критике индустриализация Квебека, развитие «светского» либерализма. Среди этих романов назовем «боевой христианский роман» (по определению самого автора) Ж.-П. Тардевиля «За Родину» (1895). Действие его происходит в 1845 г. в Квебеке, познавшем все ужасы и пороки разложившейся Европы. В предисловии к этой христианской «антиутопии», где либералы и атеисты изображены сплошь мошенниками и где националистические настроения автора получают сепаратистский характер, Ж.-П. Тардевиль пишет о том, что «в сердце каждого французского канадца-патриота Бог посадил «цветок надежды» на то, что Канада сохранит на американской земле христианскую цивилизацию».

Если такого рода продукция встречает сочувствие официальной критики, то, напротив, она негодует по поводу антиклерикальных очерков Артюра Бюи (1840—1901), первым в Канаде выступившего за свободу слова и пропагандировавшего зарубежный реалистический роман. Уже упоминавшийся аббат Касгрен, рисуя идеальную модель национальной литературы, «целомудренной и чистой, как девственный покров наших долгих зим», добавлял, что в ней не должно быть «никаких следов современного реализма, этой демонстрации нечестивой, материалистической мысли». Другой церковный публицист, священник З. Лакас в своей книге «Во враждебном лагере» (1893) открыто призывал читателей сжечь «нечестивые книги». По мнению тогдашнего критика, в Квебеке, где знали Бальзака, Стендаля и Золя, «никто не осмеливался их хвалить, а тем более им подражать». Писатели-реалисты обвиняются в том, что они, изображая лишь низменную действительность, не зовут к идеалу. Что до натурализма, то его, по причине враждебности к проповеди морали, клерикалы называли возвратом к язычеству. Новейшие французские литературные направления подвергались немедленному осуждению. Так, журнал «Канадское обозрение» пишет в 1888 г. о французских поэтах-символистах, что они, «делая вид, будто преподносят современникам последнее слово искусства, на самом деле преуспели лишь в том, что преподнесли им последнее слово человеческой несуразности». Особым репрессиям в конце века подвергается театр, в силу чего совершенно не развивается национальная драматургия.

На фоне гонения на новые формы культуры и засилья авантюрно-исторического романа интересным явлением представляется творческая

судьба писательницы Лоры Конан (псевдоним Фелиситэ Анжер, 1845—1924).

В 1881 г. она опубликовала первый канадский психологический роман «Анжелина де Монбрен», который сразу привлек внимание как читателей, так и критики. Уже по жанру своему, сочетающему эпистолярную часть с объективным повествованием и интимным дневником героини, роман отличался от обычной литературной продукции. Действие его происходит в современную автору эпоху, и вместо легендарного героя в центре повествования — робкая, неуверенная в себе восемнадцатилетняя девушка накануне помолвки с любимым человеком. Однако сердце Анжелины принадлежит не только обаятельному Морису Дарвиллю, но — и это прежде всего — ее собственному отцу, который, будучи вдовцом, воспитывал ее с детских лет. В конечном счете она теряет обоих. Отец погибает в результате несчастного случая. Вскоре после его смерти вследствие неудачного падения Анжелина уродует себе лицо, ее жених приходит в отчаяние. Но они уже помолвлены, и чувство долга, которому он не желает изменять, обязывает его жениться на изуродованной девушке. Понимая, однако, что жених более не любит ее, Анжелина отказывается от замужества и уединяется в доме, где провела с отцом радужные годы детства. Героиня создает культ покойного отца, а в результате в ней просыпается любовь к прошлому своего народа, т. е. возникает новый культ — культ предков, служение которому Анжелина видит как в писательстве, так и в религиозной аскезе, хотя для аскезы она слишком полна еще жизни, несмотря на потери.

Придя, не без влияния Касгрена, окружившего писательницу пристальным и благожелательным вниманием, к выводу, что как жанр «роман вызывает моральное беспокойство», Л. Конан в 90—900-е годы обращается, вслед за многими другими авторами и вслед за своей героиней, к исторической теме. Она пишет такие романы, как «На труд и испытание» (1891), «Забытая» (1902), где превозносятся образы отцов — основателей французской Канады, но где вместе с тем, хотя теперь и под сурдинку, слышится все тот же жалобный мотив несчастной любви самой Фелиситэ Анжер, единственный живой мотив ее позднейших нравоучительных и выспренних творений. Как бы сложилась судьба Л. Конан, не попади она под влияние аббата Касгрена? Стала бы она автором поистине выдающихся книг, или же единственный источник ее творчества — несчастная любовь, и только раз, в «Анжелине де Монбрен» он смог насытить роман живительной влагой подлинного чувства? Такие вопросы задаются современной критикой, и они сами по себе являются свидетельством того, что франко-канадская литература прошлого века, несмотря на значимость ее патриотического направления, в известной мере осталась литературой упущенных возможностей, ненаписанных книг.

ВВЕДЕНИЕ

Победоносная Война за независимость, завершившаяся в конце 20-х годов XIX в., была могучей обновительной силой; подобно вихрю, она пронеслась над землями Америки, разорвав цепи ее колониальной зависимости. Однако война не смогла подорвать укоренившиеся основы колониального общества. Обретенная государственная независимость была лишь первым этапом на пути к освобождению во всех иных сферах — экономической, социальной, идеологической. Только через несколько десятилетий начала спадать волна внутренних гражданских междоусобиц, которая разоряла едва родившиеся самостоятельные республики.

Развитие национальных литератур Латинской Америки тесно связано с движением общественной мысли. В роли идеологов и мыслителей выступали прежде всего писатели. С 1810 г. и вплоть до 1890 г. каждый выдающийся креол представал в трех ипостасях: как государственный деятель, как интеллектуал и как литератор, — писал П. Энрикес Уренья. — И именно этим многогранным людям принадлежит большая часть наших лучших произведений». Писателем, мыслителем, государственным деятелем был аргентинец Доминго Фаустино Сармьенто (1811—1888), творчество которого открывает историю латиноамериканской литературы второй половины XIX в. А завершает этот период кубинец Хосе Марти, поэт и революционер.

Еще в эпоху антииспанской освободительной войны, а также в дальнейшем существенным моментом в идеологии независимости было утверждение историко-культурной самобытности народов Нового Света. Идея «американизма» включала утверждение не только политического, духовного самоопределения бывших колоний, но и особенности того мира, который вырос из этнокультурного синтеза.

В то же время завоевание независимости положило начало приобщению народов иберийских колоний к мировому историческому процессу.

Молодые нации, продолжая традицию, уже сформировавшуюся в начале XIX в., опирались и в рассматриваемый период на завоевание общественной и художественной мысли передовых стран Европы, прежде всего Франции, Англии. На протяжении всего XIX в. так называемый европеизм был исторически необходимой опорой американизма, орудием национального самосознания. В связи с событиями французской революции 1848 г. выдающийся поэт и мыслитель Аргентины Эстебан Эччевериа писал: «Что касается нас, американцев, то мы не можем и не желаем рассматривать это великое событие иначе, как с американской точки зрения, то есть в связи с тем влиянием, которое оно рано или поздно неизбежно окажет на общественную жизнь и исторические судьбы Южной Америки». И он же предлагает своеобразную формулу единства американского и европейского начала в становлении культуры молодых республик: «Стиль нашей интеллектуальной жизни будет одновременно национальным и общечеловеческим». А через полстолетия Хосе Марти подчеркивал: «Быть знакомым со всеми течениями — это лучшее средство не быть зависимым ни от одного из них».

Вплоть до конца XIX в. идея американизма развивалась на основе позитивистской философии. Став «первым моментом самопознания, поиском самих себя» (Х. Абепьян), эта философия противостояла традициям схоластики и метафизики, доставшимся в наследство от прошлого. Однако, когда на основе философии позитивизма возникли социал-дарвинистские принципы рассмотрения общественных проблем, тут же проявились ее внутренние противоречия. Под влиянием трудов европейских этнологов-расистов в Латинской Америке зародились пессимистические концепции о врожденной неспособности народов этой части земли к прогрессу.

Исчерпавший себя эпигонский позитивизм вызвал реакцию нового поколения. От его имени выступил Хосе Марти, обрушившийся на тех, кто подвергал сомнению способность народов Нового Света на собственный путь развития, их самобытный вклад в мировую культуру.

В кругу идей американизма развивалась и литература, общей и властной тенденцией которой был поиск и утверждение ценностей своей национальности. К середине века эта тенденция, зародившаяся еще в русле романтизма, становится эстетической программой, получившей название «литературного американизма» или «литературного национализма».

Романтизм был для Латинской Америки чем-то большим, нежели собственно литературный феномен. Идеи романтизма воспринимались

прежде всего в их общественной функции, в их слиянности с чувством патриотизма. Соответственно этому отбирались и те европейские художественные образы, которые удовлетворяли этим потребностям. В них заимствовались форма, образные средства, но воспринятое включалось в собственный контекст и потому приобретало своеобразную окраску.

Наиболее эмоционально воздействующим элементом действительности Нового Света была природа, грандиозность и мощь которой пробуждали сознание своей исключительности и величия. Этому чувству соответствовало романтическое мироощущение, которым и окрашивалась картина первозданной природы. И те писатели, кто вдохновлялся красотой и тайной природы, обращались к европейскому мастеру, давшему образец изображения природы Нового Света, — Шатобриану. Однако религиозная философия Шатобриана оказывалась в сущности вне фокуса мироощущения писателей Латинской Америки; для них бегство от цивилизации не было ни актуальным, ни желанным. У Шатобриана они учились рисовать свой собственный реальный мир, который для французского писателя был лишь далекой экзотикой.

Еще одним источником вдохновения первых романтиков Латинской Америки была история. И первым учителем тех, кто обратился к историческому жанру, был Вальтер Скотт. Литература, ищущая самоутверждения, естественно обращается к прошлому своего народа. В эпоху, когда начиналось независимое существование народов бывших колоний, великая историческая драма конкисты и колонизации приобретала новый смысл, становилась одним из факторов художественного самопознания и самоутверждения молодых наций.

Обращение романтиков к истории вызывало к жизни и так называемый индеанизм. В пору романтизма индеец воспринимался как носитель изначальности национальных традиций. Такого рода романтизированная интерпретация индейцев, связанная с возвеличением древних традиций Америки, несла в себе несомненный патриотический заряд, способствовала утверждению собственной своеобычности.

Итак, природа, история Нового Света, ее коренной обитатель индеец — вот самые характерные элементы, из которых и в поэзии и в прозе складывался «литературный американизм». В этот период в системе жанров происходят также серьезные изменения. Почти повсеместно интенсивно развивается жанр романа. За исключением Мексики, где первый национальный роман появился еще в 1816 г. («Перикильо Сарниенто» Фернандеса Лисарди), а также романов 40-х годов в Перу, Венесуэле, на Кубе важнейшие произведения этого жанра увидели свет во второй половине XIX в. Сначала жанр романа складывался в русле романтизма. Романтической была сама концепция жизни с неизменной борьбой двух начал, с преобладанием могучих, всепоглощающих страстей, с мотивами тираноборчества. Опираясь на произведения европейской литературы (Шатобриана, Гюго, Дюма, Вальтера Скотта), романтики Латинской Америки в то же время обнаружили оригинальность собственной позиции. Гипертрофия личности, бунт индивида против общества здесь выступали как пафос гражданских страстей, патриотизма; в фокусе латиноамериканского романтизма оказалась не индивидуальная личность, а национальная.

В латиноамериканском романе второй половины XIX в. проявилась и еще одна важнейшая тенденция — так называемый костумбризм, или бытописательство. Воссоздание обычаев, нравов, образа жизни (в том числе и общенационального, включая картину политических битв и социальные противоречия) входило в роман, который был одновременно и романтическим и костумбристским. В латиноамериканской прозе эти тенденции не противостояли друг другу, а взаимоперемешивались: костумбризм придавал романтическому повествованию не только национальное своеобразие, но и некую заземленность.

Костумбризм, заявивший о себе с первых же шагов развития латиноамериканского романа (он колоритно проявился уже в первом плутовском романе «Перикильо Сарниенто»), сохранил свое значение и в прозе XX в. Костумбризм оказался той живучей тенденцией, которая связывала романтизм и реализм. В ускоренно развивавшихся молодых литературах Нового Света одновременно сосуществовали различные, порой даже весьма несхожие художественные тенденции. Венесуэльский писатель Услар Пьетри, подчеркивая характерную особенность латиноамериканских романов 60—70-х годов прошлого века, замечает: «В наиболее значительных романах этого времени романтическое сочетается с другими элементами, вплоть до реалистических».

Начиная с 80-х годов XIX в., когда романтизм почти утрачивает свою роль, наиболее ярко проявляются реалистические элементы. Писатели стремятся к конкретности социального анализа, критическому исследованию морально-психологических проблем. Однако для целостного взгляда на действительность, для понимания ее глубинных конфликтов у писателей еще не хватало опоры. В странах Латинской Америки еще не возникло тогда достаточных историко-культурных предпосылок для полного и

естественного развития реализма. Поэтому в прозе преобладали натуралистическая эстетика, находившаяся под воздействием школы Золя, и позитивистско-детерминистские концепции.

В 70—80-е годы в поэзии начинается этап решительного идейно-эстетического обновления, вошедший в историю литературы Нового Света под названием «модернизм».

В зависимости от комплекса историко-культурных, экономических, этнических, языковых факторов во второй половине XIX в., по мере того как в молодых республиках стабилизировалась общественная жизнь, все более отчетливо проявляются характерные черты национального, а в ряде случаев и регионального литературного процесса. Ранее всего обнаружили региональное единство литературы Ла-Платы — Уругвая и Аргентины, Андских стран — Перу, Эквадора, Боливии, позднее — Антильских и центральноамериканских стран. В самобытной национальной специфике предстал литературный процесс Мексики, страны с наиболее развитой культурной традицией, где этнический синтез осуществлялся наиболее полно.

И наконец, совершенно особый мир составляет культура Бразилии, страны, где еще с XVI в. ввиду специфически португальской колонизации и языка литературное развитие существенно отличалось от соответствующего процесса в странах испанской Америки. Поэтому мы будем рассматривать литературу испанской Америки второй половины XIX в. отдельно от литературы Бразилии.

ПРОЗА

Своеобразие романтической прозы испанской Америки второй половины XIX в. наглядно выявилось в двух наиболее известных романах — «Амалия» аргентинца Хосе Мармоля (1817—1871) и «Мария» колумбийца Хорхе Исаакса (1837—1896). Гневная инвектива против тирании («Амалия»), воспевание единства человека с природой («Мария») — мотивы, характерные для литературы того периода. Хосе Мармоль, из-за преследований диктатора Росаса вынужденный эмигрировать из страны, начал писать свой роман «Амалия» в эмиграции, а закончил его, вернувшись на родину, после свержения диктатора. Первая часть «Амалии» вышла в 1851 г. в Монтевидео, а полностью роман был издан в 1855 г. в Буэнос-Айресе.

Любовная драма — основа многопланового сюжета «Амалии» — полностью подчинена раскрытию драмы страны, ставшей жертвой самовластия тирана и кровавой борьбы двух партий — федералов во главе с Х. М. Росасом и унитариев (федералы представляли консервативные силы, заинтересованные сохранить устои прошлого, унитарии — силы прогресса и национального единства). Автор не жалеет красок в изображении изуверства, жестокости самого Учредителя (так называл себя Росас) и его приспешников. Со страстной прямолинейностью, не знающей полутонов, противопоставляет писатель два лагеря. На стороне унитариев — мужество, благородство; на стороне диктатора — предательство, низость, всевозможные пороки. Тирания Росаса предстает как загадочная, сверхъестественная сила. Даже в описании физического облика Росаса и его камарильи ощутимо мистическое чувство ужаса и отвращения. Риторическая декламационность обличения диктатуры является стилевым отражением идейной концепции борьбы двух начал в истории Латинской Америки — варварства и цивилизации. Резкая поляризация сил, прямолинейное столкновение добра и зла, мрака и света — все эти черты романа Мармоля восходят к антитезе «варварство — цивилизация», выдвинутой Сармиенто, автором «Факундо». Мармоль солидаризируется с ним и в своем отношении к так называемой черни, к гаучо — скотоводам пампы, завербованным федералами. Называя чернь «мстительной и жестокой в силу расы и климата», Мармоль отдает очевидную дань позитивистскому детерминизму.

Дата добавления: 2015-06-04