Дриксен. Эйнрехт. Восточная Гаунау

400 год К.С. 15-й день Весенних Молний

Ветер поднял пыль и зашумел мощной, уже не весенней листвой, но это был пустой ветер. Он нес только равнодушие и пыль. Руппи остался один еще на мосту через Малую Эйну. Ничего не произошло, только солнце перестало смеяться, а дорога – звенеть. И еще лейтенанта впервые за пять суток начало клонить в сон. Что поделаешь, люди должны спать, иначе им не выдержать жизни – слишком уж та давит… Какое занятное наблюдение, впору сразу и медику, и спутавшемуся с ней бездельнику! С ведьмой из Хексберг, одной из тех, что загоняла «Ноордкроне». С той, что дважды спасла Руперта фок Фельсенбурга и один раз – его адмирала. С той, что танцевала с лейтенантом, пока не передумала…

Руппи мог только гадать, где сейчас странное создание, протащившее его между чудом и погибелью, зато теперь молодой человек знал, чего хочет весна и о чем грезит ночь. Звон незримых колокольчиков, холодные летучие искры, шалые искорки в звездно-голубых глазах, длинные чаячьи крылья, ветер и звезды… Это могло свести с ума, это сводило с ума, отбирая сон и пришпоривая сердце, а сегодня иссякло. Она не захотела идти дальше, и Руппи вспомнил, что такое усталость и что такое земля. Тяжелая, пыльная, хватающая за ноги… Привыкать к тому, что ты всего лишь одинокий всадник на Эйнрехтском тракте, грустно, а уж чувствовать, что танец можно вернуть, стоит лишь погнать коня к морю…

Нет ничего проще, чем догнать ветер, – сбрось с шеи камень, забудь лишнее, мертвое, и ты увидишь, и увидят тебя… Это так весело – жить войной и любовью, вечным танцем войны и любви, предвкушая завтрашние ветра, только Бешеный покинул Хексберг и свою «Астэру» ради того, кто был врагом. Руперт фок Фельсенбург тем более не бросит Ледяного и не помчится за солнечной полосой, как бы та ни манила! Как же трудно было шевельнуть поводьями, посылая Краба на мост, но он шевельнул. А потом не вернулся на правый берег Эйны, хоть и был к тому позорно близок. Слово «соблазн» оказалось отнюдь не столь глупым, как думалось, и Руппи был готов просить прощения у клириков и героев маминых сказок, забывавших в волшебных объятиях и долг, и дом. Если озерные девы хоть в чем-то сравнимы с крылатым звездноглазым безумием, оставить их почти невозможно.

Молодой человек отчаянно зевнул и завертел головой, сам не зная, чего ищет. Дорога оживленной не казалась – торговцы и крестьяне предпочитают утренние часы, а знать рассчитывает путь так, чтобы прибыть в Эйнрехт к вечеру. Наследник Фельсенбургов сейчас не был ни тем, ни другим и подъезжал к столице слегка за полдень.

Молодой провинциал, не слишком богатый, но уверенный в себе, торопится поймать удачу. На таких не смотрят ни сборщики пошлин, ни зеваки, ни охочие до безродных молодцов вербовщики. Дворянские потомки сами ищут покровителей и квартирных хозяев, снимая комнаты в предместьях и штурмуя генеральские приемные. Они все на одно лицо, и они приезжают в город засветло.

Руппи поправил дешевую шляпу и повел плечами, отгоняя сон. Он почти доехал. Тракт на глазах обрастал трактирами, в воротах ближайшего заведения остервенело ругались хозяин и мастеровой, чуть дальше возчики таскали какие-то мешки, лениво лаяла пресыщенная впечатлениями собака. Неужели в этом мире случаются подвиги и предательства? Неужели эти люди тоже смотрят на небо?

– …твой околел, и ты околеешь! – донеслось справа, там тоже кто-то бранился. Фельсенбург брезгливо скривился и тронул лошадиные бока, Краб охотно прибавил ходу – чуял, что путешествие подходит к концу. Склочники канули в небытие. Показалась колокольня Святого Ойгена, дохну́ло большой рекой. Дальше хоть Фельсенбургу, хоть Штарквинду следовало свернуть к мосту Блаженного Густава и прямо по Таможенной к Большим Дворам и Липовому парку. Этот путь Руппи знал прекрасно, а вот в предместьях наследник бывал нечасто и едва не пропустил нужный поворот, украшенный четырьмя позеленевшими пушками. Память о третьем Марагонском походе.

Возле пушек скучал стражник в зеленом столичном мундире – охранял былую доблесть. Путешественник осадил Краба и спросил дорогу к Святой Урфриде. Страж оживился и объяснил довольно-таки толково, за что и был награжден. Фельсенбург уже сворачивал в указанный проулок, когда его настиг отчаянный вопль.

– Сударь!!! – орал стражник. – Сударь, стойте!

Не очень чистая совесть требовала удрать, но лейтенант не внял и придержал лошадь.

– В чем дело, милейший?

– Сударь, – выпалил стражник, – вы того… ошиблись…

– Ошибся?

– Вы мне того… золотой дали!

Вот болван! Не стражник – Руперт фок Фельсенбург. У славного провинциала хорошо, если сыщется с десяток золотых. Зепп явился на флот с единственным!

– Благодарю, – кивнул Руппи, – я и впрямь ошибся, но отец говорит, что отбирать у честного солдата жалованье – дурно. И потом, один золотой не золотой, а я намерен разбогатеть, так что выпей за мою удачу. Она мне нужнее.

– Непременно, сударь! – просиял вояка. – Как сменюсь, так и выпью! Помяните мое слово, быть вам полковником, если не больше!

– Больше, – заверил Фельсенбург и пришпорил Краба, который, разумеется, пошел боком.

– Тьфу ты! Старые знакомые!

Воюющий со все сильнее наваливавшейся на душу тревогой Чарльз не сразу сообразил, что Уилер показывает в сторону пройденной утром долинки. Давенпорт совсем о ней забыл, до рези в глазах вглядываясь в отвергнутое дефиле, а гаунау взяли и подошли. И в самом деле, почему бы им не подойти?

Подъехал командующий оставленным у входа в основное ущелье пехотным заслоном Вайспферт, поднял трубу, о чем-то спросил Уилера, а Чарльз все пытался отпихнуть мнимую угрозу и вернуться к войне. К появившимся из-за холмов конным егерям. К полученному приказу «при появлении противника – всеми силами задержать преследователей».

Давенпорт сам отпросился к Вайспферту, и маршал отпустил, а вернее всего, Савиньяк решил оставить их с Уилером при арьергарде – сейчас это значения не имело. Может, по дефиле с юго-востока и ползла смерть, но она опаздывала, уступала другой, зримой, стреляющей из пушек и рубящей палашами. Гаунау явились, и их следовало отбросить. Это было очевидно, и Давенпорту наконец удалось это принять. Все еще чувствуя странный холод, капитан развернул чалого, присоединяясь к Вайспферту и его офицерам. Какое-то время гости и хозяева, стоя на месте, просто рассматривали друг друга в подзорные трубы. Потом у гаунау началось шевеление: к немногочисленным гарцующим по склонам разведчикам подтягивалось подкрепление. Вот их уже больше эскадрона, вот уже целый полк…

– Сейчас пойдут, медвежьи дети… – чуть ли не с нежностью произнес Уилер. Вайспферт что-то согласно хмыкнул.

Полковник не оглядывался на дефиле и ничего не спрашивал, точно не он выговаривал за недонесение о надорских снах и настаивал на особой проверке проходов. Вайспферт отдавал дань бергерским суевериям, но не тогда, когда гаунау в прямой видимости.

– От Стоунволла, – весело выпалил подскакавший «фульгат». – Все уже на тропе. Теперь заслон надо держать там.

– И хорошо, – откликнулся Уилер. – Чем у́же, тем лучше.

– «Медведь» точно застрянет, – добавил командующий мушкетерами пехотный капитан и засмеялся: – Особенно если жирный.

Мушкетер был преисполнен надежд как следует потрепать врага. Еще бы – такая позиция и такая оказия! Не каждый день прикрываешь всю армию… Чарльз тоже бы от такого не отказался, но именно сейчас совершать подвиги совершенно не тянуло.

– Отходим. – Вайспферт неторопливо опустил трубу. – К началу Ручейной тропы. Уилер, Давенпорт, к вам это тоже относится.

Окажись Чарльз сейчас старшим, он погнал бы армию на гаунау, то ли прорываясь с боем, то ли унося ноги от того, что все сильней холодило спину. Но армией командует Савиньяк, арьергардом – Стоунволл, а заслоном – Вайспферт. Бергер всегда отходит последним. Он прикрывает Стоунволла, Стоунволл – всю армию. Одно дело у Гемутлих сто́ит высших орденов, но чтобы получить ордена, нужно вернуться в Талиг. В целый Талиг. И все же… Все же нужно доложить. Сейчас они займут позиции, и он доложит.

Вверх по ущелью. Лошади идут покорно, под ногами никаких зайцев, а косуль и птиц, если они тут и были, распугали. Даже лучшую армию с широкой дороги не завернешь на узкую без толкотни, неразберихи, криков, вот живность и разбежалась. Ничего особенного – кто угодно скажет, а гаунау, кажется, двинулись. Правда, не слишком шустро и малым числом. С полк кавалерии, не больше. Неспешной рысью, отходящих догнать не пытаются, даже не стреляют. Через четверть часа будут у дефиле, еще столько же до непонятного разрыва в скалах, разделяющих основную дорогу и Ручейную тропу.

– Дальше не пойдем. – Вайспферт останавливает коня, не доезжая до скороспелой – закрыть способную пропустить всадника щель дело нескольких минут – баррикады. Набитые камнями повозки уже готовы окончательно загромоздить проход. Стоунволл любит повозки и фуры, хоть и иначе, чем Эрмали. Что генерал будет спасать, полковник швырнет под ноги врагу, вот и теперь… За такой баррикадой можно держаться долго. Пока еще «медведи» подвезут, а потом и подтащат пушки. Слева – горный склон, справа – каменистое русло, пригодное разве что для того, чтобы самые нетерпеливые ломали там свои ноги. В назидание товарищам.

Дальний, почти неразличимый цокот теперь уже чужих копыт. Журчание ручья – и все. Птицы улетели, а камни молчат и ждут. Подошло ли к егерям подкрепление, оставалось тайной. Чарльз видел только ближайший к входу в ущелье кусок долины и остановившихся гаунау. Они не лезли дальше, что удивляло: уж в само-то ущелье можно было и войти. Ждут пехоту? Артиллерию? Нет, тронулись, хоть и медленно. Опасаются ловушки? Вообще не уверены, что Савиньяк здесь, а не морочит им голову и не заходит с тыла? А кстати, куда выводит Ручейная тропа? Куда она в самом деле выводит – уж не в спину ли Хайнриху?!

Вайспферт говорит с мушкетером, кобыла полковника – рыжая хитрая Лиса – взмахивает хвостом и переступает ногами в белых чулочках. Мушкетер уже отъезжает, сейчас можно будет доложить, что…

Это не было ни криком, ни ударом, ни озарением, просто Чарльз услышал смерть. Субординация, почти подобранные слова, неуверенность – все полетело к кошкам, и Давенпорт заорал:

– Всем отходить! Немедленно!!! Пехота – бегом!

Пехотный капитан осадил лошадь, возмущенно заговорил про трусость, приказ, позицию. Чарльз глянул таким зверем, что мушкетер заткнулся на полуслове, но подчиняться не собирался. Давенпорт выхватил пистолет. Откуда-то выскочил Уилер.

– Остановились… гаунау остановились. Лошади у них артачатся…

– Отходить! Оглохли? Неужели неясно?!

– Приказ…

– Нет! Нет у нас приказа подыхать иначе, чем в бою!

– Давенпорт, в чем дело?

Вайспферт. Ну, если и до него не дойдет…

– Нужно уходить… Здесь смерть!

– Очень хорошо. Вверх. Живо. Сперва – «фульгаты», затем – пехота. Никто никого не ждет. Если что, вернемся. Давенпорт, вас это тоже касается.

– Нет. – «Фульгаты» поскакали вперед, кидая на Чарльза и полковника недоуменные взгляды, но не споря. Уилер тоже не спорил. Он просто остался.

– Теперь извольте доложить подробно.

– Я больше ничего не знаю. – Он больше не станет орать. Ором ничего никому не докажешь. – Если я не сошел с ума, то опасность уже рядом.

– Кони с вами согласны.

Устье ущелья, безмолвная синева наверху. Где-то враги, где-то свои, а тут…

– Давенпорт, Уилер, шагом. Дистанция – два корпуса от пехоты.

Лошади порываются пойти вскачь, лошади чуют, теперь чуют, но если отходить, то отходить последними. Как громко и глухо стучат копыта. Кость и железо говорят, камни молчат. Они притаились, они не хотят, чтобы их заметили. Пусть обойдет стороной. Их нет, они не хотят, не хотят, не хотят…

Баррикада позади, гаунау не слышно, не слышно никого. На душу точно скала свалилась. Шаг за шагом следом за ползущими бегом пехотинцами. Два корпуса. Дистанция два корпуса! Можно обогнать мушкетеров по ручью, по пестрым напуганным камням. Можно, но Вайспферт останется. И Уилер.

Захрапел и рванулся враз взмокший чалый, тишина стала совсем невозможной. Сейчас. Уже сейчас.

Чарльз еще успел крикнуть: «Спешиться! Лошадей держите!», Вайспферт и Уилер еще успели послушаться, и земля дрогнула. Тот, кто ждал, уронил занесенный века назад молот, и он обрушился на то, что счел наковальней. Раздался даже не грохот – рев. Устье ущелья корчилось, словно какой-то чудовищный уж. Клубы пыли скрыли брошенную баррикаду, начало тропы, стены, небо, солнце…

Давенпорт не понял, как вырвался чалый, не видел, куда тот делся. Лиса Вайспферта тоже ускакала, коня удержал только Уилер.

– К дереву! – Вайспферт пошатнулся и обнажил шпагу, будто прикрывая отступление. Собственно, так и было. Полковника мотало, как пьяного, их всех мотало. Вряд ли бергера слышали, но глаза есть у всех. Когда полковник стои́т, солдаты поднимаются. – Вверх, к костяному дереву!

Смерть ломится снизу, значит – наверх! Вдоль рычащего от злости и бессилия ручья. Наверх, как бы ни содрогались стены расщелины и ни срывались вниз мелкие камни и целые глыбы. Двоим мушкетерам не повезло, черный обломок снес их с тропы, но сами стены держатся… Они не сдадутся, они сами по себе, они хотят смотреть в небо, держать в ладонях воду, слушать ветер и птиц, они устоят.

– Ну, приятель, – хмыкает под ухом Уилер, – вечерком точно выпьем. После эдакой встрясочки…

О родичах Ледяного Руппи знал две вещи. То, что они есть, и то, что адмирал им хоть и нечасто, но пишет. Кальдмееры мирно жили в своем Эзелхарде, но, занимаясь почтой Олафа, Руперт несколько раз передавал столичным курьерам письма, адресованные госпоже Барбаре Файерман, обитавшей в Пушечном предместье на площади Дрянного Мальчишки. Связать имя госпожи Барбары с пистолетным клеймом лейтенант догадался, лишь найдя упомянутую площадь, уютный уголок на полпути меж Святой Урфридой и Эйной. Внушительный, хоть и лишенный изысков дом с достоинством сообщал о процветании хозяев, вывеска с ружьями и пистолетами тоже была неброской и добротной. Она не заманивала случайных прохожих, а приветствовала добрых знакомых.

Распахнулись двери, пропуская двоих покупателей с капитанскими перевязями, – оружие от Файермана ценилось, хотя Фельсенбурги и Штарквинды предпочитали мастеров подороже. Увы, будущий полковник, в которого превратился будущий герцог, мог лишь с вожделением смотреть на клейменные пылающим «Ф» пистолеты. На всякий случай – вдруг кто-то все-таки смотрит – Руппи завистливо вздохнул и заворотил Краба в проулок, где, по его расчетам, находился вход в жилую часть дома. Так и оказалось.

Для очистки совести оглядевшись, Руперт спешился и взялся за выполненный в виде ружья дверной молоток. Ленивым басом гавкнул пес, но дальше лаять не стал.

– Вам кого, сударь? – Возникшее в решетчатом окошечке женское лицо навевало мысли о пирогах и перинах.

– Я хотел бы повидать госпожу Барбару, – скромно сообщил Руппи, – у меня к ней поручение.

Лицо исчезло, что-то стукнуло, послышались шаги и новый стук. Лейтенант ждал, ничего другого ему не оставалось, разве что отправиться в запримеченную на площади гостиницу, что-нибудь проглотить и проспать дня четыре или хотя бы до вечера.

– Сударь, – раздалось из окошечка, – а вы кто?

– Лейтенант флота… Канмахер. – Нет приметы хуже, чем назваться именем мертвеца, но имя Зеппа спрыгнуло с губ прежде, чем Руппи успел подумать.

– Флота? – Теперь в окошечке торчал пожилой мужчина со злодейскими усами на добрейшей физиономии. – Э… Тогда… Чайка вьется, чайка плачет…

– Моряку сулит удачу, – продолжил Руппи. – Завязать вам «кошачьи лапки»?

О знаменитом морском узле усач слышал вряд ли, но калитка распахнулась. Руппи встречали трое – уже виденная женщина в чепце, усач и огромный слюнявый пес. Очень дружелюбный.

– Госпожа Барбара ушла в церковь, – сказал мужчина, – но господин лейтенант может подождать в гостиной.

– Сударь, – женщина внимательно вгляделась в лицо Руппи, – хотите покушать?

– Я не голоден, – соврал Руппи и ухватил себя за язык, собравшийся попросить шадди. Это в Эйнрехте-то, в мещанском доме!

– Ох… – Лицо служанки или домоправительницы стало еще добрее. – Ох, сударь, не верю я, чтоб такой молоденький и кушать не хотели. Да еще с дороги…

– Габи! – проревело из дома. – Габи, кто там?

– Ох, господин Мартин, лейтенантик такой… К госпоже… Прямо с флота и кушать отказываются…

– Накрывай, – решил за Руппи громогласный невидимка, – и давай парня сюда!

– Входите, сударь. – Габи сунула руки под фартук. – Мастер Мартин, он отец хозяину… Мастеру Штефану то бишь. Будет спрашивать, так вы громче говорите, а то он на правое ухо глуховат… Как-никак девятый десяток разменял. Франц, прими шляпу!

…Разменявший девятый десяток господин был сед как лунь и румян, как яблочко. Он восседал в кресле, несмотря на почти лето до пояса укрытый меховым одеялом. Руппи поклонился. Старик сощурился, потом неспешно снял одеяло и довольно уверенно поднялся.

– Я счастлив, – проорал он, – принимать в своем доме наследника Фельсенбургов! Габи, вина!!!

Бабушка Штарквинд была бы довольна: внук не открыл рот и не вытаращил глаза, а всего лишь еще раз поклонился.

– Полагаю, мы с вами встречались? – с истинно дворцовой учтивостью предположил он. – Вас не затруднит напомнить, при каких обстоятельствах?

– Вина!!! – вновь возопил старец. – Из Той-Самой-Бочки! Нет, господин Фельсенбург, мы не встречались. Ваша фамилия посещает оружейные лавки на улице Людвига, если только не покупает втридорога морисскую ерунду, но не узнать вас, застав фельдмаршала Готвальда?! Я не настолько выжил из ума. Хотя, должен признать, вы носите это платье сносно. На улице я бы принял вас за дворянчика из какого-нибудь Эзелхарда и не чихнул. Вина!!!

– Я предпочитаю носить свой мундир, – улыбнулся Руппи, – но в Эйнрехте я тайно. Дела…

– Понятное дело! – перебил мастер. – Что хочет брат покойного мужа моей невестки? Создатель и все его курицы, Габи!!! Ну что за кружки ты приволокла?! Неси кубки. Те-Самые, охотничьи…

– Я не вправе злоупотреблять вашим гостеприимством, – попытался обуздать стихию Руперт. – Мне хотелось бы повидать госпожу Барбару.

– Габи вы уже видали, Барбара такая же, только сережки золотые. Накормить накормит, но уже с посудой напутает. Вот теперь другое дело! А где вино? Уснула?!

Габи красноречиво колыхнула достойной Гудрун грудью и исчезла. Старец толкнул гостю кубок. Роскошный, старого серебра с чернью. Никаких эмалей и камней, только сиянье и тьма. Танец, смерть и ничего лишнего… Руппи невольно поднес довольно-таки увесистую красоту к глазам. Неведомый ювелир озаботился прорисовать не только каждое перышко в хвосте взлетающей дичи, но и каждую хвоинку на сосновых ветвях.

– Ага, знаете, что лунь не фазан! – Старый оружейник довольно сощурился. – Не то что всякие, которым золота подавай, да побольше… Эх, господин Фельсенбург, что за времена наступили! Оружие строгости требует, а господам лишь бы блестело за хорну! Габи!!!

– Несу, господин Мартин, – раздалось из пропахших чем-то нестерпимо вкусным глубин, напомнив про другого Мартина. Последний обед, последняя поездка, последний разговор… Руппи так и не понял, что убило дядю и Генриха… Кем нужно быть, чтобы бросить мертвых у забора и сбежать с ведьмой?!

– В чем дело?! – прокричал хозяин. – У нас призраков нет, не герцоги!

– Просто вспомнил… хорошего человека. Я еще не привык, что он умер.

– Понятное дело! Что ж, с памяти и начнем. Помним!

– Помним. – Руппи поднял кубок. В этом доме можно не врать, но не врать в этом доме – значит тянуть хозяев туда, где нет ничего хорошего. Старый Мартин слишком походит на деда Зеппа, чтобы подвергать его опасности, только выхода нет. Разве что сдаться на милость бабушки, но Руппи отнюдь не был уверен, что герцогиня Штарквинд поставит интересы Олафа выше собственных интриг. Вернее, был уверен в обратном.

– Господин Мартин, – отчетливо произнес лейтенант, – мой адмирал ничего мне не поручал. Напротив, это мне нужно с ним увидеться, но я не могу сделать это открыто. Я – свидетель на том суде, где господин Кальдмеер – обвинитель. Мы не должны встречаться, иначе кесарю донесут, что мы в сговоре. Я знаю, господин Кальдмеер пишет госпоже Барбаре и получает ее письма. Госпожа Барбара может его навестить, не вызвав подозрений.

– Тю-у-у-у, – протянул старый мастер и забарабанил пальцами по столу. – Значит, вы нагрянули в Эйнрехт, никому не сказавшись, и все ради бывшего деверя нашей Барбары? Ну и герцоги нынче пошли…

– Я, как вы изволили выразиться, нагрянул, потому что мне надоели подлости. И потому что я боюсь за Олафа!.. За моего адмирала.

Пить вино натощак глупо. Откровенничать со старым оружейником глупо. Приезжать в Эйнрехт глупо, но всего глупее – на полдороге бросать начатое.

– А за себя? – усмехнулся мастер Мартин и окончательно стал похож на старого боцмана. – За себя не боитесь?

– За себя как-нибудь потом, – в тон хозяину откликнулся Руппи. – Мне дожидаться госпожу Барбару или лезть к своему адмиралу по крышам?

Мастер наполнил свой кубок; оказывается, он успел все выпить.

– Госпожа Барбара скоро явится, – задумчиво протянул старик, – но вы, сударь, слишком быстро ездите и слишком мало сидите в трактирах, иначе вы бы уже знали… Я лекарей на выстрел не подпускаю и живехонек, а ведь я старше не только кесаря, но и сестрицы его, вашей бабушки то есть. И еще поживу… Это хорошее вино, сударь. Пейте, пока молоды, а как состаритесь, тем более пейте, и доживете до моих лет.

– Постараюсь, – пообещал Руппи. – Ваше здоровье. Судя по всему, я чего-то не знаю.

– Чего-то… Скажете тоже! Не чего-то, а удар, или как там эту штуку умники зовут! Навернулся наш Готфрид с радости великой… Позавчера. Племянничек из Гаунау нагрянул…

– Фридрих?!

– Он, – кивнул старик. – Понятное дело… Теперь в регентах ходит, и то сказать, самый подходящий по нынешним временам регент. Сдуревший, так кто нынче не сдурел? В мое время во всем меру знали, а теперь распустились, ложками не соберешь… Франц, Габи, скоро вы там?! Подавайте… Первую смену подавайте! И супницу, супницу не спутайте! Ту-Самую!

Глава 7

Дата добавления: 2015-06-04